РАССКАЗКА ПЕРВАЯ
ПРО ШТОЛЬМАНА СПРАВЕДЛИВОГО

– Деда, а чего ты всё «Штольман», да «Штольман»? – спросил внучок Сёмка старика Василия, сидевшего на завалинке и гревшегося на осеннем солнышке в преддверии осенних затяжных дождей.

Дед Василий в последнее время сильно сдал, почти никуда не выходил из дома. Вот разве что на завалинке посидеть, ловя последние солнечные деньки. Вокруг него копошились детишки – и свои, и соседские, и даже с того конца деревни приходили: любили дедовы рассказки, до которых тот охоч был. Дед рассказывать любил и рассказывал так, что просто любо-дорого. Кабы не осенние заботы, любой взрослый не отказался бы посидеть-послушать байки Василия. Только тот обижался, когда его истории байками называли.
   – Я не байки, а истинную правду говорю. Вот что сам видел, то и рассказываю.
   – А как же ж ты в мысли-то залезашь? Человек, чай, тебе сам-то не рассказыват...
   – Не рассказыват, – соглашался Василий, – да только что ж тут мудрёного-то? Кабы я на его месте был, то так бы и думал. Не велика хитрость.
   – Даже бабы?
   – А что бабы?
   – Они, чай, не мужики. Как ты их мысли угадашь?
   – Так у меня про баб своя баба имеется – Матрёна моя. Она мне завсегда сказать могёт, что у бабы-то на уме...
   – Это да, – соглашался спорщик, – Матрёна у тебя... да... такая...
   Жена Василия, Матрёна Сидоровна, была на селе известной... даже как назвать-то её, не знашь. Карты она раскладывала. Не гадала, нет; не предсказывала тож... а рассказывала, пожалуй, как что пройдёт.
   Вот собирается, бывало, Василий с товаром в... Затонск, скажем, а Матрёна карты кинет и скажет, что да как будет: дорога лёгкой будет или тяжёлой, удачно сторгуется Василий или попусту съездит, деньги в дело пойдут или меж пальцев утекут без пользы... И всегда всё сбывалось по её слову... то есть по картам...
   И что важно – не всегда, а когда, как она говаривала, «карты звали», и только про своих. Про чужих карты Матрёне ничего не говорили, да она их не раскладывала чужим-то. Сказывала, по молодости ей глас был, чтобы своим, а не чужим, а то худо ей будет. Как её бабы наши-то ни просили, ни уговаривали, чего только ни сулили, Матрёна – наотрез: нет – и всё тут. Ну, бабы наши и отстали. И, главное, без обиды...

