Глава 13. Муж и жена  -  одна сатана!

  Когда Штольманы отошли в сторонку посекретничать, беседа оставшихся на месте увяла сама собой. Бенуа и Бакст молчали, пригорюнившись,  -  взяли паузу после признаний, только что прозвучавших. А может, снова вспоминали дела давно минувших дней, как Яков выразился? Безусловно, им было, было что вспомнить!

  Самому Петру Ивановичу, в кои-то веки, тоже хотелось помолчать. Помолчать и осмыслить произошедшее. Нелегко, знаете ли, излучать бодрость и убеждённость, что всё будет хорошо, когда сам не слишком, не слишком в этом уверен...

  Нет, Миронов нисколько не сомневался в зяте и племяннице. Их союз сыщика и медиума уникален, крепок и непобедим. Когда они так слаженно действуют вдвоём, любая головоломка им нипочём. Но это дело обещало стать весьма... обескураживающим. Обескураживающим для людей, очень симпатичных Петру Ивановичу. Потому что Яков совершенно прав: кража  -  дело рук кого-то из здешнего круга. Как-то примут этот прискорбный факт мирискусники, когда в полной мере осознают сложившуюся ситуацию?

  А самое главное, как быть ему? Скажи кто-нибудь Миронову буквально пару часов назад: «Многие знания  -  многие печали! Как бы не пожалеть тебе о страстишке совать нос в приватные дела знакомцев!» Уж и посмеялся бы Пётр Иванович! И примерно высмеял бы незадачливого провидца, ничегошеньки не смыслящего в людских характерах! И вот поди ж ты... Сиди теперь, и мучайся: где та грань, за которой рассказ о событиях и подробностях, которые не принято афишировать, станет пустозвонным злоречием непорядочного человека? Как не переступить её в запале и увлечении? Водится, водится за ним грешок: зачастую, беспечно пренебрегая деликатностью ситуации, он не умеет остановиться вовремя. И добро бы этот ветер в голове оборачивался бурей только для него самого, так нет! Даже самые близкие ему люди немало претерпели от того, что Пётр Иванович в очередной раз не сумел сдержать свой болтливый язык и обуздать тягу развлечься за чужой счет! 

   И откуда только взялся нынешний приступ осмотрительности и благоразумия? Как-то совсем не вовремя настиг он Миронова.  Ох, не зря, не зря всегда избегал Пётр Иванович судить, а тем более, осуждать кого-то... Брать на себя смелость, утверждая, что разобрался в мотивах поведения того или иного человека и на основе этого выносить беспристрастный приговор  -  такое по плечу только людям вроде Штольмана. Насчет собственной персоны Пётр Иванович никогда не обольщался. Право, какой может быть судия из старого авантюриста и жуира? «А судьи кто?»  -  вопрос классика как нельзя более к месту, когда речь идет о Миронове... Но раз у него самого не достает мужества сделать непростые выводы самостоятельно, не лучше ли предоставить Якову всю известную информацию, чтобы у того была возможность как следует понять и просчитать причины поступков подозреваемых? И не совершает ли Пётр Иванович ошибки, отказываясь удовлетворить любознательность героического сыщика в полной мере? Как определить, какая именно деталь окажется тем самым камнем, которым Давид поразил Голиафа?

  Но когда от твоих слов зависит чья-то судьба, невольно станешь сдержанней... Неужели в Петре Ивановиче рассудительность наконец-то начинает  побеждать легкомыслие?  То-то повеселился бы сейчас Яков, услышь он каким-то чудом его мысли!

  Что-то долго они с Аннетт совещаются. Позвольте, позвольте! Кажется, беседа Штольманов плавно перетекла в любезности в их неповторимом стиле. Вон, стоят, смотрят друг на друга сияющими глазами, и как за руки взялись  -  сами, наверно, не заметили! Ничего-то у них с годами не меняется. Броня Штольмана, в которую тот закован с ног до головы, тут же куда-то девается, стоит лишь ему заговорить с Аннушкой накоротке, являя urbi et orbi*  классический образчик безудержно влюблённого мужчины. Вот и сейчас Яков совсем поплыл. И племянница от мужа недалеко ушла. И надо бы взгляд отвести, нежданно-негаданно усовестившись: неловко, будто подглядываешь за чем-то, что вовсе тебя не касается. Эта трогательно беззащитная  любовь и нежность предназначена у них только друг для друга. Но проявить деликатность и отвернуться у Петра Ивановича никогда не получается.

