Рассказки деда Василия (продолжение)

РАССКАЗКА ВТОРАЯ
ПРО ШТОЛЬМАНА И ДУХОВИДИЦУ

– Деда, – обратился Сёмка к Василию, сидевшему у окна, – а ты ещё про Штольмана расскажешь?
Василий обернулся к внуку:
– Понравилось?
– Ага, – тряхнул головой Сёмка. – Ты так интересно рассказывашь. Прямо заслушаешься.
– Почему ж не рассказать-то, – протянул дед, устраиваясь на лавке поудобнее. – Расскажу-ка я тебе сегодня про Штольмана и духовидицу. Да и не только про них.
– Духовидица – это ведьма такая? – распахнул глаза внучок.
– Сам ты... ведьмак недоросший. Ну, какая она ведьма? Она духовидица. Дýхов, стал быть, видит. Они к ней сами приходют и просют.
– Чего просют, деда?
– Да разного... всякого. К ней те дýхи приходили, кого убили, а убивца не нашли. Вот и просили они, чтобы она, стал быть, духовидица, к Штольману шла и помогала ему найти убивца-то.
– И помогала? И находил? – затароторил Сёмка, подвигаясь к деду поближе.
Он страсть как любил страшные рассказки про дýхов, привидений и разных вурдалаков. От этих рассказок мороз по коже шёл, и сердце замирало.
– И помогала, и находил, – согласился дед, переставляя суковатую палку, на которую он опирался и при ходьбе, и кладя на неё обе руки.
Он мельком глянул в окно. На дворе шёл дождь, мелкий, моросящий. В такую погоду на завалинке не посидишь. Вот и остаётся только что сидеть у окна да рассказками внуков баловать. Из шестерых внуков, что были у Василия, только двое жили вместе с ним в доме. Шестилетний Сёмка вот и Макарка, годом младше. Сёмку кашей не корми – дай послушать историю да пострашнее, да лучше на ночь. А Макарка больше любил весёлые рассказки. У деда Василия всяких было в избытке. Он никогда не отказывал внукам. А сегодня, да по такой погоде – самое милое дело.
Сёмка ещё поелозил по лавке, пристраиваясь деду под бок так, чтобы и смотреть и слушать, и затих в ожидании. Макарка, тот давно уже сидел на лавке, подложив ладони под ноги и покачиваясь взад-вперёд. Он всегда так делал, замирая в особенных местах, а потом продолжая качаться. Их мать, сноха Василия – Степанида (по-домашнему – Паня), сидела в закуте у печи и чистила картоху к обеду. И больше в доме никого не было.
– А ты её видел? – нетерпеливо спросил Сёмка.
– Вот как тебя. И даже разговаривал с ней.
– Разговаривал? Об чём?
– Ну, слушайте, – начал дед. – Было это в году... да, в 1889м, под зиму. Зима в том годе была какая-то неспешная. То приходила, то уходила. Снегом всё вокруг припорашивало с утра, а к вечеру, словно его и не было вовсе. И снова слякоть такая, что не приведи Бог. А то снег выпадал, да такой, что, казалось, что и не стает, и сугробы такие, что... санями заедешь, пол дня выкапываться будешь. Да...
Вот в один из таких дней приехал я в Затонск с товаром к купцу Зуеву. Мы с ним ещё в прошлой наш приезд договорились, что он у меня мясо оптом купит. Цену хорошую предложил. Вот я и привёз. Евсей Данилыч, так купца Зуева звали, не обманул. Мясо всё взял, деньги сполна заплатил.
Стоим мы, значится, возле его дома. Помощники его мясо шустро так таскают с воза, а мы неспешно беседу ведём. То-сё, купить-продать... А стоим прямо на базаре. Так проулок называется, что от главной улицы к дому Зуева ведёт. Дом его аккурат в конце проулка стоит. И улица называется Поперечная. Потому как поперёк базару идёт...
– Это там, где ярмонка?
– Не, ярманка на Ярмарочной площади, посередь Затонска. Там ярманка в день ярмачный быват, а тут Базар. Он кажен день быват, и торгуют здесь всем понемногу. Особливо мне булки нравились купца Ковригина. Это сейчас у него магазин на Главной улице, а тогда сынок его Петруша с лотком ходил и булки продавал. И не зазорно ему было. Не то, что сейчас... Да, ладно. Не об том речь.
Вот, значит, стоим мы, разговоры говорим, я пару булок у Ковригина взял червячка заморить: с утра маковой росинки во рту не было. А на Главной улице коляска как раз остановилась, и с неё барышня сошла и к нам направилась. Это я сейчас знаю, что к нам, а тогда мне казалось, что просто по базару идёт.
Зуев меня в бок толкат и говорит:
– Вот, смотри: Миронова, адвокатская дочка, Анна Викторовна. Духовидица наша. Её весь Затонск знает.
– Ведьма которая?!
