Предполагалось, что этот рассказ будет частью одной из заключительных глав повести "Аки пламя". Но по совету друзей и соавторов я решила выложить его отдельным драбблом - в качестве новогоднего подарка всем нам, любителям РЗВ в целом и Чертозная и Чертознаевичей - в особенности 

Гавр, ноябрь 1918 года
…Солнце клонилось к закату, когда их корабль вышел из Гавра. Вода была спокойной, небо – синим, солнечные блики прыгали по воде, точно на побережье Нормандии внезапно вернулось лето. Хотя утром, когда они сошли с парижского поезда, здесь стоял стылый облачный ноябрь. Ветер с Ла-Манша задувал под пальто, норовя украсть остатки тепла, и бабушка без конца поправляла на Николеньке шарф, стараясь укутать плотнее.  А дедушка взглянул на волны, которые с грохотом обрушивались на плотину, отделяющую гавань от залива, и тихо пробормотал: «О Боже мой!»
Дедушка никогда не любил моря. И, точно повинуясь недовольству старого колдуна, к полудню ветер принялся стремительно стихать, небо посветлело, и теперь ласковое солнце грело Николеньке нос и щеки, пытаясь уверить, что всё будет хорошо, и не нужно, совсем не нужно плакать…
Они стояли на корме все вместе – он, мама, и дедушка с бабушкой. Смотрели на далёкий берег. В синей дымке исчезала Франция, где они прожили почти полгода. Там остался Париж и дом на набережной Сены – дом Леди Солнца и Рыцаря Огня. Яков Платонович и Анна Викторовна давно покинули его, но на Гранд Огюстен по-прежнему жил их дух, и старый дом гостеприимно распахнул двери перед маленькой семьёй беглецов, дав им тепло и кров, и отдых перед новой дорогой. А где-то далеко-далеко на востоке, куда невозможно уже было дотянуться взглядом, осталась Россия. Остались Петроград и Москва. И бабушкин дом с кустом белой сирени в палисаднике.
Однажды, в апреле, он увидел, как Наталья Дмитриевна стоит подле этого куста, осторожно гладя тоненькую ветку с набухшими, уже зелеными почками. Встретившись взглядом с Николенькой, она горько улыбнулась.
«Когда мы купили этот домик, тут был всё голое. Мусор и бурьян по колено. Потом рабочие расчистили место под сад, и твой дедушка посадил эту сирень. В этом году я уже не увижу, как она зацветет…»
«Ты не хочешь уезжать, бабушка?» - спросил он. Наталья Дмитриевна помолчала, а потом ответила неожиданно:
«Ты знаешь, Коля, на самом деле – хочу. Я вот родилась в Казани, почти половину жизни там прожила. И я любила город, любила те края, любила свой дом – у нас был большой красивый дом, и сад, и сирень во дворе… Но потом в мой дом пришла беда»
«Дедушка мне рассказывал, - Николенька подвинулся чуть ближе, заглядывая бабушке в глаза. – Но ведь всё кончилось хорошо?»
«Разумеется, всё кончилось хорошо, - бабушка грустно улыбнулась. - Разве могло кончиться иначе, если на моей стороне оказались твой дедушка, и Анна Викторовна с Яковом Платоновичем? Но те годы, что я прожила вместе с бедой, не прошли даром. И когда Миша спросил, где бы я хотела жить, я выбрала Москву. И не только потому, что жене полагает следовать за мужем. Я решила, что после всего мне самой будет проще жить в городе, где я не знаю ни единого кирпича!»
«А кирпичи не знают тебя. И твою беду» - вырвалось у Николеньки.
«Именно так. Но теперь беда пришла снова. Совсем другая беда, и пришла она не только ко мне – ко многим. И я понимаю, что снова хочу от неё убежать. К другим кирпичам. Твоя бабушка не боец, Николенька. И совсем не похожа на Анну Викторовну. Я зайчишка-трусишка…»
«Я тоже зайчишка-трусишка, - Николенька вздохнул. – Я никому из ребят не сказал, что мы уезжаем. А то мальчишки начнут меня убеждать, что уезжают одни буржуи и эти… классовые враги. И зачем вообще куда-то ехать, если там тоже будет мировая революция!»
«А её точно не будет?» - бабушка посмотрела на него лукаво, но в то же время чуточку тревожно. Николенька твёрдо помотал головой.
«Нет. А если будет, то какая-то совсем не такая, как её Петька представляет. Но я не хочу ни с кем ссориться – не из-за революции, не из-за буржуев.  Так я Анну Викторовну попросил. А я просто однажды не приду в школу – и всё…»
Теперь все они были далеко, в тёмной полоске, стремительно растворяющейся в блеске моря и неба - его товарищи по учёбе, школа в старом купеческом особняке, и колченогий стол, за которым он просидел два месяца. И Анна Викторовна с Яковом Платоновичем тоже остались там. Им будет трудно. Но они проживут еще долго и счастливо, потому что сыновья непременно успеют.
