Завернувшись в плед, Агата сидела на подоконнике гостиничного номера, грызла сухарик с изюмом, запивала его сладким остывшим чаем и поглядывала на уютно сопящего в кровати Порфирия. За прошедшие трое суток он почти пришел в себя, жар спал, рана на лбу затянулась, правда, он ещё немного подкашливал и, что стало для неё пренеприятнейшим сюрпризом, совсем ничего не помнил.

Он был слаб, как котёнок, безмятежен и послушен. Агатой, как феей, не интересовался и более того - его ум, разворошенный Пульхерией Ивановной, наотрез отказывался вспоминать её. Она уж и так к нему, и сяк, а он всё ни в какую, лишь виновато пожимал плечами, мол, пока никак, но я бросаю все оставшиеся силы на это.

После венчального фиаско Агата вернула его, в пух и прах растерзанного простудой и едва не сотворившимся курьёзом, в гостиничные пенаты и уложила спать. Спустя сутки он проснулся, и пребываючи в благостном настроении, прокашлялся и удивлённо приподнял брови: “кто вы? Кто я? Мы женаты? Нет? В таком случае, знать вас, барышня, не знаю, и всего того, что, по вашим словам, нас связывало не помню, но, на всякий случай, возможность произошедшего не отрицаю”.

Наступила очередь Агаты округлить очи. Так они и моргали друг другу, словно встретились впервые. Как объяснить человеку, не владеющему рассудком, что с ним произошло и кем она ему приходится? Это и здоровому постичь не под силу.

Со стороны могло показаться странным, что помощь незнакомой барышни он принимал с большим желанием, ни капли не смущаясь. А ей приходилось выполнять весьма интимные процедуры: менять ему вмиг намокающую рубашку и вытирать испарину с лица и торса. Смены белья, что она обнаружила в его саквояже, не хватило, и ей пришлось отправить посыльного в лавку с мужской галантереей.

Есть самостоятельно он тоже разучился, но на аппетите неисправность ума не отразилась. Агате, дабы он не пронёс ложку мимо рта, приходилось его кормить. Он широко, как беспомощный галчонок, открывал рот для лакомых кусочков, которые она закладывала внутрь. Особенную склонность он проявил к малиновому варенью и, как ни удивительно, дамскому роману “Гроза невинности”, оставленный в холле кем-то из постояльцев, и теперь Агата читала его вслух.

Девушка делала это неохотно, тамошняя героиня неоправданно фыркала и злобилась на вернувшегося из кругосветных далей возлюбленного, а он привязанным телком ходил за ней и канючил что-то невразумительное про Изольду, прекрасную во цвете гнева и недоступную в бездонноглазой невинности.

Название книжки даже отдалённо не соответствовало содержанию и вялотекущему сюжету. Со второй страницы было понятно, что невинности провинциальной фифы ничто не угрожает. И по тому, как следующие сто двадцать страниц Полуэкт мямлил о том, что они должны быть вместе, но попыток к сближению не то, чтобы не предпринимал, а, наоборот, всячески избегал, опутанный жуткой тайной, Агата допускала, что героине уготована учесть старой девы, иссохшей от любопытства в окружении ухмыляющихся кошачьих морд. 

Чтица ругалась, краснела, отшвыривала роман, немало веселя слушателя, но, поддавшись на уговоры, снова принималась озвучивать мытарства заторможенных влюблённых. Ей, полной ложкой хлебнувшей горечь пятилетней разлуки, было очевидно - если Изольда немедленно не сбросит с себя ядовитую пелену морока и не встряхнёт за лацканы сюртука поникшего Полуэкта, взвалив на себя роль грозы невинности, их помолвка не состоится в ближайших пяти томах. Но иных развлечений не было, и приходилось довольствоваться этой чепухой.

