Доброе дело

«Мой ответ покажется вам дерзким,
Но молчать уже не в силах я,
Я молю, доверься мне, доверься,
Словно ночь, темна душа моя...»
(О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца "Тень",
1987 год. "Дуэт Тени и Принцессы)

Выбор места для разговора с Володей тоже был задачей не из простых. В пансионе их могут подслушать, на улице – увидеть издалека. А ведь неизвестно, какой будет реакция мальчика на то, что его секрет стал известен опекуну. Но все-таки сад представлялся сыщику вариантом более подходящим. Заросший уголок, где был устроен тайник для фотографии, к сожалению, отпадал. Там Володя будет думать только о злополучной коробочке из-под леденцов, и добиться его доверия станет гораздо труднее. Штольман вообще не собирался рассказывать воспитаннику о своей находке, а снимок Люды аккуратно вернуть обратно.

Припомнив мысленно географию не слишком большого пансионского сада, Штольман выбрал одну из отдаленных дорожек, которая проходила рядом с оградой, и не просматривалась из окон. К тому же, там стояла скамейка. Возможно, сидя начать разговор будет легче.

… - Володя, я хочу кое-что тебе показать, - спокойно произнес сыщик.
Мальчик вскинул на него вопросительный взгляд. Штольман достал из внутреннего кармана и развернул к собеседнику фотографию Ирины Федоровны Голубевой. Кровь резко отхлынула от лица Володи, даже губы побелели. Только глаза оставались живыми, словно бы сделавшись еще темнее и больше. Сам того не замечая, мальчик крепко сжал на коленях руки, опасаясь, видимо, что они сами собой вцепятся в снимок.

- Это ведь и есть твоя мама?

Володя сглотнул. Зажмурился. Часто задышал сквозь стиснутые зубы. Но если он пытался таким образом остановить слезы, то это не помогло. Мальчик опустил голову, еще пытаясь уйти в глухое молчание, и тем сберечь иллюзию сохранности остатков тайны.

- Ты был прав, - продолжал сыщик, - она действительно очень красивая. И добрая…

Володя открыл заблестевшие глаза. Уставился на фотографию – отчаянно, жадно. Протянул к ней задрожавшие пальцы, и снова отдернул. Глухо, болезненно произнес, словно перед эшафотом:

- Да…

Нет, он не зарыдал, не затрясся. Но обмяк, точно тряпичная кукла, снятая с руки, и устало сгорбившись, спросил тем же безжизненным голосом:

- Вы все-все знаете… про меня?

- Я знаю о том, что произошло с твоей настоящей семьей, - ответил Штольман, - и понимаю, почему ты согласился участвовать в этом. Но это не выход, Володя.

Мальчик шмыгнул носом и отвернулся.

- Я не думал, что придется… так, - с трудом выговорил он, - сначала мне сказали, что нужно просто жить под новой фамилией, как будто я сын той, другой дамы – Н-нежинской. Чтобы я говорил, что помню ее, и хочу увидеть.

Он вдруг передернул плечами, и признался с горечью:

- Тут я даже не обманывал! Просто думал не про нее!

- Ты имел ввиду свою настоящую мать, - закончил за него Штольман.

Володя глубоко вздохнул, все так же глядя в сторону.

- Да. А эту … даму я никогда вживую не видел. И очень боялся, что она придет. И нужно будет изображать… по-настоящему…

- Очень хорошо тебя понимаю, - согласился сыщик, - но думаю, такую встречу они устроили бы вам только в самом крайнем случае.

Фотографию Ирины Федоровны он не убрал, - просто положил на колени. Видно было, что как бы не отгораживался, не отворачивался Володя, она притягивает его, словно магнит.

- Господин Штольман… - неуверенно, точно предвидя суровый выговор, спросил Володя, - Яков Платонович, а вы не знаете адрес бабушки и Люды?

- Нет, - покачал головой сыщик, - пока нет. Но возможно, с твоей помощью мне удастся это выяснить.

- Как? – Володя сердито мазнул по глазам снятой перчаткой, - мне очень редко передавали их письма. Без конвертов. И многие слова были замазаны.

- У тебя они сохранились? – спросил Штольман.