Анна Викторовна показывала им с бабушкой фотографии двоих молодых людей – родного сына и его молочного брата. Бабушка растроганно восхищалась сходством Штольманов, старшего и младшего, а Николенька молчал озадаченно, потому что в очередной его сказке, явившейся из будущего, что-то не складывалось. Сказка была не про Дмитрия и Максима… Как же так? Но подумав, он успокоился. Так ли важно, откуда они возьмутся в нужный момент – сыновья, которых не было в бумагах и на фотографиях. Главное, что они придут. И успеют.
У его Леди Солнца и Рыцаря Огня всё будет хорошо. А у него самого? Тоже. Непременно будет. Тогда отчего в горле стоит комок и предательски щекочет в носу?
Наверное оттого, что слишком много людей собралось на корме парохода, глядя на ставший почти невидимым берег. До Николеньки доносились обрывки речи на разных языках. По всей Европе прокатилась война; России, как грустно сказал дедушка, снова выпали самые черные карты, но и другим пришлось несладко. И сейчас маленький чертознай чувствовал их боль – тех, кто подобно их семье вынужден искать приюта на иной земле.
Стоило подумать об этом, как тоска сделалась почти невыносимой. Не выдержав, Николенька попросил взглядом разрешения у мамы, проскользнул сквозь молчаливую толпу и двинулся вдоль борта, крепко держась за леер.
И леер, и палуба с этой стороны была мокрыми. Как ни слаб был ветер, его доставало для того, чтобы холодные брызги то и дело перелетали через низкий борт. Зато тут почти никого не было - только какой-то мужчина в выцветшей военной форме дремал, сидя на канатном ящике. Серое облако, витавшее над собравшейся на корме толпой, сюда не дотягивалось, дышать сразу сделалось легче, и Николенька остановился, вцепившись в поручень и глядя на воду.
Море он видел много раз. Финский залив в Стрельне и в Петергофе, а еще они с мамой не раз плавали на пароходике в Кронштадт, встречать или провожать отца. Даже в центре Петрограда море не раз напоминало о себе: когда осенью приходил яростный ветер с запада, и неторопливая Нева сначала замирала, а потом начинала подниматься, угрожающе разбухая и ворочаясь. И сонная вода в каналах вдруг вскипала, плюясь пеной и мусором, точно варево в котле злого волшебника. «Балтика пожаловала в гости» - говорил тогда папа, и шестилетний Николенька кивал согласно, но в глубине души не считал то море – настоящим. В кабинете отца висела большая карта мира и половины его ладошки хватало, чтобы закрыть Финский залив целиком. Но когда он сказал об этом отцу, Сергей Константинович посмотрел на него очень серьёзно.
«Не бывает ненастоящих морей, дружок. Море можно покорить, но нужно уважать. Самое мелкое, самое спокойное море всё равно сильнее тебя. И почти каждое море – часть чего-то большего. Вот как кисточка на хвосте у льва тоже маленькая и безобидная, но ведь на другом конце хвоста – лев. Не заяц!»
Тогда они с папой долго смеялись, а потом искали на карте всевозможных зверей, их уши, крылья и лапы… И никто из них не думал, что три года спустя Николенька Лович встретится с тем самим львом, кисточкой на хвосте которого было широкое устье Невы. Львом, которого звали Атлантический Океан.
Сегодня лев был в хорошем настроении, пологие волны неспешно вздымались и опускались, словно бы сытый зверь мягко подрагивал серебристой шкурой. Может, он уже кого-то съел? Николенька поскорее прогнал эту мысль, потом приподнялся на цыпочках и тихо-тихо, одними губами прошептал:
«Здравствуй, океан!»
«Здравствуй, маленький волшебник!»
Конечно, это было не всерьёз. Просто корабль слегка качнуло и солнечные отблески вспыхнули на волнах точно тысяча лукавых глаз. А потом очередная шаловливая волна, круче и сильнее, чем её товарки, подкралась к черному борту и ударила в него, обдав Николеньку солёными брызгами – так, что он тихо ойкнул и отступил на шаг.
Яркие блики на воде сощурились насмешливо:
«Ты боишься меня?»
«Я не боюсь волн, - мальчик снова подступил к борту. – Но так я промокну. А у меня только одно пальто»
«Разве это волны?»
Очередной пенный гребешок взлетел и разбился совсем рядом с Николенькой, но на этот раз он не отодвинулся – только мотнул головой, смахивая с лица холодные капли.
«Всё еще впереди, впереди! Ветер и волны, и шторм! Хочешь увидеть шторм?»
Если в стеклах каюты зеленая тьма,
И встают поминутно то нос, то корма,
И брызги взлетают до труб…
Округлые покатые волны вдруг вздыбились все разом, стремительно меняя цвет, вспухли горбами, и вот уже серое горбатое стадо мчалось к борту, на бегу обрастая крутыми завитками пенных рогов… Николенька почувствовал, как сердце на миг замерло от ужаса и восторга.
«Хочешь посмотреть в глаз бури, маленький волшебник?»
«Хочу! - вырвалось у него. Но тут же он опомнился и поспешно поправился. – Нет, не хочу. Не сейчас»
«Ага, боишься!»