Вернувшись из церкви с совершенно изможденным простудой и благополучно сорванной ею же чужеродной женитьбой и кучей новых забот, она пересчитала свои не радующие обилием финансы, сунула нос в бумажник недееспособного Штольца и благоразумно решила от второй комнаты отказаться. Перетащила свои пожитки в восьмой номер, персоналу отеля бестрепетно представилась его женой, приняла поздравления и презент для новобрачных в виде бутылки шампанского, и попросила не беспокоить их во время медового месяца.

То, что она немилосердно гоняла коридорного в кухню за горячим молоком, мёдом и малиновым вареньем, все сочли причудами новобрачных.

Также Агата отправила родителям телеграмму с весьма расплывчатым содержимым, при прочтении которого складывалась ложная уверенность, что дочь застряла в ярославской гостинице, изолированная от общества в тоскливом одиночестве карантином сапа.

Коридорный Филимошка, оказался для Агаты неоценимым помощником. Для своих почти двенадцати лет он был невероятно сообразительным, хитрым и изворотливым.  Смуглый, с копной нечёсаных кудрей мальчишка напоминал цыганёнка. Светло-серые, почти белые глаза придавали его облику очарование и лукавство. Он рассказал девушке, что сирота, в отеле его держат только от щедрот хозяйки, жалованья он не получает, кормят скудно и одевают кое-как.

Пару раз отлучаясь в аптеку за лекарствами для Порфирия, Агата запирала номер, опасаясь возвращения Пульхерии, и просила мальчишку караулить его. А в благодарность приносила ему сладости и давала монетку, которую он тут же прятал в ботинок. Ей жаль было симпатичного мальчонку, но что делать с ним далее, она не представляла.

Как не представляла, что делать с беспамятным Порфирием. Одного его не оставишь, домой, к родителям заявиться с ним? Невозможно, мама не поймет, а отец, не дай бог, вызовет на дуэль. Самой к нему перебраться и стать притчей во языцех? И обречь его на ту же дуэль? А ведь его ещё надо как-то возвращать на службу... Вот проблема-то. Выход один - бросать всё и ехать туда, где их никто не знает и морочить людям головы, представляясь его женой. Этот вариант она приберегала на крайний случай, всё-таки бродяжничать по Европе с пока ещё чужим мужем не очень-то хотелось.

Как же вернуть его в нормальное состояние? Надо было под угрозой пистолета заставить Пульхерию Ивановну снять с него чары, прежде чем она отбыла в сторону Туркестана. Агата вежливо попросила, но нахальная докторша, явившись за вещами, показала ей на прощание дулю и напутствовала Штольца: “так не доставайся же ты никому”.

Разве Агата сможет бросить его такого? Беззащитного, кашляющего, шмыгающего носом и любящего варенье самого родного незнакомца...

В их первую совместную ночь, которую провела в кресле, то и дело вскакивая и бросаясь к больному, она не прочувствовала в полной мере масштаб бедствия. Следующая же с наступлением темноты обозначила проблему ночлега. Как делить ложе с человеком, который только сегодня утром познакомился с ней и до сих пор относится с неким подозрением? От мысли попросить раскладную кровать она отказалась, дабы не посеять у персонала сомнения, что медовый месяц оказался отнюдь не сладостным.

Мужчину, казалось, это совсем не заботило. Он невозмутимо окинул взглядом её, робко выскользнувшую из-за ширмы в халатике, хмыкнул, глядя, как она ответом на его взгляд туго, на два узла затянула пояс, взяла свою подушку, переложила в ноги кровати и полезла под одеяло. Он, кряхтя от слабости, проделал то же самое.

- Что это вы удумали? Возвращайтесь на место, мы будем спать валетом! - пискнула из-под одеяла Агата.

- Валетом? Какое чудное слово! И, безусловно, знакомое. Не могу уловить, откуда его знаю.

- Вы узнали валета? А ещё есть дама и король и много других карт. Порфирий Платоныч, вы вспомнили, что любите карточные игры? - несказанно обрадовалась девушка. Неужели память возвращается?

