Сойдя с поезда, путешественники огляделись по сторонам. За те четыре часа, что они провели в дороге, успели построить массу догадок и планов, поссориться, помириться, вздремнуть и выпить чаю с пирогами, что предусмотрительная Дездемона прислала к поезду вместе с вещами хозяйки.

Они так и не пришли к общему мнению по поводу того, откуда начинать поиски Пульхерии. Агата предлагала начать с больницы, где работал доктор Глебов, Штольц - с налаживания контактов с местной полицией, Евгений, который, казалось бы, был больше всех заинтересован в скорейшей поимке Пульхерии Ивановны и знал сестру и её самодеятельные возможности лучше всех, вариантов не предлагал, но чужие отвергал за милую душу.

Все ссоры, споры и прочие недопонимания оказались напрасными - первой, кого они встретили, ступив на платформу Ярославского вокзала, оказалась доктор Скруль, прогуливающаяся вдоль перрона с саквояжем. Эжен, успевший соскучиться, и фонтанирующий восторгом оттого, что, наконец-то, узрел сестрицу, неистово возликовал, распугивая остальных пассажиров, как нервных голубей:

- Вон она! На ловцов и зверь бежит. Пуля! Ду..., иди к нам! - окончание по-свойски ласкового прозвища заглушил гонг дежурного по станции.

Доктор Скруль услышала знакомый до ушного скрежета вопль брата, заметалась, но почему-то, проигнорировав пока ещё гостеприимно распахнутые двери вагона, в беспробудном отчаянии прижала к себе драгоценный саквояж, не желая расставаться с надеждой на избавление от недугов всех несчастных туркестанцев. С ношей в обнимку она добежала до края платформы, проворно, солдатиком, сиганула в невысокий октябрьский сугроб и пустилась бежать в придорожный лесок.

Брат, видно, привыкший к её импульсивности, без раздумий нырнул туда же.

Штольц пристроил на скамейку их немудрящие пожитки, наказал Агате не сходить с этого места, ради него самого и всех тайн вселенной, снял тяжёлое пальто и накинул девушке на плечи. Направился за Эженом, но сделав три шага, вернулся к ней, вынул пистолет из внутреннего кармана, сплющил её губы своими и нос-в-нос напомнил:

- Ни шагу с этого места! - дождался, пока она исключительно искренне кивнёт и степенно, по ступеням спустился вниз с перрона.

Агата поднесла кулачок к губам, ещё хранящим тепло Порфирия, подышала в него и осторожно, словно хрупкого птенчика, принялась баюкать.

“Неужели мой Штольц вернулся?”- осторожно, боясь сглазить, подумала она. За эту неделю он почти превратился в прежнего, розовощекого и ясно соображающего. Мысль была робкой и неуверенной, и чтобы не спугнуть её, она принялась думать другую - ту, которую не жалко.

Всю дорогу в её голове скользкой змейкой извивалась, не даваясь в руки, противная, увертливая мыслишка: чем таким Ярославль прельстил Пульхерию Ивановну? Почему своё лечебное турне она решила начать не с Москвы, что ближе, не с Петербурга, что логичнее, а именно с этого стоящего на отшибе губернского города?

А в это же время доктор Скруль мчалась навстречу новому, прекрасному миру семимильными прыжками, грациозно перескакивая через препятствия. Брат ломился напролом, могучими плечами торя дорогу Порфирию, и дико, но симпатично, орал ей вслед:

- Пульхерьюшка, остановись, же сюи тон Эжен!

Сестра, презрев братские узы, к зову крови оставалась слепа и глуха. Даже наоборот, повыше задрав юбки, с ловкостью белки мчалась от него прочь, перескакивая через пни и поваленные деревья.

Штольц следовал за ними, но держался на почтительном расстоянии. Не то, чтобы он опасался, что любящий брат в горячке членовредительствует сестрицу, но всё-таки, в глубине души, где-то очень глубоко, надеялся, что дальше угроз Немезида Эжена не заведет. И дабы не мешать Скрулям выносить сор из их на редкость дружной избы, он деликатно пропускал эпитеты, даримые друг другу трепетными родственниками, мимо ушей.

- Ну, Пухлярия, держись! Отдай вакцину, догоню - света белого не взвидишь! - переходя от ласковых угроз к уговорам Евгений Иваныч убеждал сестру вернуть похищенное.

