Прежде чем приступить к рассказу, Анна задала мучивший ее вопрос.

- Вы хотели разрубить гордиев узел положения, в котором мы оказались, ценой своей жизни. Почему же вы не подумали предложить мне побег? Мы бы тайно обвенчались, возможно, инсценировали бы свою смерть…

- Мы постоянно под наблюдением, нам сложно было бы ускользнуть от него вдвоем, и уж тем более обвенчаться, приготовить все нужно для побега, убедительно изобразить собственную гибель. К слову, я знал о слежке, но оценил, насколько жестко нас контролируют, только когда Клюев промахнулся.

Анна смотрела непонимающе.

- Ему ничего не стоило убить меня, он прекрасный стрелок, - пояснил Штольман. – Но, видимо, его убедили не делать этого. Мне даже не дали умереть от раны. Хотя, конечно, я все-таки нашел бы способ.

- Я не желаю об этом слушать! – и такая боль прозвучала в ее голосе, что Яков Платоныч не стал развивать эту тему. - Я больше не хочу и не могу жить без вас.

- Я не видел иного выхода. Даже если бы побег удался, чем лучше жизнь преследуемых беглецов придворной неволи? Я не мог предложить вам подобное.

Анна вновь взяла его руки в свои.

- Выслушайте меня, и вы поймете, что выход есть. Но придется начать с того момента, когда я приехала в Париж.

Она сосредоточилась и продолжила:

- Во время учебы меня начали мучать мигрени, и почему-то по воскресеньям. Всю неделю я прекрасно себя чувствовала, но выходных ждала с ужасом. Я даже не представляла, что так бывает: невозможно было ни пить, ни есть, ни думать, приходилось запираться в своей комнате с закрытыми ставнями и просто ждать, чтобы отпустило. К кому я только не обращалась, все было напрасно. Я смирилась с тем, что это неизлечимо. Наталья Павловна, бывшая в Париже проездом из Ниццы, настояла на том, чтобы я пошла к целительнице. Якобы мадам Розетт творит чудеса. Я подумала, что терять мне нечего, и согласилась.

Анна на минуту задумалась. Странно, она и думать забыла об этом визите, а теперь, по мере того, как она говорила о нем, в памяти всплывали все новые детали.

…В полутемной гостиной сильно пахло мускусом. Ничего особенного не было в лице женщины, сидящей напротив, ни крючковатого носа, ни клыков, ни седых косм, но от одного взгляда на нее пробирала дрожь. Черты лица правильные, но такие неуловимые, что слов для описания не подобрать. Бесплотная фигура, очертания которой терялись в цветастой шали. Бесформенные волосы. Глаза, такие черные, что зрачков не различить, смотрят пристально и бесстрастно. Тонкие пальцы перебирают опаловые четки. Равномерные щелчки и взблескивание камней действуют усыпляюще. В мадам Розетт была некая притягательная жуть, словно в зияющем провале, в который хочется прыгнуть, чтобы разбиться. Или обрести крылья.

Анна уже давно рассказала о своих мигренях, а хозяйка все молчала. Кофе в маленькой отливающей перламутром чашке давно остыл, она не сделала ни глотка. Наконец, когда Анна уже начала жалеть, что поддалась на уговоры баронессы, мадам вдруг уронила равнодушно:

- Это твой дар просится на свободу.

- Я потеряла дар, - возразила Анна, не задумываясь о том, откуда мадам Розетт знает о ее способностях.

- Ты его заперла. Боишься, что он покажет тебе смерть твоего мужчины.

- Как я могла это сделать, если я ничего об этом не знаю?

- Разве ты всегда понимаешь, что и как делаешь, и почему?

Анна не нашлась, что ответить. Мадам снова заговорила.

- Если мама запретит дочери видеть духов, послушная девочка перестанет их видеть. Замкнет на ключ ту дверь, через которую они приходят. Правда, перестанет быть пай-девочкой. Взрослая женщина станет и вовсе неприятной особой, - глаза мадам блеснули. - Запертый дар не даст покоя.

Анна почувствовала волнение и почему-то глухую тоску.

- Получается, если я снова буду видеть духов, головные боли прекратятся?

Мадам чуть наклонила голову.

- А ты хочешь их видеть?

Анна вдруг поняла, что не может однозначно ответить на этот вопрос. Мадам понимающе кивнула.

- Труднее понять, чего ты хочешь на самом деле, чем добиться этого.

- Больше всего я хочу найти его, - вырвалось у Анны.

- В глубине души ты знаешь, что с ним, но не хочешь принимать это знание. Боишься.

- Неправда!

- Тебе дано больше, чем ты думаешь, но ты не умеешь с этим управляться.

У Анны закружилась голова.

- Помогите мне избавиться от мигреней, если можете. Я отказываюсь говорить с вами об остальном.

Мадам пожала плечами.

- Пообещай дару, что выпустишь его, когда придёт время.

- Но как?!

- Обмани себя ритуалом. Встань перед зеркалом. Зажги свечу. Трижды опиши свечой круг и скажи: "Спи, пока не пришёл твой час".

- И все?!

- Представь воскресенье без мигрени. Солнечное утро дышит свежестью тебе в лицо. Ноги горят от того, что ты быстро идёшь по парку. Ты слышишь птиц, шелест листьев и негромкий разговор. Голова ясна. На душе покойно. Жизнь прекрасна.

- Всего лишь представить? Да нет, ничего не получится. Если бы все было так просто... и при чем тут дар...

Она бормотала, не в силах ни остановиться, ни поверить. Мадам Розетт отложила четки и залпом выпила холодный кофе. Анна поняла, что визит окончен, и ушла не прощаясь.

...Штольман терпеливо слушал, не выказывая ни скепсиса, ни сомнений. Волнуясь все больше, Анна продолжала:

- Я всё-таки поступила так, как она мне советовала. И все прошло. Я старалась не думать об этом впоследствии. Но теперь... мне кажется, я понимаю, что она имела в виду. Обмануть себя. Убедить. И измениться.

Анна стиснула его руку, видя, что он уже понял, к чему она клонит.

- Я откажусь от дара. Так, чтобы он ушел навсегда, явно и безвозвратно. Без него, как вы верно заметили, меня оставят в покое. И вас, потому что вы ничего не сможете сделать.

- Никогда, - запротестовал Штольман, - я не позволю тебе жертвовать… тем, что для тебя так дорого. Нельзя… - закончить не удалось, маленькая рука властно легла на его губы.

- Дайте мне договорить. Я смогу жить без дара, без вас – нет.

Его дыхание обжигало ей пальцы, она с трудом сохраняла связность мысли.

- Лишь об одном прошу вас. Если я снова стану... неприятной особой... будьте снисходительны... и, возможно...

Он не дал ей закончить. Он перехватил ее руку своей, прижал ее ладонь к своему лицу, разомкнул губы, заставив ее вспыхнуть, и поцеловал, наконец, так горячо и нежно, как давно хотелось. За окном теплился бледный зимний день. Ночь после дуэли наконец-то закончилась.