За последнюю неделю Артамон Адамыч совсем сник, одряхлел. Словно постарел на пятьдесят восемь лет, шесть месяцев и четыре дня. Сердце его почернело, сжалось и скукожилось в уголке организма, став похожим на злобную черносливину с мелкими, колючими глазками.

Он воспринимал себя обманутым, использованным и выброшенным как... Лестного и драматического сравнения, как например, с молчаливо стонущим на суше китом, не находилось, и это ещё больше нервировало его. На ум ему шли только барышни из заведения Аглаи Тарасовны, радостно скачущие по чужим семейным устоям, как мартышки по лианам.

Ещё в прошлое воскресенье в его душе ромашки шаг за шагом сбрасывали лепестки "любит - не любит" и бабочки роились вокруг них, а сейчас там лёд и стужа. И мартышки на лианах. Которые, прячась от климатических реформ, укутываются тощими хвостами.

И стыдно было Артамону до физической боли, за оккупировавших его внутренний мир приматов, выбирающих друг у друга блох, за их жалкие хвосты, за Агату Валерьяновну, за Штольца, на которого он мечтал походить. Он даже тайно купил себе трость, и ждал подходящего случая, чтобы щегольнуть ею.

Стыд его был тягучим, зеленым как то, что он лишь однажды съел в трехлетнем возрасте. Но до сих пор это позорное воспоминание не отпускало его, заставляя ёрзать от неловкости.

Особенно его совесть мучилась почему-то перед Софочкой. Артамон прятал от неё глаза, словно это он принимал вечерами посторонних дам для удовольствия мужских инстинктов, или  до сих пор вкушал произведённые собственным организмом зелёные запретные плоды.

Барышне Еле-еле-Онской, как она не старалась, не удалось вернуть Рукобейникову душевную гармонию. Софочка изо всех сил услаждала его взор серенькой шубкой с меховой опушкой на капюшоне, милыми кудряшками и розовыми щеками. В иные дни это действовало на него безотказно и воодушевляюще, как пушистые рукавички на кота. Хотелось тискать, покусывать и громко помурчать в их заслюнявленный пух. А потом, опомнившись - лениво любоваться ею и думать о поцелуях, каштанах и Париже, ну или хотя бы Петербурге; об упитанных купидонах с шампанским и виноградом в пухлых ручках.

Софочка с желанием принимала его внимание, но в подобные мысли советовала не углубляться, так как не имела контроля над собственной жизнью, а будущему мужу из приданого могла принести только стеснительность, безденежное положение и крушение надежд.

По завещанию её папеньки, как видно, помутившегося рассудком от любви к полосатой, но страстной супруге, всё богатство графьев Еле-еле-Онских досталось вдове. Любезной дочери были отписаны сущие гроши, глядя на которые, церковная мышь устанет лить слёзы, и выдано напутствие - во всем слушаться новую матушку, угождать ей, лишний раз не попадаться на глаза, в чёрные дни довольствоваться сухими хлебными корками, а замуж отправиться только за того, кого графиня сочтет подходящей партией. В ином случае она лишалась даже мышиного наследства. Артамон, по молодости и горячности, советовал ей презреть папенькины сумасбродства и следовать за зовом сердца, к нему в объятия, на служебную квартиру. Барышня отчего-то нерешительно мялась, видно, боялась мачеху или артамонова жилплощадь казалось ей неподходящей для полноценного раскрытия чувств.

Рукобейников горестно и запутанно вздохнул. Ему бы надо все мысли бросить на то, как освободить свою душевную симпатию от чар мачехи и наследства. А вместо этих так нужных ему дум, в нём циркулируют иные, отравленные.

Приключилась с ним беда от мироустройства, не соответствующего его пониманию жизни.

Рукобейников опять вздохнул, тяжело и небрежительно воззрился на собеседницу, которая отчасти была виновницей его теперешней душевной дряблости.

Ему бы, вместе с остальными безмятежными, думать о блинах, как и положено на масленичной неделе, да дни считать до воскресенья, когда по традиции на базарной площади станут жечь чучело зимы. В былые годы он сильно уважал этот праздник, но тогда он был молод, наивен, беззаботен и почти счастлив.

А что молодому человеку надо для равновесия? Слопал стопку блинов и готово дело. Никаких хлопот, более тех, какую выбрать начинку. Да погонять стайку жизнерадостно визжащих барышень. Ну с горы на санках скатиться разок-другой. Хорошо бы с Софочкой. Эх...

Вот так и проходит молодость. Ещё вчера ты пихаешь грязные пальцы в рот, а сегодня уже древняя рухлядь, отягощенная тревогами и сомнениями.

Это все было в прошлой жизни, которая закончилась в воскресенье вечером. За четыре дня, минувшие с той поры, он пережил предательский катаклизм в сознании.

Особо Артамона мучило то, что человек, на которого он, как корону, возложил свои надежды даже не думал оправдывать их! И, будто насмехаясь над его, артамоновыми чаяниями, наконец-то выждал момент и оголил свою гнусную личину, издевательски щелкнув подтяжками. И даже, по всему выходило, не испытывал при этом угрызений совести.

Рукобейников узнал о Штольце такое, что в его голову вместе с блинами не помещалось!

А ведь была ещё и Агата Валерьяновна! Она такая доверчивая, наивная и так красиво бросала на Штольца лучезарные взоры...

И теперь ему, Артамону, придется всадить в беззащитную девичью спину...  Или сердце? В общем, в то место, куда всаживают доверчивым барышням осиновый кол... Нет, опять не то. Осиновый - это когда изгоняют ведьм, а когда барышням становится худо от вероломства кавалеров, то... Какая разница, какой кол, раз всё одно, будет дурно.