Даже по таким запискам можно понять очень многое. И даже заштрихованное прочитать.

- Нет, - тут же разрушил его надежды мальчик, - я их читал, и сразу отдавал обратно. Писал короткий ответ, что у меня все … хорошо. Учусь, делаю успехи…

Он криво усмехнулся, но почти сразу улыбка превратилась в гримасу, очень далекую от веселья. Штольман решительно придвинулся ближе, положил воспитаннику руку на плечо. Тот странно замер, застыл, не доверяя происходящему, опасаясь, что за прежним дружелюбием опекуна теперь может таиться осуждение и гнев.

- Давай-ка ты расскажешь все с самого начала, - предложил сыщик, - кто и когда предложил тебе изображать сына Нины Аркадьевны Нежинской?

Ожидаемо, это случилось после пожара. Когда Люду выписали из больницы, и семья воссоединилась в паре дешевых съемных комнат, навещавший девочку врач объявил однажды, что печальная история Голубевых заинтересовала некоего богатого человека, который готов анонимно помочь. Однако, у филантропа есть определенные условия, выполнить которые будет вовсе нетрудно, особенно, если учесть обещанное вознаграждение.

- Бабушке сказали, что я, по мнению… благодетеля, должен как можно скорее начать настоящую учебу, поэтому останусь в Петербурге, и поступлю в пансион. Этот человек его полностью оплатит. А Люда, в сопровождении бабушки, как и советуют врачи, поедет на юг, где ее вылечат. И тогда она опять сможет ходить. Я… то есть мы… согласились.

Штольман помолчал, стараясь усмирить чувства, которые вызвал в нем неведомый покамест «благотворитель». Володя сейчас легко может принять их на свой счет.

- Тебе ведь сказали больше, чем твоим родным? – спросил сыщик, не оставив без внимания оговорку мальчика.

Тот кивнул.

- Да. Доктор говорил со мной отдельно. Он объяснил, что я – единственный мужчина в семье. И мой долг – сделать все, чтобы помочь Люде и бабушке. И меня все равно что нанимают на службу, где просто нужно изображать другого мальчика. А вместо платы мою сестру вылечат, а я получу… образование. Чтобы потом зарабатывать по-настоящему.

Володя все еще не решался взглянуть на опекуна. Может быть, и к лучшему. Вряд ли окаменевшие лицо сыщика, с резко обозначившимися желваками прибавило бы мальчику спокойствия.

Штольман с трудом разжал стиснутые зубы.

- Как звали этого доктора? – спросил он.

- Я не знаю, - чуть слышно ответил Володя, - он, кажется не называл своего имени.

- Хорошо, а как он выглядел?

Мальчик нахмурился и закусил губу, добросовестно припоминая. К сожалению, результаты оказались скудными. Никаких особых примет Володя назвать не мог. Ни молодой, ни старый мужчина, обычного роста, без бороды и усов.

- Он смотрел так… особенно, - немного оживился Володя, - как будто не видит тебя, но при этом прямо в душу забирается. Или в голову…

Конечно, маленький мальчик, переживающий потерю матери и болезнь сестры, мог забыть лицо незнакомого прежде человека. Но вполне вероятно, ему помогли это сделать. Пронзительный взгляд – это очень похоже на гипноз.

- А еще, - Володя повернулся к опекуну, и признался с отчаянной решимостью, - я видел того благотворителя. Один раз. Доктор возил меня к нему. Он хотел убедиться, что я подхожу на роль.

- Расскажи все, что помнишь, - Штольман наклонился к мальчику, серьезно глядя ему в глаза, - не спеши. И ничего не бойся.

… Поздний вечер середины весны. Тем более темный, что небо опять закрыто рыхлыми дождевыми тучами. Большой, видимо богатый дом, рядом с которым останавливается экипаж. Но мужчина и мальчик идут не к крыльцу, а к черному ходу. Длинные, какие-то бесконечные коридоры и лестницы тянутся словно на много верст. Стены и предметы теряются в густом сумраке. Только случайные отблески то и дело падают на зеркала и вазы, а неожиданный сквозняк шевелит занавеси. Тишина – пугающая, настороженная. Оглядываться страшно, порой и вовсе охота зажмуриться, и крепче вцепиться в руку спутника. К нему большого доверия, правда, тоже нет. Но ведь доктору Володя зачем-то нужен, значит, он не бросит его здесь, на полпути, во власти притаившихся в углах теней!

