- Па-арфирий Платоныч, вы здесь? Я вас еще полчаса назад заприметила в окно, - дверь распахнулась, едва не задев мужчину, сидящего на крыльце.
Штольц перестал дышать и проехался на ступеньке, стараясь скрыться в тени двери.
- Ах вот вы где! - победоносно уличила мужчину приторная имперсонаторша, которая уже две недели грела ладошки у их с Агатой семейного очага.
- Я здесь, - виновато признался мужчина.
- Почему сидите на крыльце, а не идете домой?
- Я... Мне надо о многом подумать...
- Обо мне? - девушка в миленьком розовом домашнем платьице, с аккуратной прической, из которой не выбивался ни единый волосок, и пышным бантиком на конце косички, кокетливо склонила головку. Захлопала ресничками и намотала кончик косички на тоненький пальчик.
- О служебных делах.
- За весь день вы ни разочка не подумали обо мне? Это потому что я не настоящая Агата, а Феклуша? - барышня надула губки, наполнила глазки слезками и приготовилась хищно вгрызться в истончившуюся нервную систему мужчины.
- Нет, что вы! - перепугался Штольц. - В мыслях подобного не было. Вернее, наоборот, в моих мыслях только вы и были. Совсем не покидали моей головы. Ни на секунду. Абсолютно. Работать было недосуг, весь день только и помышлял, что о вас. Поэтому сейчас надо немного поразмыслить о деле. Прелюбопытный случай: у фотографа Тимошкина появилась вторая жена, после того как первая получила наследство. Он не может вспомнить, которая из них была изначально, а сами они не сознаются. Всё, как обычно, из-за денег.
- Фи, как скучно, - барышня прицелилась и со всего размаху плюхнулась к нему на колени. Мужчина охнул от неожиданности и придержал Феклушу за талию. Она обхватила его за шею.
- А почему вы не спрашиваете, как прошел мой день? Вам не интересно, потому что я не...
- Чем вы сегодня занимались? - пошёл на опережение Штольц.
- Не так! - слезки вновь вернулись, - из ваших мужественных уст это прозвучало так чёрство и сухо, будто вам всё равно. Спросите ласково, с лукавыми искорками в глазах, как я люблю.
Порфирий ожидал чего-то подобного, привычно передернулся всем телом, открыл рот, покатал там слова, которых ждала барышня и закрыл рот обратно. Что толку держать рот открытым, если слова упираются и отказываются выходить? Барышня напряглась - приготовилась надуть губки и захныкать. Он представил, как будет до утра её утешать и мучится, вспоминая нянюшкины колыбельные, собрался с силами и исторг из себя:
- Как прошёл день у моей драгоценной девочки? - напружинившийся было женский организм в его объятиях обмяк и придержал слёзки до лучших времен. Мужчина воспрял духом - получилось! Значит, он сказал всё правильно, она довольна, и на сегодня он свободен от ночного пения. Теперь бы еще продержаться до тех пор, пока она не отправится в кроватку. О господи, в кровать, конечно, в кровать! Никаких кроваток в его доме нет!
Это невыносимо, он уже заговорил, как Феклуша. Оказывается, феклизмы крайне заразны. Порфирий подавил внутренний бунт в зародыше, и, дабы на затруднять своё и без того шаткое положение, принялся изо всех сил ворковать, как голубь в брачный период, и импровизировать, надеясь выхлопотать себе спокойный, уютный вечер.
- Отчего у моей принцессы глазки на мокром местечке? Кто обидел мою впечатлительную малышку? - тьфу, пропасть. Порфирий уговаривал себя, что несёт эту чушь только ради Агаши. "В болезни и здравии", - напомнил он себе.
Барышня сильнее прижалась к нему и капризно изогнула губки:
- Опять приходила эта мучительница - Дездемона! С ней ужасно трудно! Как только я её раньше терпела, когда была Агашей? Больше не пускайте её к нам! Вы же не хотите, чтобы из-за неё ваш котёночек плакал?
- Мы уже говорили об этом! - Штольц решительно нахмурился и неприятно изменился в характере. - Об этом речи быть не может. Вам придется смириться, потому что Дездемона будет приходить к нам каждый день.
Феклуша опасливо взглянула на Порфирия. Столь грозным она его ещё не видела. Даже подумала не оросить ли слезами его новый сюртук, но решила не связываться, мало ли что у мужчины на уме, может, его какая муха укусила, или ботинки жмут, или он не пообедал. Девушка проявила несвойственное ей благоразумие и промолчала, лишь жалобно царапнув его за нервную систему, всхлипнула:
- Эта горничная до изумления беспощадна! Она совсем не хотела слушать про Прекрасную Клотильду и говорила, что я маюсь дурью. А еще она заставляла меня стирать мои носовые платочки! А я не умею! Я просила не заставлять меня заниматься низменными делами, и горько плакала, а платочков от моих слёзок становилось всё больше. Эта ужасная Дездемона меня ни одного-единственного разочка не пожалела. Только велела мыть чашку, страшно смотрела на меня и вот так делала глазами, - девушка слегка отстранилась, держась за его плечи, вытаращилась на Порфирия и выписала глазами восьмёрки.
- Агаша...
- Не называйте меня так! Вы обещали, что наедине будете называть меня Феклушей, если на людях я станут откликаться на имя с чужого плеча.
- Простите. Феклуша, но ничего страшного не произойдет, если вы постираете пару платочков и помоете чашку. Это же совсем не трудно.
Барышня поёрзала у него на коленях, распушилась, как рыба фугу, и сунула ему под нос ладошки.
- Мне пришлось коленопреклониться перед узурпаторшей и стирать, а теперь у меня покраснели ручки! - Порфирий покорно поцеловал каждую.
- И пальчик болит! Вот этот, - мужчина чмокнул и палец.
- Надо сказать: у кошки - боли, у собачки - боли, а у моей умницы-красавицы, Феклушеньки-душеньки, лучезарной свечечки моих очей, - заживи.
От услышанного Порфирий захлебнулся ужасом, закашлялся и случайно проглотил ответ.
- Я вашей драконовской Дездемоне сказала, что дамы из благородного женского общества сами не стирают. Им всем спутники жизни покупают стиральные машины. Вот для прекрасной Клотильды и других своих наложниц Хурда-Мурда-бей ничего не жалеет, купил граммофон, и теперь они все веселятся, поют и танцуют для него одного!  А у него знаете, сколько жен? Вот сколько, вы думаете?
- Четыре? - предположил Штольц, руководствуясь собственными возможностями.
- Сорок четыре! - триумфально возвестила Феклуша, насладилась произведенным эффектом, и до глубины ума ослепила Штольца математическими познаниями, - это сколько пальчиков на всех ручках и ножках и ещё одной ручке, но без одного пальчика.
- Кто без пальчика, Прекрасная Клотильда? - невпопад брякнул Порфирий.
- Вы такой же, как Дездемона, ни капли не сочувствуете нам с ней. А всё потому, что я...
- Простите, увлекся. С удовольствием послушаю про ваших любимцев.
