Глава четвертая. Вельветовые брюки

А поход в кино и вправду получился даже лучше, чем в театр — на фильм «Абитуриентка», о стюардессе Наде Курченко, чья смерть от рук бандитов, угнавших пассажирский самолёт в Турцию, потрясла всю страну чуть более года назад. Когда в картине появилась лирическая линия, Игорь чуть было не решился накрыть своей ладонью руку Кати на подлокотнике кресла, но протерзался сомнениями, не сочтёт ли девушка его слишком быстрым и навязчивым, — и момент был упущен.
Договорились встретиться на следующий день вечером и прогуляться вместе, когда Катя вернётся домой из техникума.
Но в тот день, в первый снежный день в городе, на проспекте Калинина, в той его части, которую старики по привычке называли Воздвиженкой, ограбили ювелирный магазин, и стало понятно, что к вечеру Игорь не освободится. Опергруппа нагрузила участковых обходом прилегающих домов в поисках свидетелей. Младшему лейтенанту Смирному досталась длинная высотка во дворе позади пострадавшего ювелирного, и он принялся ходить по этажам и названивать в квартиры — как заведённый, подумалось ему самому, чистый робот из книг Станислава Лема.
Сухая женщина не первой молодости из квартиры с цифрой «53» на нестандартной латунной табличке с завитками и прочими красивостями гравировки, была уже ровно двадцатой из потенциальных свидетелей, чьи окна, по прикидке Смирного, давали наилучший обзор на ключевое место происшествия — служебный ход магазина.
Возможная свидетельница представилась домработницей. Прописанная в квартире пожилая, но всё ещё работающая на благо страны чета химико-физиков в будний день, разумеется, была в своём НИИЖБ, а гражданка Полякова Вера Васильевна во время происшествия, по её словам, трудилась на кухне. Младшего лейтенанта сразу насторожило нарочито безразличное отношение женщины к нерядовому преступлению. Звуки стрельбы и звон разбитых стекол, теоретически неслышные при закрытой форточке и гудении газовой колонки, должны были привлечь внимание домработницы при форточке открытой. А если гражданка Полякова действительно тушила мясо по-французски и пекла пирог, то не могла же оставаться в духоте на всё время готовки!
Из окна кухни открывался отличный обзор на хоздвор, куда выходила служебная дверь ювелирного, и на подъездную арку, где налётчиков ожидал микроавтобус-рафик. Если бы шум побудил Веру Васильевну подойти к окну, она бы не могла не увидеть важные для следствия детали. Но женщина категорически отрицала распыление своего внимания на любые посторонние предметы, кроме рабочего места и ингредиентов для праздничного стола: у хозяина круглая дата, он не стал переносить застолье на выходные, на вечер приглашены важные гости, ей ещё нужно успеть убрать в большой квартире...
До начала темноты молодой участковый опросил всех открывших ему дверь либо говоривших через цепочку жильцов последнего подъезда и набрал несколько мелких, но ценных сведений (например, по утверждению одной из свидетельниц, сосед — «не знаю, как зовут, но из первого парадного» — обругал водителя рафика, перекрывшего проезд, а значит, мог узнать того в лицо).
Но из головы участкового всё не шла Полякова, когда-то, без сомнения, яркая женщина с точёной фигурой, а теперь словно присыпанная пылью, как сухой лунный кратер. В квартирах, дававших лучший обзор на служебный вход в ювелирный магазин, она была единственным человеком, не покидавшим дом во время совершения ограбления. Более того, наблюдатель, долговременно пребывающий в этой квартире, мог составить полное представление о графике завоза товаров, съёма выручки и пересменки охраны.
Что было не так в этой женщине со следами не до конца выветрившейся красоты, сухощавой, с прямой спиной и горбатым носом? Мучимый этим вопросом, Игорь вернулся к тем квартирам, где с ним говорили, и начал расспрашивать уже непосредственно о профессорской паре и их домработнице.
Как злоречивы порой бывают люди, он прекрасно себе представлял, поэтому выслушал много интересного о жильцах из пятьдесят третьей. Узнал и главное: у Поляковой есть сын, который живёт не по средствам («... а другим и не мог быть, она ж его в лагере нагуляла, чтобы по амнистии выйти, а была тоже профессорской дочкой, а профессор сам — «из бывших»; Иван Павлович у него был ассистентом, так из жалости взял к себе, когда она освободилась, это ещё при культе личности было...»). 
