Глава 10. Тихо сам с собою я провёл беседу

Всё та же комната, не то кабинет, не то приёмная. Тот же человек, стоящий спиной к двери. Сегодня Яков опять видел его со стороны. Он уже давно не ощущал единства со своим лжедвойником. В этой сцене особенно.
Правда, иногда Штольману начинало казаться, что он сам, его мысли и переживания – первопричина возникновения странного типа, называющегося его именем. Подозрения эти вызывали одновременно горячий внутренний протест и какой-то отроческий страх, щедро приправленный стыдом. Неприятные чувства побуждали Штольмана тщательнее анализировать поступки самозванца, и порой даже просыпалась жалость к нему, но гораздо чаще разгорался гнев, и отторжение усиливалось.
Многократно Яков пытался поменять ход событий в этой полуяви, докричаться до субъекта, так похожего на него внешне. И лишь однажды усилия оказались не напрасны – когда удалось арестовать Крутина в доме Мироновых. После этого тяжёлые и несуразные сны о сорванной свадьбе прекратились. Вместо них пришли другие, тоже повторяющиеся и не менее тягостные.
Впрочем, в тот единственный раз, Штольман мог поклясться, они с Антоном Андреевичем встретили самих себя, а не свои жалкие подобия. И уже потом, обсуждая подробности сна, сыщики пришли к выводу, что несмотря на созвучность их собственных мыслей и намерений с действиями двойников, те не могли ни видеть, ни слышать своих непрошенных советчиков, хотя не исключено, что воспринимали их подсказки на уровне интуиции.
Зато с лжедвойником Штольман частенько встречался взглядом, тот смотрел, как бы узнавая, будто бы реагировал на звук голоса, но от него явно ускользал смысл произносимых Яковом слов. Случалось, что в глазах лже-Штольмана появлялись какие-то проблески понимания, он кивал головой в знак согласия, но потом вновь и вновь повторял заученные реплики и совершал те же самые поступки. Взаимодействовать с другими жителями псевдо-Затонска у Якова и вовсе не получалось. В лучшем случае они замолкали и таращились на него, как несмышлёныши, чаще же просто скользили по нему равнодушным взором и продолжали представление, до оскомины надоевшее невольному зрителю. Каждый раз, пытаясь вступать с ними в диалог, Штольман старательно сдерживал себя и даже руки прятал за спину: уж очень хотелось некоторых встряхнуть, а кое-кому и трёпку задать.
Однажды Яков не выдержал и в гостинице при конезаводе перешёл от слов к делу: схватил пакостника за шкирку, когда тот намеревался прошмыгнуть в комнату к своей зазнобушке. Хотя барышня та была похожа на Анну Викторовну не более, чем матрёшка на Джоконду, Яков не мог позволить какому-то пройдохе воспользоваться её недомыслием. Незадачливый сластолюбец пробовал кусаться, выкрикивал: «Вы не имеете права! Моя фамилия Штольман!» Но Яков крепко держал его за ворот рубашки и грозился доходчиво объяснить, кто здесь Штольман. Подоспевший ветеринар Вольф даже не попытался разнять их, лишь остановился на почтительном расстоянии и монотонным голосом прочитал краткую лекцию о сапе, акцентируя внимание на том, что носителями бактерии-возбудителя могут быть представители семейства кошачьих. «Мы приехали вместе!»  –  в конце концов прорычал лжедвойник, и Яков с возмущением оттолкнул его от себя. А Вольф повеселел и бодренько сообщил, что отправил телеграмму в Затонск. Штольман хотел поинтересоваться, из какого-такого стойла в конюшне здесь отправляют телеграммы, но сон оборвался. А следующей ночью Яков снова вынужден был смотреть на цирк с конями в первоначальной версии, и уже ни во что не вмешивался.
Теперь тоже не было никакого желания вносить коррективы в происходящее. Даже если ветряные мельницы – заколдованные великаны, нет смысла бороться с ними, не вычислив колдуна. Нужно отыскать причину, ночные видения – всего лишь следствие. Сны о сорванной свадьбе выполняли, скорее всего, роль предупреждения, благодаря которому они предотвратили преступление. Но где? В непрожитой жизни?
Весь этот бредовый спектакль очень напоминал Перчаткин морок, измучивший его тогда, много лет назад, на Развилке, и даже виделся его логическим продолжением. Если, конечно, слово «логика» применимо к абсурдному действу. Перчатку удалось отправить туда, где его явно заждались, и ночной кошмар, которым он пытался воздействовать на сознание Штольмана, больше не повторялся. Кто же теперь развлекается? Какой-нибудь ученик Перчатки? Или сообщник Зайдлица? Почему жертвами ментальных атак на этот раз стал не только он, но и Анна, и Антон Андреевич? Или же предупреждение – сон об аресте Крутина? Кто такой Крутин? Существует ли он на самом деле?  Вопросов было много. Ответы пока не находились.