Тем временем, борчиха за демократию в прекрасном мире и место под солнцем для всех и каждого, добежала до изломанной сосны. Балансируя саквояжем, докторша с уверенностью канатоходки и грацией медведя вскарабкалась по поваленной, точь-в-точь как на картине “Утро в сосновом лесу”, сосне. Прикинула, сможет ли перескочить через овраг, но отказалась от этой идеи, по причине отсутствия попутного ветра и плохой врождённой летаемости. Ведомая отчаянной безысходностью, она посеменила по наклонному стволу вверх.

Эжен почти настиг сестру.

Аптекарь бегал вокруг дерева, хватал её за ноги и край юбки. Она, с младенчества знакомая с его уловками, ретиво отбивала чечётку, перескакивая через них.

- Плюшенька, отдай по-хорошему, я всё прощу и забуду!

Мужчина полез за ней. Выпрямившись во весь внушительный рост и кровожадно растопырив руки, он наступал на неё и тянулся к саквояжу:

- Сдавайся, Плюхерия, твоя песенка спета. Возвращай колбу, выбрасывай всю дурь из головы и поехали домой.

- Ни за что! Ты лишаешь меня и моих будущих пациентов надежды на прекрасный мир!

- Пуля, решительно, ты дура! Лавкин проходимец и невежда, забил тебе голову чепухой.

- Ты мне завидуешь, потому что твоё открытие он безжалостно высмеял.

Дама растроганно прижимала к себе саквояж, как только курица-мать может стискивать в объятиях единственного цыплёнка. В отчаянии она всё выше и выше поднималась по дереву к месту его слома.

Оказавшись на самом верху, она сотворила молитву Гименею... тьфу, ты, Гиппократу. Эжен подошёл вплотную, потянул из рук кровинушки чемоданчик. Дёрнул настойчивее. Она зажмурилась, а Эжен вместо того, чтобы выдернуть чемоданчик, разжал руки и выпустил жертву.

Пульхерия спланировала вниз... в руки подоспевшего к месту заклания Штольца...

Очнулся он лежащим в грязном сугробе. То есть, не совсем очнулся, приоткрыл глаза и посмотрел на убегающие от него верхушки сосен, но более ничего не увидел по причине ранних, осенних сумерек. Его сознание предательски бросило хозяина и отбыло в долгожданный отпуск. Оно путалось по Итальянской Ривьере, Лазурному берегу и Туманному Альбиону, в общем посетило все места, в которых было лучше, теплее и суше, чем там, где прозябала его телесная оболочка.

- Бестолочь, что ты натворила?! Ты же убила его.

- Дай ему каплю твоей вакцины.

- Ты с ума сошла? Нельзя бесценное снадобье растрачивать на всех подряд.

Пульхерия Ивановна припала ухом к груди Штольца:

- Порфирий Платоныч, вы живы? Слышите, как пульсирует беспокойство в моей голове?

- Жив. Что произошло, почему я лежу?

- Это Пульхерия в полёте стукнула вас саквояжем и разбила бровь. - наябедничал на сестру Эжен.

Порфирий принял сидячее положение, ощупал голову, и правда, рана зудела и кровоточила.  Он приложил пригоршню снега к раскалывающейся лбу. Потом ещё одну. И ещё.

Когда он слегка пришёл в себя, Скрули поставили его на ноги. Сыщик неустойчиво закачался, усомнился в своих возможностях и решил переждать головокружение до весны в уютном сугробе.

- Придется его нести, - абсолютно здравая, как жизнь в прекрасном мире, мысль посетила докторшу.

Она потянула заветный саквояж из рук брата:

-  Давай мне его, а ты неси Порфирия Платоныча.

- Вот ещё, ты его увечила, а я потащу? И вакцину я тебе больше не доверю. Понесем его вместе.

Скрули кое-как придали Штольцу вертикальное положение, единодушно закинули его руки себе на плечи и поволокли по лесу.

Падая по одному, по очереди и все вместе, изваляв в грязном снегу совершенно вымокшего Порфирия, они протащили его с полверсты и выдохлись.

- Подожди, давай всё-таки попотчуем его лекарством. - расщедрился Евгений. - От одной-двух капель не убудет, а он сможет сам идти.

- Двух капель мало. Он у меня привычный к нему, надобен целый глоток...

Приличные люди настраивались смотреть сны, когда Агата увидела эту дружную компанию, возвращавшуюся из леса в обнимку. Они приблизились, и девушка смогла рассмотреть грязного, с залитым кровью лицом Штольца. В сей же момент её порывистому сознанию вдруг срочно приспичило посмотреть развалины Колизея и пересчитать пирамиды в пустынях Египта.