От небывалой щедрости Штольца Феклуша разулыбалась:
- Ещё год назад, в молодости, Хурда-Мурда-бей был самым ветреным мужчиной на свете. И даже светским повесой! Он менял благородных дам, как перчатки, а потом делал из них сатисфакцию и бросал в лицо соперникам. Но его сердце, закаменевшее в чужих спальнях, не знало любви, пока он не встретил Прекрасную Клотильду. Он вспыхнул от романтизма, как спичечка на ветру, и на глазах всего Парижа похитил любимую прямо из швейной мастерской. А потом женился на ней, совсем без ничего, представляете?
Пока она болтала, Штольц улучил минутку и погрузился в себя. Барышня заметила его бегство и применила обманный маневр:
- Па-арфирий Платоныч, вы опять принялись за равнодушие ко мне? Вот о чем я вам рассказывала?
Штольц отвел глаза и принялся судорожно вспоминать, о чем шла речь:
-  Хурда-Мурда-бей женился на обнаженной Клотильде? Нет? Он сам пошёл к алтарю без прикрас? Опять не то? Кто-то из них сочетался браком совсем без ничего.
- "Без ничего", это значит- без приданого!
- Ах, вот оно что! Видно, совсем от любви лишился рассудка, раз женился на Прекрасной Клотильде без самого главного.
- Когда зарождается душевное расположение к кому-то, то ни в коем случае нельзя думать о приданом! Меркантильностью можно изничтожить даже самые высоколюбовные узы!
- Мудро. Это Хурда-Мурда поделился с вами подобными мыслями?
- Да, потому что, он познал нехарактерную для него любовь! Он с высоты своего величия презрел все-все до одной условности, и вкусил её!
- Ничего не скажешь - отважный господин.
- Вот Хурда-Мурда-бей, как самый благородный мужчина на свете, чтобы Клотильда и другие его дамы не стенали от домашнего хозяйства, стиральные машины купил всему-всему гарему! Хотя остальные жёны у него просто так, только по закону, и исключительно для производства наследников. Но Хурда-Мурда-бей не только божественно красив, но ещё богат и милосерден, ещё он справедлив и никого не обделяет. Хоть порой, особенно ночами, ему приходится несладко. Вот вы думаете легко ему вручать себя немилым сердцу дамам и нести тяготы супружеского долга без вожделения? Правильно, ужасно трудно! Но он превозмогает себя, берет силу воли в руки и делит укромное внимание и стиральные машины между всеми поровну.
Штольц сдержал желание съехидничать и спросить, почему же щедрый Хурда раскошелился только на один граммофончик для сорока четырёх жён, но решил не будить лихо, лишь закатил глаза, стараясь не заскулить от жалости к себе и прошлой жизни.
Ну почему это случилось именно с ним? Как изгнать эту пустоголовую книголюбшу из Агаши?
Пусть вернётся благословенное время и всё станет, как раньше! Пусть она печет твердые, как крышки от кастрюль, блины. Пусть вмешивается в служебные дела. Пусть творит, что её душеньке угодно. Пусть ему опять придётся спасать и вытаскивать её из передряг. Он на всё согласен, лишь бы Агата стала прежней, и закончился абсурд, в который его обмакнули вурдалаки.
Внезапно существующий кошмар отяготился - Феклуша добралась до книжной полки их квартирной хозяйки и с упоением погрузилась в мир душевных и романтических страстей. Она залпом проглотила все творения Иоанны Хрулевской, но отдала свое сердце прекрасной белошвейке Клотильде, к которой не в добрый час обратился за дюжиной рубашек турецкий верноподданный Хурда-Мурда-бей. Турок насмерть очаровался трудолюбием и неземной красотой рукодельницы, похитил прямо с рабочего места, вместе с недошитой рубашкой, абсолютно "без ничего". Выделил апартаменты в своем гареме и принялся возлюблять со всем нерастраченным пылом, который сэкономил на сорока трех предыдущих женах.
Даже Клотильду можно было бы стерпеть, если точно знать, что рано или поздно дурной сон окончится и всё вернётся на свои места.
В последние дни между книжной полкой и Феклушей проскакивали ощутимые электрические разряды, исполненные страстных грёз и руководства к действию. Порфирий сообразил, что девушка примерила к себе образ Клотильды, который сел, как влитой, а ему отвела роль Хурды-Мурды. Изъяснялась она теперь хитро и вычурно, старалась походя обольстительно задеть сыщика рукавом или юбкой. Но более всего тревожили оценивающие взгляды, которые она искоса бросала на Порфирия и явно находила его достойным главной роли.
От готовящейся премьеры антрепризы нутро мужчины проявляло себя туманно: то ли холодело, то ли возгоралось, но однозначно предчувствовало недоброе. Его внутренние моральные устои напрягались, крепли и замирали по стойке смирно. Ему представлялось, что стоит уступить притязаниям Феклуши на поцелуи и иже с ними, то состоится грубое и злокозненное предательство Агаты.
В штольцевой голове роились и множились мысли о прелюбодеяниях. Можно ли изменить любимой супруге, потерявшей память, с ней же, но ставшей совсем иной? Опять же, мысль, что в нестабильной здравым смыслом супруге может зародиться новая жизнь, удерживала его от поцелуев и касаний рукавами. Оказалось, что для него крайне важно, кто станет матерью его потомства - радующая ум Агата или удушающая Феклуша.  Агаши ему всегда было мало, и хотелось повторить её в детях, этой же барышни и одной хватало с избытком.
Ответа Порфирий не нашел, так как внутренний голос молчал и в разборки с совестью не встревал, но на всякий случай мужчина дал себе слово обороняться от притязаний самозванки до последнего живого устоя. Он понимал, что дни его сочтены, скоро придется или спасаться бегством или, как Мурде, брать в руки силу воли и признавать конфузию.
- Искренне сочувствую вашему любимцу, - от души признался сыщик. Куда ему, Штольцу, с его скудным гаремом до Хурды-Мурды? Ведь у него самого на данный момент в жизненном багаже числилось всего три жены: первая - великая и ужасная Нинель Арнольдовна - фиктивная и давно поросшая быльём. Вторая - Агаша, тайная и самая любимая, но с подпорченной вурдалаками памятью. Третья, производная от второй - Феклуша, вторгшаяся нахрапом в его жизнь. Все три особы были разнообразными, но, как на подбор, удалыми, странными и непредсказуемыми.
- Па-арфирий Платоныч, ну пожалуйста! Купите мне стиральную машину, чтобы Дездемона не заставляла меня больше стирать платочки. В Париже уже давно никто не стирает руками!
- Ты вспомнила Париж? - сердце Порфирия ёкнуло и пропустило удар. Осторожно, за подмышки, боясь расплескать память, он отстранил от себя девушку, нежно потискал и с надеждой вгляделся в её безмятежное лицо.
- Нет. В книге написано, что дама, если она, конечно, чья-то драгоценная, - не прачка и не посудомойка. Разве вы меня не любите? Это потому, что я Феклуша?
- Агаш... Феклушенька, кошечка моя, куплю тебе машинку, обязательно куплю, самую лучшую выберу. Выпишу хоть из Парижа, хоть из Лондона, хоть из Китая, но только тогда, когда у нас появится собственный дом.
- Ууу! Этого так долго ждать! - губки вновь изогнулись коромыслицем.
- Совсем недолго. Как только ты все вспомнишь, в тот же у нас появится свой дом. Ты, главное, старайся.