  – Штольман, говоришь, – пожевал губами Василий. – Штольман, брат, не простой человек, а начальник сыскного отделения Затонской полиции, брат. Я с ним ещё встретился... – задумался старик ненадолго (а память у него была – дай, Боже, каждому в такие годы), – в самом начале зимы 88го года.
   Мы тогда с братом Арсением в Затонск мясо повезли: свинину, говядину, всё своё, всё своими руками. Да... А на рынке карманника, говорят, ловили. Уже неделю тот шарился среди торговавших, кошельки воровал, карманы с деньгами срезывал. И всё его поймать никак не могли. А тут мы с братом... Я, пока Арсений с товаром возился, прошёлся по рынку, потолкался в толпе, прицениваясь. А вернулся к возам, только первую закличку крикнул, как налетели городовые, руки мне заломали и в полицию поволокли. Я кричу, мол, за что, что я такого сделал, а мне: мы, мол, тот самый карманник, на тебя свидетели показали.
   Ну, притащили в управление, на стул посадили и давай признания требовать. Я и так, и эдак, мол, не я это, я простой торговец, из деревни утром приехал, не мог я никак неделю по рынку... А меня не слушают, почём зря ругаются... Ну, думаю, всё, пропал я ни зà что ни прó что.
   А тут в управлении Штольман появился с помощником. Дело-то утром было, он, видать, на службу явился и мимо меня, бедного, к себе в кабинет шёл. Остановился и спросил у городового, что меня допрашиват:
   – Что тут у вас?
   – Да вот, – говорит городовой, – карманника поймали. Два свидетеля на него показали.
Штольман на меня так пристально глянул, словно наскрозь просмотрел, я чуть не прослезился:
   – Не виноват я, ваше благородие, – говорю ему, – врут свидетели, мы из села приехали, торговать...
   – Чем торгуешь? – спрашиват он.
   Я так прямо и сказал, что мясом. А у самого – слёзы на глазах: а ну как и он не поверит!
   – Отпустите, – говорю, – Христа ради...
   А он мне (вот можете мне не верить, но только так и было)  и говорит:
   – Фокус, говорит, покажешь – отпущу.
   Господи боже мой! Какой ещё фокус? Мы, чай, торговцы, не фокусники какие-нибудь! А он достаёт из кармана колоду карт и ловко так одной рукой её перетасовал и мне протягиват:
   – Сделаешь так же – отпущу.
   У меня аж мороз по коже прошёл:
   – Не приучены мы, – говорю, – ваше благородие, к такому. Торговцы мы, из деревни...
   А он колоду мне в руку сунул:
   – Давай-давай!
   Вздохнул я горько, стал колоду в ладони пристраивать, как Штольман держал, а сам думаю: не получится у меня, как у него – и точка. Стало быть, держать мне ответ за того клятого карманника...
   А сам припомнил вдруг, как третьего дня, когда мы с Арсением решили в Затонск мясо везти, моя Матрёна за карты свои схватилась, а я в сердцах у неё колоду вырвал и на пол кинул, мол, тебя тут с твоими пророчествами не хватало. А карты по полу раскинулись так... причудливо: одна посредине, а остальные словно бы кругом вокруг неё. Матрёна как на них глянула, так сразу успокоилась и говорит:
   – Ты, Васенька, мне не веришь, карт не слушаешь, а они тебя выручат, жизнь твою спасут.
   Арсений посмеялся, а я рукой с досадой махнул: что с бабы взять!..
   И вот теперь от карт этих моя жизнь зависит, свобода... Да, вот и не верь после этого бабе и её картам...
   Ну, собрал я колоду в ладонь; скользкие карты, чтоб им... Еле удержал. А как пальцами шевельнул, так они и разлетелись, словно бабочки белокрылые, по полу рассыпались... Ну, всё, думаю, пропал! Словам моим не поверили, слезами не разжалобились, и пальцы меня подвели.
   А Штольман вдруг велел городовому:
   – Отпускайте его!
   Городовой изумился, стал свидетелей поминать.
   – Врут ваши свидетели, – говорит Штольман, – с такими руками кошельки не воруют. Отпускайте, – и пошёл себе дальше, и помощник его за ним.
   Я ушам своим не поверил! Сталбыть, я не виноват – меня отпускают! Поверили – картам?! Слава тебе, Господи, что Штольман такой справедливый! Ведь он сразу разглядел, что я ни в чём не виноватый, да только доказать ничем не мог. Вот и придумал – с картами. Не знаю только, при чём тут карманники – и карты? Разве что пальцы у них ловкие – и колоду одной рукой перетасовать могут, и в карман залезть так, что и не почувствуешь ничего. Видно, так.
   Городовой – делать нечего – меня и отпустил. Но напоследок пригрозил: смотри, мол, у меня! А я, что ж, я как велели: шапку – на голову, армяк кушаком подвязал, ноги в руки – и на базар. А там Арсений меня встретил, обниматься начал: мол, уже и не чаял тебя увидеть.
   Мы быстро расторговали мясо, домой воротились, я прямо с порога – к комоду, где карты матрёнины лежали. Взял аккуратно, в ладони поправил поровнее, огладил и жене протягиваю с поклоном:
   – Прости меня, Матрёна, на слове грубом, что сказал тебе давеча. Права ты оказалась: карты меня от гибели спасли. Ни словом тебя больше за карты не попрекну, во всём твоим словам верить буду.

   Дед замолчал, задумавшись.
   – И чо? – нарушил молчание внучок. – Ты теперь картам во всём веришь?
   – Не во всём. А только в том, что они Матрёне открывают.
   – А ты про кого, кроме Штольмана, знашь? – спросил Макарка.
   – Да много про кого. Про знахарку Пустылиху, знаю, про издателя Ребушинского, про адвоката Миронова и дочку его – затонскую духовидицу...
   – Расскажешь, – оживился Сёмка.
   – Расскажу... как-нибудь. Но не сейчас.
   Василий, кряхтя, поднялся с завалинки.
   – А ну, мальцы, хватит на сегодня рассказок. Пора по домам: обед скоро.
И поковылял в дом.