Родилась у него ещё одна мысль: нужно узнать о работах ЖЭКа по расчистке крыши от снега, уж больно удобно подходила к козырьку над служебным входом в магазин пожарная лестница. Не заметили ли чего дворники? Например, сорванный висячий замок в люке на крышу, подозрительные следы или другие мелочи. И посмотреть сверху на сам козырёк, не тронут ли ковёр снега? А на пожарной лестнице остались ли снежные бороздки на ступеньках?
Перезвонил из автомата на номер, который ему оставил оперативник, сообщил о рафике и о Поляковой с сыном и предложил немедленно взять их в оборот. Не забыл доложить также о тех трёх свидетелях, которые в один голос утверждали, будто из машины никто не выходил (полная тётка, поживающая на первом этаже, с окном в непосредственной близости от арки, так и вовсе клялась, что бандиты захватили рафик силой). И про козырёк сказал, и про пожарную лестницу, получил благодарность за ценные сведения — и только тогда ощутил дикий голод. Теперь можно было возвращаться «за стол».
На рабочем месте в пакете оставались бутерброды, которые сегодня утром мама собрала ему с собой. Подходя к отделению, о них молодой милиционер уже думал больше, чем об ограблении и злополучной домработнице. Хотя и о ней он тоже не забывал, и чувствовал, что уж очень она непростая. И если окно её кухни открывает простор для многих наблюдений (а человек она страстный и мстительный, видно же по лицу, в особенности по губам), то ведь можно многое передумать. И надумать.
Посмотреть бы в её личное дело...
Но стоило Игорю переступить родной рабочий порог, как его остановил дежурный:
— Пока не забыл, тебя искала девушка, сказала «по личному», — и зачитал с записки, — Екатерина Потеряхина из Староконюшенного. Просила, чтобы ты зашёл, когда сможешь.
Тут же раздался голос Трофимова из окошка в широком вестибюле, часть которого была отдана под нужды паспортистов:
— Что, Смирной, пользуешься служебным положением? На свадьбу хоть позовёшь?
Игорь буркнул что-то невразумительное и попросил дежурного соединить его со старшим опергруппы, которая приезжала на ограбление.
— Товарищ майор, это снова участковый Смирной с проспекта Калинина. Разрешите поделиться мнением по поводу Поляковой? Возможно, она и является мозговым центром преступной группы, уж очень собранная и ко всему готовая дама. И лицо у неё какое-то не русское, а грузинское, что ли... Может, живёт по поддельным документам? Или имеет родственников в южных республиках?
Не раздеваясь, он вошёл в кабинет, захватил свои бутерброды, сообщил Анисимовичу, что наведается в ЖЭК на Калинина по ювелирному (надо же было как-то прикрыть визит к Кате до окончания дежурства). Выйдя на улицу, поплотнее надвинул форменную шапку — снегопад прекратился, но ветер стал злее, и мороз усилился — и быстрой пробежкой оказался во владениях Любови Серафимовны.
Катя была дома, а Глеб Макарович ещё не вернулся с работы. Первым делом Игорь извинился, что не встретил девушку по дороге из техникума: служба... Она замахала руками — не стоит даже говорить, всё понятно, что он не свободен.
Тут-то и открылось, что канадские обновки, в которых младший лейтенант щеголял в театре, вовсе не прошли мимо внимания девушки.
— Слушай, у меня к тебе простой естественный вопрос, — начала Катя сразу по делу, едва они обменялись приветственными возгласами, — не мог бы ты мне на пару дней одолжить те твои вельветовые джинсы, в которых ты в театр ходил? Хочу брату заранее заготовить подарок. Наверняка на зимние каникулы он приедет к нам, а в «Тканях» за углом появился подходящий вельвет. Настоящий итальянский! Если сделать выкройку по твоим штанам и если ты не возражаешь...
— Думаю, это стоит обсудить за чаем, — улыбнулся он, показывая пакет с бутербродами.
— Тогда раздевайся, — кивнула она, — а я иду ставить чайник.