«Сейчас зайдёт Нежинская с предложением, от которого этот самозванец не сможет отказаться», - с горечью помыслил Яков. Однако экс-фрейлина, единственная из местных клоунов похожая на себя настоящую, всё никак не появлялась. Пауза явно затягивалась. Представление обещало быть долгим. Можно было, конечно, отвлечься и подумать о чём-нибудь приятном. Иногда это удавалось…
Вспомнился тот вечер, когда он ждал Анну у дома Разумовского. Яков даже не знал тогда, выйдет ли она к нему в столь поздний час, но по наитию сорвал для неё с княжеской клумбы какой-то красный цветок. Потом скептически осмотрел несчастное растеньице, дивясь  собственной глупости и ребячеству, оборвал несколько увядших листиков… Она вышла. И он понял, почувствовал – эта короткая встреча необходима для них обоих. И каждый их жест, каждое сказанное слово казались ему тогда единственно правильными.  А потому, уже прощаясь, он не смог не отдать ей этот отнюдь не сказочный аленький цветочек.
Предаваясь воспоминаниям, Штольман рассеянно обозревал комнату без надежды порадоваться чему-нибудь новенькому, как вдруг на стоящем вблизи невысоком столике он с изумлением обнаружил стакан с водой, а в нём — красный цветок. Такой же, как подаренный Анне в тот приснопамятный вечер.
Ни стакана, ни цветка здесь раньше не было. Тут же вполне закономерно пришла мысль, и Штольман даже подивился тому, что она не посещала его раньше: в своих ирреальных снах, где и листву на деревьях можно разглядеть во всех подробностях, он ни разу не видел подобных цветов, в то время как в настоящем Затонске они с мая по сентябрь украшают чуть ли не каждую клумбу.
– Странное место, — неожиданно услышал Яков. Обернувшись, он узрел самого себя, облачённого в мундир судебного следователя. Да, это был определённо он, Яков Платонович, собственной персоной, похожий и непохожий на того, кто стоял к ним спиной. Человек в сером халате, кстати, никак не отреагировал на появление ещё одного Штольмана.
– Место? – переспросил Яков, пристально вглядываясь в двойника. Тот вроде бы был старше него самого, но глаза живые, внимательные и чуть насмешливые.
- Место, - подтвердил двойник.  – Похоже на кладовую, где хранятся сны и фантазии. По большей части дурные. И, пожалуй, не только мои…
Штольману тоже очень захотелось высказаться о качестве фантазий и их однообразии, но двойник продолжал:
– Да, странное место… А хотя, если дух человека может существовать вне человеческого тела, почему то, что рождается в нашем сознании, не может начать существовать самостоятельно?
Двойник рассуждал с таким выражением лица, будто разговаривал с самим собой. Впрочем, так оно и было, с какой стороны ни посмотри.
– А я видел тебя, – проговорил Яков, улыбаясь доброжелательно и вместе с тем иронично. – В тот день, когда вы с Коробейниковым арестовали Крутина.   
– Вот как? – Яков Второй изучающе посмотрел на него, затем окинул взглядом сумрачную фигуру у окна и снова воззрился на Штольмана. – А ты – это не я? Или всё же я?..  Выходит, нас теперь здесь трое под одной личиной. Но тот, третий… Похож на тряпичную куклу. Интересно, кто это видит меня таким? Или хотел бы видеть?
Яков прервал размышления двойника:
– Ты уже был здесь?
– Несколько раз. Недолго. Впрочем, мне хватило.
– Что так? Не понравилось?
– Не слишком. Хотя здесь бывает забавно, – Штольман Второй криво усмехнулся. – Прошлой ночью некто, называющий себя Коробейниковым, пулями с ленточками стрелял. Из рогатки. На месте преступления.
– Да, такое зрелище не может оставить равнодушным, – согласился Яков.   
Двойник прошёлся по комнате, остановился подле человека в сером халате, хмыкнул, легонько толкнул его в плечо. Тот поднял на пару секунд голову, но потом вновь уставился в пол.
– Нет смысла его тормошить, – предупредил Штольман. – Он говорит и действует только по сценарию.
– По какому сценарию? – заинтересовался Яков Второй.
– Который невозможно изменить.
– Неужели? – усомнился двойник. – А ты – здешний обитатель?
– Нет. Я здешний завсегдатай. 