И ладно бы Штольц адюльтерится вздумал с Агатой Валерьяновной, это Рукобейников как-нибудь, поднатужившись, смог бы принять. Всё-таки, говорят, старая любовь не ржавеет и сильные магнетические чувства требуют постоянного нахождения рядом. Но для чего смагничиваться с совсем посторонней личностью, Артамон понять не мог. Неужели из благородства? Хотя от мысли, что именно Агата будет расшатывать неведомый брак Штольца, как мартышка Аглаи Тарасовны, Рукобейникову становилось не по себе. Хуже было только детально представлять, как это будет происходить...

С воскресенья до четверга страдал Артамон Адамыч, и от этого страдали все окружающие.

Дама, сидевшая перед ним, изнемогала не меньше, но по иным причинам. Она убивалась, рыдала, теребила в руках насквозь вымокший платок, стараясь зацепить артамоново сердце. Но не на того напала. В глазах сыщика она была соучастницей того вероломства, которое  раз и навсегда заставило перечеркнуть все то доброе и вкусное, что он раньше получал от нее. Особенно те пироги с красивой косичкой на пухлом брюшке. Теперь он на них смотреть не мог! А они, румяные мерзавцы, так и стояли, вернее лежали, перед внутренним взором молодого человека. Он сдвинул брови, нахмурился, сделал каменное лицо, став похожим точь-в-точь на бесчувственного истукана с острова Пасхи:

- Отпираться бесполезно, лучше сразу сознавайтесь, Дездемона Гавриловна, в чем состоял ваш злой умысел? С какой целью вы преследовали жертву? Кстати, кто он? Фамилия его вам известна?

- Артамон Адамчик, голубчик сизокрылый, я тебе почитай, битый час объясняю. Не преследовала я его, он сам ко мне пристал. Неведома его фамилия. И как звать, не представился он мне!

- Но вот же, черным по белому составлен протокол, к коем вы признаетесь, в том, что это вы гнались за ним по рыночной площади дабы... - Артамон показательно зачитал, - тюкнуть глиняным горшком...

- Горшочком, - поправила его Дездемона, - не так уж он и велик был.

- ... с блинным тестом. По причине этого пострадавший испустил дух на глазах свидетелей. Признаете, что сие писано о вас? Значит вы имели умысел его тюкнуть?

- Признаю. Но я его так тюкнула, без умысла. Случайно.

- Позвольте, сударыня, полюбопытствовать, - пренебрежительно спросил Артамон, - за какой такой надобностью вы с горшочком теста отправились на базар?

- Дык масленичная неделя идет - самое время блинам.

- Тесто-то вы зачем с собой взяли?

- Артамон Адамчик, голубчик, да какие ж блины-то без теста?

- Зачем оно вам на базаре понадобилось-то?

- Дык масленичная неделя...

- Я уже сто раз слышал про масленицу, отвечайте по сути...

- Я по самой, что ни на есть, сути и говорю. Всю неделю он меня домогается. С самого, с понедельнику.

- Ничего не понимаю. Покойный вас преследовал для того, чтобы вы его убили?

- Не убивала я! Когда я впервые его встретила - дух его уже был испущен. Мёртвый, то есть, он был.

- Значит так, Дездемона Гавриловна, начинаем вашу масленичную неделю, полную живых трупов и приключений, разбирать по дням со всеми подробностями. И не смейте ничего утаивать. Мне всё известно! - Рукобейников страшно выкатил глаза, и, будто этого для полноценного испуга было мало, кровожадно клацнул ими. Дездемона опасливо сглотнула, вспомнила, как он в один присест мог умять десяток пирожков, не глядя на начинку, и на всякий случай отодвинулась подальше.

- Был понедельник. Я своим напекла блинов... Ничего не скажешь блинчики удались на славу, тоненькие, кружевные, дырочек в них без счёту...

- Дальше! - излишне резко рявкнул следователь.

- Напекла, спешные дела приделала и пошла к... прогуляться.

От дездемониного "прогуляться" сыщик скривился и дёрнул глазом. В воскресенье любопытство привело его к бывшей мясной лавке, над которой квартировал Штольц. И он видел, как эта, с виду благообразная горничная таинственно закралась внутрь. Артамон хотел выждать четверть часа в надежде, что она передаст записку, или что там у неё, и уйдёт. Тогда бы он поднялся и попытался намёками, не называя имен, обсудить с Порфирием Платонычем трудные отношения с Софочкой и мачехой её, но не дождавшись истечения самоозначенного времени, последовал за ней. Штольц открыл дверь и неохотно впустил Артамона. Хозяин выпрямился в дверном проеме, не приглашая гостя в свои пенаты, но Рукобейников не зря был начальником сыскного отделения. Он заметил следы присутствия в жизни Штольца некой таинственной дамы!

В гостиной с дивана сползал голубой пояс от дамского халата, а из-под вешалки, на которой успел повиснуть кафтан горничной, помпонились дамские тапочки. Но самая главная улика - Порфирий Платоныч встретил его с пирогом в руке. Артамон вмиг его узнал! Такие пироги с плетёной косичкой на упитанных брюшках мастерились только у Морошкиных, руками Дездемоны Гавриловны.

В артамоновой голове вмиг сложилась картинка. Новая квартира - дамские финтифлюшки - фирменные пироги Дездемоны и сама она. Вошла, но не вышла...

Артамону пришлось нести какую-то чушь о растворившихся в мироздании левретках. Спустя пять минут Штольц скомандовал: "займитесь делом" и выдворил нежданного гостя, так и не предложив заглянуть в комнаты...

- Продолжайте, - неприятным тоном потребовал Рукобейников от Дездемоны.

- Чего продолжать? В понедельник я шла, а он лежал в парке на скамеечке. Я - туда-сюда. Кричу, зову на помощь, а прохожих, как на грех - нет. Вот сама и побежала за городовым.