— Как раз расскажешь, помогло ли моё знакомство с Эмилией Леонтьевной насчёт практики костюмером в театре, — вдогонку сказал Игорь.
Его явление в квартире, конечно, вызвало появление в коридоре и тёти Любы. Активная бабка говорливо поздоровалась с участковым, озвучила правило, что вешалка и обувная тумбочка в коридоре всецело принадлежат её семейству, а Потеряхины раздеваются у себя, и внимательно проследила глазами за тем, чтобы Катя оставила приоткрытой дверь в свою комнату. Да Игорь и не надеялся, что его лучший агент не будет за ним следить, а тем более позволит юной соседке остаться наедине с молодым человеком.
Комната эта, куда вошёл Игорь, теперь совершенно преобразилась. Не зря он так тщательно вытирал ноги о коврик сначала перед входной дверью, а затем перед потеряхинской, да и разулся, оставшись в носках, совесть не позволила ходить в ботинках по полу, застеленному самодельными ковриками. У жилища Потеряхина появилась душа со светлым обликом. Белые в цветочек обои были украшены открытками с видами городов и портретами известных артистов, круглый стол покрыт чистой льняной скатертью, кровать Глеба Макаровича аккуратно застелена новым покрывалом, потолок побелен. И крюк уже служил по назначению: там висела люстра-тарелка с яркими красными и зелёными ассиметричными полосами.
А с помощью двух шкафов и толстого картона было выгорожено место для Катиной кровати. Прямо отдельная комнатка получилась за дверью-портьерой.
«И наверняка, — подумал гость, — на стене висит репродукция картины с красивым видом из окна. Чтобы компенсировать отсутствие естественного освещения. Может, даже с подсветкой».
Очень захотелось ему проверить это предположение, пока Катя оставалась на кухне. Если бы оказалось, что подсветки у картины нет, он бы предложил сделать. Но снова помешала проклятая деликатность: не покажется ли Кате бестактностью и отталкивающей невоспитанностью его желание немедля влезть в её девичью спаленку в отсутствие хозяйки?
Поэтому он не заглянул за шторку, а подошёл к окну и продолжил осматривать помещение. Так же внимательно, как осматривал кухню Поляковой и ощупывал угли под пеплом, беседуя с ней. Мысли об ограблении не уходили (прав ли он в своих предположениях о гордой и униженной домработнице?), хотя было очень интересно разглядывать преображённую комнату, додумывать о Катиной жизни здесь и о Катином характере.
На широком подоконнике рядом с инструментами Глеба Макаровича лежали книги по кройке и шитью, из-под них торчали выкройки на миллиметровой бумаге, и стояла у окна та самая швейная машинка со сбитой иголкой, списанная из техникума. Судя по тому, что в неё были заправлены нитки, а на рабочем пространстве складками лежала ткань, мастеровитый дедушка иголку благополучно выправил, и Катя сейчас работала за ней.
Если бы можно было как-нибудь войти сюда незамеченным, чтобы присесть с краешку на табурет и хотя бы часок понаблюдать, как его Бриджит Бардо во фланелевом халате и высоких толстых шерстяных носках (всё-таки первый этаж, с голыми ногами в холодное время года в этой квартире не походишь, ему в своих хебешных носках было зябковато) строчит домашние задания... У Игоря даже проскочила шальная мысль: не подговорить ли тётю Любу потихоньку его впустить? Нет, не вариант, больше будет разговоров, чем дела: «руссо туристо, облико морале».
Катя вернулась с металлическим чайником и фарфоровым заварочным, а в мизинцах были зажаты две чашки. В довольно широкую щель в двери немедля вставилась Любовь Серафимовна и предложила угоститься не чем-нибудь, а конфетами «Подмосковные вечера» из потрясающей коробки в экспортном варианте: выпуклые клавиши, ноты, розы на пюпитре.
Конфеты оказались невообразимо вкусными, затмив Игоревы простецкие бутерброды с сыром и докторской колбасой. Но разговор, выстраиваемый соседкой, складывался довольно скучный: сначала вокруг знакомого семьи Скоробогатовых, который уехал на работу в Иран и сдал свою квартиру сыну тёти Любы (правда, у чёрта на куличках, в Крылатском, так что внучка по-прежнему остаётся с бабушкой из-за хорошей школы), а потом вокруг ревности этой самой внучки к ещё не родившемуся, но занимающему все мысли родителей грядущему малышу.