  А им самим и дела нет до досужих созерцателей! Но до чего ж забавно за ними наблюдать порой! Столько лет прошло, а зрелище это Петру Ивановичу так и не приелось. Никогда он не устанет ими любоваться! Ну и, чего уж греха таить, слегка посмеиваться. Исключительно про себя, исключительно! Уф, даже от сердца отлегло. И чего он, в самом деле, распереживался? Аннушка совершенно, совершенно права: даже если он сболтнёт лишнего, его родные никогда не используют его слова против достойных и честных людей понапрасну. Уж кому-кому, а Миронову в этом сомневаться не пристало.

  Когда Штольманы воротились, минуты слабости уже как не бывало. Снова придя в доброе расположение духа, Пётр Иванович был бодр, энергичен и готов к новым подвигам и свершениям. В том числе дисциплинированно следовать руководящим указаниям главы сыскного агентства. И не утверждайте, что это невозможно! Кстати, до чего они там досовещались?

  -  Господа, боюсь, без Сергея Павловича нам не обойтись,  -  обратился Штольман к художникам.  -  Надобно попытаться его разыскать.

  -  Разве что попробовать протелефонировать в посольство?  -  с сомнением в голосе ответил Бенуа.   -  Лёвушка, пойдем в дирекцию. Номер посольства должен там быть. Но, думаю, положительного результата ожидать не стоит.

  -  Да, ступайте,  -  согласился Штольман. -  Чтобы не разыскивать потом друг друга по всей выставке, с  новостями  возвращайтесь в зал Врубеля и Коровина. Он, кажется, центральный здесь?

  Аннетт после слов мужа радостно встрепенулась. Видно, что-то сильно занадобилось ей в том самом зале... Во время этого краткого диалога любимая племянница едва ли не приплясывала на месте. Еле-еле дождавшись, пока художники отойдут на достаточное расстояние, Анна немедленно подступила к Миронову:

  -  Дядя! Ты мне очень нужен!

  Сколько раз за прошедшие годы слышал Миронов эти слова? Бессчетно... И каждый раз на сердце становилось тепло. И когда обращалась так к нему маленькая Анечка, его верный товарищ по всяким занимательным затеям и любознательный, энергичный исследователь удивительного, прекрасного мира вокруг. И когда Аннушка, уже не ребёнок, но еще не девушка,   пытала его бесчисленными вопросами, начиная постигать  хитросплетения «взрослых» отношений и «взрослой» жизни. И когда юная Аннетт со всей целеустремлённостью и решительностью познавала свой пробудившийся дар, удивительный и необыкновенно сильный, и не только училась с ним сосуществовать, но и, не откладывая на потом, применяла его для помощи людям...

  Когда-то Миронову пришлось смириться с потерей своего дара. Невдомёк ему было тогда, что, заполняя многочисленными штудиями теорий и трактатов о спиритизме душевную пустоту после потери, он, волей всевидящего Унивёрсума, готовится к роли наставника. Он,  медиум-теоретик с ампутированными способностями, с тайным восторгом и гордостью сопричастного к рождению чуда наблюдал за расцветом Аннушкиного таланта... И она сама распускалась прекрасным цветком вместе со своим даром. Всемерно, всеми своими силами, Миронов поддерживал племянницу, прилежно пытаясь обуздать свои привычки перекати-поля и праздного гуляки. Хотя, следует признать, усмирять свою тягу к авантюрам получалось не особенно...  Родной Затонск был слишком тесен и душен для него. Но Анна удерживала его вернее любых цепей.

  Она стремительно взрослела и расцветала прелестью женственности в своём первом и единственном чувстве, и одновременно постигала способы обращения с тонким миром, с чисто женской практичностью используя их, чтобы помогать и живым, и усопшим, и в первую очередь  -  своему сыщику. Только ради племянницы сумел Миронов задержаться в «родовом гнезде», бок о бок с невесткой, с которой они, мягко говоря, не особенно ладили.

