- Ваше благородие, посыльный тут к вам, - объявил дежурный и впустил в кабинет парнишку в картузе и армяке.
- Ну, чего тебе, малец? – поинтересовался Коробейников.
- Дык это, записочку-с принёс. Из дома господ Мироновых-с.
- Вот как? – Антон нахмурился: что там могло стрястись? - Ну, давай сюда. На вот, держи пятак.
Он кинул монетку, и мальчишка ловко её поймал:
- Благодарен вам, барин! – с тем и выскочил.

В записке Анна Викторовна писала, что нынче у них вечером организуется небольшой званый ужин. Яков Платонович тоже приглашён, а ещё будет присутствовать сосед Клюев, который Антону также хорошо знаком.
От сердца у Антона тут же отлегло, он выдохнул и устремился к Штольману в кабинет. Тот как раз запирал сейф, обернулся к вошедшему, и Антон продемонстрировал записку:
- ЯкПлатоныч, вот, к Мироновым пригласили. Пишут, вы тоже собираетесь быть на ужине.
- Да, собираюсь, - кивнул Штольман с улыбкой.
- Клюев ещё сегодня приглашён к ним, - заметил со значением Коробейников.

Улыбка у полицмейстера тут же полиняла в гримасу, и Антон понял, как это прозвучало, словно он сплетню какую развёл. А ведь всего-то хотел сообщить, что возле Анны Викторовны подозрительный человек будет нынче. На днях они обсуждали списки тех, кто прибыл в город в ближайшие месяцы. И одним из таких вновь прибывших и был этот самый Клюев.

Антон вздохнул покаянно, хотел, было, объясниться, но Штольман уже перевел разговор:
– Кстати, там городовой Синицын явился?
- Тот, который Анну Викторовну охраняет? Да, пришел, - кивнул Антон.
- Пригласите его в кабинет. Хочу выяснить, не было ли чего-то подозрительного в поле зрения возле барышни Мироновой, когда он выполнял свои обязанности охраны. Ну, или кого-то…

Коробейников кивнул и, выйдя в приемную, кликнул Синицына. Сам же при докладе решил не присутствовать. Всё же к ужину надо бы явиться принаряженным, а сюртук выходной у него дома. Еще с прошлого бала остался нечищеным. И он на днях тут, как знал, велел прислуге привести его в порядок. Да неплохо бы и цветы купить. К барышням всё же идут. Яков Платоныч такими материями совсем не интересуется. Придется ему позаботиться.

Да ведь и та милая барышня там будет, сестрица Анны Викторовны. При воспоминании о Татьяне, вернее, Татьяне Сергеевне немедленно на душе потеплело. Очень славная девушка. Он с некоторым самодовольством припомнил, как она на него смотрела, когда он ловко отнял сумочку у воришки. Неплохо бы ещё упрочить свой авторитет в её глазах, явившись блестящим кавалером с цветами.

Воодушевленный предстоящим вечером, обещавшим быть, по меньшей мере, запоминающимся, Коробейников сдернул своё английское кепи с вешалки и вышел в коридор. Одновременно с ним в открывшуюся дверь из кабинета полицмейстера вышел Синицын. Вид у него был такой, будто над ним пронеслась буря. Уши полыхали, фуражку он пристраивал на голову, да всё выходило криво и косо. 
- Ты чего это, братец? – строго спросил Коробейников. – Проштрафился чем перед начальством?