- Долго вас не было?

- Минут десять.  А когда я привела вашего, этого таракана рыжего, здоровенного, покойничка уже и след простыл.

- Значит вы считаете, что он встал и ушел?

- Выходит так.

- Труп встал и ушел? Может он не был покойным? Присел человек отдохнуть, а тут вы... прогуливаетесь, - Артамон не удержался и ехидно ввернул, - до угла Кустарной и Боголюбской. Вы ведь туда направлялись?

Дездемона отвела глаза и не ответила, но и этого Рукобейникову было достаточно. Знает кошка, чьё мясо съела! Агата Валерьяновна к ней со всей душой, а она - пирогами балует Штольца, которого барышня пять лет обмахивала ресницами до исступления.

- Продолжайте. Что было дальше?

- На следующий день... Во вторник я встретила покойника на базаре.

- Он там лежал?

- Да нет, же - стоял, как живой. Ел блины и ещё чего...

- По словам городового, - Артамон из пачки протоколов вынул нужный, - вы напали на него.

- Да нет же. Враки это. И лживые наговоры на честную барышню! Я нежнёхонько взяла его под белу ручку его и вежливо пригласила прогуляться до полицейского.

- Да, вот об этом есть запись: подскочила, поволокла, требовала сдать живого человека в морг.

- Он помер еще накануне, я самолично видела это. А раз помер – значит, самое ему место в морге. Да что же вы за полиция такая, раз у вас покойники в установленных местах лежать не хочут? Бегают по базарам и по иным местам ваши трупы. За мертвыми уследить не можете, а беретесь охранять живых.

- Вот вы и решили выполнить нашу задачу, из живого человека сделать покойника и уложить в морг...

- Не живой он, Артамон Адамчик, вот те крест! Он был холодный и синенький, как перемороженный пельмень. И тем же вечером он хотел напасть на меня, с собой унесть, в преисподнюю. Али ещё какую пакость сотворить...

- Вас? Унесть?

- А, что, я хуже других? Всех несут, и я, поди, не самая рыжая. Вон Протасий свою Прозерпину как схватит с утра в объятия, так и таскает цельный день, наглядеться не может. Такая промеж ними любовь, что ему дрова рубить несподручно с драгоценной ношей на руках. Только целует её, слушает про соловьев, да зовет "девочка моя ненаглядная". А она даже щи сварить не умеет!

- Непорядок. Раз щи варить не умеет, нечего на неё любоваться. Кто эти ... люди, с моего участка? - Артамон еле сдержался, чтобы не сказать "шибанутые".

- Да нет, про их симпатию в книге написано. Вишь, даже книжки пишут, как дам любить надобно. Зря писать не станут. Раз пишут, значит, знают, как оно приятнее.

- Я такого не читаю. И вам не советую. Мысли от такого чтения будоражатся и теряют направление. - Артамон резче, чем хотел, пресек романтический настрой Дездемоны, - продолжайте, вы остановились на том, что он хотел вас в преисподнюю унесть.

- Вечером заглянул сплющенным носом ко мне в кухню, да как зыркнет на меня глазам. Весь дом знает, сколь страшно я напугалась. Все сбежались, еле чаем меня отпоили. Гортензия наша чуть прежде положенного не разрешилась от бремени.

- Вы не допускаете, что могли произвести на него впечатление, ну, как та дама из книжки, которая щи варить не умеет?

- К дамам сердцееды в дверь ходют, а не свиные пятаки в окна суют.

- Вы за этого его убили? За пятак?

- Да не убивала я его, - горюнилась Дездемона, - где мой ПорфирьПлатоныч? Голубчик, скоро ль он вернется?

- Надеетесь на его покровительство?

- Ох, надеюсь. На него вся моя надежда...

Артамон чуть не лишился чувств от её откровенности. Он вскочил, навис над женщиной, страшно перекосился и непроизвольно задергался, как Петрушка на ярмарке. Дездемона испуганно таращила глаза и отодвигалась всё дальше.

- Переходим к сегодняшним событиям, - сыщик кое-как обуздал свою демоническую пляску и сел на место.

- Шла я мимо базара, а тут снова этот и - шасть ко мне. Вот я сконфизилась, да легонько его тюкнула.

- Легонько? Очевидцы кричали, что вы ему голову до самого мозга раскроили.

- Да какой это мозг. Нету у него ничего. Был бы у него ум, стал бы он глумиться над барышнями? Это тесто блинное растеклось... А что мне за это будет?

- Всё будет, - мстительно пообещал Артамон, - суд будет, каторга или тюрьма с матёрыми убийцами и кровожадными преступниками. А сегодняшнюю ночь вам придется провести в камере. Привыкайте, покамест. Поверьте мне, в наших камерах, конечно, не так уютно, как в квартире на углу Кустарной и Боголюбской, но всё же лучше, чем в преисподней с живыми трупами.

Следующим утром вернулся из Петербурга Штольц. Агата встречала на его вокзале. Мужчина довольно усмехнулся. Неожиданно. Но до чего же приятно приезжать в Заводск, когда у тебя душевный порядок и равновесие во внутреннем мире! Когда знаешь, что тебя ждут и будут рады. И, конечно, не обойдется без объятий и поцелуев, обмена новостями и вручения подарков.

Первый раз в жизни в дорогу его провожала настоящая супруга. Всё воскресенье она сосредоточенно собирала его багаж. Укладывала рубашки в саквояж, потом вынимала, сочтя недостаточно нарядными, отбирала другие. Забыла про бельё, но положила три носка, четыре галстука  и дюжину носовых платков, видно, полагая, что в разлуке с ней это самая необходимая вещь. Он посмеивался, но не мешал ей. Потом пришла Дездемона, и, пока дамы пекли ему в дорогу пироги, заплетая шовчики в красивые косички, он переложил багаж так, как надо.