Зуев на меня глаза вытаращил:
– Какая она тебе ведьма! – говорит. – Я ж ясно сказал – духовидица. Людям помогает... Штольману вон. Вот и мне тоже помогла, когда я клетку попал и Ульяну мою арестовали...
– Тамарку, – говорю ему. – У тебя ж сестру, кажись, Тамарой зовут?
– Сестру – да, а Ульяна – это моя... – и замолчал, задумавшись о чём-то своём.
Я смотрю на духовидицу и дивлюсь. И прямь, ничего у неё от ведьмы с виду нету: молоденькая такая, по-городскому красивая...
– Как по-городскому? – перестал качаться Макарка.
– Ну, у нас в деревне все девахи крепкие, в теле, краснощёкие, грудь такая, что ребёнка, как на стул, усадить можно. А эта... Тоненькая, бледненькая. Но красивая барышня! Одни глаза, что, как небушко, голубые, чего стоят. Да...
Вот подходит она к нам, значица, и говорит, сталбыть, купцу:
– У меня к вам... сообщение есть одно. Мы могли бы в сторонке поговорить.
Евсей-то, хоть и удивился, но виду не подал, молча отошёл
на пару шагов. Но мне всё равно всё слышно было, хоть я и делал вид, что не слышу. А барышня говорит:
– Меня просили передать... что вам... чтобы вы Ульяну остановили. Не дали ей уехать.
– Кто просил передать? – удивился Евсей, но тут же спохватился: – Ульяну?! А она что, уехать собралась?
– Да, – кивнула барышня, – и вы поторопúтесь, пожалуйста...
– Это вы ошибаетесь, барышня?.. Ульяна никуда ехать не собирается. Её пальто с муфточкой и сапожки – в доме...
– Да нет, – поморщилась барышня, – она на вокзал поехала, на поезд до Петербурга. Вы не дайте ей уехать, пожалуйста.
– Вот я вам сейчас Ульяну позову и покажу, что дома она, – отвечает купец и в дом направился.
Барышня аж ножкой топнула в досаде. Купец в доме скрылся буквально на три минуточки и тут же обратно выскочил. Глаза круглые, бешеные, рот открыт, словно кричит. Кинулся к барышне, схватил её за руку и так сжал, что она аж поморщилась. А он:
– Поезд московский когда?..
– Через полчаса, – отвечает та и руку из его пальцев тянет.
Больно, видать, схватил-то купец. Тот руку её выпустил и бегом на Главную. Там как раз кто приехал на базар на пролётке. Она ещё остановиться толком не остановилась, как седок из неё выпрыгнул, а Зуев-то и вскочил. Рукой махнул и на скамейку упал, а возница вожжами дёрнул и погнал. Отсюда до вокзала неспешно с четверть часа будет, а уж галопом да сломя голову – и пяти минут не пройдёт, как на вокзале очутишься. Да...
А мы, сталбыть, стоим с барышней Мироновой. А тут – лотошник Ковригин с булками, и такой запах! Аж слюнки текут. И у барышни, видать, тоже. Потому как на руки посмотрела, где у барышень обычно сумочка висит, – а сумочки-то нету. Я и говорю:
– Позвольте, говорю, Анна Викторовна, угостить вас. Булки уж больно вкусные.
И одну, что у меня в руках, ей протягиваю. Она засмеялась так легко, булку взяла – не побрезговала, и говорит:
– А вы меня знаете?
– Слыхали... – отвечаю.
– Как вы меня... аккуратно назвали – духовидица. Обычно люди меня ведьмой зовут.
– Так ведьма, – говорю, – зло творит, ко злу склонят. А вы, слыхал, Штольману помогаете.
– А вы, – спрашиват, – Штольмана знаете?
– Знаю, – отвечаю, – он меня от тюрьмы спас.
– Это как?
Ну, я и рассказал, как Штольман меня картами выручил. Посмеялась барышня, куда-то за спину мою глянула и нахмурилась. Я обернулся глянуть, что там, а там – Штольман. Сам. Идёт по базару аккурат в нашу сторону и тоже хмурится – вроде как сердится. Подошёл, на меня мельком глянул и – к барышне Мироновой, строго так:
– Анна Викторовна, вы почему не дождались? Или хотя бы на полицейской пролётке не уехали? Я же велел Мефодию...
– Яков Платоныч, – отвечает барышня и тоже строго, – вы же в гостинице по работе были, зачем я вам мешать буду? А Мефодий хотел меня отвезти, да я... мне срочно понадобилось в другую сторону ехать, не домой.
– Куда же ещё?
– Ну... к купцу Зуеву.
– Зачем?
– Меня попросили.
– Кто?
– Яков Платоныч! – укоризненно произнесла барышня. – Вы мне всё время задаёте один и тот же вопрос, хотя прекрасно
знаете ответ.
У Штольмана бровь вверх поднялась, и такое лицо у него стало... Словно он знает, но не верит.
– Дýхи, я понимаю.