Вспоминание озарило чело мужчины и улетучилось, вспугнутое приступом кашля. Он столь виновато и жалобно смотрел на неё, что она, угрызенная чувством вины, как лимбургский сыр мышами, нырнула обратно, в укрытие.

Среди ночи она проснулась от собственного смеха. Ей невероятно явно виделись заливисто хохочущие щекотные мыши. Они шмыгали по ногам и нарушали её покой когтистыми лапками и ползучими хвостами. Она похохатывала громче них и дрыгала ногами, а они, лишённые страха, никак не хотели перестать озорничать. Сон был столь реальным, что девушка не удержалась от того, чтобы не проверить это балдахинистое ложе на наличие грызунов.

Она приподнялась на локте и наткнулась на голубой взгляд, щурившийся от смеха. Вместо маленьких пушистых негодяев она увидела большого, который, выспавшись за день, развлекался тем, что щекотал её за безоружные пятки.  Штольц кивнул, указывая на свободную половину кровати, и она, наплевав на условности (лишь ради полноценного сна), перетащила подушку туда...

Вот и сейчас она смотрела на спящего и понимала, что он для неё такой же незнакомец, как и она для него. Она не знает о нём абсолютно ничего. Ничегошеньки! Какую музыку он любит, интересуется ли живописью, и вообще, какой его любимый цвет и как ласково сокращается его имя.

Почему ей раньше не приходило в голову узнать всё это? Это же так просто: “Порфирий Платоныч, как вас в детстве называла матушка?”

Агата обошла кровать, склонилась над Штольцем и зашептала в самое ухо, стараясь придать голосу материнские нотки:

- Поря...Фиря... - видно, она уткнулась пальцем в небо, раз мужчина не откликался. Она попробовала ещё раз. - Проша...

Штольц, к её великой радости, не реагировал. Слава мирозданию! Ей не придется прожить следующие пятьдесят лет с мужем по имени Поря!

А доведется ли ей с ним вообще с ним жить? В этот раз она смогла уберечь его, но она же не всегда может быть с ним рядом. Порфирий Платоныч мужчина видный, вот и доктор Скруль не устояла.

Стыдно ли было Агате за учиненный скандал в Божьем доме? Ничуть!

...-Батюшка, остановитесь! - дверь с силой распахнулась, впуская порыв холодного октябрьского ветра с дождём и разъярённую Агату.

Близорукий старичок не оценил душевного состояния всесторонне разгневанной гостьи:

- Входите барышня, не стойте в дверях, дюже студёно.

- Батюшка, объявляйте скорее нас мужем и женой, - ёрзала доктор Скруль.

- Стоять, молчать и не венчаться! Вы все арестованы! - прервала торжественный ритуал Агата.

Она обвела безразличного к происходящему Порфирия тяжёлым взглядом от котелка до начищенных носов ботинок, подмечая его угрюмое настроение, и мысленно обнадежила его: подожди, мой драгоценный, скоро всё закончится, и мы уйдём отсюда:

- Непорядок, батюшка. Нарушаете! Жених-то ваш каков молодец: при шляпе, да при живой жене! По какому праву вы венчаете уже единожды женатого Порфирия Платоныч с этой самозванкой? Наверное, и справки об исповеди вы у них не спросили?

- Чиновничество и канцелярщина, дочь моя, погубит этот мир! Не в крючкотворстве суть, а в единстве заблудших душ.

- Батюшка, продолжайте, это она самозванка! Она не имеет права нас арестовывать. Нет у неё полномочий. Зависть питает Агата Валерьяновна к нашему счастию, да, Порфирьюшка? -  Пульхерия выхватила кольцо и напялила на свой палец. И тут же предъявила доказательство Агате: вот, видела?!

