Восемь шагов... От железной двери до противоположной стены с крохотным зарешеченным окошком на двухметровой высоте было восемь шагов. И он шагал от двери к окну и обратно, упрямо считая повороты. Сегодня нужно было пройти ещё пятьсот сорок шагов. Это норма, которую он сам себе назначил. А потом отжаться тридцать раз. Каменный пол был ледяным даже летом. Поэтому отжимался он от грубого деревянного топчана. Потом ещё с пол часа боксировал сам с собой. Нужно было двигаться. Иначе каменный мешок начинал высасывать силы и тепло. Год назад он даже испугался немного, когда начался кашель. Кашель изматывал, не давал спать и казалось, что лёгкие выворачивает наизнанку. Но доктор в лазарете помог. Кашель почти прошёл. Доктор был молод, лет 35, не больше. Тем не менее он сильно напоминал Александра Францевича. Своей невозмутимостью, иронией и привычкой разговаривать в процессе манипуляций. Именно доктор недели две назад шепнул ему, что вскоре участь его изменится к лучшему. Штольман хмыкнул. Никаких изменений пока не происходило. Если не считать того, что следователь, к которому его водили на допросы, был новый. И в отличии от прежнего, он был вежлив и руки не распускал. В камере не было зеркала, но лицо перестало саднить и прикасаться теперь к нему можно было безболезненно.
Поворот, восемь шагов. Ещё поворот, ещё восемь шагов. Жизнь по кругу продолжалась уже тысяча четыреста пятьдесят шесть дней. Четыре года. Прошло почти четыре года.. Поворот, восемь шагов .. Повороты он отсчитывал автоматически. Это не мешало думать. Мозги тоже нужно тренировать. Первый год он перебирал все прошедшие месяцы, пытаясь найти ту точку, в которой он свернул не туда. Понять где ошибся. И не мог найти. Всё, что зависело от него, он сделал. Полномочий на более радикальное вмешательство у него не было. Да и возможностей тоже. Поначалу его с пристрастием спрашивали о связи с Ниной. Он, помолчав с неделю, связь признал. Интимную. Но это не преступление. Следователь с нехорошей ухмылкой настаивал на связи шпионской. Но доказать это ничем не мог. Регулярно Штольман возвращался в камеру с окровавленным лицом и смывал кровь намоченным водой обрывком рубашки, тихо шипя и чертыхаясь. Запястья тоже были растерты в кровь наручниками. Господин следователь предпочитал не рисковать и прежде чем бить подследственного, приказывал охраннику надеть на того кандалы. Всё это можно было пережить. Сложнее было другое. Память и сны.
   Память с настойчивостью маньяка подсовывала воспоминания от которых хотелось кричать. Сны были ещё хуже. Но самым страшным оказались видения. Никогда не мог подумать материалист Штольман, что он не просто поверит в это мистическое нечто, но и сам будет затянут каким-то водоворотом в то, что всегда отрицал. В первый раз это случилось практически через пару дней после прибытия в Петербург. Его поместили в лазарет из за ранения и небольшой лихорадки после кровопотери. Глубокой ночью он проснулся как от толчка. Краем глаза уловил какое-то движение у стены напротив кровати и повернул голову. Все мысли разом покинули сознание. У стены стояла Анна. Огромные глаза были налиты слезами, волосы рассыпаны по плечам. Видение было настолько реальным, что Яков сел. Голова тут же закружилась, но он, не обращая на это внимания, спустил ноги вниз. Анна медленно шла к нему, вытянув руку вперёд и шептала "Нет... Нет... Пожалуйста, нет..." Но смотрела она куда-то поверх его головы. Штольман непроизвольно протянул руку навстречу ей, но дотронуться не успел. Видение вспыхнуло неярким светом и рассыпалось мелкими искорками не дойдя до него двух шагов. Ещё несколько секунд он напряжённо вглядывался в полумрак, а потом рухнул обратно на кровать. Сердце колотилось где-то в горле. Во рту пересохло. И лихорадка тут была ни при чём. Он не усомнился в том, что увиденное им только что, на самом деле происходило. Только в Затонске. Аня была в ночной сорочке и босиком. Значит что-то подняло её с постели. Что? Разбудить среди ночи медиума мог дух. Чей? Что такого поведал ей ночной гость, что заставило её плакать? Он сжал зубы. Бессилие и невозможность стереть слёзы с любимых глаз, убивали. Зная её тонкую душевную организацию, он представить себе не мог, как она отреагировала на его исчезновение. Исчезновение после ночи, которая связала их навсегда. Что она должна было почувствовать? Что она могла подумать? Он сжал руку в кулак и глухо застонал. Его солнечная девочка... Одна, в окружении людей не безразличных, но не настолько близких, чтобы можно было хотя бы поплакать в плечо. И эта папка.... Эта папка, подобная бомбе, которую он сам ей оставил! Штольман скрипнул зубами и прикрыл глаза. Он ничего не мог сделать и никак не мог что либо изменить в прошлом. Всё уже случилось. Остаётся только ждать и надеяться. Он криво усмехнулся. Непонятно было на что надеяться, но и оплакивать себя рано.