Вечером Агаша, как и положено жёнам, рыдала, припадала ему на грудь, цеплялась и не отпускала, словно ехал он по службе на четыре не дня, а года, как минимум. В сторону Туркестана. Он утешал её, обещал не задерживаться и вернуться вовремя целым и невредимым. С гостинцами. Но при условии, что на вокзал она с ним не пойдет, представлений устраивать не будет и платочком вслед поезду махать не станет.

Она не верила, что всё обойдется. Боялась оставлять мужа без пригляда и просилась ехать с ним. Опыт пропадания на годы у него уже был. Порфирий клялся, что никуда не денется, в Неву не упадёт, из поезда не вывалится, экипажи станет обходить по дуге, равной орбите Луны, дабы не попасть под колёса и копыта, памяти не лишится и на других дамах жениться не вздумает.

На рассвете Порфирий тихо собрался, стараясь не разбудить жену. Поцеловал разнеженную Агашу, она сонно закинула руки ему на плечи и промямлила, чтобы он не забыл гостинцы.

"Ни за что на свете!" - пообещал он и, улыбаясь, вышел в темноту мартовского утра. Теперь он все время улыбался, и это его смущало.

Едва сойдя с поезда Штольц сразу понял, что случилось нечто невообразимое, уж очень тревожной и пружинистой была её походка. И ни одного вопроса о гостинцах. Это настораживало больше всего. Он улучил момент пока улица была пустой и попытался поцеловать Агашу. Но она торопливо ткнулась губами в мужскую щеку и сбивчиво принялась пересказывать дездемонины новости, разъяряя супруга. Минуты хватило, чтобы из размякшего, блаженно улыбающегося дуралея, каким он сделался при виде жены, Порфирий превратился в бешеного бизона.

- Ну и где же покойник, Артамон Адамыч? - Штольц навис над сконфуженным коллегой. Рукобейникову от вида закипающего Штольца стало жутко, почти как Дездемоне от явления живого трупа. "От Штольца и в преисподней не будет спасения», - боязливо подумал Артамон, - «захочет выговориться - привлечет Агату Валерьяновну".

То, что она уже успела наябедничать Порфирию Платонычу, он понял сразу. Накануне вечером приходил адвокат Морошкин, просил отпустить Дездемону на поруки. Агата заламывала руки и жалобно заглядывала в лицо Артамону. Он был кремень - ни проронил ни единого слова о вероломстве и сластолюбии их горничной, сохраняя светлый образ Штольца в её душе. Зря, пожалуй. Сейчас бы она не жалась в угол кабинета, презрительно отворачиваясь от бывшего друга.

- Откуда я знаю. Я его даже не видел. Отправили в морг, к Минхерцу, вот с него и спрос, - Рукобейников вспомнил, что является хозяином этого кабинета и решил перешагнуть через границы дозволенного.

- Меня не было четыре дня, а у вас уже все с ног повернулось на голову. Отпускайте Дездемону Гавриловну.

- С какой такой радости?

- А с такой, что за трупами лучше следить надо. Нет тела - нет дела. Вы уже опросили санитаров?

- Да. Клянутся, что ничего не видели. С вечера труп был, а утром исчез.

- Неспокойный у вас какой-то покойник. Блудный. Путешественник.

Обстановка в сыскном отделении накалилась и искрилась. Громоотводом послужил полицмейстер:

-Ну-с господа сыщики, не надо ссориться. Нашлась пропажа. Сообщили из трактира, там за столиком скончался клиент. По описанию это ваш беглец. Отправляйтесь туда, разберитесь. Если он вновь оживёт и начнет фордыбачиться, купите ему билет на первый поезд - пусть за казённый счет едет на все четыре стороны и портит раскрываемость в других городах.

В трактире сыщики увидели скромно притулившегося к стенке невысокого, щуплого мужчину средних лет. Холодного и синенького, точь-в-точь каким его описывала Дездемона. Из внутреннего кармана торчал уголок конверта.

- Прелюбопытно. Взгляните, Артамон Адамыч, на адрес и фамилии: Рульке И. С. от графини Еле-еле-Онской.

- Рульке - фамилия немецкая. Неужели иностранец? Что она пишет? "Срочно приезжай, есть разговор". Не густо, всего четыре слова.

- Зато какие! А давайте-ка, Артамон Адамыч отправляйте наш живой труп в морг. Оставайтесь при нём, глаз с него не спускайте. А я тем временем отправлю запрос в управление и вызову для опознания Дездемону и её сиятельство.

- Дездемона Гавриловна, вам известен этот человек? - Штольц подвёл душевно пострадавшую горничную ближе к каталке. В узком помещении прозекторской было непривычно многолюдно.

- Узнаю! Он! Милый ты мой, объявился! Вон и ссадина на лбу от моего горшочка, - обрадовалась Дездемона трупу. - Словили тебя, голубчика? От этого аспида уже неделю мне житья нет. Как видит меня, так сразу помирает. Вы его лучше привяжите покрепче, пока не убёг.

- Теперь он никуда не денется.

- Ваше сиятельство, знаком ли вам этот человек? - Порфирий пригласил подойти графиню. Она еле перебирала ногами, морщилась, в изнеможении царапала рукав за сыщика, и присматривала место для красивого обморока.

- Впервые вижу.

Теперь графиня брезгливо отворачивалась и рвалась к выходу:

- Отпустите меня. Ведь очевидно - мы разного поля ягоды. 

- У нас есть сведения, что вы состояли с ним в переписке. Говорите правду, нам все известно, - Артамон прибег к излюбленному приему устрашения.