— Люба-маленькая просто ещё маленькая, — улыбнулся Игорь. — Здорово, когда у тебя есть брат или сестра. Я вот один, хотя у меня двоюродные хорошие...
— Подтверждаю, хорошо иметь брата, — сказала и Катя. — Мне так вообще повезло, да и маме: отмучилась с нами двумя сразу, одним махом!
— Ты-то не спеши, выучись сначала, — брякнула Любовь Серафимовна совершенно бестактно. Но Катя не стала ни краснеть, ни молчать, с улыбкой парировала тут же:
— Мне кажется, в этом деле спеши, не спеши, а будет так и только так, как нужно. И ваша внучка, хочет или не хочет, а будет старшей сестрой как миленькая.
Видимо, девушке уже не раз случалось отбиваться от поучений и настырного любопытства старой соседки, и закалка общежития ей очень помогла. Игорь и хотел бы прийти Кате на помощь, да не знал, как играть по правилам женской склоки, замаскированной под участливую беседу. Идентифицировать действо мог, а вклиниться и защитить Катю не знал как, да и от чего — тоже не знал. Больше двадцати минут такие посиделки смысла не имели, и молодой человек поспешил откланяться.
— А твоего брата я смогу у себя на постой принять, — предложил Игорь, прощаясь. — Втроём вам тут точно будет тесновато, а я живу недалеко, в Нижнем Кисловском, рядом с ГИТИСом. Рядом с тем самым домом, который «Нигде кроме, как в Моссельпроме».
— Почему тесновато? — встряла тётя Люба, не дав Кате ответить на предложение. — Я им нашу раскладушку одолжу, вполне встанет раскладушка, если стол собрать. Стол-то разборный, столешница эта у них раскручивается, я сама видела, как прошлые жильцы её снимали, как раз чтобы раскладушку для друзей поставить.
Нет, никак не желала Любовь Серафимовна даже уважаемому участковому Смирному позволить вот так запросто укорачивать расстояние с симпатичной девушкой: та молода слишком, а этого тоже распускать нельзя.
Вполголоса и уже у порога входной двери молодые люди договорились о том, что вельветы Игоря будут переданы в распоряжение Кати на следующий день.
«А если на пожарной лестнице снега нет? — думал младший лейтенант Смирной по дороге домой. — Похоже, что охранника сбили с ног прыжком сверху...»
И представил, как работала опергруппа в самом магазине, и как работал бы в её составе он.
[indent]
Через три дня дежурный передал ему полиэтиленовый пакет с надписью «Ткани», в котором лежали его великолепные штаны, и ещё довесок был приложен: рукавичка-прихватка из кусочков вельвета — действительно, почти похожего по цвету с канадской обновкой, только с более мелким рубчиком — с цветастыми аппликациями и яркой контрастной простёжкой. Внутри была записка «Это для твоей мамы маленький подарочек».
Записку Игорь положил в нагрудный карман, как подарок лично ему, но прихватку оставил в ящике стола. Не хотелось ему пока с мамой объясняться. «К Новому году подарю, там видно будет», — решил он.
[indent]
Всю следующую неделю младший лейтенант Смирной ходил гоголем: Поляковых, мать и сына, арестовали, другие их подельники были в бегах, но засада уже ждала в Батуми, где они собирались реализовать товар с помощью грузинского родственника Поляковой; девичья фамилия её матери была Арахамия. Игорь получил благодарность за активную и результативную помощь от самого майора Калюжного («вторая благодарность — это к повышению», уверял Анисимович) и позволил себе помечтать: а что если его проницательность взята на карандаш? А если вдруг поступит приглашение перейти на оперативную работу?
«Мечты, мечты, где ваша сладость?» — самокритично подтрунивал он над собой, но мечтать не переставал. И на волне успеха чувствовал просто непреодолимое желание увидеться с Катей: вдруг получится поймать момент и... Объясниться? Но в чём? В симпатии? Так это как бы уже ясно: они знакомы, общаются на «ты», можно сказать, дружат...