- Да как сказать…, - пробормотал сконфуженно тот, приладив, наконец, фуражку и шепотом продолжал. – Отчитался их благородию, а тот осерчал больно. Да что ж я могу поделать, ежели барышня что хотят, то и делают, меня-то не спрашивают. Доложить-то должен был: и куда ходили, и кого встречали. А они теперь ох и лютуют.
- Ругал тебя что ли Яков Платоныч? – недоверчиво уточнил Антон. А Синицын шмыгнул сконфуженно носом:

- Да вы ж знаете. Их благородие уж так молчат, лучше бы ругались. Аж мороз по коже от ихнего молчания. Да ещё так зубы сжал, я уж думал: ну всё, разжалуют меня в дворники какие.
- Ну, ты, братец, не усугубляй уж очень, - строго заметил Коробейников. - У Якова Платоновича свои резоны гневаться. И вряд ли ты тому причина. Работу выполнил славно, хвалю. Продолжай в том же духе.
- Ну… он так же вроде сказал, припоминаю теперь, – неуверенно протянул Синицын. – Только уж такой суровый сделался, ух!
- Ладно, ступай. Я выясню насчет тебя у начальства.
- Ох, благодарствую, вашбродь! - выдохнул городовой и, протиснувшись мимо, скорым шагом ушел в приемную.

Коробейников проводил его взглядом и, решительно потянув дверь на себя, вошел к Штольману. Тот сидел за столом, мрачно закусив кулак. Желваки на скулах ходуном ходили. Ясно было и без слов: сердит его начальник до крайности.
- ЯкПлатоныч, я отлучусь переодеться, - кашлянув, начал Антон.
Тот кулак опустил, кивнул в ответ, мрачно глядя из-под насупленных бровей.
- Да ещё цветов куплю по дороге, для дам.
Кивок.
- Вы-то домой к себе не будете заезжать? – ещё раз попытался Коробейников.
Тот, наконец, ответил – голос низкий, как раскаты грома:
- Вы правы, Антон Андреич, нужно сменить костюм. Я за вами заеду после, отправимся вместе к Мироновым.

- Как Синицын, справляется? – уже взявшись за ручку двери, спросил Антон.
- Даже с перевыполнением, - дернул щекой начальник. – Ладно. После поговорим, - сказал как отрезал.
С тем Антон и вышел.

******************

Штольман переместился к фортепьяно, стал рядом с Клюевым. С другой стороны устроились Таня с Антоном Андреевичем, последний оживленно благодарил смущенную девушку за доставленное удовольствие.

- Что бы ты хотела послушать, тётя? - спрашивала Анна, перебирая ноты.
- Да вот ту пьеску, ля-ля-ля-а, - тетя Липа попыталась изобразить музыкальную фразу, в которой Анна без труда определила ноктюрн, который тётушка обожала и всегда просила сыграть его.

Клюев, спешно, едва не задев Якова Платоновича, обогнул фортепьяно и чуть навис над Анной:
- Анна Викторовна, вы позволите вам помочь с нотами?
Не дожидаясь её разрешения, он поправил стоявшие на резной подставке листки нот. Анна еле слышно вздохнула, нашла нужную страничку в нотном сборнике и, опустив голову, пробежалась пальцами по прохладным клавишам.

Она ощущала на себе взгляд Якова. Она всегда чувствовала, как он смотрит на неё. От его взгляда начинало покалывать затылок, холодок пробегал по плечам, от чего пальцы начинали вздрагивать. Машинально поглядывая в ноты, Анна сердито думала, что вот опять они не совпали со Штольманом.

Немедленно вспоминалась та тяжелая и до слёз обидная сцена в парке, когда она, получив от него записочку, сперва металась лихорадочно по комнате, то присаживаясь у туалетного столика, то подскакивая к гардеробу. Потом, уняв свое нервное состояние, нашла в недрах шкапа красивое и такое взрослое платье, которое маменька заказала ей, когда модистка шила и для неё наряд к предстоящему балу в дворянском собрании. После стояла у зеркала, глядя на себя новыми глазами, и её трясло как осиновый лист.

Она неизвестно почему вдруг уверилась, что он непременно захочет её поцеловать после того, как сделает ей предложение. Конечно, предложение, а как же иначе! Для чего же ещё им встречаться в том уголке сада, куда едва ли забредает какой прохожий. Безотчетно вдруг испугавшись того, что может, - нет! - должно произойти, она пробралась в матушкину гардеробную и стащила лёгкую газовую вуальку, а потом долго пристраивала её к своей шляпке – пальцы скверно её слушались.