Очнулась она на скамейке. Рядом, выстукивая зубами марш лейб-гвардии Преображенского полка, дрожал мокрый, отрешенный Штольц. Агата скинула с плеч его пальто и осторожно помогла мужчине просунуть руки в рукава. Он посмотрел на неё с благодарностью, но как на почти незнакомку.

Скрули, явно соскучившиеся в разлуке, по-семейному переругивались. Когда все более или менее пришли в себя, то решили заночевать в гостинице и там привести себя в порядок.

Ближайшая к вокзалу гостиница имела манерное название “Отель "Балдахин” и двадцать уютных номеров, восемнадцать из которых были занятыми заезжими коллегами Агаты и Пульхерии, направившими свои благородные стопы по пути излечения братьев и сестер наших меньших.

- Осталось всего два свободных номера, - сообщил им портье. - Научно-практический симпозиум ветеринаров, по новейшим методам борьбы с сапом.

Путники тянули друг у друга два заветных ключика от комнат и решали, как им разместиться.

- Эжен, ты и Агата Валерьяновна, займёте седьмой номер. А нам с Порфирием Платонычем достается восьмой. - отметая все возражения скомандовала Пульхерия, и вручила брату номерок с циферкой, напоминающей орудие труда безнадежно безжизненной старухи в капюшоне. Себе же она оставила многообещающий знак бесконечности...

- Это никуда не годится. - Агата ни за что на свете не собиралась разделять балдахин с посторонним аптекарем. - Вы с Евгением Иванычем всё- таки родственники, и вам не привыкать делить комнату на двоих. Можете выбрать, какая из них вам приходится по вкусу, а мы с Порфирием Платонычем, так уж и быть, довольствуемся той, что останется.

Дамы, как бойцовые петухи, приготовились к жестокой битве, наградой за неё была вожделенная ночь с чихающим и шмыгающим носом ознобленным Порфирием.

- Этот вариант мне кажется наилучшим, - совершенно простуженным, сиплым голосом продрожал Штольц. Барышни посмотрели на него, как на помеху, продолжая умертвлять взглядами друг друга.

Порфирий был не только не против такого расклада по кроватям, а даже наоборот  -горячечно приветствовал его. Купание в снегу даром нее прошло, вымокшая одежда под пальто прела и противно облегала тело.

- Барышни, - вмешался Эжен. - Не спорьте. Вы занимайте один номер, Порфирий Платонычу достанется другой...

- Евгений Иваныч, вы же не предлагаете нам с вами... В иной момент я бы с удовольствие проявил деликатность и нашёл бы, где провести эту ночь, хоть у костра с нищими, но на сегодня моё и без того бездонное, как глаза Агаты Валерьяновны, благородство исчерпало себя.

- Не бойтесь, Штольц, на вашу невинность я не покушаюсь. Я не стану дожидаться утра, найму экипаж и к утру буду в Заводске. Завтра ко мне пребывают эксперты, неприлично заставлять их ждать...

Порфирий с облегчением и благодарностью покашлял в кулак.

Номер, в котором женщинам предстояло провести ночь, был невелик. Треть комнаты занимала огромная кровать с, конечно же, балдахином (название отеля оправдывало себя). Так как ресторан был уже закрыт, они отужинали в номере фруктами и запили их шампанским. По привычке потянулись бокалами друг к другу, намереваясь чокнуться, но на полпути одумались и выпили пузырьковый напиток без характерного звона стекла, как собравшиеся по унылому поводу.

- Какую сторону кровати вы предпочитаете? - поинтересовалась Пульхерия.

- Мне всё равно, выбирайте вы.

Агата покопалась в своем чемоданчике, вытащила за рукав ночную рубашку. Возблагодарила Дездемонину предусмотрительность, как видно, она не рассчитывала увидеть хозяйку сегодня в отчем доме. Горничная быстро собрала и прислала ей нужные в дороге вещи. Объясняться с родителями Агата также предоставила ей. Пока мужчины улаживали свои дела, заботились о билетах и прочих деталях, Агата отпросилась у Минхерца, но домой не пошла, а ходила по пятам за Порфирием, боялась, что уедут без неё.

Лежа в общей кровати, которая по задумке хозяина гостиницы должна была объединять, сливать, распалять и удовлетворять своих постояльцев, радикально разделённые общим интересом девушки думали каждая о своём. О своём Порфирии.

Агата мечтала избавиться от соседки и несколько дней провести со Штольцем наедине. Ходить в музей, в зоопарк, в ресторан, гулять по улицам города, где их никто не знает. А если представиться его женой, то можно будет свободно брать его за руку.