Потом было ещё несколько таких видений. Рациональный рассудок Якова пришёл к выводу, что видел он только значимое. Только то, что было важно. Но картинки эти были короткими и отрывочными. И понять что именно в них важно он не мог. Он видел как она снова плакала у входа в какое-то монументальное здание. И понял по мелькнувшим прохожим, что это Петербург. Внутри всё заныло. Она была где-то рядом. И она искала его, он был уверен в этом. И никак невозможно было дать знать о себе. Хоть как-то утешить и облегчить её терзания. Он увидел только как какая-то солидная дама протянула ей платок и обняла. И он обрадовался, что нашелся человек, проявивший внимание. Но, вместе с тем, мучительно ревновал к этой незнакомой женщине. Она могла говорить с ней, обнимать её... Потом он видел Аню в Париже. И снова его раздирали противоречивые чувства. Хорошо, что она нашла себе занятие, учится. Но как же ему хотелось быть рядом... Бродить с ней по Монмартру, пить кофе в маленьких кафе и гулять по Елисейским полям... Она осваивала профессию врача. А он считал шаги и повороты. Время тянулось тягуче и ничего не происходило. Его даже на допросы одно время перестали водить. Порой казалось, что его забыли. И он так и сгниет в этих холодных каменных стенах. Восемь шагов, поворот. Восемь шагов, поворот...
А год назад он увидел как Коробейников делал ей предложение. Штольману одновременно захотелось и рассмеяться, и тряхнуть бывшего помощника изо всех сил. Он всё таки рассмеялся. Горько и безнадежно. Анне было неловко, он это видел. Она осторожно подбирала слова отказа, старалась не обидеть. А в глазах стояла тоска. Ну, Антон Андреевич... Ну хват... Злости на Коробейникова не было. Да и ревновать смысла тоже нет. Аня всегда относилась к нему по дружески. Ничего не изменилось и сейчас. Но Штольман видел как много всколыхнуло в ней это предложение. Как больно отозвалось в ней. А он мог только смотреть и бессильно сжимать кулаки. С каждым днём надежда на освобождение становилась всё призрачней.
Три года его периодически спрашивали о роде его работы на ведомство Варфоломеева. Он отвечал коротко и обтекаемо. Многое из этой его службы было слишком секретно, слишком затрагивало жизнь императорской семьи. Он знал, что в придворном террариуме всегда существовало несколько кланов. И эти силы постоянно бодались друг с другом за место под солнцем и сладкий кусок. Варфоломеев был старый лис. И не стал бы он рисковать своей карьерой ради одного своего агента, одной пешки в большой шахматной игре. Но где-то в глубине души у Штольмана сидело возмущение. Его использовали и бросили как сакральную жертву в руки противника. Впрочем, он и не ждал, что господин полковник кинется его выручать. Но было досадно. Восемь шагов, поворот...
Он уже почти отшагал свою дневную норму и был как раз у стены с окном, когда заскрежетал ключ в двери камеры. Странно. Время неурочное. Допрос утром уже был. Собственно даже не допрос. Следователь сухо спросил как давно он знаком с Варфоломеевым. Выслушал короткий и такой же сухой ответ и велел охраннику отвести Штольмана в камеру.
Дверь со скрипом открылась и охранник равнодушно пробасил "Штольман на выход". Дыхание перехватило. Впервые его охранник обратился к нему так. Обычно они говорили "Арестованный". За спиной солдата шевельнулась какая-то тень и Яков, не веря своим глазам, узнал знакомую грузную фигуру. Варфоломеев. Ни разу за четыре года Варфоломеев не давал о себе знать и вот вдруг собственной персоной. Лицо полковника ничего не выражало. Только в глазах билось что-то напряжённое. И внезапно он еле заметно подмигнул Штольману. Яков моргнул и двинулся к двери. Восемь шагов... К свободе?... Нет, нет, не стоит понапрасну тешить себя иллюзиями. Варфоломеев видимо понял о чём он думает и тихо сказал "Ну здравствуйте, Яков Платонович. Пришлось Вас поискать, да. Не значились Вы ни в одной тюрьме Империи. Документы уже подписаны. Сейчас Вас в гостиницу отвезу. Приходите в себя. А завтра жду Вас. Есть о чем поговорить."
Штольман оглянулся от порога. Вот и закрыта эта страница. Что впереди? Если полковник не мог его найти четыре года ... Не мог ли? Наверняка сейчас предложит ещё какую нибудь сложнейшую задачу. И он решил, что согласится на предложение Варфоломеева лишь на условии короткой поездки в Затонск. Анна... Анна сейчас самое главное. Восемь шагов... Все эти четыре года он считал шаги и повороты. Но шёл он к ней. К Анне