Полностью нарядившись, она стояла ещё какое-то время у зеркала, в котором отражалась она и не она: неожиданно взрослая, загадочная в этой нежной вуальке, такая высокая, тоненькая - незнакомая. Она опустила потом взгляд на пальцы, они вздрагивали в такт колотящемуся сердечку.

Благо мамы не было дома. Неизвестно, что бы она сказала ей, да могла и вообще никуда не пустить. Прасковья же при виде неё ахнула, прижала ладони к губам и так и стояла, качая головой и крестя её сухонькой щепотью, пока Анна садилась в коляску с поднятым верхом – она специально велела поднять верх, не хотела, чтобы кто-то её увидел. И сама никого не хотела видеть. Хотела ещё подумать о том, что ей сейчас предстояло.

Да, она давно ждала обращения от него, ждала признаний. Но вдруг как-то испугалась, заметалась внутренне. Понимая, что это будет совсем окончательно, что после его признаний она примет его всего, полностью, со всеми его взглядами, характером, с его работой, примет его жизнь, его судьбу, как свою собственную, пойдет за ним, куда он скажет, безотчетно, не раздумывая. Должна принять, должна пойти. Только всю дорогу спрашивала себя, готова ли она? Когда коляска остановилась недалеко от той, потайной, калитки в парк, она вздрогнула вдруг, даже мелькнула робкая мысль вернуться, но, помедлив, решительно тряхнула головой и спрыгнула с подножки.

Он ждал её, листая какую-то книгу. Кажется, это был Тургенев. Она видела в саквояже у него этот томик «Отцов и детей». Он, услышав её шаги, книгу засунул в саквояж, поднялся и заговорил. Благодарил, что она пришла. Сказал, что ему очень нужно обратиться к её папеньке. А у неё шумело в ушах, пальцы она сцепила, чтобы он не заметил, как они дрожат. Она едва дышала, ожидая, когда же, когда…

Он же вдруг заговорил об этих… этих пасынках погибшей. Что?! Ей на миг показалось, что она сходит с ума. А Штольман продолжал с сожалением говорить о судьбе близнецов. И особенно – господи, особенно! – о Виктории. Как она по глупости оказалась замешана в историю со случайной гибелью своей мачехи, что она пропадет на каторге, ежели их осудят.

Кровь бросилась ей в голову. И сначала она разозлилась, а потом загорелась тяжелым стыдом от своих таких долгих, тщательных приготовлений. От этой дурацкой вуальки, от взрослого платья, от своих мыслей и надежд. Она, не задумываясь, бросила ему тогда в лицо свои обиды. А он стоял, растерянный, недоумевающий, похоже, даже не понявший, с чего вдруг она так рассердилась на него.

Но мамина выучка сделала свое дело, и впервые Анна была благодарна ей за то, что старалась приучить её к сдержанности. Она выпрямилась, сухо кивнула и ровным тоном ответила, что передаст отцу просьбу принять участие в судьбе близнецов. После попрощалась и удалилась, стараясь идти медленно, а не удрать, сломя голову и подхватив юбки, чего ей больше всего хотелось тогда.

Все эти малоприятные воспоминания всплыли сейчас в голове, пальцы же бегло порхали над клавишами. Андрей Петрович перелистывал ноты, тётушка обмахивалась веером, Коробейников и Таня слушали с улыбками её игру.
На Штольмана Анна не смотрела.
Она сыграла только две пьесы, когда в дверях возникла Домна и степенно объявило:
- Ужин подан, господа.

Тётушка поднялась с кресла и обратилась к Клюеву:
- Андрей Петрович, проводите меня?
Тот, уже развернувшийся, было, к Анне с намерением предложить руку ей, с легким поклоном подошел к тётушке. Антон Андреевич кивнул Тане, и она, зардевшись, протянула ему узкую ладонь. Анна поднялась, закрыла ноты и, чтобы не упали, переложила их на крышку рояля, поправляя по краям, чтобы легли они аккуратной стопочкой.

