Анна проснулась резко, как от толчка. Штольман лежал рядом, крепко держа её в своих объятиях, словно и во сне боялся упустить её, потерять, оставить без защиты и охраны. Лицо его даже сейчас было сосредоточено, словно он уже вёл ту свою шахматную партию, о которой проговорился нечаянно, а потом попытался сделать вид, что вспомнил роман графа Толстого.

Эх, Яков Платонович, как много еще нужно нам с вами пройти, чтобы вы всё же стали мне доверяться. Она легко улыбнулась: ничего. Уж если вы сумели поверить в мои способности медиума, в обычных жизненных обстоятельствах я уж смогу вам доказать, что я - ваш самый преданный сторонник, друг и …и ангел-хранитель, чего уж там. Сами ведь когда-то так меня назвали после чудесного спасения от пули злодея Изварина. А еще сказали тогда, что я всегда рядом. Кто, в таком случае, кроме меня, сможет устроить всё для вас лучшим образом, когда мы…

Она вдруг почувствовала удушье, как в тот день, когда так несчастливо оборвалось их сватовство несостоявшееся, и отвела руку Якова, чтобы выскочить из постели. Тот поворочался, но не проснулся. В спальне было прохладно, и она потянула к себе плед с кресла и трясущимися руками закуталась в пушистое тепло, переступила босыми ногами. Холода она почти не чувствовала, а тряслась скорее от нервного озноба. Голова постепенно прояснилась, а горло отпустило, и можно было дышать полной грудью. И она без сил опустилась на край постели.

Когда же это кончится… Этот бред, что она не может быть настоящей венчаной женой того, кто сейчас тихо дышит за её спиной, утомившись от бурных ласк. Она обернулась и посмотрела на его лицо, белевшее в темноте спальни. Самый родной, самый замечательный. Сложный. Неуступчивый. Но такой любимый. Единственный, на всем белом свете. Горло вновь сжалось, и она сердито тряхнула головой.

Малыш, вдруг вспомнила она свой сон. Темный и зловещий лес. И тропинка, ведущая к ребёнку, такому чужеродному в этих тёмных кущах деревьев. Что-то было до боли знакомое в чертах этого крошки с пушистым хохолком на макушке, в его светлых глазах, что-то такое, что она уже видела…

Она не успела додумать до конца свою мысль. Яков, видимо, почувствовал, что её нет рядом, поморщился, заелозил ладонью по пустому месту подле себя и резко пробудился:
- Аня, что-то случилось?
Голос спросонья хриплый, волосы так очаровательно взъерошены. Она не выдержала и, отбросив плед, вновь нырнула к нему в объятия. А он натягивал одеяло на её плечи, ворча:
- Ну, что ты делаешь, замерзла ведь совсем. Простудишься.

Она прильнула к нему всем телом, дрожа не столько от холода, сколько от нетерпения. И он, окончательно просыпаясь, властно притянул её к себе и прижался с поцелуем к её губам. Как же страстен, как неудержим он был нынешней ночью, словно торопился успеть, спешил выказать ей все свои чувства.

И она вновь перенеслась мыслями в ту их самую первую ночь в гостинице, когда за дверью притаились все беды и несчастья мира, а они тогда укрылись в гостиничном номере - этом крошечном островке мнимой безопасности, так спешили, совершенно утратив благоразумие и осторожность. Она вдруг ощутила эту тревожность в Якове, очень схожую с теми давними ощущениями, и преисполнилась решимости выведать у него, что его так беспокоит.

А он был с ней нетерпелив и одновременно невероятно нежен, не давая ей передышки, любил, как… как в последний раз. И, наконец, когда они насытились друг другом, сердца их замедлили свой бешеный бег, она, подперев голову ладошкой и водя пальчиком по его груди, тихонько протянула:
- Как хорошо…

Он улыбался ей своей такой знакомой кривоватой улыбкой, и она, осмелившись, продолжила:
- Только меня не оставляет ощущение… дежа вю.
Он в ответ, иронично изогнув бровь, кивнул:
- Я тоже постоянно вспоминаю о наших свиданиях в доме Филимоновых.