Он явился в заветную квартиру в свой выходной, пришедшийся на четверг, с пакетом, в котором лежали знаки престижа: палка сервелата, пачка индийского чая со слоном, баночка зелёного горошка для оливье на Новый год и плоская жестянка иностранных анчоусов (то есть кильки по-простому) — к картошке. Из стола заказов своего РОВД принёс, впервые получил право там отовариться! Правда, ждал привоза своего заказа полдня, и уже вечерело, когда он переступил порог, ставший ему таким дорогим.
Любовь Серафимовна явно караулила его, выглядывая в окно, потому что Игорю не пришлось даже пуговку звонка побеспокоить — дверь открылась сама, и соседка Потеряхиных с порога огорошила участкового заявлением о том, что за Катей нужен серьёзный присмотр с уголовным прицелом.
— Строчит и строчит днями и ночами! — привычно-доверительно шептала ему в самое ухо товарищ Скоробогатова. — Мало того, что мне с Любочкой спать не даёт, так ведь, сами посудите, товарищ младший лейтенант, а если соседка сверху заявление напишет? Явная же спекуляция, надомная работа без оформления! Нашила вельветовых шмоток, как в магазине — зачем, я вас спрашиваю? А вот зачем: сдать в комиссионку, как импортные. Это я вам уж точно говорю: первый шаг по кривой дорожке к сладкой жизни! Проведите с ней профилактическую работу, товарищ Смирной, ведь пропадёт девка!
— Извините её на первый раз за шум, — перехватил инициативу Игорь, придумывая на ходу выгораживающий Катю сценарий. — Сказать по правде, это я её попросил потрудиться по специальности. Воспользовался, можно сказать, знакомством. Она собиралась брату сшить штаны, в подарок, когда он в гости приедет, и ещё одни Глебу Макаровичу, так я заодно заказал ещё кое-что для моего отца и дяди. Я думаю, повезло нам, что такой человек оказался на нашей территории, а? И потом, Любовь Серафимовна, как вы себе это представляете — выдавать домашний самопал за фирму? Уж в комиссионных-то магазинах глаз у специалистов по оценке намётанный!
— А разве вы не знаете, что у нас в Союзе половина якобы заграничных моделей шьётся в Одессе? — не унималась настырная бабка. — Спасать нужно Катерину, а не потакать ей в нетрудовых доходах, вот что я вам скажу. Сегодня она шьёт иностранные штаны будто бы родным бесплатно, а завтра — вот помяните моё слово — будет приторговывать чеками из «Берёзки»!
«Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь», — с внутренним стоном подумал Игорь. И мысленно продолжил ассоциативный ряд из приходящих на ум выражений: «Сегодня дуешь ноту до, а завтра украдёшь пальто. Сегодня ты «Весёлый ветер», а завтра спишь бухой в кювете. Сегодня ты пошел вприсядку, а завтра загремишь за взятку. Сегодня клавиши ты жмёшь, а завтра Брежнева убьёшь. Сегодня жаришь ты в литавры, а завтра — в лагере со шваброй. Сегодня дёргаешь басы, а завтра в Магадане ссы...»
Но всё-таки пришлось проводить эту самую работу, разъяснительную.
— Любови Серафимовне не нравится, что ты допоздна работаешь за машинкой, — сказал он как бы между прочим, утвердившись на табурете перед круглым столом и кастрюлей на нём с ножом в одной руке и сырой картофелиной в другой. Казалось бы, когда вслед за Катиными восторгами по поводу содержимого пакета поступило предложение вместе начистить картошки к анчоусам и удивить дедушку неожиданным праздничным столом, Игорю бы радоваться и общаться о чём-то хорошем, а пришлось заводить нелепый разговор. — Закон, в общем, на её стороне: шуметь в коммунальной квартире нельзя, сама понимаешь. Хорошо, что она мне это устно сказала. Без заявления в подозрении о нетрудовых доходах.
— О нетрудовых? — недоумённо спросила девушка, отрывая взгляд от своей картофелины и в упор глядя на Игоря, что немедленно вызвало у него экстрасистолию, совершенно вразрез с данными медицинской карточки об отменном здоровье. — Любовь Серафимовна? А почему же она сама мне не сказала, что ей мешает моя машинка? Я ведь спрашивала!