Видение исчезло, рассыпавшись лёгкой серебряной пылью. Ленивые волны вновь медленно плыли вдоль борта, мелкая рябь изгибалась, точно множество насмешливых ртов.
«Боишься за своё пальто?»
«Я боюсь за дедушку. Он не переносит качку. Ему уже очень много лет. И… этой весной он едва не умер…»
Николенька оглянулся в сторону кормы.
«Тут… много таких, кто как мой дедушка. Давай в этот раз мы доплывём без штормов? Ты ведь это можешь?»
«Могу?» - голос моря сделался задумчив.
«Я всё могу. Могу сломать ваш кораблик, точно спичку. А могу донести, точно сухой лист по луже, ни разу не качнув. Но что я получу взамен?
«А что ты хочешь?»
«Тебя!»
«Меня?»
Николенька отшатнулся. Новая волна ударила в борт, брызги взлетели веером. Море смеялось.
«Не трусь, маленький волшебник. Я не возьму твою жизнь»
«А чего ты тогда хочешь?» - беззвучно спросил мальчик, на всякий случай не приближаясь больше к поручням.
«Кусочек твоей души. Твоего сердца. Согласен?»
«Ну…»
Николенька на миг замялся, но потом решил, что со львом-океаном плутовать не стоит.
«Это будет нечестно, - он осторожно подвинулся обратно к борту. - Эти кусочки – они и так твои. Уже»
«Я возьму еще немножко, - вкрадчиво прошептал океан.  – А еще – твоё время. Много времени. Дни, недели и годы. Твою силу. Твои глаза. Твою умную головку. А взамен дам дни без солнца, ночи без сна, блеск льда и огни Святого Эльма…»
Юный Лович почувствовал, как невпопад стукнуло сердце. Огни Святого Эльма, про которые рассказывал папа! А еще больше он рассказывал про...
«А северное сияние?» - вырвалось у Николеньки. Океан согласно качнул искрящейся гривой волн:
«Ты увидишь его непременно. А еще я дам много разной боли. Дам знания и верных друзей. Раскалённое железо и замерзшие руки. И кровь на снегу. Это много, маленький волшебник. Потому может быть… Может быть, твою жизнь я возьму тоже. Когда-нибудь…»
Призрачное северное сияние в воображении Николеньки сразу потускнело. Не то, чтобы он по настоящему боялся, но... Нельзя же вот так!..
«Ты же пообещал!» - молча упрекнул он.
«Я – коварное море. Мне нельзя верить. Можно только стать сильнее меня. Ты сказал, что вернёшься, чтобы увидеть шторм. Вернёшься? Или просто сошьёшь себе новое пальто и останешься там, где нет моей власти?»
«Вернусь!» - твёрдо ответил мальчик.
Серебряный гребешок волны скользнул вверх по неровному черному борту. Николенька протянул ладонь ему навстречу, и холодная вода обвила пальцы, рукопожатием скрепляя их неслышный договор. Море радостно светилось и переливалось под солнцем, в пене и брызгах вспыхивали яркие маленькие радуги.
   
Кто-то, подойдя сзади, взял его за плечо и тряхнул – сначала легонько, потом чуть настойчивее. Не мама. И не дедушка. Мальчик вздохнул и оглянулся, без большой охоты возвращаясь из сказки в жизнь.
Рядом с ним стоял мужчина, тот самый, что дремал, сидя на канатном ящике. Встретившись глазами с Николенькой, он что-то озабоченно спросил по-английски. Тот покачал головой:
- Я не понимаю… - тут же сообразил, что незнакомец вряд ли знает русский, и повторил уже по-французски: - Я не понимаю, месье.
- Я спрашиваю – всё ли с тобой в порядке? – мужчина без труда перешел на тот же язык.
Он улыбнулся, и складки, проступившие на худых щеках, неожиданно напомнили младшему Ловичу его Рыцаря Огня из московской милиции. Почему-то это сравнение было неприятным. Словно бы никто в мире не мог быть похожим на Штольмана. И Николенька ответил, ни на секунду не задумываясь и глядя незнакомцу прямо в глаза.
- Я разговаривал с океаном.
Он ждал, что мужчина выпустит его плечо, нахмурится, потом что-нибудь скажет о глупых детских выдумках и уйдёт. Тот и впрямь выпустил его плечо, но вместо того, чтобы уйти, улыбнулся еще шире. Был он средних лет, высокий и худощавый, из-под старого военного кепи выглядывали веселые рыжие вихры. Родинка возле левого глаза придавала его длинной физиономии лукавый вид, а глаза были точно морская вода. То ли серые, то ли голубые, то ли зелёные.
– Вот, я и побоялся, что тебя сейчас утащит мерроу. Ты стоял, словно зачарованный. С тобой точно всё хорошо?
- Всё в порядке, месье, - вежливо ответил Николенька и не удержавшись, спросил: - А что такое мерроу?