- Каторга вам грозит, батюшка. Ох, какая лютая каторга! Прекрасный мир далеко, а палестины забугорные близко. И местечко в нём за тридцать серебряников не купишь. Столько за вашу душу посулила сия Иуда - Пульхерия Ивановна?

- Кощунствуешь, дочь моя, бесценна моя душа.

- Никто лучше меня в душах не разбирается, - похвасталась девушка. - Ведь духовидица я! Явитесь, отче, ко мне после кончины и попросите: Агата Валерьяновна, двери Эдема для меня закрыты, помогите, мол, протиснуться хоть в дырку в заборе. Ни молочных рек нет в моей потусторонней жизни, ни кисельных берегов, стар я наравне с нечистой силой лукавому угождать, корю себя, что продался за несчастные серебряники, сейчас бы мёд-пиво пил с ангелами... Да только поздно будет, ничем я вам помочь уже не смогу.

Священник от живописности своего будущего сглотнул и обернулся к Пульхерии:

- Так это не ваш жених?

- Краденый это жених у законной жены и не менее законной невесты. Меня, то есть!

- А как же дитятко горемычное, безотцовное? - пролепетал абсолютно ничего непонимающий дедок. Невесты и жёны этого востребованного дамами жениха троились и четверились в подслеповатых глазах, а теперь к их дружной семье добавилось ещё и сирое дитятко.

- Батюшка, вы что-то путаете, я барышня порядочная, добрачных дитяток не имею, - вывернулась врушка и покусительница на чужих женихов.

- Ведь это она меня искусила, бесовка, - пожаловался дедок Агате.

- Отец Амвросий, это Всевышний проверял вас на крепость устоев. И экзамен вы не выдержали! Остаётесь на осень. Готовьтесь, крепите дух и кайтесь!

Она запустила руку в вырез пальто Штольца, достала его револьвер и, нацелившись в ноги Пульхерии, вывела зачарованного прочь...

... Агата допила чай, отряхнула с пальцев сахар, налипший от сухарика, прилегла рядом с Порфирием и задремала.

Проснулась, когда на улице совсем стемнело, от топота и криков за дверью. В гостинице было абсолютно пусто. Она, морщась от яркого электрического света, пошла на голоса. Спустилась вниз, в ресторан. Хозяева гостиницы и остальные постояльцы, восемнадцать бравых ветеринаров, собрались там. Мимо них бродили полицейский и ещё какие-то люди в штатском.

- Что произошло? - спросила Агата одного из своих соседей.

- У жены хозяина пропали драгоценности. Полиция обыскала комнаты прислуги, перстень нашли у мальчишки коридорного. Теперь ищут подельников и остальные вещи. Не верят, что мальчишка орудовал один.

- У Филимошки? Нет, он не мог!

Крупный ветеринар обернулся и негромко, чтобы слышала только Агата, сказал:

- Я видел вас.

- Я вас тоже. Вы занимаете пятый номер, а мы восьмой.

- Я вас видел. - повторил мужчина. - Ночью. В коридоре. Раздетую. Вы заглядывали в замочные скважины. Присматривались к добру постояльцев?

- Как вы смеете!

- Я видел, как вы шептались с этим мальчишкой в коридоре.

- Ну и что? Он выполнял мои поручения.

- Я вас видел...- знакомо начал ветеринар. - Как вы передавали ему узел с вещами.

- Это одежда моего э...м... мужа. Я отдавала её почистить.

- Мы соседствуем с вами уже несколько дней, а я ни разу не видел вашего эммужа.

- Странно, мне показалось что вы замечаете всё. - нехарактерно для неё огрызнулась Агата и примирительно добавила: - Мой муж болен и большую часть дня проводит в постели...

В этот миг хозяин гостиницы засуетился, потянул за собой жену:

- Женечка, нам пора, уже почти шесть часов.

- Я никуда не уйду, пока не найдётся мой ларец.

К ней подбежала вторая женщина.