- Я, знаете, как стараюсь? Сильно-сильно, - барышня зажмурилась, сжала кулачки и затряслась мелкой дрожью, - вот как!  А можно, мы купим розовый домик, и чтобы окошечки на юг и на запад?
- Любой, - блеснул необъятностью души Порфирий, - на который пальчиком укажешь, тот и купим.
- У меня пальчик всё ещё болит, - напомнила барышня и растопырила перед мужчиной пятерню. Штольц наугад чмокнул первый попавшийся. Она удовлетворилась этим, но поспешила укрепить свои позиции:
- И стиральную машинку купим? - напомнила барышня и обвила ручками шею мужчины, придушивая его в объятиях. - И граммофончик. Знаете, какой он хорошенький? С трубой из чистого золота, и в нём много-много песенок.
Порфирий смалодушничал и притиснул её к себе, вдыхая незнакомый запах. Его Агаша пахла иначе, мылом и чем-то свежим, неуловимым и непокорным, как морской бриз или белье с мороза. И еще совсем немного отдавала больничным ароматом. Эта же барышня клинику не посещала, по причине домашнего ареста и подмены личности, а потому благоухала чем-то сладким, цветочным.
- Ну Па-арфирий Платоныч, пойдемте же в дом, уже совсем стемнело, и меня укусил комарик, - Феклуша неохотно сползла с его колен и направилась к двери.
- Ступай, мне надо еще подумать.
- Хочу идти вместе, - закапризничала девушка и потянула его с крыльца, - я ещё не ужинала, у меня даже в животике урчит, вот послушайте. Я всё вас ждала и ждала, а вы не шли и не шли.
- Не шёл и не шёл, - виновато подтвердил Штольц, - дело уж очень загадочное. Фотограф Тимошкин...
- Ничего не хочу до ужина слышать об этом фотографе. Имею опасение, что лишусь аппетита, а может, даже и чувств. А у нас нюхательной соли не осталось, ни крупиночки. Я всё вынюхала, пока переживала за Клотильду. И печенье всё съела. Случайно. Завтра купим ещё, да?
Мужчина нехотя поднялся и двинулся за ней, но помедлил в дверях, испытывая непреодолимое желание сбежать или завыть. Громко, от души, совсем по-волчьи. Лучше бы вурдалаки его отделали галлюциногенным поленом, чем видеть, в какую глупышку превратилась Агаша.
На Заводск спустилась ночь. Густая, непролазная и удушающая, подходящая для августа, но никак не для середины июня. Порфирий устало поскрипел пружинами дивана, встал, дошел до кухни, налил воды, выпил залпом, и тихо, как мышка, прокрался в спальню.
Девушка спала без одеяла, свернувшись калачиком. Мужчина облокотился на спинку кровати, поставил подбородок на составленные башенкой кулаки и замер, разглядывая содержимое кровати. Оно было знакомым, донельзя приятным на вид, и до того похожим на Агашу, что манило дотронуться и погладить. Он протянул руку, чтобы осторожно коснуться пятки, но передумал и натянул подол ночной рубашки на голые стопы, чтобы не искушали. Она пискнула в сне, мужчина замер, боясь пошевелиться, чтобы не застигнуться Феклушей врасплох.
- Т-ш-ш, спи.
- Мням, - соглашаясь, сонно причмокнула девушка.
- Я тоже скучаю по тебе, - шёпотом ответил Порфирий.
В последнее время он сделался ужасно расплывчатым и кисельносердечным, ругал себя за эту слабость, но обуздать не мог. А, может, и не хотел. Обрести Агату после пятилетней разлуки, жениться на ней и вновь потерять, что может быть ужасней? Да, физически она осталась прежней, но душевно... 
Он отчаянно тосковал и жалел себя, затерявшуюся где-то Агашу, наивную и беспомощную Феклушу, понимал, что без него глупышка пропадет. Лучшее, что её ожидает - клиника Лангетти. Старался представить себя на её месте, каково это -очнуться в незнакомом мире, в компании чужих людей?
Штольц не представлял, что способен на безбрежный океан нежных чувств, со всеми океаническими особенностями: с приливами нежности, волнами жалости, накрывающими его с головой, штормами и штилями.
Часто Феклуша, видящая мир в наивном розовом цвете, раздражала его до печеночных колик. Феклизмы, что сыпались из неё, с каждым днем принимали все более напористый и требовательный характер, а значит, Фёкла проникала в Агашу всё глубже. Он убеждал себя, что это болезнь, вроде ветрянки или краснухи, что надо потерпеть, переболеть, помучиться, и тогда все будет так, как было, но с каждым днем становилось только хуже. Он не солгал, когда сказал ей, что дни напролет думает только о ней. Не о Феклуше, конечно, об Агате. Уговаривает себя набраться сил и терпения, и повторяет, как мантру, "в болезни и здравии".
Порфирий взял плюшевого медведя и подсунул в середину феклушиного калачика, чтобы получить иллюзию полного сходства с Агатой. Девушка спихнула игрушку на пол и пожаловалась:
- Ммм, жарко...
"Даже во сне она Феклуша," - Штольц поднял с пола медведя, нахмурился, словно на его глазах обидели лучшего друга, отряхнул и понёс к себе на диван.
Надо признать, что Фёкле Хвостиковой крупно повезло, что у Агаты имелся он, Штольц, с остальными Морошкиными дело обстояло еще печальней. За Агашиным организмом до её возвращения он может сам присматривать, а её родственники находятся на попечении Дездемоны.
После злополучной ночи, полной приключений и вурдалаков, они с Дездемоной посовещались и решили не афишировать то, что Морошкины пострадали от галлюциногенного полена, боясь, что дурная слава отразится на карьере Валерьяна Ильича и Агаты. Правду скрыли даже от Рукобейникова и Минхерца.
Удерживать Фёклу вдали от клиники оказалось просто. Юстас Алексович с трудом, но понял причину домашнего ареста Агаты. Конечно, тот сильно подкорректированный вариант, что ему предоставил Штольц.
Артамону было не до Морошкиных. После поимки банды вурдалаков он пребывал в доселе неведомой и бескрайней профессиональной эйфории и блаженно почивал на мясистых лаврах, не замечая ничего вокруг.
Старшие Морошкины пострадали чуть меньше Агаши, но тоже каверзно. Всей памяти они не лишились, помнили имена, адрес и таблицу умножения, кое-что из истории и географии и других наук, но тот отдел, где хранилось всё, что их связывало: родственные чувства, любовь и забота, - на углях галлюциногенного полена выгорел дотла. Морошкины стали чёрствыми и равнодушными по отношению друг к другу, а самое ужасное - перестали замечать Агату. Теперь бывшая любимица семьи была для родственников печально невидимой.
Впрочем, рассудил Штольц, пожалуй, это к лучшему. У него появилась возможность беспрепятственно и без объяснений забрать девушку к себе и до возвращения Агаты нянчить несмышленую Феклушу, пока её несознательные родственники ударяются в никуда не годные чудачества. Правда, надо признать, без особо вреда для окружающих.