– Ты – плод моего воображения? – вопрос Штольмана Второго прозвучал как утверждение.
– Или ты – моего, – немедленно парировал Яков.   
– И ты всё здесь знаешь?
– Наизусть выучил, – похвалился Штольман.  – Пересказать вкратце или сам хочешь увидеть?
– Говорят, лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.
– Лучше? А увидеть семь раз? Или даже больше.
– Сочувствую, – бросил двойник, снова поворачиваясь к человеку в сером халате.  – Тот у окна – главный герой? Рыцарь без страха и упрёка?
– Тот у окна – герой-любовник. Страхи и упрёки – его верные спутники. 
– Он всегда стоит в сторонке и молчит?
– Если бы! Сегодня он на редкость неразговорчив, – Штольман ухмыльнулся. – Желаешь с ним побеседовать?
– Думаю, такая возможность мне ещё не раз представится. А главный злодей здесь имеется?
– Конечно. Крутин.
– Крутин?  – искренне удивился Яков Второй. – Михаил Крутин? 
Штольман посерьёзнел и жёстко спросил: 
– Кто такой Крутин? Что ему нужно было от Анны?
– Зачем отвечать самому себе на вопросы, ответы на которые уже известны?
– Потому что мне они неизвестны, – резко ответил Штольман. – Я должен знать, что угрожает моей семье. 
Двойник несколько мгновений внимательно смотрел в его глаза, строго, но без враждебности, потом спокойно осведомился:
– Почему ты решил, что Крутин опасен для твоей семьи?
– Я не знаю, кто он, и не знаю, опасен ли он. Но здесь Крутин – сумасшедший убийца.
– Крутин – не убийца, – убеждённо сказал Штольман Второй. – Пока что ему предъявлено обвинение только в фальсификации документов. Да, вначале мы подозревали, что он сумасшедший. Но результаты медицинского освидетельствования говорят об обратном.  А то, что у вас здесь происходит…
– Здесь – это не у нас, – раздражённо прервал собеседника Яков. – Я здесь не живу. 
– Да как вы смеете? – раздался знакомый до боли голос. – Что вы себе позволяете? Впустите меня! Впустите меня немедленно!
– Нина Аркадьевна пожаловали, – с досадой проговорил Яков Второй. – Конечно, как же здесь без неё.
– Обычно она спокойно входит, – сообщил Штольман. Начавшиеся перемены ему нравились.
– Почему же сейчас кричит так, словно её не пускают?
В ответ Яков лишь пожал плечами.
– Думаю, ты просто очень не хочешь её видеть, – констатировал двойник.
– И слышать тоже.
Нежинская продолжала громко возмущаться за дверью.
– Боюсь, слушать её нам придётся долго, – заметил Яков Второй. – Может, лучше пусть войдёт и скажет, что она тут обычно говорит?
– Она хочет сделать ему предложение, – Штольман указал на лжедвойника, – руки и супружеской доли в наследстве.
Ничуть не удивлённый Яков Второй с интересом спросил:
– А что же наш арестант?
– Он согласится. Он всегда соглашается. Я пытался ему объяснять, но он ничего не понимает.
– Сегодня он откажется, – категорично заявил Штольман Второй.
– Думаешь?
– Уверен. Ты не хочешь, чтобы Нина вошла, и она не входит. Мы оба не хотим, чтобы он согласился. Значит, он откажется.
– Логично. Хорошо, давай попробуем… 
Обычно Нина вплывала в эту комнату раненой лебёдушкой, сейчас же вихрем влетела, затормозила у стола, бросила негодующий взгляд на обоих Яковов и решительно направилась к человеку в арестантском халате. Штольманы подошли ближе. Нежинская, стараясь не смотреть на них, проговорила многократно слышанные Яковом слова, то и дело срываясь с жалобного лепета на змеиное шипенье. Только-только лжедвойник начал произносить ответную реплику, Штольман Второй перебил его:
– Какое «всё состояние»? Ты не знаешь, что вдовец получит только одну седьмую недвижимого и четверть движимого имущества?
– А вот если бы вы с Ниной Аркадьевной были кровными родственниками… – ехидно добавил Яков.   
На лице лжедвойника отразилась напряжённая работа мысли, в глазах появились проблески понимания, и он вдруг сказал, глядя на Нежинскую:
– Усынови меня!   

Реальность Кукловодов, конец января 1895 года

Яков заворочался, пробуждаясь. Анна тут же прильнула к нему:
– Яша... Яша, тебе приснилось что-то?
– Так, глупости, – сонно пробормотал Штольман, обнимая жену.
– Ты смеялся во сне…

Отредактировано Jelizawieta (14.03.2024 13:23)