  Не раз он слышал, как Аннушка называла его своим лучшим другом. Но ведь и она была лучшим другом ему. Только ей он мог признаться в том, что собственный дар его покинул, и его спиритические сеансы  -  всего лишь балаган, развлечение для легковерных простаков. Только ей, при всём своём артистизме, он никогда не умел врать. Только она всегда безоговорочно поддерживала, защищала и прощала его. Прощала, несмотря на то, что порой результаты его попыток повлиять на ситуацию в меру своего разумения становились весьма огорчительными именно для неё. И понимала его Аннушка, как никто, даже лучше, чем старший брат Виктор. И как-то совсем незаметно получилось, что из маленького любознательного товарища по шалостям, любимой племянницы, которую хотелось опекать и баловать, неофита, которому требовалась поддержка, неискушенной барышни, отважно постигающей мир взрослых отношений она стала для него кем-то вроде старшей  сестры, мудрой и доброй, снисходительно и по-матерински относящейся к порывам вечного мальчишки-шалопая и принимающей его со всеми слабостями сумасбродной натуры...

  Что-то нынче в воздухе этакое носится... Иначе, отчего вдруг за нехарактерным для Миронова приступом благоразумия последовал столь острый прилив нежности? Или  просто-напросто Аннетт, раскрасневшаяся, с блестящими глазами, поглощенная какой-то новоявленной идеей, слишком напоминает саму себя в детстве, когда они вдвоём подступались к очередной захватывающей авантюре? И на сей раз инициатором выступает неуёмная племянница!

  -  Дядя, что ты говорил про души людей, которые остаются в их изображениях? Там, у портрета господина Морозова?  -   Анна, не подозревая, какой вал воспоминаний и чувств, мгновенно нахлынувший и пронесшийся, вызвала её привычная фраза, не оставила ему времени для сентиментальных раздумий.

  -  Если позволено будет сказать,  -  со значением покосился Миронов на зятя, но тот только плечами повел, хоть и глядел строго и критически, -  идея эта, собственно, не совсем моя.

  Удивлённо изогнутая бровь Штольмана стала наградой проявленной честности.

  -  Вернее, совсем не моя,  -  закрепил успех Пётр Иванович, мимолётно подумав: «Вот вам, непреклонный борец за истину, получите! Мы тоже не лыком шиты, и чужого нам не надо!»   -  Видите ли, изучение понятия «душа» с незапамятных времён занимало лучшие умы человечества. И вне зависимости от религий и культур, этноса и эпохи во взглядах этих всегда было нечто общее: душой считается некая сущность, связанная с человеческим телом, но способная сохраняться  отдельно от него.

  -  Пётр Иванович, позвольте напомнить: теорию анимизма** Тайлора*** вы изложили нам с Анной Викторовной чуть не сразу по её появлении, ещё в прошлом веке!

  Ну разумеется, Штольман не был бы Штольманом, если бы пропустил столь удобный повод  съязвить и несколько обуздать родственника, который вновь решил предаться любимому занятию  -  растекаться мыслию по древу!

  -  Повторение, дорогой племянник,  -  мать учения!  -  парировал Пётр Иванович. Ну не мог он упустить возможность лишний раз поддразнить этого несгибаемого материалиста! Пускай, пускай послушает теории, что идут вразрез с его представлениями о мироздании. Проникнуться  -  не проникнется, но ведь капля камень точит!

  Аннетт, захваченная своей идеей, не потерпела отступления от нужной ей темы и твердо  призвала их к порядку:

  -  Будет вам препираться! Дядя, не отвлекайся!

  -  Je vous écoute, mon général!****  -  шутливо прищёлкнул каблуками Миронов.  -  Так вот, еще древние египтяне считали, что у души умершей личности есть много обличий,  -  Пётр Иванович всё же сделал паузу, не отказав себе в удовольствии полюбоваться каменной физиономией зятя.  -  Одна из них, называемая «Ка», представляет собой некую сущность, которая после смерти человека поселяется в его скульптурном изображении и питается подношениями, оставленными в гробнице. И заметьте, традиция строить величественные пирамиды и наполнять погребальные помещения разными ценностями имеет прямое отношение к учению о душах!