Барышня плечом дёрнула и ничего не ответила, только булку в руке мяла, и крошки сыпались прямо ей под ноги, на снег.
– Ох, уж мне эти ваши дýхи, Анна Викторовна! Тем более надо было меня дождаться. Я бы вас прямиком домой проводил...
– Вот именно, «домой» и «проводили», и я бы ничего не сделала!
– И кто на этот раз?
Барышня помолчала, искоса глянула на Штольмана:
– Птицын... отец Ульяны...
Штольман нахмурился:
– Так он же сам умер, его никто не убивал. Что ж это он к вам-то?
Барышня плечиком пожала и повернулась к Штольману:
– А дýхи, Яков Платоныч, сами как-то решают, являться или нет. И причина им не важна. Я его не вызывала.
– И о чём же он вас... попросил, Анна Викторовна?
– Попросил передать купцу Зуеву, чтобы тот Ульяну никуда не отпускал. Особенно в Петербург.
– А вы ей это передать никак не могли?
– Не могла, она бы меня слушать не стала. Только купец Зуев мог. Ему бы она поверила. Потому он слова такие знает, убедительные.
Штольман головой покрутил:
– Что же это за слова такие?
Барышня ему прямо в глаза глянула:
– Самые главные слова. Такие, что только одному человеку и сказать-то можно, чтобы поверили и остались.
Штольман глаза опустил и вроде как закашлялся. На меня глаза перевёл.
– Лицо мне ваше знакомо, милейший. Кто таков?
Ну, я, сталбыть, назвался, ему про карты припомнил, возблагодарил его снова за спасение. А он головой покрутил и рукой махнул: мол, не стоит благодарности. И снова на барышню-духовидицу глянул. А та булки кусочек отщипнула и – в рот. Стоит себе жуёт, вроде как и не с нами она. У Штольмана аж желваки на щеках заходили.
Ну, тут я понял, что лишний здесь, меж двоих, и пошёл себе потихоньку к своей телеге. Помощники Зуева с неё уже всё сгрузили и ушли. Я поводья разобрал, запрыгнул на телегу и тишком тронул коня.
– И это всё? – спросил Сёмка. – Дальше ничего не было?
– Почему не было? Очень даже было, – и замолчал, хитро глядя на внуков.
Мальчишки с любопытством уставились на него. Дед молчал. Сёмка и Макарка оба заёрзали на своём месте.
– Ну...
– Деда!
– Да не молчи ты, старый! – раздался мамкин голос из-за занавески. – Досказывай уже.
– Досказывать? – весело переспросил дед.
Мальчишки дружно закивали головами, а сноха отодвинула занавеску так, чтобы видеть свёкра.
– Ну, значица, так. Подъезжаю я к Главной улице, а тут на базар пролётка сворачиват. Я посторонился с телегой, чтобы пропустить, а в пролётке-то... знаете, кто едет?
– Кто? – слитно прозвучали три голоса.
– Купец Зуев с барышней! А барышня-то не простая. Та самая Ульяна – темнокожая, что твоя ночь! И сидит в пролётке рядом с Зуевым, гордо так подняв голову, и вуаль, за которой она раньше лицо своё прятала, на шляпку так накинута, чтобы вниз не падать. Народ кругом дивится, бабы шушукаются, кое-кто даже пальцем тычет, а она сидит себе, как... барыня, и по сторонам не смотрит. А Зуев глядит на неё не наглядится. Так их все и провожали взглядом до самого купеческого дома. И я тоже глядел... И потому видел, как Штольман сощурился, увидев пролётку, и на Анну Викторовну посмотрел. А барышня Миронова, так улыбнулась, словно солнышко на небе выглянуло. И Штольман замер, глядя на неё, как... купец Зуев на свою Ульяну. Да...
– А дальше? – нетерпеливо спросил Сёмка.
– А дальше, как у всех. Зуев с Ульяной поженились, детки у них.
– А духовидица? – вдруг спросил доселе молчавший, словно в рот воды набрав, Макарка.
– А что духовидица? Духовидица и дальше помогала Штольману... пока он не пропал.
– Как пропал? – замер на лавке Сёмка, до этого ёрзавший, словно на еже сидел.
– А так. Пропал – и всё тут. Нету Штольмана, как ни искали его.
– А духовидица-то что? Неужто не нашла его?
– Да кабы он мёртвый был, так, знамо дело, нашла.
– А он что, живой был, что ли?
– А это уже друга история. Я сам не видал, слыхал только. Коли захотите, её опосля расскажу как-нибудь.
– Ну-у-у, деда, сейчас расскажи.
– Сказал – опосля, значит, опосля.
И дед Василия, кряхтя, поднялся с лавки и пошкондыбал в сенцы, где ведро с ковшиком стояло. Долго пил, не спеша. А, напившись, снова на лавку сел и в окошко засмотрелся. Внучки, не дождавшись продолжения, тихонько ушли, сноха, поставила картоху в чугунке вариться и ушла по своим бабьим делам. Дед Василий остался один...