Она качнула головой:
- Нет, это не то…
Он непонимающе сощурился, и она пояснила.
- Я говорю о нашем самом первом …свидании. Тогда, в гостинице.
- И это свидание постоянно со мной, все эти годы, - с нежностью протянул он, поправляя локон на её виске.
- Только меня не оставляет ощущение, что с нами может случиться после…
- Что же?
- Разлука, - выдохнула она помедлив. – Я так этого боюсь, что…

- Напрасно, - прервал он её. – Не стоит думать об этом. Теперь всё иначе. И под дверью не караулит француз…, - Яков вдруг осекся и тут же притянул её к себе, крепко поцеловав.
Она же, ответив на поцелуй, упрямо отодвинулась, пристально глядя ему в глаза:
- Ты что-то от меня скрываешь. И напрасно. Я ведь могу помочь. И я должна знать, если тебе угрожает опасность…

- Чтобы что? – резко ответил он. – Чтобы бежать куда-то, угодить в очередную передрягу, подвергнуть себя смертельной опасности? И чтобы я тебя искал по кладбищам и заброшенным домам?
Он помолчал, потом совсем другим тоном, мягко, но настойчиво продолжил:
- Анечка, нужды влезать тебе в это дело никакой нет. Я и Коробейников, и ещё  Ульяшин, мы все занимаемся этим делом. А ты должна просто быть осторожной и осмотрительной, и ничего более. И вообще, - он, преодолевая её слабое сопротивление, притянул её к себе и выдохнул возле её ушка. – Последнее, чего бы мне хотелось теперь – это говорить с тобой о работе. Иди ко мне…

А потом неизбежно пришло утро. Утро очередной их разлуки. Анна пробудилась по привычке очень рано, даже раньше, чем обычно. Прямоугольник окна меж незадёрнутых портьер уже посерел. Яков спал, отвернув от неё лицо, но цепко держа её за руку. Она не стала его будить. Аккуратно выудила пальцы из его крепкой ладони, тихонько поднялась, нашла одежду, сложенную на кресле. Принялась одеваться, в который раз похвалив себя, что не надела корсет. Без помощи горничной справиться было бы сложнее. Она уже застёгивала на груди многочисленные пуговички, когда сзади послышался вздох, шуршание.

Обернулась: Яков смотрел на неё, полусонно моргая. Окончательно просыпаясь, живо приподнялся на локте:
- Анна Викторовна, ранняя вы пташка, - и протянул к ней руку. Она оставила свои пуговички и устремилась к нему.
- Что же вам не спится? – хрипло спросил, оторвавшись от её губ.
- Пора, - чуть улыбнулась она.

Яков, чуть хмурясь, заметил:
- Вы совсем не выспались. И ведь непременно на службу отправитесь.
Она провела ладошкой по его кудрявой взъерошенной голове:
- Вы тоже не очень-то спали сегодня. И служба вас тоже ждёт. Так что, - иронично заключила она, - мы с вами в равном положении. А теперь…, - она вздохнула, собравшись подняться, но он удержал её:
- С чего это вы решили, что так просто вырветесь от меня? – Бровь вновь иронично изогнулась. – Пока я вас не накормлю завтраком, даже не думайте сбежать.
- Экий вы тиран, - притворно ужаснулась она. – Ну, что же. Придётся подчиниться, никуда не денешься.

Вместо ответа он вновь одной рукой за затылок притянул её к себе и легко поцеловал. После откинул одеяло и, поднявшись, потянул к себе халат с кресла. Анна во все глаза наблюдала за ним. И от этой такой домашней сцены в горле теснилась обволакивающая нежность.

Он же пригладил пальцами волосы и, развернувшись к ней, спросил:
- Итак, что вы обычно едите на завтрак?
- Боюсь, что вам не составить конкуренцию нашей кухарке, - улыбаясь, отвечала она.
- Вы правы, но я всё же попытаюсь.

- Надеюсь, вы позволите помочь вам? Мне это будет очень приятно.
- Ни в коем случае! Мне и так с трудом удалось заманить вас в мою холостяцкую обитель!
- Вот как? Это, значит, ваша заслуга, что я сегодня здесь? Однако, Яков Платонович!

Ей всё время хотелось улыбаться и шутить. И целовать его, так он ей нравился. И их милая утренняя болтовня ни о чем нравилась. И чай с какими-то ванильными сухариками в плетеной корзинке, что он, чуть смущаясь, водрузил перед ней на стол, очень нравился. Господи, да она сто раз променяет все оладьи и блины, которыми её потчует по утрам Домна, на вот эти сухарики. Лишь бы сидеть напротив него и прихлебывать обжигающий душистый чай с кружочком лимона и куском рафинада.

А мысли о том, что он столько всего скрывает от неё, она задвинула поглубже, назначив себе подумать обо всем в другой раз.

*************

- Анна Викторовна! - сунулась в дверь Лукерья, и Анна, вздрогнув от неожиданности, отвлеклась от воспоминаний и повернулась к ней. - Всё у вас хорошо? Может помочь чем-то?
- Нет, Луша, ступай. Я уже иду, - со вздохом отозвалась Анна. Бросила последний взгляд на мертвую женщину, укрытую простынёй, и пошла к выходу.