Валерьян начисто утратил интерес к службе, целыми днями валялся на диване и развлекал себя тем, что нарочито косил глазами в сторону Дездемоны и посторонних барышень за окном, грозился перестать лениться, и предаться страстям, неусмирённым семейной жизнью. Отпускал приторные шуточки, тем самым нервируя и заставляя ревновать супругу. Павел где-то бегал целыми днями, а вернувшись оголодавшим и потрёпанным, сбивал брата с добропорядочных рельсов рассказами, что устои, как качели, для того и созданы, чтобы их раскачивать. Звал с собой и убеждал, что губернаторш вокруг пруд пруди, на их век хватит. Марта Матвеевна злилась на обоих братьев, мстительно записывала все неурядицы, казусы и авантюры, творящиеся в семье, и выдавала в день по главе в "Заводском телеграфе" под общим названием "Любовь и горчица".
Как ни странно, но её роман пользовался огромным спросом у обывателей. Персонажи оказались сочными и яркими, как в комедии дель арте, проказничали охотно и веселили публику несвойственным нормальному заводчанину поведением.
Хорошо, что она догадалась не подписываться настоящим именем, а пользовалась инициалами МММ.
Проныра Хлебушинский радостно потирал пухлые ладошки, увеличивал тиражи и подсчитывал прибыль. Штольцу пришлось припугнуть газетчика карами земными лично от себя, небесными - от Агаты Валерьяновны, и строго-настрого наказать тщательнее скрывать авторство "Любви и горчицы". Хлебушинскому таинственность была только на руку.
Нежданно-негаданно творение Марты Матвеевны повернулось к Порфирию полезной стороной. Теперь сыщику не доставляло труда следить за тем, что происходит в доме на Царицинской, всего-то требовалось с утра открыть свежий выпуск газеты, выпить чашку кофе, запастись нитроглицерином и ловким движением фантазии отсечь правду от авторского вымысла, но и к этому за две недели он приноровился...
...Порфирий покрутился на коротком диване в поисках наиболее удобной позы, не нашёл и скрючился, совсем как Феклуша, прижал к себе медведя, последний оплот прошлой, нормальной жизни, и мыслями погрузился в ту, будь она неладна, вурдалачную ночь, прокручивая минуту за минутой, дабы найти спасение для всех...
- Держите его, гада ползучего! - величественно возопила Дездемона, указывая скалкой на Главного, который почти скрылся в зарослях.
- ...гада ползучего... - подтвердили вурдалаки. Они, настрадавшись под игом и самодурством начальника, бестрепетно предали его идеалы и перебежали на сторону справедливости и громогласной царицы Аманиты.
Рукобейников окружил отползающего в кусты Несовершенного, ткнул в него острым словом и револьвером:
- Лежать и не дрыгаться. Ползок влево, ползок вправо - побег! Прыжок на месте из положения лёжа - провокация! Стреляю метко и без предупреждения.
Вурдалак оказался законопослушным - замер и распластался по земле.
- Ба, да это же сам синьор Клювейру! - обрадовался Артамон, стянув с беглеца капюшон балахона.
- Вы есть задержать иностранный господин. Вас ждуть кошмар-проблем. Я есть португалЕц!
- Насчет этого у меня есть большие сомнения. Несколько минут назад этот субъект изъяснялся на чистейшем русском языке, не хуже нас с вами, - пояснил Порфирий Артамону.
Агата, вопреки прогнозу Дездемоны, не пришла в себя. Девушка зевала и непонимающе оглядываясь по сторонам. Порфирий стащил с неё красную шляпу и плотнее завернул в одеяло с незабудками. Она была отрешенной и пугающе равнодушной к происходящему. Единственный раз она проявила интерес, когда заметила босые ноги Штольца:
- Где ваши ботинки?
Мужчина пошевелил пальцами ног, коротко улыбнулся и пожал плечами:
- Провалились сквозь землю.
Шутки Фёкла не поняла, ответ приняла как данность.
- Артамон Адамыч, пакуйте сектантов и иных приспешников, отправляйте в участок, а я отвезу дам домой.
- Порфирий Платоныч, их тут человек сорок, как их транспортировать и где их всех разместить?
- Кто может стоять на ногах, пусть идут своим ходом, а тех, что Дездемона Гавриловна обезвредила, раскладывайте в телеги и везите в больницу, там разберемся.
Рукобейников построил нечисть в две шеренги, но они не тронулись с места. Жались друг к другу и бросали умоляющие взоры на свою царицу.
- Дездемона Гавриловна, прошу вас, - обратился к ней Порфирий. Горничная поняла его с полуслова:
- Господа вурдалаки, вы поступаете в распоряжение полиции. Слушайтесь господина Рукобейникова, как меня. Чтите и внемлите каждому его мудрому слову. Отныне он поставлен командовать над вами.
Сектанты нерешительно тронулись вперед, за Артамоном, оглядываясь, стараясь напоследок вдоволь налюбоваться Аманитой.
- Спасибо, - поблагодарил Штольц горничную и повернулся к Рукобейникову, - Артамон Адамыч, надо бы провести обыск в доме Клювейру, думаю, отыщем там массу занимательного.
Штольц устроил обеих дам в экипаже, снял сюртук и накинул Агате на плечи. Дездемона, во втором его сюртуке, прижимала к себе скалку, сковороду и французское одеяло. Порфирий уселся напротив, с тревогой разглядывая отрешенное лицо молчаливой супруги.
Ранние прохожие недоуменно сворачивали головы, а некоторые, самые отпетые сплетники, даже бежали за экипажем, стараясь рассмотреть в подробностях босых и полуодетых пассажиров, чтобы потом поведать миру замечательную историю о том, как судебный следователь, окончательно расшатав рамки приличий, воткнул-таки свой краеугольный камень в основы морали. И содеял это бесстыдство преднамеренно и вероломно, раз на глазах всего города транспортирует морошкинских дам в своей одежде, с кухонной утварью и одеялом.
Мужчины одобрительно свистели, женщины завистливо разглядывали пассажирок и критикующе - многоженца Штольца. Из толпы женский голос выкрикнул:
- Вот чумички, кто же так делает? Сначала охмурите мужика, а скарб уж потом к нему перетащите, после свадьбы. А то вдруг не женится, так и будете с кастрюлями бегать туда-сюда?
Дездемона, не поведя ни единой бровью, угрожающе выставила из экипажа светящуюся скалку и улюлюканье смолкло.
К обеду того же дня в сыскное отделение набился весь бомонд полицейского участка, и сгрудился вокруг Клювейру и мадемуазель Луизон. Также на первый допрос были приглашение обе дамы, непосредственные участницы произошедшего, но пришла только Дездемона. На вопросительный взгляд Штольца, вернулась ли в себя Агата, она помотала головой - нет.
Порфирий полюбовался на злоумышленников и представил их послужной список всем собравшимся, в том числе приехавшему по душу Агаты следователю из Петербурга. Его удалось убедить отказаться от первоначальных планов в обмен на задержанный ночью криминалитет в балахонах:
- Перед вами, господа, печально известная банда "Рубиновая Крошка". Полиция считала, что это один человек, а на самом деле их двое. Или больше? Мадемуазель, сделайте милость, преставьтесь. Как вы именуетесь по паспорту?
- Порция-Ифигения Луизон. Мать - актриса, отец - подлец и француз, каких свет не видывал.
- Порция чего? - господин полицмейстер сосредоточился и попытался внести свою лепту в расследование.
