Поддавшись первому порыву, Анна полуобняла его и воскликнула:
-  Яков, там был кто-то еще! Они были не одни!

Лицо мужа осталось неподвижным, но глаза выразили целую гамму чувств, от облегчения до привычного недоумения. Анна также заметила упрек, но не обратила на него внимания. Ей было важно проговорить все, что она видела, как сон, который не хочешь забыть.
-  Трое… они пытались говорить со мной. Но что-то заслонило их от меня. Это было… -  она поежилась.

Штольман смотрел вопросительно.
-  Это было что-то злобное, мрачное. Прежде я такого не видела, не знаю, что это может быть. Но от него веет страхом.

Он слегка сжал ее плечи, легко, почти незаметно огладил руки, успокаивая. Коснулся ледяных пальцев.
-  Вам не следовало сюда приходить.

Анна моментально вспыхнула.
-  А вы ждали, что я останусь дома и даже не попытаюсь оказаться там, где могу быть полезна?

Яков склонился к ее руке, но она вырвала ее у мужа. Он повернулся к извозчику, который следил за сценой, не скрывая интереса, и велел:
-  На Никольскую, дом двадцать пять!
Видя, что тот колеблется, рявкнул:
-  Живо!

Извозчик взвился, как подстегнутый, и рванул с места. От неожиданности Анна проглотила несказанную фразу и подарила Штольману несколько мгновений, достаточных, чтобы удалиться от слушателей, зрителей и прессы. Кони неслись по прямой, за считанные минуты проскочили улицу и завернули за угол. Штольман оглянулся. Ни полицейских, ни молодого человека, которого Яков вытеснил из пролетки, чтобы оказаться рядом с Анной. Ну вот, теперь он готов выслушать все, что угодно. Однако пролетка подскочила на каком-то камешке, и Анна, чуть не прикусившая язык, решила помолчать до тех пор, пока не окажется в более безопасном месте.

Наконец, они добрались до дома. Штольман опять соскочил на ходу, обогнул пролетку и протянул Анне руку. Она гордо отринула помощь и пошла не в дом, а вдоль улицы. Яков не сказал ни слова. Через минуту Анна украдкой оглянулась, чтобы посмотреть, что он делает, и чуть не упала, обнаружив его за своим плечом.
-  Куда это вы, Яков Платонович?
-  А вы, Анна Викторовна?

Этого Анна и сама не знала. Пока она придумывала ответ, Штольман продолжил:
-  Я надеялся, что вы расскажете мне о том, что видели.
-  Но ведь мне не следовало там находиться, по-вашему!
-  Вы все равно там находились. По-своему.
-  И что же? Вы в моей помощи не нуждаетесь, раз так скоро исчезаете, не дождавшись меня. Спасибо, хоть не заперли!

Покосившись на него, Анна увидела мелькнувшее в глазах сожаление и вспылила:
-  Да у вас просто нет ни капли совести, господин Штольман!

Они препирались посреди улицы, к счастью, в это время пустынной, и все-таки привлекали внимание. То тут, то там приподнимались занавески. Штольман не выдержал:
-  Если уж вы не хотите идти домой, может быть, поговорим у меня в кабинете?
-  Мне не о чем с вами говорить! Тем более, что вы запретили своим подчиненным пускать меня в отделение и вообще держать в курсе дела!

Штольман никогда не отличался терпением:
-  А с кем вы предпочитаете говорить, в таком случае? С этим хлыщом, которого привезли на место преступления?! Я-то надеялся, что по приезде мы будем держать ваш дар в секрете!
-  А… так вы, выходит, стыдитесь меня! Дома прячете! – от возмущения Анна разрумянилась и похорошела совершенно непереносимо. И на том месте, где их споры обычно заканчивались самым едким образом, Штольман засмотрелся, весь превратившись в зрение за счет слуха. Анна не сразу поняла, что ее гневные тирады не находят отклика, а когда заметила это, потеряла дар речи. Штольман воспользовался паузой: нагнулся к моментально загоревшемуся ушку и шепнул всего два слова. Словно спичкой чиркнул. Пожар охватил щеки, лоб, шею. Губы приоткрылись, но не для слов. Не теряя времени, Штольман подхватил ее на руки и внес в дом, от которого они, к счастью, ушли совсем недалеко.