- Нет, я уверена, что не знаю его, - упорствовала графиня. - Мало ли с кем я состою в переписке? Быть может, он торгует упряжью или приехал наниматься ко мне садовником? Что мне теперь - всех запоминать? А может к Софье прибыл свататься. Женихов у нас - что блох на собаке. И ни один не вписывается в наш чистокровный образ жизни.

Артамон понял, что графиня закинула булыжник в его огород, и последние слова сказаны исключительно для него. Значит, ей не доставляет удовольствия, что между ним и Софочкой завелись узы симпатии. Вот отчего графиня смотрит на него, как на мухомор, решая, сразу его пнуть или подождать, а пока пусть дальше растёт. Решила пнуть.

- Да, вы правы, в современной жизни столько разнообразных встреч, что всех и не упомнишь. И уж тем более не стоит связывать с каждым судьбу, вдруг кучером окажется, - Штольц, неожиданно для Артамона, поддержал графиню, чем добавил значительный вклад в копилку собственных прегрешений, - и всё же, Елена Елизаровна, присмотритесь получше, может быть вам посчастливиться его вспомнить.

- Это слишком тесное и тёмное помещение. Мне тут неуютно и неприятно его разглядывать.

- Агата Валерьяновна, будьте так любезны, подержите лампу, - Штольц наконец-то обратил внимание на вытянувшуюся в струнку супругу.

В небольшой прозекторской места всем желающим не хватало и Агаше пришлось отступить на задний план, в угол, к двери. Действо невероятно занимало её, любопытство пружинило и заставляло вставать на носочки. Хотелось взглянуть на представление из партера. Получив роль, она взяла настольную лампу и осторожно, бочком, продвинулась вперед, насколько хватило провода. В этот момент каталка сдвинулась с места и наехала ей на ногу. Девушка вскрикнула и уронила лампу на грудь покойника.

Электричество в приборе возмутилось и затрещало. Лампа вознегодовала, выпустила сноп искр и погасла. Далее свершилось невероятное: от внезапного фейерверка покойник принял сидячее положение, зевнул и огляделся по сторонам:

- Где я?

Он мутным спокойным взором обвёл помещение. По всему было видно, что покойнику оживать в незнакомых местах было не впервой, но до прозекторских доходило нечасто. Всего несколько раз. А однажды его уже почти вскрыли. Вот он шуму наделал, когда поздоровался с медиками!

Затем пациент на глазах ошарашенной публики привычно приподнял простыню, оценивая степень собственной  наготы и вежливо поздоровался с остолбеневшими зрителями:

- Приветствую собравшихся. Позвольте полюбопытствовать, где мой костюмчик?

Мужчина обернулся к Артамону и сказал:

- Лицо мне ваше знакомо, мы раньше не встречались? А вот вас я определённо узнал. Вы - та решительная дама, что едва не отправила меня на тот свет, - мужчина на каталке обрадовано ткнул пальцем в Дездемону, стоящую с открытым ртом.

Рукобейников, отказываясь от знакомства, затряс головой, выпустил из рук самообладание и конфузливо решил переждать в глубоком обмороке, пока стабилизируется ситуация и уляжется возникший ужас.

- Доктор, сделайте что-нибудь, - засуетился вокруг коллеги Порфирий.

- А что тут сделаешь, помер он, - объявил Минхерц, радостно потирая ладони, - но ничего, вскоре оживет. День у нас сегодня такой, животворный. Попросим доктора Морошкину уронить на него лампу. Жаль, что пятница, а не воскресенье. А как было бы славно - воскрешение в воскресенье.

- Ну и юмор у вас, - укорил не на шутку разошедшегося доктора Порфирий Платоныч.

- Дайте ему хлорид аммония. Нашатырь, то есть. Мне иногда помогает, - бывший покойник, стыдливо прикрываясь простынкой, свесился над лежащим на полу Рукобейниковым и со знанием дела раздавал советы, - и под голову положите что-нибудь твёрдое.

Штольц, забыв о предосторожностях, по-свойски обратился к жене:

- Агаша, дай ему нюхательной соли, что ли.

Возникшая суматоха вокруг Рукобейникова отвлекла внимание от графини. Пока присутствующие дружно возвращали сознание Артамону, она ловко ухватила каталку и, толкая перед собой, помчалась по коридору, набирая скорость.

- Елена, не гони, ты меня угробишь, - молил бывший труп, кутаясь в простынку. Выздоравливающие, от скуки слоняющиеся у прозекторской, боязливо прижались к стенам. Дездемона, на глазах которой сотворилась вопиющая несправедливость, очнулась, прикрыла рот и помчалась за ними:

- Стой. Это мой труп! Это я его нашла.

Агата, не выпуская из рук пузырёк нашатыря, оценила ситуацию: Артамон чувствовал себя значительно храбрее и, хотя неохотно, но всё же приходил в себя. Она решила, что мужчины тут и без неё обойдутся, сейчас Дездемоне её помощь нужнее. Она глубоко втянула резкий аромат из пузырька, забористо ахнула, выскользнула за дверь и устремилась в погоню.

Доктор Минхерц оповестил оставшихся:

- Господа, это потрясающе! Я читал, что итальянец Луиджи Гальвани проводил подобные опыты. С помощью электрического разряда заставлял дергать лапами мертвую лягушку, а племянник его, Джованни Альдини, пошел дальше, электричеством он пытался оживить тела мертвых... Я должен написать об этом статью в медицинский журнал.

- Юстас Алексович, очень познавательно, но преждевременно. Хотя бы вы не несите чушь. Вспомните, что вы - материалист! Верните себе научное мышление и осознайте, что невозможно оживить покойника. Ни электричеством, ни колдовством, ни иными методами.

Тем временем графиня с похищенным телом добежала до выхода из клиники, каталкой ткнулась в дверь и выбралась на улицу. Там она приподняла тележку и стряхнула мужчину на землю:

- Прочь отсюда, дурень.