Потом она сидела на кушетке в своём кабинетике и пила горячий крепкий чай, который собственноручно заварила Лукерья, потому что у неё сил совсем не было. Истерика Ивана Евгеньевича, а потом его язвительные реплики словно добавили яду в кровь, и он там медленно действовал. Если бы не воспоминания о прошлой ночи, было бы труднее справиться со всем этим.

Она поднялась с кушетки, поставила кружку на стол, и тут в двери заглянул Скрябин. Он небрежно поставил перед ней бутылочку с притертой крышкой и посоветовал принимать это снадобье на ночь. Сказал - от нервов. Потом добавил, сложив губы в скептическую ухмылку - и от безудержных фантазий. И велел отправляться домой, а завтра не появляться, постараться отдохнуть. Медицина – не женское дело, он всегда был сторонником такой точки зрения, а теперь постоянно убеждается в своей правоте. Спорить с ним не хотелось, и она кивнула. Ей и вправду надо было прийти в себя.

Горячий чай сделал своё благое дело, и она стала собираться домой. У выхода топтался её провожатый, невесть как оказавшийся здесь. Хотя почему же невесть как? Яков Платонович ясно заявил: она должна быть осторожна и осмотрительна, ему не хочется разыскивать её по кладбищам и брошенным развалинам. Вот и прислал. Утром раздобыл пролётку и сам довёз её до ворот особняка. И строго наказал одной не ходить нигде.

Вот она и не будет ходить. Кивнула городовому и молча взобралась в коляску, что он остановил у ворот больницы. Говорить ни с кем не хотелось. То, что произошло сегодня с этой несчастной женщиной, а потом ещё и разговор со Скрябиным, всё это скребло внутри, хотелось укрыться с головой и лежать, бесконечно долго, никого не видя и не слыша.

*****************

Дома в передней её встретила Домна. Была она несколько рассеяна, шляпку с накидкой забрала и почему-то понесла в столовую. Когда Анна её окликнула, переполошилась и, ворча под нос, ушла в гардеробную. Анна только с недоумением посмотрела ей вслед. Тут, стуча каблучками, вниз сбежала Таня. Когда утром Анна зашла в дом, то быстро переменила платье и сразу же отправилась в больницу, никого не потревожив. Только дворник, возившийся на подъездной дорожке, поклонился ей.

Сёстры обнялись, Таня окинула Анну внимательным взглядом и покачала головой: бледна что-то. Та отмахнулась: дескать, всё хорошо и сразу подступила с расспросами о тетушке, направляясь в её комнату. Таня по пути обстоятельно рассказала, что заботилась о тёте Липе не хуже самой Анны, но та, кажется, не слишком довольна своим положением.

Тётка и вправду была не в духе. При виде вошедшей Анны сразу заявила, что лежать ей в одиночестве надоело. А вот Таня, бросила она сердитый взгляд на стоявшую у дверей племянницу, запрещает ей подниматься из постели. Говорит, мол, Анна распорядилась. Так вот пусть теперь Анна и освободит её из этого плена. Потом сделала выговор ей, что она со своей больницей и ночными дежурствами бросила тут тётку, будто она, Олимпиада, не такая же больная, и ей не нужен врачебный уход. Выдав все свои жалобы, тётя выдохлась.

И Анна в ответ примирительно сказала, что полежать ещё денёк придется, иначе может открыться воспаление на месте ушиба. А чтобы ей было повеселее, предложила принести граммофон. А горничная будет менять пластинки. Больная такой перспективе даже обрадовалась. Музыкальный аппарат был принесён, заведён, из большой изогнутой трубы полилась мелодия романса, который тётя Липа просто обожала, и она с довольной улыбкой благосклонно отпустила племянниц.

***************

Ночь Анна спала плохо. Всё снилась ей эта несчастная молодая женщина и её малютка, которого она всё убаюкивала и так плакала над ним, что сердце разрывалось, только сделать ничего было нельзя. И от этого было так невыносимо, так тяжко на душе.

Утром же она поднялась, преисполненная решимости отставить хандру. И раз уж  неё образовался свободный день, то за завтраком она предложила сестрице отправиться на открывающуюся сегодня выставку картин художника Соломина, что совсем недавно поселился в пригороде Затонска, купив роскошное имение. Таня с радостью согласилась.

Погода с утра радовала теплом, и они, облачившись в лёгкие накидки и летние шляпки, устроились в коляске. Городовой, на которого уже и внимания не обращали, уселся возле извозчика, и они отправились на вернисаж. Возле городской галереи, где и была организована выставка, они встретили генеральшу Горину и её брата.