- Сергей прав, нам надо уходить. Иначе... - женщина под руку тянула родственницу к двери, ведущей на хозяйскую половину, та артачилась и резко указывала сестре на место:

- Ариадна, ты забываешься. Напомню, что ты из милости живёшь в моём доме.

Агата несколько раз встречала в холле хозяина отеля, Сергея Филимонова, корпулентного мужчину с абсолютными седыми волосами, его жену Евгению, высокомерную блондинку и хлопочущую вокруг местной царицы даму, судя по поведению, дальнюю родственницу или приживалку.

Отель “Балдахин” располагался в двухэтажном здании, верхний этаж был отдан под номера, первый поделили между хозяйской половиной с дополнительным отдельным входом и общими комнатами для гостей.

-  Женечка, уже шесть... - договорить Ариадна не успела, часы, стоящие в холле, гулко отбили время.

- Не успели. - Сергей повернулся к свояченице, она закрыла ладонью глаза, как от великого срама.

Евгения даром время не теряла, вырвалась от надсмотрщиков, подошла к граммофону, покрутила ручку, с первыми звуками романса вынула шпильки из прически, тряхнула белоснежной гривой, высоко подняла руки и принялась танцевать.

Золотистая труба хрипло смаковала историю трудной любви некоего господина к вольной, как ветер цыганке с чёрными, страстными и прекрасными очами.

Труба завывала, Евгения кружилась и раскачивалась, потом сдернула скатерть со стола, накинула себе на плечи, как шаль, и затрясла ими. Когда музыка отзвучала, женщина вновь пустила пластинку по кругу. Потом ещё раз и ещё...

Очарованные действом ветеринары и полицейские улюлюкали, свистели и хлопали, подзадоривая плясунью.

Концерт продолжался с полчаса, даже Агата засмотрелась, забыв о голодном Штольце, столь ловко Евгения ворожила танцем.

Когда же мадам Филимонова в изнеможении грациозно рухнула на пол, а муж и сестра кинулись к ней, одна Агата заметила, что от тела отделилась хорошо знакомая своей прозрачностью субстанция и заскользила к ней.

- О, нет! Евгения умерла? - вырвалось у неё.

- Тьфу, на вас! - по-хамски откликнулась Ариадна, поднимая сестру. - Жива. Хворая душой она у нас.

Дух приблизился и Агата своими глазами убедилась, что он ничего общего с танцовщицей не имел. Или имел, и даже слишком много. На неё умоляюще смотрела молодая прехорошенькая цыганка:

- Помоги ему! - прошептала она и поманила девушку за собой в пустынный коридор.

- Кому, ему? Сергею?

- Дай погадаю!

Агата боязливо спрятала руки за спину, Цыганка усмехнулась:

- Это лишнее. Я и так всё расскажу: твой мужчина очень болен. Тёмные чары на нём. Гипноз сильнее цыганского. Помоги ему, и я помогу тебе.

- Чем я могу тебе помочь?

- Не мне, сыну моему. Я знаю, ты была к нему добра.

- Ты мать Филимошки?

Цыганка грустно кивнула:

- Да. Хороший у меня сын?

- Самый лучший. Как тебя зовут?

- Рада. Помоги ему, он не вор. А перстень, что у него нашли, принадлежит ему. Оставляя сыночка, я надела ему на шею кольцо на шнурке.

- Почему ты его бросила?

- Я была очень больна, умирала, лишь поэтому решила оставить ребенка отцу.

- Филимонов его отец?

Рада кивнула:

- Я любила его, думала, что поженимся, готова была оставить семью... Сына в честь него Филимоном нарекла. Он обманул меня. Когда боли стали невыносимыми, я оставила ему ребенка, кольцо и записку, а эта ведьма, жена его, скрыла от Сергея. Помоги, заклинаю. Цыгане помнят добро...

Отредактировано Lada Buskie (19.06.2022 16:11)