- Мерроу, морские девы. Когда они танцуют, то музыка и песни поднимаются из самых дальних глубин и летят над водой. Так они заманивают к себе в море красивых парней, чтобы сделать их своими мужьями, - рыжий месье весело подмигнул ему. –  Но тебе, пожалуй, лучше еще немного подрасти. Как тебя зовут, мальчик, говорящий с морем?
Он явно подсмеивался, но Николеньке вовсе не было обидно.
- Николай. Николай Лович.
Новый знакомый, не чинясь, протянул ему руку, как взрослому, и мальчик охотно её пожал.
- А я – Рональд О’Ши. Так, что сказал тебе старик Ла Манш? – спросил он с живым интересом.
Николенька на миг замешкался. Всё-таки большая часть договора между ним и океаном была не для чужих ушей. Даже если она была игрой и выдумкой от начала и до конца – а в этом он не вовсе был уверен.
- Сказал, что мы поплывём спокойно. И что штормов не будет, - ответил он кратко. Месье Рональд скептически хмыкнул, присаживаясь обратно на канатный ящик.
- Не будет штормить? В ноябре? Мне жаль, Ник, но думаю, тебя надули. Такие деньки как сегодняшний – редкость.
Ник? Так его называли впервые, и младший Лович мысленно повертел на языке новый вариант своего имени. Во Франции он был Николя. Так и будет терять по одной букве…
- Да, он предупредил, что он коварный, - вздохнул он. – И что верить ему нельзя.
- Вот-вот, - с самым серьёзным видом кивнул новый знакомый. – Тем более, что Английский Канал – это еще не океан. Скоро мы выйдем в настоящую Атлантику, так она и не вспомнит, о чём ты договаривался с каким-то жалким проливом. И будет швырять нас, точно пук соломы.
- А вы уже плавали через океан, месье О’Ши? – спросил Николенька, отходя от борта. Его многострадальное пальто уже достаточно промокло. Мужчина протянул ему руку, помогая вскарабкаться на канатный ящик рядом с собой. – Вы плывёте домой?
- Как ты догадался? – прищурился тот.
- Вы не совсем такой, как… - мальчик не смог подобрать нужных слов, потому просто кивнул в сторону кормы, где по-прежнему стояли люди. – Над вами нет… тени.
Рональд О’Ши посмотрел на него озадаченно, но потом снова широко улыбнулся.
- Да, я возвращаюсь домой. Я всегда туда возвращаюсь, где бы меня ни носило. Я и в этот раз не собирался задерживаться надолго, но… судьба решила за меня. Я не был дома почти пять лет. А куда плывёшь ты, Ник?
- Тоже домой. Только этого дома еще нет. И мы даже не знаем, где он будет.
- Как и девять из десяти на этом пароходе, - понимающе кивнул месье Рональд. – Твоя семья – они тоже здесь?
- Да. Мама, дедушка и бабушка.
- И откуда же ты везёшь свою тень, малыш? Ты поляк?
- Я из России, - не слишком охотно ответил Николенька.
Слишком часто после подобного признания следовали расспросы про революцию, большевиков, голод и расстрелы. Или что-то подобное. Причём чаще спрашивали не ровесники даже, а люди взрослые, и недоброе любопытство в глазах делало их похожими на каких-то жутких вурдалаков. Мальчишкам, тем еще можно было объяснить, что всё не так просто, но таким вот людям – нет.
«Им не нужна правда, - говорил дед. - Им нужно нервишки пощекотать»
Дедушка Миша, тот мог одним взглядом отбить желание спрашивать у кого угодно. Однажды он шутливо сказал Николеньке, что и он со временем научится; младший Лович тогда кивнул молча, но на душе отчего-то стало скверно.
Внук привык считать Михаила Модестовича добрым волшебником, но страшный этот год и деда показал с новой стороны. С той, где в рукаве его пальто таился старый кистень, в кармане лежал револьвер, а в тёмных глазах порою вспыхивало мрачное багровое пламя. И старое дедово прозвище Николеньку больше не удивляло.
Нет, он не стал любить дедушку меньше, когда тот из мудрого старого чародея превратился в грозного Чертозная. Но всё чаще мелькала мысль – неужели и ему суждено стать таким же? Дар еще не пришёл, но Николенька уже чувствовал его близкое дыхание. Его сказки становились всё более страшными. Вот и море сегодня говорило с ним не о китах и дельфинах, даже не о пиратских сокровищах. Хотя огни Святого Эльма оно ему всё-таки пообещало.
А еще ночи без сна и замерзшие руки. И кровь на снегу. Наяву он тоже видел кровь на снегу, и не один раз. Говорить об этом совсем не хотелось.
Но Рональд О’Ши, услышав про Россию, не стал его ни о чём больше спрашивать, только кивнул молча. Потом вытащил из кармана шинели пачку папирос и защёлкал зажигалкой. Сделав пару коротких затяжек, он внезапно произнёс:
- Когда мы выйдем из Английского Канала, то поплывём прямо на запад. К Канаде. И долго-долго мы не увидим ничего, кроме волн… ну, может быть еще плавучий лёд, но лучше бы нам его не встретить. А если бы мы взяли круче к северу, то очень скоро увидели бы остров. Большой и зелёный остров Эрин.