Горина была очень рада встрече, с гордостью представила своего брата, который смущенно пожал сестрам руки. Когда же они узнали, что девушки собираются посмотреть картины, Николай оживленно предложил своей сестре тоже пойти.

Народу в галерее было довольно много. Фирсанов разглядывал картины с повадками знатока: то отбегал подальше, глядя на полотно сквозь кулак, то приближался и рассматривал технику письма. Таня прохаживалась в отдалении, с интересом разглядывая серию пейзажных полотен.

Анна с Гориной остановились у окна, и та тихонько рассказывала, что случилось с её братом. Как его смогли обнаружить в дальнем монастыре, благодаря тому, что господин следователь напечатал много листовок с Николенькиной недавней фотографии.

Анна, заметив, что Николай немного прихрамывает, негромко поинтересовалась его здоровьем, и Горина с облегчением рассказала, что монахини хорошо позаботились об её избитом брате. Вот только нога побаливает, но тут уж она старается: и примочки прикладывает, и повязки с мазью делает. Так что скоро Николенька совсем поправится. Анна покивала и предложила, если возникнет необходимость, брату зайти к ней больницу.

Они не договорили, как произошло какое-то движение в соседней зале, посетители зашумели:  "Художник... Сам Соломин... Автор прибыл... ", - и устремились туда.  Анна, генеральша и Таня отправились вслед за остальными.
Горина окликнула брата, который никак не мог оторваться от картины, изображающей Монмартр. Он махнул рукой: дескать, иду, и остался в этой зале.

Соломин оказался худощавым мужчиной лет тридцати, с изящными манерами, щегольски одетым. Он наслаждался собственным триумфом, благосклонно принимая похвалы и комплименты от посетителей.

Позади него стояла, по-видимому, его жена, высокая белокурая очень молодая и привлекательная женщина. Только вот, на взгляд Анны, она совсем не разделяла радости своего мужа удачной выставкой. А когда он повернулся, протянув к ней руки, она подошла не сразу и улыбнулась ему принужденной улыбкой. Он же весь светился, купаясь в лучах славы, разглагольствуя о том, как рад переехать в этот славный городок, где непременно напишет много новых картин.

- А вы уже что-то новое здесь написали? - спросила у него Анна, когда до них дошла очередь сказать несколько благодарных слов автору. - Я здесь живу всю жизнь и не увидела Затонска на ваших чудесных картинах.
- А... нет, - покачал головой Соломин. - Знаете, переезд, устройство на новом месте. Как-то не дошли руки. Хотя здесь много чудесных уголков, но... Пока не пишется. Да вон сколько картин! - с воодушевлением обвел он руками вокруг. - Их бы все продать! На это можно жить ещё лет сто безбедно, ни в чём себе не отказывая.

Анна заметила, как по лицу его жены пробежала тень, и та поспешно отвернулась.  Очень интересно, похоже госпожа Соломина не слишком-то любит своего мужа. В этот момент из-за спин посетителей вдруг послышался радостный возглас:
- Ба, кого я вижу!!! Найдёнов!
Сквозь толпу к ним пробился Николай и радостно кинулся пожимать руку Соломину:
- Какое счастье, ты пришел в себя, друг мой!!! Ты что же, не узнал меня?
Тот растерянно улыбнулся:
- Позвольте, разве мы знакомы?

- Что значит - знакомы?! Как ты мог забыть?! Благовещенский монастырь! А я - тот самый несчастный малый, что выходили сёстры! И ты - потерявший память юноша, который также когда-то попал в добрые руки наших славных монахинь! Фамилию-то вспомнил свою? А то всё Найдёнов да Найдёнов! А роспись часовни-то закончил?
Соломин окаменел и выдернул руку из ладоней Фирсанова:
- Вы ошибаетесь, любезный. Я впервые вижу вас! И я не Найденов. Моя фамилия Соломин.

Фирсанов в растерянности отступил:
- То есть к-как - Соломин? Это вы - автор этой выставки? Но...
- Вы ошиблись, - отчеканил Соломин, пристально глядя на Николая. - Это ясно всем и вам, в том числе. Вы ошиблись.

Фирсанов растерянно пожал плечами и отошел к сестре. Соломин же обвел всех взглядом и принужденно улыбнулся:
- Господа, прошу извинить за это досадное недоразумение. Продолжайте наслаждаться живописью, а мне нужно на минутку... - он развернулся и скорым шагом вышел прочь из залы.

Присутствующие лишь проводили его ничего не понимающими взглядами.