- Как же вы мне осточертели с этим вопросом, серые, ничтожные людишки!
- За это вы мстили людям, обворовывая их?
- Да! И я ничуть не сожалею и не раскаиваюсь. Всё содеянное мной совершено в полном уме и трезвой памяти. Я ненавижу вас всех, а больше всех - отца и мать, за бедность и идиотское имя. Я рождена, чтобы купаться в роскоши, а не лазать по крышам.
- Очень трогательно. Соблаговолите представить нашему серому обществу вашего сообщника.
Клювейру развалился на стуле с независимым видом.
- Я его знаю как Клювейру.
- Неужели у вас и мысли не закрадывалось, что он не тот, за кого себя выдает?
- Для меня это не имеет значения.
- Тогда может господин, изображающий иностранца, сам назовет...
Договорить Штольц не успел, так как, расталкивая собравшихся, в кабинет ввалился Рукобейников, таща за собой мужчину, как две капли похожего на Клювейру. Только чуть менее холёного, похудее и бледнее.
- Порфирий Платоныч, господа, смотрите, кого отыскали в подвале особняка португальца.
Собравшиеся дружно лишились дара речи. Все молча переводили взгляды с одного Клювейру на другого, словно искали десять различий на детской картинке.
- Их двое! ПорфирьПлатоныч, португальцев двое! - первой отмерла Дездемона. После ночных приключений она быстро пришла в себя. - Я должна была догадаться, что столько наворочать дурного одному португальцу не под силу.
- Представьтесь, - обратился Штольц к тому мужчине, которого привел Артамон.
- Адриану-Педру Клювейру, - по-русски, совершенно свободно изъяснился второй Клювейру.
- А этот человек вам известен? - сыщик указал на первого Клювейру. Второй пригляделся к Первому, но, к всеобщему изумлению, не удивился.
- Полагаю, что это Педру-Педру, мой брат-близнец. И, по всей видимости, на редкость злокозненный.
- Вы не уверены?
- Я знал, что он существует, но в зрелом возрасте не видел, только в раннем детстве.
- Как же так вышло?
- Наш отец, Педру Клювейру, был отъявленным микологом. Грибами, что произрастали в его родной Португалии, он перестал удовлетворяться, и отправился на поиски новых разновидностей. Неисповедимые пути грибницы привели его в Россию, на Алтай, где он познакомился с нашей матушкой. Она была единственной дочерью верховного шамана. На верхушках алтайских возвышенностей...
- Гор, - поправил Второго Клювейру Первый.
- Гор, - послушно согласился Второй, - наши родители случайно повстречались и сплелись личным счастьем. Одурманенный высокогорным воздухом и огромным количеством невиданных ранее грибов, наш отец потерял голову от страсти и бросил вызов обществу, соединившись с иноверкой. И тогда родились мы. К сожалению, что вполне закономерно, через пять лет все грибы были изучены, и наши родители поняли, что они из разных слоёв мира. Возникшие между ними узы оказались хрупкими, как грибница, вскоре оборвались, и они решили жить отдельно.
- Не они решили, а твой отец бросил мою мать. Он украл древний свиток с рецептом чудо-эликсира, прихватил одного ребенка и трусливо сбежал в Португалию.
- Господин Клювейру, - обратился к Первому Штольц. На него посмотрели четыре одинаковых синих глаза и он пояснил, - Педру-Педру...
- Не смейте называть меня этим именем! Я - Петр Петрович Кузьмин. Ученый-этнограф. И к этому господину не имею никакого отношения.
- Но не это не мешало вам носить его имя.
- Я лишь позаимствовал на время своё, принадлежащее мне по праву рождения. Отец должен был забрать меня с собой, а не его. Или сразу двоих. Почему он бросил меня?
- Мать тебя не отдала. Она узрела в тебе то, чего не было во мне - клеймо высшего предназначения. Неизвестно, кто из нас пострадал больше. Как ты думаешь, каково расти с сумасшедшим гриболюбом? Наш отец ничего, кроме одержимости микологией, не способен был испытывать. Только при виде сыроежек он вспыхивал интересом. Трудно было с ним жить, если ты не выглядишь, как сморчок или волнушка.
- Господин Кузьмин, какую цель вы преследовали, похищая своего брата, а затем и Агату Валерьяновну?
- А вы ещё не поняли? В своих желаниях я ушёл много дальше мелочной и крохоборной Луизон. Я хотел завладеть всем миром целиком, - обыденно пояснил Кузьмин, - и полностью покорив, отомстить ему и уничтожить. За все, что мне пришлось вынести, и на что этот ваш прекрасный мир меня обрёк.
- Ты думаешь, мне было легко? Но я же не мстю всем вокруг, а мог бы. В детстве, когда в нормальных семьях дети мечтали стать генералами, адвокатами и принцессами, моей мечтой было стать редким чёрным трюфелем, чтобы отец обратил на меня своё внимание и жаждал раскопать из-под земли, как великую драгоценность.
- Мой дед алтайский шаман, вырастил меня, когда мать умерла. Я ношу его фамилию - Кузьмин. Он видел во мне преемника. К сожалению, у меня нет его дара видеть души мертвых, но такая способность есть у Агаты Валерьяновны. Она нужна мне была, чтобы призвать дух Аманиты. Я доверился её, поверил в её чистоту и непогрешимость, но она оказалась...
- Сейчас речь не о госпоже Морошкиной, - Штольц пресек неуместную откровенность Первого Клювейру. Педру-Педру усмехнулся его горячности и позволил увести себя с зыбкой почвы обсуждения репутации Агаты.
- Дед рассказывал мне об Аманите, о её всемогуществе. О том, что наш народ сможет зажить прекрасной жизнью, если она воскреснет. Я обещал ему найти свиток и вернуть нам царицу. Для этого выучился на этнографа, собрал воедино все легенды нашего края, нашел тайный смысл и, наконец, понял, что моё время пришло.
- Зачем ты меня похитил? Достаточно было попросить, я бы с радостью отдал свиток тебе.
- Нет, не верю. Добровольно расстаться с этим сокровищем невозможно. Неужели бы ты уступил мне возможность стать всемогущим?
- Отец говорил, что Аманита сама по себе не добро и не зло. Только она выбирает чью сторону принять. Ты такой же фанатик, как наш отец!
- Не смей меня с ним сравнивать, несчастный шампиньон!
- Я - трюфель! А ты даже на опёнка не тянешь, так, высохший, перезревший дождевик, от которого, если наступить, остается только пшик.
- Синьоры Клювейры, или как вас там, - обрубил братьев полицмейстер, - объясните нам всем, что происходит.
- Мой народ верит в Царицу мухоморов Аманиту. Она наделяет всемогуществом того, кому подчиняется, - истерично выкрикнул Первый Клювейру.
- Она не подчиняется, а подчиняет себе. Ты - пустоголовый болван, если не понял этого!
- Прекратить ругань! - Штольц стукнул по столу и прервал семейную ссору, потом ткнул пальцем во Второго Клювейру, - Адру-Педру, говорите вы. Излагайте вашу версию произошедшего.