Она свернулась клубочком, подтянула под подол рубашки ледяные ступни. Немного согревшись и убаюкав себя приятными мыслями, она провалилась в сон. Сколько спала, она не поняла, но проснулась разбуженная шевелением на второй половине кровати. Не поворачиваясь, она пыталась определить, чем занята её соседка.

А Пульхерия тем временем сползла с высокой перины, пошуршала чем-то на прикроватном столике, накинула халат и направилась к двери...

Что-то грязно-зелёное, мохнатое, желтоглазое и неуловимое стряхнуло с Агаты остатки сна и зашептало ей в простодушное, почти прозрачное розовое ушко, что её компаньонка тоже мечтает провести время с её Порфирием, и не невинно разгадывая древности в музеях, а совершенно иначе...

Так вот какая она, ревность, догадалась девушка. Совершенно непривлекательная, всклокоченная, как чупакабра, но безмерно владеющая даром убеждения.

Агата, в чем была, проследовала за Пульхерией до номера Штольца, прислонилась ухом к замочной скважине:

- Пульхерия Ивановна, вы почему тут? Это неприлично!

- Я не могла не прийти! Я должна была вас увидеть.

- Это не может подождать до утра?

- Порфирий Платоныч, мне срочно нужна ваша помощь...

Агата согнутая в три погибели заменила ухо глазом. Одновременно и смотреть, и слушать малюсенькое отверстие не позволяло. Надо было выбрать тот орган, который в данный момент нужнее.

Пульхерия сунула под нос Штольцу что-то блестящее и увлекла его из зоны агатиной видимости:

- Я не могу в темноте рассмотреть. Скажите мне, который час?

- Половина первого ночи.

- Нет, мой дорогой, время укладываться в кроватку. Прямо сейчас.

До ушей Агаты донёсся механический щелчок захлопнувшейся крышки брегета. Она заменила ухо глазом и успела ухватить, как две фигуры, бесстыдно отбросив всяческие приличия и свои тени на стену, спарились в одну и повалились на раскинувшее в ожидании прелюбодеев бесстыдные подушки и одеяла ложе. С точно таким же балдахином, как в её номере...

Хиленькое октябрьское солнце ещё и не думало покидать чертогов своей опочивальни, когда Агата вывела из конюшни оседланную лошадь, с трудом взгромоздилась на неё, хлюпнула носом на прощание, размазала по щекам слёзы, сожгла все мосты, переброшенные через реку утешений, оборвала узы душевных привязанностей, и отправилась восвояси из этого пристанища наслаждений, куда глядят глаза лошади. Потому как, её собственные, лучезарные и за ночь совершенно распухшие от слез, дальше своего носа ничего не видели.

Ни на этом свете, ни на том отныне ей не было места.

Ещё неделю назад её жизнь имела смысл и была исполнена хоть и призрачных, но всё же надежд на будущее с Порфирием. Несмотря на наличие в его анамнезе первородной, как страшный грех, жены, оно казалось ей вполне возможным и даже очень осязаемым (особенно во время поцелуев). Не здесь, конечно, не в Заводске, но в мире есть тысячи других городов, в которых обывателям до них нет дела. Неужели на всём Седьмом небе не найдется маленького облачка, где они могли бы быть счастливы?

Размолвка, приведшая к теперешней катастрофе, тогда казалась ей мелкой и пустяковой, Пульхерия Ивановна - навязчивой осенней мухой, Нинель Арнольдовна - миражом в пустыне. Как же она ошибалась!

Агата уже почти смирилась, что Порфирий никогда, до полного растворения в туманном эфире законной супруги, не будет принадлежать ей целиком. Не зная, как к нему подступиться, она суетливо носилась с доставшейся ей половиной пирога, хотя, что греха таить, в тайне мечтала о целом. А теперь, оказалось, что на свободную руку и половину сердца Порфирия есть ещё одна претендентка, и пирог уже придется делить на троих. А что Агате достанется при разделе, неизвестно. Возможно, только воспоминания.

Откуда взялась эта доктор Скруль? Неужели во всём медицинском департаменте не нашлось иного врача, согласного на работу в провинции? Пусть не столь профессионального, менее амбициозного, и желательно мужского пола.

Принесла же её нелёгкая, будто специально для того, чтобы безжалостным плугом пройтись по Агатиной жизни, где на взрыхлённой обоюдными страданиями почве семена их с Порфирием любви дали первые, ещё слабенькие всходы. А теперь эти нежные, трогательно-зелёненькие росточки искалеченными умирают вперемешку с чёрной землёй.