— Ну, она человек специфический. Старой закалки. Считает своим долгом сообщать о проблемах... м-м... в окружающей среде.
— Стукачка, короче говоря, — поморщилась Катя, ловко очищая корявенький корнеплод, который попался ей из общей кучки. — Спасибо, что предупредил. Вот так и доверяй людям. А я-то ещё хотела ей предложить вариант: обменять её комнату на кооператив с доплатой. Вчера от папы пришло письмо, что он получил премию за этот год, и можно решить наш квартирный вопрос. Но теперь ничего говорить ей не буду. Разберёмся как-нибудь без неё.
Игорь, тоже получивший премию в размере десяти рублей, внутренне присвистнул, оценив статус Катиного отца. «Получил за этот год», а год-то ещё не окончился — неужели Государственную, к годовщине Октября?
— Катюша, — неожиданно для себя молодой человек обратился к ней ласково-покровительственно, как старший, — в таких делах эмоции нужно отставить. Вариант на самом деле просто замечательный: иметь отдельную квартиру в таком хорошем доме, пусть даже на первом этаже.
— Нам и нужно на первом, куда дедушке выше с его ногой!
— В доме, где есть два лифта, можно и не на первом. Если вам удастся разменяться с Любовью Серафимовной по процедуре отселения, то эту квартиру вы сможете потом даже на трёхкомнатную в новом районе поменять. Вот у нас тоже...
И он рассказал, что его отец мог бы запросто отселить двух стареньких соседок, сестёр-погодок, всю жизнь проработавших в музеях — одна реставратором в Третьяковке, вторая смотрительницей в Политехе — но Смирные не хотели расставаться с ними, как с членами семьи. Квартира в Нижнем Кисловском была мамина, и эти соседки знали маму Игоря с пелёнок, для неё они были любимые тётя Маша и тётя Даша. Было бы подло лишать их, уже совсем пергаментно-прозрачных, и помощи, и привычного окружения старой Москвы, где они родились в конце прошлого века и пережили со своим домом все страшные бури века настоящего.
   — Если бы не война, моя мама точно стала бы реставратором, как тётя Маша. Декоративщиком-лакокрасочником. А так она у меня простой химик-пищевик. В общем, ты не держи зла на Любовь Серафимовну, и идею с разменом обязательно до неё донеси. Тогда, уж поверь, она точно не будет доносить на тебя.
— А можно я ей прямо скажу, что не шила на продажу из-под полы? Просто я хотела...
Просто Катя хотела представить свои модели для предновогоднего бала, который традиционно проводится у них в техникуме, а заодно убить второго зайца — показать эти вещи Эмилии Леонтьевне. Чтобы при знакомстве с женой художника продемонстрировать своё мастерство как конструктора костюмов. Никакой уголовщины и сверхдоходов.
Толчком для её идей послужила именно отличная кройка Игоревых вельветовых штанов и разные симпатичные элементы на них: фигурно отстроченные карманы и застроченные уголки, пуговицы и заклёпки, боковой кармашек, двойные шлёвки для декоративного эффекта... Все эти аксессуары она обыграла также на пиджаке, жакете, сарафане и юбке-брюках — ну, или удлинённых шортах, модель вышла просто фантастически прекрасная. Вот они, её шедевры, висят на плечиках на карнизе портьеры в «спальню»...
Игорь вспомнил о фотографии Бриджит Бардо в шортах, и как раз не удлинённых, а укороченных, и чуть не порезался. Своё смущение он перекрыл смелым вопросом:
— А можно мне прийти на этот бал? Посмотреть, как тебя будут хвалить за мои вельветы? Или это только для служебного пользования?
— Да конечно можно! — воскликнула Катя и прямо-таки просияла. — Все девчонки стараются привести побольше подруг и... — лёгкая заминка проскочила в её речи, — и друзей. Просто я не знала, что тебе может быть интересно такое мероприятие. Но, — она улыбнулась немножко даже насмешливо, — если хочешь полюбоваться на девичий цветник, то это, конечно, самое то, что надо!