- Этот незнакомый мне много лет брат-близнец похитил меня из моего же собственного дома в Лиссабоне. А вместе со мной записи и разработки отца. Отец работал над средством, способным подчинить своей воле людей. Я не видел лица похитителя, он скрывал его под венецианской маской, но я всей своей кровью чувствовал, что без родственника тут не обошлось. Преступник опоил меня зельем отца, и я стал подвластен его приказам. Спустя какое-то время я оказался здесь, в подвале. Он создал мне все условия, чтобы можно было изготавливать зелье в промышленных масштабах. Даже приобрел турбину Парсонса, за баснословные деньги. Я не виноват! Я не хотел никому причинить зла! Он принудил меня! Я догадывался, для чего ему нужен эликсир. И поэтому старался сделать снадобье непригодным для использования. Вместо восемнадцати рубинов, что нужны по рецепту, я клал не больше десяти. А без одного, даже самого малюсенького рубина, зелье не имеет стойкости. Очень скоро оно перестает действовать.
- Сколько времени длится эффект? - осторожно, боясь выдать личную заинтересованность спросил Штольц.   
- Определенно сказать невозможно. Эта область галлюциногенной токсикологии мало изучена, но, поскольку, количество рубинов я корректировал сугубо на глаз, то могу допустить, что года через три-четыре эффект полностью исчезает.
"Три-четыре года!" - про себя ахнул сыщик и протяжно, мучительно выдохнул, привлекая всеобщее внимание...
... Как ему жить, зная, что еще три-четыре года он не увидит настоящей Агаши? Только Мирозданию ведомо, что Феклуша может сотворить за это время с Агатой и её телом. Вчера, погрузившись в тяжёлую дремоту, он увидел сон, как Феклуша просит у него покатать её на коленке, большой тульский пряник и подарить дочку Клошеньку.
Порфирий вздрогнул всем телом, скидывая паутину сна и понимая, что больше не сможет заснуть. Бог знает, какой по счету  была очередная бессонная ночь. А впереди еще одна и ещё... и ещё полторы тысячи таких. Это в лучшем случае. Мужчина посмотрел в медвежьи глазки-пуговки и с сожалением шепнул:
- Хорошо вам, медведям, улегся осень в спячку, а проснулся - весна. В таком ритме три-четыре года пройдут незаметно...
...Из леса он отправил Агату с Дездемоной домой, а сам поехал в дом Клювейру. Порфирий надеялся, что, хорошенько выспавшись она придет в себя и забудет ужасы ночи.
Быстро, мастерски и монотонно он выполнял хорошо знакомую работу. Задержал и запер по комнатам прислугу, осмотрел кабинет и библиотеку. Сердцем и мыслями он рвался в соседний дом, узнать, как там его бессознательная драгоценность. Потом он оставил Артамона заканчивать обыск, а сам поехал в участок, сортировать и допрашивать вурдалаков, надеясь, что тревоги уступят место служебному долгу.
Он давно мечтал запереть её в четырех стенах, в фартуке и с кастрюлей. Но, как говорили древние мудрецы - бойся своих желаний. Мироздание, известное выборочным отношениям к мольбам, услышало именно эту его просьбу, Агата проснулась и на первый взгляд пришла в себя, даже, как он хотел, забыла ужасы ночи, а вместе с ними и всё остальное: родителей, его, всю свою жизнь. Вместо Агаши ему досталась беззащитная, всеми покинутая Феклуша, сидящая в четырех стенах с книжкой. А за пряник её даже можно было уговорить надеть фартук и помыть чашку.
К вечеру, допросив и отправив по домам большую часть сектантов, он поехал на Царицинскую, где нашел домочадцев сильно изменившимися. От уютного семейного гнезда не осталось и следа. Морошкины превратились в группу разрозненных личностей, занятых выяснением отношений и бесконечными скандалами.
Агаша-Фёкла сидела одна в столовой и перекатывала по столу яблоко. За ним, как за мячиком, бегала Корица. Эти чужие, злые люди и даже симпатичные кошки теперь были ей незнакомы. И, по счастью, не обращали на неё никакого внимания.
Дездемона металась между всеми, пыталась усмирять конфликты, но они, словно ветряночная сыпь, выскакивали с новой силой, и на новых местах.
Гортензия и потомство, оставшись без руководства, вели развесёлый и анархичный образ жизни. Лезли на столы, царапали мебель, и висели на шторах. Прежде боготворящие их хозяева потеряли к кошкам всяческий интерес.
- Как дела? - поинтересовался у горничной Штольц, пока она собирала котят. Дездемона вручила корзину сыщику и потянулась снять Перчика с гардины.
- Ужасно. Хуже не бывает. Ругаются с самого утра. Бегаю с пустырником от одного к другому. Вон ещё двое, - она указала Порфирию на котят, направившихся в кабинет. Мужчина перехватил озорников и сунул в корзину. Дездемона посетовала:
- Сладу с ними нет, вот оно, французское воспитание. Хозяевам для статусу потребовалась мамзелька, а расхлёбывать её порчу котов "бонжурами" и "бонаппетитами" приходится мне.
- Вы как себя чувствуете?
-  Неплохо, вот только... - она стеснительно помялась, раздумывая посвящать ли постороннего мужчину в интимные подробности, но вспомнив пережитое, решила, что Штольц не такой уж и посторонний, - чешется очень, то тут, то там. Гадаю, то ли комары в лесу искусали, то ли эта дамочка во мне шныряет.
- Может, вам в больницу?
- Боже упаси! На кого ж я своих-то, - она кивнула в сторону второго этажа, откуда доносились визгливые голоса, - оставлю? А потом, что я доктору скажу, что во мне чешется грибная царица? Это ж меня сразу загребут в клинику для умалишенных.
- Я обещаю, что найду избавление от этой напасти, вы, пожалуйста, продержитесь как-нибудь... - три-четыре года, мысленно закончил Штольц.
- Готовить вот только не могу, - Дездемона наклонилась и шепнула на ухо Порфирию, - незнамо как тянет к мухоморам. Опасаюсь, вдруг замечтаюсь и сыпану в кастрюлю.
- Вы постарайтесь как можно меньше думать о грибах вообще и реже бывать на кухне.
- Постараюсь.
- Агата Валерьяновна как? - помялся, но всё же задал главный вопрос Штольц.
Дездемона лишь махнула рукой:
- Плохо. Не узнает никого, но крепится. Вон в столовой грустит, не знает, как жить прежней жизнью...
...Разбудило Штольца жалобное, по-детски тоненькое хныканье. Он печально вздохнул и направился в спальню. Неприбранная Феклуша лохматым видом еще больше напоминала Агату. Мужчина позволил себе секунду полюбоваться её, потом спросил:
- Что стряслось? День не успел начаться, а ты уже плачешь.
- Пальчик болит. Сильно-сильно, - она потянулась к нему, как малыши, просясь "на ручки".
- Показывай, - скомандовал Порфирий, опять вздохнул и потянулся губами к девичьей ладошке, но остановился на полпути. Безымянный палец Феклуши раздулся и стал ярко-свекольного оттенка.
- О господи, - охнул мужчина, - одевайся, пойдем в больницу.
- Не хочу в больницу. Я боюсь в больницу.
Порфирий закатил глаза:
- Феклуша, не говори ерунды! Ты работала в больнице, когда ты была Агатой.
- Я же этого не помню.