- Ирландию?
- Да, Ник Лович, Ирландию. Так вот, много лет тому назад на западе Ирландии жила одна семья. Мужа звали Питер, а жену звали Агнес. У них был крепкий дом и лодка, чтобы ловить рыбу, и клочок земли, а еще три сына и две дочери. Это была простая, но хорошая семья, и жили они так же: хорошо и просто, но однажды в их края пришёл голод.
- Картофельный голод? – понизив голос, спросил Николенька.
Мужчина взглянул на него с уважением:
- О, так ты даже слышал про an Gorta Mór?
Мальчик неуверенно пожал плечами. Ну, не то, чтобы слышал... Пришло вот откуда-то. Может, из прочитанных книг и разговоров старших, а может - оттуда, откуда приходили все его... сказки.
- Нет, это было гораздо позже, - покачал головой месье Рональд. - И если о Великом Голоде знали многие, то о том, про который говорю я – только те, кому не повезло. Среди них были и Питер с Агнес. Земля в тот год не дала урожай, море не дало рыбы… Питер был хороший хозяин и сумел скопить немного денег на такой вот черный день, но доверил их ненадёжному человеку. И вот, следом за голодом пришёл холод, потому что не на что было купить уголь и торф, а потом пришли болезни. Они всегда приходят, когда нечего есть и нечем согреться. Питер и Агнес схоронили сначала одну из дочерей, потом – младшего сына… Потом пришло дождливое лето, и стало понятно, что хорошего урожая они снова не дождутся.
Месье О’Ши глубоко затянулся, глядя на море.
- В середине лета умерла и младшая дочь. Питер похоронил её. Потом вернулся домой, посмотрел на своё пустое поле, на тощих, голодных сыновей и сказал жене: «Собирайся!» Агнес сначала хотела его отговорить – зачем куда-то идти, пока у них есть крыша над головой? Может, Дева Мария всё же смилуется, и им удастся вырастить хоть какой-то урожай, а к осени вернётся рыба? Но Питер ответил: «Если мы будем ждать милости от Святой Девы, то к следующей весне останемся среди одних могил. Зачем нам тогда рыба и картошка?» И вот они за сущие гроши продали свой дом, свою землю, свою лодку и сели на корабль – Питер, Агнес и два их оставшихся сына.
Он повернулся к Николеньке.
- Моему брату Дональду было одиннадцать, а я был младше, чем ты. Сейчас мы плывём на доброй посудине, - он похлопал рукой по крышке канатного ящика. – Не трансатлантический лайнер, но крепкая рабочая лошадка. Прочные борта и чистые каюты. А то был плавучий гроб, такой старый, что он помнил еще торговлю черными рабами. А может, и самого Колумба. Там было тесно и грязно, бегали крысы с меня ростом, и в трюмах плескалась вода, которую не успевали откачивать. Дважды мы попадали в страшный шторм. Но Святая Дева всё же услышала молитвы матери, и мы доплыли до Новой Шотландии. А потом перебрались в Монреаль, потому что в большом городе было проще выжить. У нас больше не было земли и лодки, и отец в те годы работал, как проклятый, чтобы нас прокормить. Ему говорили: «Твои мальчишки совсем большие, отправь и их работать на фабрику или в порт!» - но он ответил всем этим доброхотам, что не для того оставил в Ирландии три могилы, чтобы поиметь еще две уже в Канаде. Мой отец всегда поступал мудро…ну может кроме того случая, когда поверил подлецу, который украл наши деньги. Старик отдал нас с братом в школу и не прогадал. Теперь у них с Дональдом хороший дом и своё дело в Монреале – небольшое, но кормит. Мать умерла десять лет назад, зато Дон женился и наплодил кучу здоровых детишек. И когда семья садится за стол, не приходится делить одну картофелину на десять ртов.
Он докурил папиросу, щелчком выбросил окурок в море и хлопнул Николеньку по плечу.
- Так я к чему это рассказываю – у тебя тоже всё будет, Ник! Говоришь, не видишь надо мной тени? Вот и твоя тень развеется и всё будет.
- Значит, у вас тоже всё хорошо, месье? – с любопытством спросил мальчик. Собеседник пожал плечами.
- Ну, может не так, как у моего брата, храни его Дева Мария, но на жизнь я тоже не жалуюсь. Грех жаловаться, пока у меня еще две руки, две ноги и я не ем отцов хлеб. Но, похоже, какая-то шальная крыса меня укусила, когда мы плыли из Ирландии, потому что мне не сидится на месте. Хотя я тоже хорошо учился, и закончил школу, так что меня даже взяли на работу в банк. Я помадил волосы, носил костюм и галстук и зарабатывал неплохие деньги, потому что быстро стал старшим клерком. С головой у меня всегда был порядок, вот только заднице не было покоя. Мог бы сделать карьеру в том банке, но вместо этого отработал два года и уволился. Я пришёл к отцу с матерью и отдал им все деньги, что смог накопить – а это была хорошая сумма, потому как в те годы я не позволял себе даже кружки пива в пятницу вечером. Я отдал деньги, а потом встал на колени, точно блудный сын из Святого Писания, и сказал: «Отпустите меня!»