- Елена, куда я пойду в таком виде?

- Куда хочешь. Беги, я тебя сама найду. Одна я как-нибудь выкручусь, а с тобой шансов нет.

Мужичок кое-как прикрыл срам, и босиком по слежавшемуся мартовскому снегу припустил бежать в сторону рыночной площади, распугивая ошалевших прохожих.

Когда подоспела Дездемона она увидела лишь перевернутую каталку, тяжело дышащую, согнувшуюся пополам графиню и розовый, беззащитно выглядывающий из простыни зад почти добежавшего до базара Рульке.

- Стой, жмурик! - возопила горничная. От её гневного окрика бывший покойник подпрыгнул, в воздухе дрыгнул покрасневшими пятками, словно прокрутил педали велосипеда и... повалился замертво.

- Убииили! - завопила тётка в цветастом платке. Она выводила одно-единственное слово столь привлекательно и аппетитно, как до этого предлагала прохожим купить блины, а теперь стремилась продать подороже Рульке, да ещё и выбрать к нему начинку, - ууу- биии- лиии!

На крик базарной торговки, словно вороньё, слетелись товарки, склонились, любуясь покойником, и на разные лады подхватили её клич:

- Убииилиии!

Агата догнала Дездемону, когда она, распихивая толпу, продиралась к голенькому, распластавшемуся на дороге Рульке. Горничная рявкнула, обрывая вопли плакальщиц:

- Чего голосите, дуры? Не убили, а сам помер. И вообще, шли бы вы отсюда, это наш покойник.

- Чем докажешь? - тётки теснили самозванку, не желая расставаться со своей добычей. Не каждый день голые мужики мрут на их рабочем месте. Экое диво-дивное! Такой повод для сплетен - наилучший подарок к масленице.

- А вот и докажу! Я его уже мёртвым нашла в понедельник, а вчерась тюкнула горшком по лбу. Вот и штампушка есть. Бабы, да вы же сами видели, как он от меня бегал, пока не помер. А потом меня городовой заарестовал.

Тётки понурились и отступили, сдавая позиции и неохотно признавая правоту Дездемоны. Ничего не попишешь, всё так и было. На их глазах горничную повели в участок, а бездыханного мужичонку погрузили на телегу и отправили в морг.

- Лучше следите за своим покойником, - съехидничала торговка, - у всех покойники, как люди, в штанах лежат, а ваш - голышом скачет, причиндалы, того гляди, поморозит.

Тётки мстительно захихикали. Дездемона заботливо прикрыла Рульке его простынкой:

- Нашему это добро на том свете ни к чему, а вы лучше за своими мужиками следите, за живыми.

Агата подобралась к мужчине, похлопала его по щекам и поднесла к его носу пузырёк с нашатырём, давая вдохнуть, а Дездемона зажала его нос, не позволяя запаху выйти на волю. Рульке дёрнулся, всхрюкнул и уселся, страшно выпучив глаза и жадно хватая ртом воздух. Тётки охнули и вновь дружно завопили:

- Жииив! Покойник ожил!

Агата помогла несчастному встать на ноги, а Дездемона обернула его синенькое тельце простынкой. Мужичок осознал, что пребывает в дамском обществе в абсолютно бесславном состоянии и от обиды и усталости жалобно захныкал.

- Ну, будет, будет, - Дездемона прижала его к груди, жалея и баюкая, - сейчас обратно в морг пойдем, на свою каталочку ляжешь, глазки прикроешь, отдохнёшь. Шутка, ли пятый раз подряд помираешь...

Тётки, глядя на эту картину умилялись и всхлипывали, вытирая слёзы уголками цветастых платков,. Вот она - могучая русская баба! Вчера сама его жизни лишила, а нынче - сама к жизни вернула. А уж жалиться над ним как! Ну чисто, как над собственным. Вот только не умели эти дамы искренне радоваться за других. Вскоре зависть овладела их заскорузлыми в торговле сердцами:

- Да что это делается, бабоньки, если их покойник и дальше станет среди живых разгуливать? А если робятишек напугает? Заикаться начнут. Из-за них моих Глашку и Матрёну взамуж никто не схочет брать. Вертайте его в землю, ведьмы окаянные!

- Мне еще рано в землю, я не готов. - пожаловался Дездемоне дрожащий мужичок. Она его погладила по макушке: "не хочешь - и не надо" и повернулась к вредной тётке:

- Если и есть на белом свете охотник до твоих девок, то не в наших краях. Матрёна всего на пяток лет моложе меня, а Глашка - на семь. Дылды сисястые, а всё собак по улице гоняют. У них же заместо ума шелуха от семечек. Им только дровосеки дремучие в пару годны. Нашим-то мужикам их разве что втроём унесть под силу. Они ж у тебя далеко не Прозерпины, хоть и тоже щи варить не умеют.

Торговка даже задохнулась от возмущения и перспектив:

- Да что ж это деется! К самой кавалеров за деньги не заманишь, а на моих девок наговаривает! Бабоньки, да они ведьмы! Лови их! А Агашка, дочь стряпчего, и вовсе - духовидица. И тоже без кавалера.

Вторая прониклась обидами коллеги и решила поддержать её:

- Люди добрые, а покойник их обратно в могилу не хочет!..

Мужчины вернули Артамона в себя и только тогда спохватились, что остались в прозекторской одни. Доктор всё порывался рассказывать фантастические истории о оживших покойниках. Штольц недоуменно почесал затылок. Когда Агаша исчезла? Вот только что стояла рядом, с пузырьком нашатыря, и раз! улетучилась.

Сыщики вышли на улицу, огляделись по сторонам. У входа валялась пустая каталка, а из-за угла, с базарной площади раздавались тревожащие слух Штольца крики.