- Собирайся без разговоров.
Личико Феклуши сморщилось, Порфирий смягчился:
- Ты трясешься, как хвостик зайчика, и хнычешь из-за покрасневшего пальчика, а Прекрасная Клотильда всю ночь протанцевала на балу со сломанной ногой. Столь отважная дама не захотела бы дружить с такой трусихой, как ты.
- Вы помните это? - девушка перестала кукситься и заулыбалась. - Как же я ошибалась в вас! Мне показалось, что вы совсем не любите меня. А помните, как  Хурда-Мурда-бей нёс Клотильду на руках через весь Париж, когда сломалась их карета, и ничуточки не устал? А потом оказалось, что она на балу забыла сумочку, и он понёс её обратно?
- Потом Клотильда вспомнила, что сумочку с собой не брала...
- Да! И Хурда-Мурда-бей снова понёс её домой.
- Вот видишь, я всё помню, потому что всегда слушаю внимательно твои рассказы, - слукавил Порфирий. - И ты меня должна слушаться, потому что у меня больше жизненного опыта. Раз я сказал, что надо идти в клинику – значит, мне виднее, что для тебя лучше.
Феклуша напустила слёзок в глазки, они дрожали, красиво переливались лучезарным и готовились превратиться в водопад Виктория.
- Давай-давай, собирайся. Если будешь умницей, вечером я нарисую тебе Прекрасную Клотильду.
- Правда-правда нарисуете, вы меня не обманываете?
- Мышоночек, ну разве я уже не нарисовал тебе десять картинок? И в одиннадцатый раз не обману, - мужчина кивнул на стенку рядом с книжной полкой, увешанную искусными набросками портретов феклушиных любимцев.
Через полчаса Феклуша появилась из спальни в нежно-голубом платье с белым кружевным воротничком. Молодая, лучезарноглазая и хорошенькая до невозможности, совсем как Агата в его мечтах. Когда-то именно такой она ему виделась в семейной жизни, но разве он мог предположить, что в их случае уютной, домашней привлекательности сопутствует беспросветная розовая наивность?
Агате хватало пяти минут, чтобы попасть на службу, им же потребовалось четверть часа. До клиники они добрались почти без приключений, если не считать того, что Феклуша, стоило ей увидеть больницу, заупрямилась, и Штольцу пришлось тащить её чуть ли не на руках, как Хурда-Мурда-бею Прекрасную Клотильду.
- Здравствуйте, доктор, - в дверях поприветствовал Порфирий Минхерца и завел в приемную упирающуюся спутницу. Пропустил её вперед, сжал локоток, и она послушно повторила:
- Здравствуйте, доктор.
Доктор улыбнулся её внешнему виду, летнему платью, и бархатной ленточке, кое-как прицепленной Штольцем ей на макушку.
Без бантика она идти стеснялась, ныла, что чувствует себя "совсем без ничего", обнаженной до самой сердечной сути. Сыщик напрасно пытался убедить её, что она и без этого аксессуара хоть куда. Иными словами, красавица из красавиц и принцесса из принцесс. Барышня оказался упрямой, дотошной и скрупулезной в вопросах моды, Прекрасная Клотильда могла бы гордиться своей обожательницей. Против книжной дамочки у Штольца не было шансов. Из последних сил, скрипнув зубами, он собрал терпение в кулак и, как сумел, примотал-таки к её голове непокорную тряпицу.
- И вам доброе утро! - обрадовался доктор. - Приятно видеть вас вместе в столь ранний час. Что привело вас в клинику? Или домашний арест подошёл к концу? Рад этому. Надо признать, АгатВалерьянна, что он пошёл вам на пользу - выглядите отдохнувшей.
Феклуша прижалась спиной к Порфирию и, чувствуя защиту и опору, вытянула вперед ручку и пискнула:
- Пальчик болит.
- АгатВалерьянна, голубушка, что ж вы так неаккуратно? Руки - рабочий инструмент доктора.
- Я стирала. Я не хотела, но Дездемона на меня страшно смотрела, - наябедничала Феклуша. Минхерц удивленно воззрился на Штольц, тот с невозмутимым видом пересчитывал трещины на потолке.
- Ну-с, давайте посмотрим, что у нас тут, - пригласил доктор. Порфирий, легонько подталкивая Феклушу в спину, усадил её перед доктором. Пациентка подрагивала нижней губкой, прижимала ручку с больным пальчиком к груди и переводила тоскливые глазки с одного мужчины на другого, надеясь доплакаться до мук совести хоть одного из них. Оба мужчины имели каменные сердца и щадить её не собирались. Штольц так точно. Он терпеть выкрутасы своего солнышка не собирался, раз недовольно нахмурился и произнес:
- Я думаю, что нам всё придется позвать кое-кого, - только под угрозой встречи с Дездемоной ему удалось довести мученицу до больницы своими ногами.
Феклуша часто-часто заморгала, но пациента предъявила. Потом отдернула и спрятала в складках юбки, но под неприятно приподнятой бровью Штольца, вернула его на стол. Минхерц осмотрел бедненький пальчик:
- Ничего смертельного не нахожу. Заноза ушла глубоко под кожу и случился небольшой абсцесс. Сейчас мы всё исправим. Вы у нас, голубушка, станете совсем, как новенькая. Запрыгаете, как резвая козочка.
- Не надо, как совсем новенькая, и козочек не надо, я этого не переживу. Можно, сделать так, как было раньше? - взмолился Штольц. Минхерц внимательно присмотрелся к сыщику:
- Всё, что в моих силах. АгатВалерьянна, вам надо посидеть спокойно, пока я вскрою нарыв.
Феклуша, увидев скальпель в руке доктора, подскочила, намереваясь сбежать. Порфирий встал у неё за спиной, сжал плечи и вернул её на место.
- ПорфирьПлатоныч, думаю, что нам понадобится ваша помощь. Поверните АгатВалерьянну лицом к себе и придержите больную руку. Процедура не займёт много времени.
Всю злосчастную пятиминутку, что длилась операция, Феклуша причитала и, прощаясь с жизнью, горестно рыдала в сюртук сыщика. Штольц одной рукой прижимал к себе её голову, время от времени чуть ослабляя хватку и давая ей сделать вдох, другой - её ладонь к столу. Юстас Алексович сосредоточенно руководил процессом, но не забывал поглядывать на диковинных посетителей.
- Вот и всё, а вы боялись, - возвестил доктор.
Феклуша размазала слёзки по раскрасневшимся щечкам, Штольц, явно не в первый раз, вынул носовой платок и ухватил им девичий нос. Она послушно хлюпнула в платок. Глаза Минхерца округлились и удивленно вылезли за пределы оправы очков. Барышня протянула забинтованный пальчик Порфирию. Он всё понял без слов и посулил:
- Дома.
Феклуша удовлетворилась обещанием и принялась разглядывать повязку. Окукленный пальчик украшал маленький, хорошенький и очень аккуратный бантик.
- Как ухаживать за подобной раной вы, АгатВалерьянна, не хуже меня знаете, повторять не буду.
- Доктор, скажите мне, я с подобными вещами незнаком, - попросил Порфирий.
- Рану не мочить и дважды в день меняйте повязку. Мазь я вам сейчас дам.