«Я на тебя хочу полюбоваться», — подумал Игорь, но вслух ничего не сказал. Даже не спросил, когда будет этот самый бал. Духу уже не хватило.
Тут пришёл с работы Глеб Макарович и был приятно удивлён ужином по высшему разряду. За столом он обстоятельно расспросил Игоря о его службе, и тому представилась отличная возможность выставить свои успехи в лучшем свете. И он было начал рассказывать — но девушка с таким аппетитом уплетала бутерброды с колбасой и картошку с анчоусами, что ему захотелось просто молча любоваться ею. В конце концов, слово взял Глеб Макарович. Он похвастался, что пишет книгу о старой Москве, и, быстро вытерев руки вафельным полотенцем, вскочил, заковылял к подоконнику и вернулся к столу с клеёнчатой тетрадью.
— П-по наказу молодого п-поколения написал вот кое-что, — подмигнул он Игорю.
Но от авторского смущения Потеряхин при чтении начал сильно заикаться, и тогда Катя предложила выступить в роли чтеца.
— «Дворники в дореволюционной России и в довоенном Советском Союзе — это не совсем та профессия, к которой привыкли люди, родившиеся в нашей стране во второй половине двадцатого века...»
А Игорь слышал в её голосе то скрипку, то альт, а иногда и вовсе «...пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете...»
[indent]
А ещё через пару дней на рабочем столе участкового оказался нестандартный конверт, подписанный элегантным шрифтом с дореволюционными завитушками:
Сиятельному блюстителю порядка Смирному И. Я. в собственные руки
В конверте лежала ещё более нестандартная открытка (несомненно, бумага, как и конверт, тоже из мастерской Глеба Макаровича): летящими штрихами пером была изображена танцующая пара, а костюмы на них — аппликация из обрезков ткани, в том числе вельветовой. Перо, символизирующее боа на плечах дамы, явно из подушки.
И тем же шрифтом с закрученными буквами:
Приглашение на Предновогодний бал
«Податель сего билета приглашается и допускается...»
Дата, время, адрес — во всём видна Катина артистичная рука.
«А если на эту руку подарить колечко?» — подумалось Игорю. Лежит же в верхнем ящике письменного стола сберкнижка, общесемейный подарок на его совершеннолетие — почему бы не воспользоваться?
Вот только размера он не знает. Хотя это можно как-нибудь выяснить. Например... например...
Например, подарить ей линейку с разными прорезанными фигурками и отверстиями — для чертежей, мол, пригодится. Наверняка хоть в один кружок она просунет палец, девчонки всегда так делают, он и приметит, и прикинет.
Только неужели — вот так сразу? Должны же быть какие-то слова... Без слов девушки не понимают, или, вернее, понимают, да вида не подают, ждут объяснений. А если не примет, откажет? С кем бы посоветоваться? С приятелем Валеркой? С дедом? С Павлом Анисимовичем? С отцом? Нет, всё как-то... И о чём собственно советоваться — как признаться девушке в любви? А он вообще любит? И кого — Бриджит Бардо с фотографии или эту Катю, желанную тем именем, но ведь практически незнакомую! Как узнать, какая она?
Вот уж точно: бином Ньютона. У других с этим делом совсем просто, и только Игорь разводит турусы на колёсах вокруг, в общем-то, простого, естественного дела.
С аксакалом Максимом разве что поговорить. Именно потому, что он один, с ним можно, поймёт. Что они явно не пара. Что она ни разу не поинтересовалась его работой. Что большинство назначенных им же самим свиданий срывалось из-за его службы. Что она относится к нему как к другу, не более того, видно же. Как к полезному знакомству. Или нет, лучше всё-таки: как к брату, с которым привыкла делить жизнь и по которому очень скучает, не раз признавалась.
С другой стороны — приглашение на бал. О чём-то это говорит или нет?
«Ёлки зелёные, и это рассуждения взрослого мужика, лейтенанта милиции, пусть даже младшего — стыдоба!»
И опять этот дурацкий вопрос одежды, не в форме же туда идти! А если спросить совета у мамы, она догадается, что речь идёт о судьбоносном свидании. Обязательно догадается!
«Ну и пусть, — решил Игорь. — Вот и прихватку можно будет подарить, не откладывая до Нового года».