Доктор останавливается перед какой-то дверью. Стучит по три раза с перерывами. Получив короткое разрешение, нажимает на фигурную ручку, и переступает порог. Володя оказывается в большой комнате, где так же правит темнота. Тусклым, багровым светом горят угли в камине. Слабо мерцает несколько свечей. Из темноты выдвигается высокая фигура, к которой и обращается доктор:

- Вот он, Ваше…

- Имен и званий не нужно, - прерывает его хозяин холодным, тягучим голосом, - подойди к свету.

Последние его слова адресованы Володе. Тот, подчинившись приказу незнакомца, и весьма ощутимому толчку от доктора, оказывается между камином и столом, на котором стоит подсвечник. Обитатель комнаты, по-прежнему почти скрытый темнотой, внимательно рассматривает мальчика.

- Что же, неплохо, неплохо, - выносит он свой вердикт, - похож. Это тоже может оказаться важным. Но главное, он сам хочет помочь нам. Ведь правда?

Лица этого человека не разглядеть, но Володя убежден, что тот улыбнулся.

- Д-да, - выдавливает мальчик, и вновь замолкает, не зная, как обращаться к благодетелю – без имен и званий.

- Все правильно, - продолжает хозяин дома, - люди должны помогать друг-другу. Ты – нам, а мы – твоим близким. С ними все будет хорошо. Честное слово. Ты ведь знаешь, как это важно – держать данное слово?

Голос у Володи пропадает окончательно. Остается только кивнуть в ответ.

- Робок слишком, - констатирует незнакомец, - зато вызовет больше сочувствия. Отличный выбор.

Уже в экипаже Володя, не выдержав, пытается узнать у спутника, зачем нужно столько тайн?

- Господин филантроп – человек скромный, - с усмешкой отвечает доктор, - а добро надо делать тихо, без лишних слов. Иначе получается, что ты жаждешь признаний и благодарности. А какое же это, в таком случае добро? Согласен?

... - Потом бабушка и Люда уехали, - заканчивает свой рассказ Володя, - а доктор отвез меня в Дом воспитания. Сказал, что скоро за мной придет новый опекун. И чтобы я не забывал своего нового имени, и называл ту даму… мамой.

Он тоскливо смотрит на фотографию, которая так и лежит на коленях Штольмана. Потом переводит взгляд на сыщика, и с мучительным усилием задает вопрос:

- Из-за меня случилось что-то очень плохое? С вами?

Шумно вздохнув, Штольман крепче обнимает мальчика за плечи. Вкладывает ему в руку фотографию Ирины Федоровны Голубевой.

- Дело не в тебе, а в этих людях, - спокойно и твердо отвечает он, - им нужна эта игра. И ты не волнуйся так – плохое случилось еще до того, как вы с мамой приехали в Петербург.

Володя озадаченно молчит, прижимая к себе фотографию. Потом спрашивает:

- А как вы узнали, что все … не так? Что я не Нежинский?

Ответ на этот вопрос сыщик успел придумать заранее, почти не кривя против истины:

- Оказался по делу в гимназии, где училась твоя сестра. Увидел ее на фотографии, стал расспрашивать. Вы ведь очень похожи…

- Да, - слабо улыбается Володя, - только у Люды волосы другого цвета. Она очень хорошая. Старше меня, а нос никогда не задирала. С ней играть интересно … было…

Голос мальчика опять предательски задрожал.

- Ты ведь получаешь от нее весточки? – спросил сыщик, - кто их передает?

- Какой-то мужчина, - ответил Володя, - если я вижу его у ограды, на прогулке, значит, нужно подойти, так, чтобы никто не заметил. Он дает мне письмо. Я читаю сразу, и возвращаю ему. Пишу карандашом свой ответ. Вот и все. Этот человек почти нее говорит со мной, и я почему-то не помню совсем, как он выглядит. И появляется он очень редко.

Володя снова смотрит на снимок матери, и как-то жалобно говорит:

- Этой зимой он только один раз приходил...

Продолжение следует.