Вторично брошенная, одинокая Агата ехала на лошади в неведомые дали. Возможно, в Туркестан, или в Марокко, или даже в Америку. Шмыгала носом, и мастерски, со знанием дела, растравляла в душе давние и нынче приобретённые горючие обиды. Слёзы на её щеках в октябрьских заморозках превращались в искрящиеся ледяные дорожки. Очень красивые. Порфирию они бы понравились. Он бы подышал на них, оживляя, а потом собрал бы губами...

Представляя эту душещипательную живописность, девушка отчаянно рыдала. Лошадь первые час-полтора исправно везла Агату в Туркестан или Америку, а потом, лишенная управления, остановилась на обочине, выискивая под снегом увядшую траву.

Что такого есть в докторе Скруль, чего нет в ней, Агате? Разница небольшая, только в наличии медицинского диплома, но вряд ли Порфирий мог прельститься этим. Ну вот ещё, отрывок из Одиссеи она читала весьма неплохо, но она, Агата, если постарается, тоже сможет. Она спустилась с лошади, обошла её, посмотрела в искренние почти человеческие глаза и вдохновенно начала читать ей стих:

- Асфалион, проворный служитель Атрида,

Быстро им подал воды, чтоб они себе руки умыли.

К пище готовой потом они руки свои протянули.

- Ну, как тебе? Жаль, ты не слышала выступление Пульхерии Ивановны, иначе смогла бы решить, кто из нас более одарён.

Лошадь восхитилась чтицей и зааплодировала ей ушами. Агата, тепло принятая публикой, продолжила на бис:

- Новая мысль тут явилась у дочери Зевса Елены.

Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,

Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий*...

- То-то же! Ничуть не хуже, чем у Пульхерии Ивановны. - Агата не успела договорить, как сверкнувшая в её в голове ярким всполохом мысль приказала закрыть рот и внимательно дослушать её:

- Снадобье! - вскрикнула девушка. Лошадь испуганно шарахнулась. - Тонут в нем горе и радость... ты понимаешь, о чем я?

Лошадь пятилась, боясь переменчивую артистку и отрицательно трясла ушами.

- Пульхерия Ивановна опоила Порфирия Платоныча! - страшная догадка округлила глаза Агаты до размеров чайного блюдца. - Туркестан отменяется, возвращаемся.

Лошадь положительно потрясла ушами, пытаясь скрыть за весёлым ржанием стремление к перемене мест. Она была мечтательной натурой и давно грезила о путешествиях.

Агата вихрем промчалась мимо портье до своего номера - он оказался сер, скучен и пуст. Постучала в номер Порфирия. Ещё не коснувшись двери ногой, она уже знала, что ей никто не откроет.

На несоответствующих их заведению звуки прибежал портье:

- Барышня, напрасно усердствуете, никого нет. Ваши спутники взяли экипаж и уехали.

- Куда?

- Не сказали. Но осмелюсь предположить, что в церковь.

Странно, что им там понадобилось? Утренняя служба уже закончена... Исповедоваться в грехе! Мысль, что грех-таки не состоялся, до этого момента где-то ещё теплилась в укромном месте Агаты, наполняя её скудной жизненной силой.

- Ваша компаньонка спрашивала, где могут тайно обвенчать. Я ей рассказал, что отец Амвросий из церкви, что на окраине Семёновской слободки, не ограничен моральными устоями и за приличное пожертвование может особо нетерпеливых обвенчать без родительского благословения.

- Когда это было?

- Ночью. Было без четверти час, я ещё посмотрел на часы и подумал: странно, обычно мужчины берут на себя труд по устройству брака, а тут дама...

В малюсенькой церквушке после заутрени и благоприятного знакомства священника с пачкой хрустящих банкнот шло торопливое венчание. Священник наскоро творил молитвы, Пульхерия в нетерпении елозила и поторапливала его. Порфирий словно неживой повторял, что ему велели, но остаточные всполохи рассудка заставляли его оглядываться и бросать в сторону двери умственные взоры.

- ...обручается раб Божий Порфирий рабе Божией Пульхерии...

Отец Амвросий взял бессмысленного Штольца за руку, чтобы надеть ему кольцо.

- Батюшка, остановитесь! - дверь с силой распахнулась, впуская порыв холодного октябрьского ветра с дождём и разъярённую Агату...

- -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* - Агата читает отрывок из “Одиссеи” Гомера в переводе В. Вересаева, который появится только в 1953 году. Ей, как одухотворённой особе, наделённой даром провидицы, это простительно. Пульхерия Ивановна также нашла способ прочесть именно этот вариант перевода.

Отредактировано Lada Buskie (15.06.2022 00:53)