Месье О’Ши усмехнулся.
- Когда мне было семь, умные люди советовали моему отцу отправить меня на канатную фабрику. Чтобы я там подметал полы за гроши, дышал пылью по шестнадцать часов в день и в конце концов помер от кровавого кашля.  Теперь мне было двадцать, и по мнению тех же умников меня следовало пристрелить, наверное. Потому, что после того, как я бросил хлебное место в банке и собрался неведомо куда, толку от меня точно не будет. Но мой старик всегда норовил пойти против течения. Знаешь, что он сделал?
«Он сказал, что вы дурень. И положил вам деньги обратно в карман пиджака. Вот сюда…»
Он видел их очень ясно – пожилых мужчину и женщину, и рыжего юношу, что стоял перед ними, теребя в руках не слишком толстую пачку купюр. Мужчина был худой и высокий, а у женщины подле левого глаза виднелась такая же родинка, как у самого О’Ши…
Вот что за день сегодня? Николенька неслышно выдохнул. Очередная его сказка снова чуть было не оказалась сильнее него, едва не став словами, которые он не смог бы удержать. Как это потом объяснить почти незнакомому взрослому?
Странно, обычно к нему не приходили видения про незнакомцев. Может, это всё море виновато? К счастью, месье Рональд в этот раз не заметил его отрешённого вида и продолжал:
- … мой старик сказал мне только: «Возвращайся!» И я ушёл с чистым сердцем. С тех пор и шляюсь. Перепробовал, наверное, все занятия на свете, разве что на большой дороге не разбойничал. В кармане у меня то пусто, то густо, но на душе спокойно. У меня всё еще есть дом, куда я могу вернуться. И у тебя тоже будет, Ник. Дом, детишки и красивая жена.
- Может, когда я вырасту, мне тоже понравится странствовать, - неуверенно произнёс Николенька, вспоминая свой давешний разговор с океаном. Тот ведь сулился отобрать у него годы...
-  У каждого человека на Земле должно быть место, куда можно вернуться, - уверенно сказал О’Ши. – Дональд в письмах намекает, что пора бы мне тоже осесть где-нибудь. Или хотя бы скитаться поближе к Монреалю, потому как наш отец не молодеет. Честно говоря, эти пять лет в Европе даже меня порядком измотали - учитывая, что четыре из них я провёл на войне. Может, я и соберусь поставить сапоги на порог. Ничего не имею против детишек. Но вот с женой… тут сложность. Я встречал немало настоящих красавиц, но каждый раз испытывал сомнения – а вдруг в паре кварталов от неё живёт еще более красивая? И ты знаешь, Ник – обычно так и случалось!
Месье О’Ши весело подмигнул ему. Николенька чуть смущённо усмехнулся, но подумал, что новый знакомый нравится ему всё больше. Он был чудак. Разве станет серьёзный мужчина рассказывать девятилетнему мальчику про свои… любовные похождения?
Или у месье Рональда это как раз та часть души, про которую только мальчишке рассказать и можно? То ли шутя, то ли всерьёз…
Здорово, что будет кого расспросить про Канаду. И про Монреаль. Когда дедушка с бабушкой и мамой обсуждали их дальнейший путь, это название звучало чаще всего. Хотя - Николенька особо не вслушивался. Просто радовался тому, что они вместе. И что мама снова была живой. Не той, совсем не той, которой она была до папиной смерти, но живой и настоящей. Где бы ни оказался их новый дом, у них всё будет хорошо.
До тех пор, пока за ним не придет тот корабль, что он однажды нарисовал для Анны Викторовны – узкий и стремительный корабль, ощетинившийся в небо длинными дулами пушек…
«Дни без солнца, раскалённое железо, лёд и огонь…»
- Парень, никак ты снова слушаешь песни мерроу? – месье Рональд потрепал его по руке. – Смотри, похоже, это к тебе!
Мальчик вскинул голову. Вдоль борта быстро шла мама. Остановившись подле них, Анна Михайловна рассеянно кивнула месье Рональду, быстрым взглядом окинула Николенькины рукава, потемневшие от воды, и сокрушенно покачала головой.
- Коля, ты же насквозь промок… Мы хотим спуститься вниз. Папа себя плохо чувствует.
Николенька почувствовал, как сжалось сердце. Так он и знал. А ведь настоящая качка еще даже не начиналась… Он кинул сердитый взгляд на волны.
«Если ты меня обманешь – то… то не получишь ни меня, ни даже пуговицы от моего пальто!» - пообещал он твёрдо.
«Поздно, маленький волшебник! Ты мой!»
«Ничего не поздно. Стану… банковским клерком, вот!»
- Коля, - мамин голос сделался чуть строже. – Пойдём!
- Мадам, пусть ваш сын побудет здесь, - Анна Михайловна говорила по-русски, но месье О’Ши, должно быть, по интонациям понял, о чём идёт речь. – До канадского берега он успеет насидеться в четырёх стенах! А сейчас он еще не наговорился с морем, но я прослежу, чтобы они не болтали до темноты!