"Не к добру это",  - привычно определил Порфирий, - "Агаши не видно, но слышны вопли. Значит, её надо искать там, где суматоха".

В противоположном конце улицы мелькнуло полосатое платье графини.

- Артамон Адамыч, задержите её сиятельство, - распорядился Штольц. Рукобейников послушно потрусил за мачехой своей романтической привязанности, а сам Порфирий помчался туда, откуда неслись крики. Лавируя между торговых лотков, расталкивая локтями возмущенную толпу, он добрался к лобному месту. У подножия соломенного чучела, прижавшись друг к другу, Агаша, Дездемона и Рульке ожидали вынесения приговора.

- Ведьмы! Лови их! Морошкины оживляют покойников! Ох, не к добру все это духовидничество. Мало им было духов, теперь взялись нежить созидать! Жгите их, братцы! Ведьм завсегда огнём истребляли!

Порфирий заслонил собою ведьм, вынул пистолет и выстрелил в воздух:

- Отставить расправу. Всем разойтись! Господин Рульке не покойник, а больной человек.

Толпа уже настроилась на зрелище и жадно держалась за трофеи. Штольц выставил револьвер перед собой:

- Кто сделает хоть шаг, сам станет покойником. И пусть не надеется на последующее воскрешение.

- Это несправедливо, - выкрикнул кто-то из толпы, - раз этого оживили, надо и остальных!

- Да-да! - поддержали его, - раз начали - оживляйте всех по очереди.

- Воскрешение покойников будет производиться строго по разрешению верховной власти, в установленном порядке. У кого есть такая необходимость - милости прошу в понедельник в участок за лицензией, - объявил Штольц.

- Начнём, пожалуй, с тебя, Игнат Кислюкин, ты первым получишь справку на воскрешение Серафимы, - влезла Дездемона, - Помнится, твоя первая супруга даже поколачивала тебя?

- Боже упаси от Серафимы! Ни к чему она мне теперь, - взмолился Кислюкин, - что я Наталье скажу? Втроем прикажете жить?

- Ваш брак будет признан недействительным, согласно законодательству, - Порфирий понял, к чему клонит Дездемона и включился в игру, - а дети от этого брака станут незаконнорожденными.

- Да ну это оживление, - перепугался Кислюкин, - пусть Серафима остается там, где сейчас квартирует.

Толпа задумчиво замолчала и стала стремительно растекаться в разные стороны.

- Нам тоже пора, - сказал Штольц, - господин Рульке, вы совсем окоченели.

- Не страшно, я привык к холоду. Зачастую просыпаюсь в холодных местах, - простучал зубами бывший покойник.

В клинике ему выдали одежду, закутали в одеяло и посадили в кабинете Минхерца отогреваться у печки. Рукобейников привел упирающуюся графиню. Штольц рассадил участников трагикомедии по разным углам и обратился к живому трупу:

- Вам знаком кто-то из присутствующих? Кого вы можете опознать?

- Да чего кого-то опознавать, я сам все расскажу. Добровольно. Я - Иоганн Себастьяныч Рульке, единственный законный муж этой дамы - Елены Елизаровны Рульке, которая именует себя графиней Еле-еле-Онской..

Все повернулись  к окну, где пребывая в отрешенном состоянии величественно хандрила многомужняя мадам.

- Врёт он. Я его не знаю.

- Это ты врешь, у меня и документ есть. И свидетели найдутся. И мамочка моя сможет...

- Она жива ещё, эта старая говядина?

- Как ты смеешь мою мамочку оскорблять коровой!

- Не коровой, а говядиной. Это только на первый взгляд одно и то же, а если копнуть глубже - окажешься в ином, далеко не прекрасном мире. Говядина - та же корова, только после смерти. Как и ты - то мужчина, то покойник.

- Живой я, - жалобно пояснил Рульке, -  только имею одну особенность - от испуга или от иных потрясений впадаю в краткий, но глубокий летаргический сон, но потом всегда просыпаюсь. Хорошо, если это случается дома, а если в общественных местах - люди пугаются, меня посылают в морг, а потом в иные места.

- Тебе нельзя было жениться! Господа, он меня обманул! Ему самое место не у супружеского очага, а в клинике для душевнобольных. Думаете, легко мне было с ним? Чуть что - он  малодушно в летаргию укладывается. Удобно устроился!  А мне оставлял улаживать проблемы. Я всю жизнь одна, как перст! Мамочка его точно такая же. Это от неё он получил сей страусиный дар, прятать голову в летаргию.

- Елена Елизаровна, вы признаете господина Рульке вашим супругом?

- Чего уж теперь остается. Признаю.

- Как получилось, что при живом муже вы стали супругой графа Еле-еле-Онского?

- Да очень просто. Мы с этим, - графиня кивнула на Рульке, - гуляли по лесу, больше ведь негде, а граф охотился. От выстрела Иогашка бултыхнулся в летаргию, граф до смерти перепугался, подумал, что убил его. Рыдал, просил пожалеть его и малолетнюю дочку,  не губить им жизнь. Обещал золотые горы. Я согласилась, конечно. Этого мы скинули в яму и прикрыли ветками. Ночью он очнулся и пошёл восвояси, а граф спустя месяц женился на мне, его вдове.

- Почему так скоро? Вы даже не посчитали нужным соблюсти положенный траур?

- Надо было торопиться. Граф, когда понял, что тело не найдено, успокоился и начал сомневаться. Пришлось ему, чтобы не забывался, явить Иогашку в виде призрака. Мы с Казимиром хорошо жили, почти счастливо. Не то, что с этим. Жаль графа.

- Как получилось, что граф оставил дочь без наследства? - поинтересовался Артамон.