  Штольман хмыкнул иронически, но на сей раз промолчал, смирившись с неизбежностью повторной лекции. Впрочем, Петра Ивановича было уже не остановить:

  -  Не стану мучить вас подробностями о других разновидностях воплощений души по представлениям древних египтян.

  Сей пассаж Штольман встретил скептически поднятой бровью, но поклонился признательно и невнятно проворчал что-то вроде: «Душевно рад!»  Анна же, скрестив на груди руки, только головой укоризненно покачала.

  -  Нам с вами, мои дорогие, в полной мере довелось испытать непосредственно на себе,  -  Миронов многозначительно поиграл бровями,  -   ЧТО есть такое основа индуизма  -  вера в реинкарнацию. Реинкарнацию, иными словами  -  переселение душ.***** По этой вере после кончины одного тела джива  -  отдельная душа,  -  переселяется в иное тело. И так может продолжаться до бесконечности. В первые века новой эры теоретики иудаизма осветили процесс реинкарнации в ином ключе: возникла доктрина гилгула****** о переселении душ от человека в животное, растение, и даже неживую субстанцию. Кстати, наши предки-славяне тоже верили в цепь перерождений, не исключающую и животных, и предметы!

  -  Дядь,  -  всё же не вытерпела Аннетт. Племянница всегда предпочитала придерживаться практической стороны вопроса и стремилась перевести теоретические рассуждения в прикладное русло.  -  Но ты-то рассуждал о душе ещё живого человека! 

  -  Аннетт, и ты туда же! Прошу, дослушай сперва. Думаю, для тебя не секрет, что духовная составляющая может покидать физическую оболочку и во время жизни, ну, хотя бы во сне? 

  -  Как раз сегодня я вспоминала об этом случае,  -  кивнула Анна.  -   Когда я произнесла формулу: «Мёртвый ты, или спящий, дух поручика Садковского, явись!»  -  и человек на фотографии, запечатлённый в профиль, повернул голову?

  -  Именно! Неизбежно изображения человека, особенно в исполнении талантливых творцов, должно заключать в себе частицу личности изображаемого! Да что там даровитые художники! Взять, хотя бы, культ вуду. Он зиждется на магии подобия, на убеждении, что изображение человека, пусть даже самое грубое и примитивное, может быть связано с ним посредством магических ритуалов. А я со всей определённостью утверждаю: живопись, а тем более, живопись гениальная, есть нечто, неотделимое от мистики и волшебства! Изобразить человека так, что зритель узнает о нём по портрету больше, чем общаясь с ним в жизни  -  чем вам не магический ритуал высшей пробы?

  -  Неужто господин Игнатов спьяну истину изрек когда-то?  О распространении сверхспособностей воздушно-капельным путём?******* Не иначе, господин Ярёмич способность к предсказаниям от вас, Пётр Иванович, подхватил... Неважно, что по мелочи, но предсказал же, что вы этот культ поминать станете?  -  скепсис на лице Якова был написан аршинными буквами.

  Пётр Иванович, проигнорировав очередной выпад Штольмана  -  тем паче, бывший не по существу,  -  продолжал:

  -  Думаю, Аннетт, тебе, в отличие от твоего непоколебимого в убеждениях супруга, не нужно доказывать, что после физической смерти человека дух способен на большее, нежели просто отправиться в Страну умерших? Кто, как не медиум, является посредником для духов, имеющих настоятельную необходимость переправить какое-то послание живым?

  -  И служить вместилищем для вселившихся духов в том числе,  -  поёжилась Анна.

  -  Несомненно, несомненно! Но если принять, что медиумы  -  персоны чрезвычайно редкие, а дух имеет возможность вселится во что угодно  -  в деревья, скалы, реки, горы, рукотворные предметы,  -   то  почему бы ему не выбрать прижизненное изображение прежнего тела? В конце-концов, это тоже одно из воплощений души, нечто вроде сосуда для её частицы, уловленной гением художника или скульптора!

  -  То есть если дух может вселиться в некий предмет, то ему проще и легче связаться с тем, что схож по виду с его прежним телом? С тем же прижизненным портретом, например?