Мама повернулась к нему, и новый знакомый Николеньки проворно поднялся с места и козырнул, вытягиваясь по-военному.
- Отставной капрал Рональд О’Ши, к вашим услугам. А вы, должно быть, мадам Лович?
- Анна Лович… - мама разглядывала бравого ирландца чуть настороженно. – Мне бы не хотелось вас затруднять, месье…
- Мадам Лович, меня точно не затруднит. В Монреале у меня шестеро племянников, по которым я скучаю. Так что мы с Ником как-нибудь найдём общий язык.
- Коля… - мама, всё еще колеблясь, перевела взгляд на него. – Твоё пальто…
- Внутри я сухой, - торопливо заверил её мальчик. – Но если я нужен внизу…
- Нет-нет, я просто боюсь, чтобы ты не потерялся. Всё-таки мы только первый день на корабле.
- Мадам, эта посудина не так уж велика. Я прослежу, чтобы Ник не свернул куда-нибудь не туда, не залез в машину и не свалился с лестницы.
- С трапа, - хором поправили его Николенька и Анна Михайловна. Месье Рональд слегка утратил свой бравый вид и смущённо потеребил ухо. Мама улыбнулась.
- Простите, месье… Хорошо, Коля, оставайся.
Мама уже исчезла из виду, смешавшись с толпой на корме, а месье О’Ши всё еще смотрел ей вслед.
Мужчины часто оглядывались на Анну Михайловну, и Николенька уже научился относиться к этому философски. Мама ведь очень красивая. Только сейчас ему вдруг сделалось очень смешно. Так смешно, что он не выдержал:
- Месье Рональд, а что вы говорили насчёт двух кварталов?
О’Ши глубоко вздохнул, точно выныривая из-под воды.
- Ник, у тебя язык, острый не по годам, - проворчал он, садясь обратно на ящик. – И скажи на милость, где я тут, на пароходе, найду два квартала?
Он порылся в кармане, заново выуживая папиросы.
- Кстати, о языке, - заметил он непринуждённо. – Хорошо бы тебе выучить английский. Конечно, в Монреале можно обойтись и французским, но в Канаде куда проще жить, зная оба языка.
- Я выучу, месье О’Ши, - Николенька не выдержал и похвастался: - Полгода назад я почти не знал и французского тоже!
- И уже так бойко болтаешь? – чуть преувеличенно восхитился канадец. – Ну, тогда ты даже язык наших индейцев осилишь без труда. Правда, их сотни три – языков, не индейцев. А кто-нибудь из твоих говорит по-английски?
- Мама. Немного.
- У тебя милая матушка, Ник… - месье О’Ши снова кинул взгляд в сторону кормы. – Ты на неё похож.
- Нет, - мальчик твёрдо мотнул головой. – Я похож на папу.
- На мать тоже, - месье Рональд глубоко затянулся и, повернувшись к Николеньке, спросил осторожно: - Правильно ли я понял, Ник… Твой отец – он умер?
- Да. Он погиб.
Но говорить об этом ему хотелось еще меньше, чем об их бегстве из России. Николенька соскочил с ящика и быстро подошёл обратно к борту.
Странно. Он ведь принял гибель отца – кажется, даже, раньше всех в их маленькой семье. Но в том ледяном марте, в нём словно бы что-то сломалось. Когда Анна Викторовна сказала, что папа пришёл, чтобы спасти дедушку и добавила: «Он у тебя замечательный!» И потом – когда мама, рыдая, рассказывала, как говорила с ним через госпожу Штольман.
После того, как Анна Михайловна съездила в Кронштадт, её словно прорвало. Она плакала, сжимая в ладонях обручальное кольцо, что отдал ей старенький поп из дальней церквушки на западе Котлина, и говорила, говорила, говорила… Про своего Сережу, который явился ей в школьном классе - любимого, единственного…  Про его голос, глаза и руки…
Она рассказывала это бабушке с дедушкой, но Николенька слышал тоже. И тоже плакал - молча, уткнувшись в подушку.
Это было, словно наваждение. Он однажды он не выдержал. После уроков подошёл к Анне Викторовне и, запинаясь, спросил – может ли он поговорить с папой?..
«Зачем это тебе?» - осторожно спросила Анна Викторовна.
«Меня… мучает»
Других слов он подобрать не смог. Учительница долго молчала, а потом тихонько коснулась его плеча.
«Прости меня, Николенька… - голос её дрогнул. – Я… Я не буду этого делать. И думаю… Думаю, что твой папа сам не придёт»
«Почему?!..» - глаза защипало от обиды.
«Потому, что это неправильно, - твёрдо сказала Анна Викторовна. - Тебе не станет легче. Я это знаю. И твой папа это знает»
«Но он же приходил к дедушке! И к маме! Он… Ведь меня он тоже любит!»
Анна Викторовна… Нет, не Анна Викторовна – Леди Солнца смотрела ему в глаза. Добрая, мудрая, всё понимающая волшебница.