- А стирать можно? - пропищала Феклуша, не отрывая глаз от пальчика, похожего на запелёнатого младенчика.
- Ни в коем случае!
- Па-арфирий Платоныч, давайте, вы сами скажете это Дездемоне, ладно? Мне она не поверит.
- Скажу.
- Спасибо, доктор, мы можем идти?
- Не торопитесь. АгатВалерьяна, операция, как пьеса, требует достойного финала. Приглашаю вас пройти за ширму, чтобы подготовиться к эпилогу.
Феклуша, предчувствуя недоброе, постаралась проскользнуть к двери, но Порфирий вновь удержал её за локоток.
- Не хочу за ширму, - шепотом захныкала Феклуша. - Я боюсь этого доктора, у него очки! И пальчик уже почти не болит.
- Феклуша, ты обещала слушаться меня. Это хороший доктор, добрый. Сделай так, как он говорит, а после больницы мы пойдем и купим тебе баночку монпансье.
- Две баночки. Розовенькие, и с котятами на крышечках. И шляпку с ленточками и ромашками. И кружевной зонтик.
Порфирий пристально посмотрел на девушку, пожалел, что не имеет лорнета. Сейчас он бы как раз пригодился для лучшего рассмотрения его драгоценности.
Проводя большую часть времени на службе, мужчина и не заметил, как Феклуша изменилась: откуда-то взялась прянично-конфетная меркантильность. Она научилась шантажировать и манипулировать, за благости, кондитерские изделия и кружева торгуется с пылом ларёчницы. Похоже, чары Клотильды пагубно отражаются на характере его зайчика. Решив оставить размышления до дома, он смалодушничал и согласился на откуп:
- Всё купим, если сейчас ты пойдешь с доктором.
Из угла, куда уединился доктор, раздался жуткий, типично медицинский и таящий в себе опасность для впечатлительной натуры металлический блямс. Феклуша обхватила предплечье мужчины, как мартышка лиану, и принялась жалобно и отчаянно дрожать, излучая волны вибрации. Пузырьки на стеклянной полке шкафа, позвякивая, ей вторили:
- Пойдемте домой. Ну пожалуйста! Я всегда-всегда буду вас слушаться, и стиральную машину больше не буду просить, и зонтик. Мне ничего-ничего не надо, только уведите меня отсюда.
- Фёкла, перестань нести чушь! В противном случае, можешь навсегда забыть вкус монпансье.
Минхерц не слышал их перешептываний, так как гремел инструментами. Повернулся к ним с гордо устремленным в потолок шприцем и поторопил:
- Ну-с, голубушка, исцеление не терпит промедлений.
Даже за все монпансье мира, новую шляпку и портрет Клотильды Феклуша не готова была остаться за ширмочкой наедине с доктором и шприцем. Она попятилась и нырнула за Порфирия. Он, не сводя глаз с иглы, сглотнул сухой и тревожный ком в горле:
- Юстас Алексович, это необходимо?
- Клостридиум тетани! - возвестил доктор.
- Пожалуйста, обойдемся без магических слов, - взмолился кипенно-белый Штольц.
- Никакой магии, только силой медицины и ловкостью рук мы убьем столбнячную палочку, которая, возможно, уже облюбовала нашу АгатВалерьянну. Вон она у нас какая красавица, - пошутил доктор и сделавшись серьёзным пояснил, - заноза проникла довольно глубоко, поэтому нам лучше перестраховаться.
Минхерц обуздал любимого конька и самозабвенно вещал:
- Есть ли кластрида в АгатВалерьянне, нет ли кластриды в АгатВалерьянне, это медицине пока неизвестно. Медицина ещё не в курсе дела, поэтому только экстренная вакцинация...
Порфирий не дослушал лектора, прикрыл глаза и начал заваливаться назад...
- Очнулись? Ну и славно, - Штольц нехотя взглянул на голос сквозь частокол ресниц. Над ним склонились четыре глаза. Два из-за стекол очков смотрели уверенно, таща за ушко и на солнышко потерянное сознание. Другие - лучезарные, почему-то были вверх ногами, то есть вниз ресницами, и ему пришлось запрокинуть голову, чтобы рассмотреть в них озабоченность
- Сделайте глубокий вдох, - сказали глаза в очках, и доктор поднес ватку к штольцеву носу. Мужчина послушно втянул аромат и задохнулся. Отвратительный запах, как от тысячи немытых кошек, ослепил сыщика и приказал крови застыть в жилах. Он судорожно хватал ртом воздух, стараясь надышаться впрок.
- ПорфирьПлатоныч, голубчик, как же это понимать, увидели иглу и сразу в обморок? Свалили с ног АгатВалерьянну, ударили её затылком, учинили ей гематомку. Ну эта беда и не беда вовсе, всё поправимо, до свадьбы заживет.
Словно в доказательство, девушка пощупала шишку на лбу. Штольц спустил ноги с кушетки и сел, картина мира обрела привычное положение, в зрачках мужчины запрыгали зайчики узнавания: клиника, больной пальчик, операция, шприц, а дальше темнота. Он посмотрела на девушку, её руку с бинтом, наливающийся жизненной силой синяк на лбу и всё вспомнил до конца:
- Феклушенька, радость моя, дай мне минуточку, я окончательно приду в себя, и мы пойдем покупать монпансье.
Девушка и Минхерц обеспокоенно переглянулись. Штольц понял, что сказал что-то неуместное и покопался в памяти. Да, нет, вроде ничего не перепутал: Феклуша, стиральная машина, зонтик, монпансье.
Девушка наклонилась и потрогала его лоб:
- Жара нет. Порфирий Платоныч, как вы меня назвали?
- Феклуша, - сыщик встревожился, неужели опять попал впросак, и его ожидает нескончаемое хныканье, просьбы "взять на ручки" и Клотильда, - а как надо было?
Видимо, головой он приложился изрядно, раз она не ответила, а округлила рот и с немым вопросиком (тьфу ты, вопросом, конечно) повернулась к доктору:
- Юстас Алексович, что делать?
Сурово сдвинутые брови доктора не предвещали приятностей. Штольц замер, ожидая водопадика слёз, но вид девушки был собранным, разумным, что ли, осмысленным. Непривычным, одним словом. Вернее - отвычным.
"Неужели это она, настоящая?" - робко подумалось Порфирию. Смело думать эту мысль было очень страшно: вдруг опять попал пальцем в небо. Она склонилась над сыщиком:
- Порфирий Платоныч, вы узнаете меня?
- А вы меня? - мужчина не побоялся прослыть невоспитанным и ответил подозрительным вопросом на провокационный вопрос.
- Я вас? Ну конечно. Вы - судебный следователь, Штольц Порфирий Платоныч.
- Этого мало! Что ещё вам обо мне известно?
Девушка напряглась, бросила мимолетный взгляд в сторону доктора.
- Вы уверены, что я могу... что я должна?
Штольц приободрился, встал и огорошил её:
- А что вам известно о Прекрасной Клотильде?
Девушка задумалась:
- Пожалуй ничего. А кто это?
- Неважно!
Штольц схватил Агату за руку и потащил к выходу, но остановился около недоумевающего Минхерца:
- Спасибо вам, доктор. За всё!

Отредактировано Lada Buskie (21.02.2023 18:41)