- Всё просто. Казимир изменил завещание перед свадьбой в угоду мне, а потом то ли про него забыл, то ли откладывал на потом. Мы с ним прожили всего-то полгода. Нет, предвосхищу ваш вопрос, я его не убивала. Он самостоятельно упал с лошади и сломал шею.

- Господин Рульке, а как вы отнеслись к тому, что ваша супруга стала графиней?

- Чего уж там, пусть... Лишь бы ей было хорошо. Я любил Елену и понимал, насколько ей со мной тяжело...

- Не строй из себя ангела милосердия! Все эти годы он прекрасно валялся в летаргиях на денежки графа, - пояснила графиня самодовольно, Иоганн Себастьяныч сжался под её взглядом.

- А сейчас вы зачем вызвали господина Рульке? Мы обнаружили ваше к нему письмо.

- Не ваше дело!

- И всё же...Господин Рульке, может быть, вы нам объясните? Откровенность сыграет вам на руку.

- Она хотела, чтобы я женился на её воспитаннице, - пояснил мужчина, - тогда девушка получила бы наследство, и мы бы распорядились им по-своему...

- На Софочке? - от услышанного Артамон едва не задохнулся, - она же совсем юная, а вы... больны.

- А что делать? Деньги графа не бесконечны, и им пришел конец. Осталось только то, что он завещал Софке, - графиня не считала себя виноватой.

- Но она считает, что отец не любил её, раз не оставил наследства.

- Это я ей внушила. Большая часть, конечно, досталась мне, но и ей немало перепало.

- Раз ваш брак с графом недействителен - вы не можете приказывать Софочке, за кого выходить замуж, - обрадовался Артамон.

- Глупый мальчишка! Думаешь, я не видела, как ты увивался вокруг неё? Теперь, когда она стала наследницей,  брак с тобой для неё - позорный мезальянс...

- Что теперь с нами будет? - вопросил Иоганн. Вид у мужчины был настолько пришибленный, что вызывал у присутствующих только жалость.

- Это суд решит, но вы, скорее всего, отправитесь в клинику для душевнобольных, а вот вашу супругу ждёт иная участь...

Когда супругов Рульке увели полицейские, и все остальные, за исключением Агаты, покинули стены клиники, Штольц пообещал расстроенному Рукобейникову:

- Не расстраивайтесь, Артамон Адамыч, мы что-нибудь придумаем.

- Не надо мне от вас ничего. Вы - бесчестный человек! - болезненно выкрикнул Артамон.

- Как вы смеете! Да Порфирий Платоныч самый благородный человек! - возмутилась Агаша.

Порфирий ухватил за рукав рвущуюся вперед жену и повернулся к бывшему помощнику:

- Вы хотите потребовать сатисфакции, я полагаю? Для этого вам надо бросить мне в лицо перчатку, - подсказал ему Штольц.

Артамон, не ожидавший такого поворота, забегал глазами по всему, что стояло у них на пути. И промолчал. Порфирий незаметно ухмыльнулся, но быстро вернул уголок рта на место.

- Об этом мы поговорим вечером. К восьми часам жду вас у себя.

Оставшиеся три часа Артамон дрожал и гневался. Обещал себе, что ноги его не будет в этом вертепе, где марают свою честь горничные и насмехаются над чувствами Агаты Валерьяновны. Пусть барышня Морошкина к нему неприязненно расположилась, но Рукобейников будет защищать её гордость до конца.

Всё же любопытство пересилило, и Артамон отправился к Штольцу. Робко постучал, потом чуть сильнее. Дверь распахнулась, и в световом пространстве возникла Агата в голубом домашнем платье и тапочках с меховыми помпонами. И почему-то беленьких пушистых рукавичках с вышитыми снегирями на рябиновой веточке.

Зачем она здесь? Лучше бы неприятный разговор прошел без неё.

Ну, конечно! Она, добросердечная, услышала, что Штольц собирается устроить ему головомойку и поспешила спасти друга. Она всегда так порывисто поступает!

- Агата Валерьяновна, пойдемте немедленно отсюда. Где ваше пальто? Вы не должны находиться в этом гнездилище безнравственности. А она тут повсюду! Вы видите, как она топорщится изо всех углов?

- Артамон Адамыч, выбирайте выражения, вы оскверняете наш дом.

Но Рукобейников не слышал её слов. Молодой человек безудержно трясся, норовил метаться и пороть горячку:

- Я закрывал глаза на то, как Порфирий Платоныч мысленно изменяет своей жене с вами и даже согласен был проникнуться этим. Но смотреть на то, как изменяют вашим чувствам - увольте! Он ест её пироги! Собирайтесь, мы ни на секунду не останемся в этом доме.

- Рукобейников, прекратите истерику! - из комнаты появился Штольц в свободно расстегнутой рубашке и болтающихся подтяжках.

- Со своей женой будете так разговаривать, - прорычал расхрабрившийся ни к месту Артамон. Но тут же испугался собственного внезапного порыва и выскочил за дверь.

Агата поймала его за дверью, за воротник затащила внутрь, ухватила за лацканы пальто и хорошенько дернула их, а затем успокаивающе разгладила, оставляя после себя белый пух рукавичек. Радостно засмеялась и повернулась к Штольцу:

- Порфирий Платоныч, он - ваш. Объясните Артамону Адамычу, как надо вести себя с жёнами, иначе Софочка никогда не согласиться выйти за него замуж. А мне пора восхищаться  гостинцами, - девушка одной рукой сунула под мышку стопку книг и коробок со сладостями, лежащие на столе, а другой прихватила с дивана коричневого плюшевого медведя, который с трудом поместился в саквояже. Направилась в спальню, но остановилась в дверях:

- Когда закончите беседовать - станем пить чай с конфетами и блинами, масленичная неделя, как-никак.