«Он приходил, чтобы их спасти. Коля, пойми, он любит тебя. Как и твою маму. Когда… Когда солдатский суд решал его судьбу, то твой папа сказал, что его Родина – это жена и сын. Папина любовь всегда с тобой. Но не тень. Ты уже отпустил её. Не нужно звать…»
Слёзы текли у него по щекам. Анна Викторовна привлекла его к себе, гладя по голове.
«Твой папа был честный и храбрый офицер. Защитник. Конечно, он любит тебя! Когда будет нужно, он обязательно встанет рядом с тобой. Может быть… Может быть это случиться на том самом корабле, что ты для меня нарисовал… Но не нужно звать его тень. Знаешь, ты лучше поговори о нём с мамой! Вам обоим это нужно!»
Анна Викторовна чуть отодвинулась и посмотрела на него тревожно.
«Духи – не люди. Тени тебя сломают. Даже самые любимые и родные…»
Серые тени, которые летят за их пароходом. Тени разбитых судеб, тени погибших людей. А еще – домов и городов. И целых стран, которых больше не было на карте. Непрошенная слеза всё-таки не удержалась в глазу – выскользнула и, повисев мгновение на кончике Николенькиного носа, упала в море. Серебристые волны коротко усмехнулись, принимая странное подношение.
«Твои слёзы – почти как я… Хочешь, я дам тебе этот дар? Просто так, без отдачи»
«Какой дар?» - не понял Николенька.
«Дар говорить с ушедшими. Я ведь погубил многих… очень многих… Знаешь, сколько во мне людских душ?»
«Не хочу!»
«Почему? Вот твоя Леди Солнца – она медиум. Ты тоже смог бы…»
«Не смог бы. Анна Викторовна – она другая. Совсем. А я… Я буду не медиум, а... некромант! Не нужен мне твой дар, засунь его себе… поглубже!»
«Маленький негодник. Смотри, утоплю!»
Серый гребень сердито стукнулся о железо.
«Волны коротки, - мстительно ответил Николенька. – Это хороший корабль, сказал месье О’Ши. А тот, на котором я вернусь, будет еще лучше! И не хвастай. Те, кого ты забрал – они не у тебя. Они у Бога!»
- Ник, я тебя обидел ненароком? – Рональд О’Ши встал рядом с ним.
- Нет, - торопливо сказал Николенька, шмыгнув носом. – Конечно же нет!
- Просто ты теперь стоишь и плачешь. И ругаешься молча. А кроме меня тут вроде больше не на кого ругаться?
- Я папу вспомнил, - буркнул Николенька и мотнул головой в сторону ухмыляющихся волн. – А этот… Сулит тут мне разные пакости.
- Он такой, - с серьёзным видом кивнул месье Рональд. – Может, тебе и впрямь пора уйти с палубы? А то одному морскому дьяволу ведомо, до чего вы тут договоритесь. Как я буду смотреть в глаза твоей матери, если не успею схватить тебя за воротник? Я пять лет не практиковался ловить шустрых мальчишек.
- Нет, со мной всё хорошо. А у вас действительно шестеро племянников, месье Рональд? – спросил Николенька, демонстративно отворачиваясь от моря.
Тот улыбнулся.
- Я же говорил тебе, что мой брат и его жена Глэдис нарожали полную обойму ребят. Шестеро парней. Старшему уже шестнадцать, а младшему… младшему, наверное, семь. И девчушка, которую я еще не видел, потому как она родилась перед самой войной. Но могу голову дать на отсечение, что она тоже рыжая и вихрастая. С веснушками по всей мордашке и рогаткой в кармане штанов… то есть фартучка. Девица, у которой столько старших братьев, вряд ли станет увлекаться вязанием салфеточек. Дон и Глэдис, они много лет мечтали о дочке, а рождались сплошные мальчишки… А ты – ты один у матери, Ник?
- Угу...
Хотя хорошо было бы иметь брата. Или сестру. Может, не шестерых сразу, но одного-двоих… Николенька подумал вдруг, что скучает по своим арбатским друзьям. В Париже как-то не сложилось найти себе такую же дружную компанию. Александр и Андрэ Корбей – замечательные, но оба сильно старше. Мадам Ирэн и мама одно время говорили о школе для него, хотя бы на пару месяцев, но как раз тогда в Париже появилась испанка и школы стали закрывать на карантин.
Вот в Канаде он наверняка пойдёт в школу. Хотя вряд ли она будет похожа на их класс в купеческом доме. Анны Викторовны там точно не будет… Он повернулся к мужчине:
- Месье Рональд, а расскажите мне про Канаду.
- Расскажу, непременно. Нам еще долго плыть… даже если море тебя не обмануло, и мы доплывём без штормов! – в глазах канадца заплясали смешинки. – Знаешь, Ник, если мы не потеряем друг друга в Монреале – думаю, тебе стоит познакомиться с моими племянниками. Друзья - это первое, что стоит приобрести на чужой земле. Друзья и дом. Чтобы было, куда возвращаться и к кому возвращаться…