- Аня.
Он оказался совсем близко от неё, подойдя как-то незаметно.
- Да, Яков Платоныч, - ответила, не глядя на него и вновь закрываясь той самой великосветской сдержанностью. 
- Ты не должна сердиться на меня, - попросил тихо и положил пальцы сверху её рук. – Идём?
- Да. Ужин стынет.

Она не собиралась так быстро прощать его. Обида ещё дрожала где-то внутри. Возможно, она бы легко простила его и немедленно помирилась, если бы не так некстати вспомнившаяся та давняя обида из-за близнецов, а в особенности - из-за юной художницы Виктории.
- Мир?
- Я вам войны не объявляла, - сердито ответила она. Он оставил её руки и сделал шаг назад. Совсем маленький. Но от неё.

И она вспомнила о когда-то заключенном нелепом и бессмысленном нейтралитете. И стало вдруг так совестно, даже уши загорелись. А он уже уходил медленно из гостиной, чуть ссутулив плечи. И она, будто страшась опоздать, оттолкнула ноты, и они разъехались веером по гладкой крышке рояля. А сама она метнулась за ним и в следующий момент замерла: в дверях возник Андрей Петрович. Окинул их скорым взглядом, что-то понял и, чуть улыбнувшись, подошел к ней, протягивая руку:
- Анна Викторовна, тётя вас ждёт. Позволите?

Штольман вышел, не оглянувшись, и Анне ничего не оставалось, как опереться на руку Клюева. Клюев ещё и уселся рядом с ней. Бывая у них, он прекрасно знал, где её место. Штольман же устроился от неё наискосок. А во главе стола в качестве хозяйки дома разместилась важная и торжественная тётя Липа.

Анна еще пыталась поймать взгляд Штольмана. А когда это удалось, стало ещё хуже. Штольман отвечал ей с еле заметной отстраняющей улыбкой, глядя прохладными глазами. Она прекрасно знала этот его взгляд. Означал он лишь то, что её драгоценный Яков Платонович закусил удила: вот он прав, и всё тут, и трава не расти. И теперь ей придется как-то выуживать его из этого состояния. Она так была сосредоточенна сначала на своих обидах, потом на давящем чувстве вины и стыда, что едва замечала происходящее вокруг.

А замечать было что. Во-первых, Коробейников был нынче в ударе. Сыпал всевозможными историями из полицейской жизни. Таня смотрела на него распахнутыми глазами. Тетушка только ахала и пыталась порой урезонить: дескать, стоит ли такие ужасти рассказывать при барышнях.

Во-вторых, конечно же, Андрей Петрович, усевшийся подле Анны и периодически отнимавший трибуну у Антона Андреевича, вновь развлекал присутствующих историями из его богатого опыта путешествий по разным странам. Сегодня обсуждалась его поездка по Европе и религиозные культы, что процветали там на протяжении многих веков.

Речь между тем зашла о катарах, или как их иначе называли - "добрых людях". Андрей Петрович рассказывал об этом христианском течении с таким жаром, что все за столом слушали его, затаив дыхание. Анна вновь бросила короткий взгляд на Штольмана и поразилась, как пристально смотрел тот на рассказчика. Клюев же, сверкая глазами и театрально то понижая, то повышая голос, продолжал, упиваясь вниманием слушателей:

- Одиннадцать месяцев длилась осада замка Мон-сюр, в котором оказались несколько десятков местных дворян с семьями. Гарнизон составляли двенадцать рыцарей, десять оруженосцев, пятьдесят пять латников, десять курьеров, военный инженер и их родные. Но главное: в Мон-сюре собрались практически все уцелевшие к тому времени «совершенные» — около двухсот человек.

- А совершенные, это...? - переспросил Коробейников.
- Совершенные - это своего рода духовные наставники катаров. Они отрекались от мирской жизни, отказывались от всего принадлежавшего им имущества в пользу общины, строго придерживались пищевых и ритуальных запретов. Их главной задачей было проповедовать веру и обращать людей, выступая живым примером декларируемых ими добродетелей. Они носили черные одежды и имели право причащать катаров перед смертью — ведь без этого ритуала верующий не мог попасть в царство Света. Совершенные даже сформировали собственную тайную Церковь и создали на юге Франции четыре епископства.

Так вот, - продолжал он, - как раз в Мон-Сюре оказались двое из четырех епископов, Раймон Апойе и Бертран Марти. 2 марта 1244 г., когда положение осажденных стало невыносимым, тот же Бертран Марти начал переговоры с противником, но крепость сдавать не спешил. Он попросил у командующего две недели до принятия окончательного решения и получил их. 16 марта уцелевшие катары вышли из крепости. Условия сдачи предусматривали выбор — раскаяться, отречься от еретических убеждений и уйти куда глаза глядят или принять мучительную смерть в огне.

Все совершенные, около двухсот мужчин и женщин, предпочли отречению смерть. Они совершили обряд причащения и с улыбками взошли на костер. Но что самое невероятное и интересное..., - Клюев сделал многозначительную паузу, после обвел слушателей горящими глазами и продолжил. - За несколько дней до Рождества 1243 г. Бертран Марти, понимая, что долго замок не удержать, тайком выпустил из крепости двоих верных служителей. Они унесли с собой некое сокровище катаров, - Андрей Петрович многозначительно поднял вверх палец, - и спрятали его в гроте в графстве Фуа.

- Уж не о Святом ли Граале речь? – со сдержанной иронией поинтересовался Штольман,
- Ваш скепсис напрасен! – с жаром воскликнул рассказчик. – Легенды всегда окружали этих благороднейших рыцарей. А их преследования и жесточайшее уничтожение - не новость: святые люди на протяжении всей истории человечества постоянно подвергались гонениям и убийствам. Что же, - с легкой обидой заключил он, - кажется, я слишком увлекся старинными легендами и занял всё ваше внимание.
Он коротко поклонился отчего-то именно Анне.

- Ну что вы, Андрей Петрович! Вы так интересно рассказываете, заслушаешься! – кинулась ему на выручку Олимпиада Тимофеевна, бросив свирепый взгляд на Штольмана. – Я вам так благодарна, что вы развлекли наших барышень. Ведь правда же, в Затонске не так много развлечений для юных особ. Хотя, - она прищурилась, - я тут разбирала карточки с приглашениями и, между прочим, отложила несколько весьма любопытных.

Тётя Липа махнула стоявшей здесь же Домне, чтобы та подала небольшой серебряный поднос с пёстрой горкой приглашений, стоявший на столике у окна. Перебрала прямоугольнички из тисненой бумаги и зачитала:
- К примеру, вот: у Самсоновых ожидается танцевальный вечер. Или вот: литературная гостиная у мадам Полозовой. Здесь что же? А, выставка недавно поселившегося в наших краях художника Соломина. Да, вот же оно: это всем будет интересно, господа! В городском собрании состоится концерт заезжей знаменитости, - она прищурилась и прочитала с запинкой. – Габ…Габриэла Мирани, меццо-сопрано. Думаю, господа, неплохо бы посе...тить…

Она умолкла на полуслове: её прервал грохот упавшего ножа. Побледневший Клюев отшвырнул салфетку, двинул стулом и уставился на неё тяжелым взглядом. За столом повисла мертвая тишина. Андрей Петрович дернул себя за галстук, из него вылетела бриллиантовая булавка. Он, даже этого не заметив, пошатываясь, поднялся, нервически взмахнул рукой, а после стремительно удалился из гостиной, не говоря ни слова и едва не врезавшись в косяк двери. Присутствующие онемели от неожиданности и лишь проводили его ошарашенными взглядами.