-  Фетишизм чистой воды вы тут проповедуете,  -  недовольно вступил Штольман. -  Судить по-вашему, любой мало-мальски умелый фотограф тоже способен на подобные кундштюки!

  -  Не знаю, что насчет фотографии, но дух Марии Васильевны отчетливо проявился именно рядом с её портретом! Ну, тем, на картине Константина Алексеевича!  -  горячо возразила Аннетт.

  -  А поправь-ка меня, племянница, если я ошибаюсь: помнится, в первый раз она явилась тебе далеко от этой картины? Разве не так?

  -  Так, но в первый раз она явилась каким-то расплывчатым облачком. И только рядом с картиной я разглядела её вполне. Нужно пойти туда снова и попробовать её вызвать!

  Странно, что Штольман не воспротивился этому плану, хоть и катает желваки на щеках... А и впрямь, что за необходимость вызывать дух усопшей художницы? На сей раз Миронов решил зятя поддержать:

  -  Аннетт, дитя моё, если Мария Васильевна не является сама, зачем же её дух лишний раз  тревожить?

  Анна поспешила развеять дядюшкино недоумение:

  -  В том-то и дело, что она не может явиться, хотя ей очень, очень нужно!  Я это чувствую... Надобно, просто необходимо ей помочь! Что, если ты прав, и ей легче будет явиться рядом с портретом?

  Ну, в этом вся Аннетт. Теперь её точно не остановишь, и Штольман это прекрасно понимает. Племянница, пока не перепробует все возможные способы для помощи, пусть даже эта помощь требуется потусторонней сущности, жить не сможет спокойно.  А Яков её от себя ни на шаг не отпустит, чтобы успеть защитить в случае чего...

  -  Не может? Так почему же раньше могла?  -  удивился Миронов.

  -  А я, кажется, поняла, в чем дело! Мне Яков подсказал!  -  выпалила племянница и с восторгом посмотрела на мужа. Тот ей ответил весьма озадаченным взглядом.

  Нет, ну это уже ни в какие ворота! Чтобы Штольман начал давать советы по спиритическим практикам? Да скорее небо на землю рухнет! Причём, он и сам удивлен не меньше Миронова!

  -  Понимаете,  -  торопливо поясняла Анна на ходу, увлекая их за собой. Она не собиралась откладывать проверку прозвучавших теорий в долгий ящик и спешила быстрей добраться до вожделённой картины.  -  Понимаете, дело не только в картине. Она-то по-прежнему на месте. А вот кое-чего, вернее, кое-кого, не стало.

  -  Ну, Аннетт, не томи! Интриговать  -  не в твоих правилах!  -  поторопил племянницу Миронов, поспешая за супругами. Как он и предполагал, Штольман с непреклонным видом крепко взял Анну под руку и, судя по всему, не собирался её отпускать в ближайшую неделю.

  -  Где уж мне с тобой по части интриг состязаться,  -  блеснула Анна насмешливой улыбкой. Как ни любит Миронова племянница, но память у неё очень хорошая...  -  Всё просто.  -  А вот это прозвучало совсем по-штольмановски!  -  Первый раз Мария Васильевна явилась мне рядом с Константином Алексеевичем Коровиным, вдали от своего портрета, в виде какого-то маревого  силуэта. А вот во второй раз господин Коровин и его картина были рядом! И Марию Васильевну я прекрасно разглядела и услышала! Но теперь, когда мы далеко от картины, и господин Коровин удалился, ей ко мне не пробиться! Значит, что?

  -  Что?  -  переспросил Штольман, подстраиваясь к её шагам. Слушал он жену внимательно и весьма заинтересованно. И, противу ожиданий Петра Ивановича, в его глазах вместо насмешки светилось искреннее восхищение. Хотя, что это Миронову в голову взбрело? Какие могут быть колкости? Когда это Штольман Анной не восхищался? Ну, а если и случалось что-то иное, то давно, давно миновало!

  -  А то, что господин Коровин тоже был маяком и якорем для духа Марии Васильевны! И очень сильным. Она показала мне кусочек своей жизни, один день того самого лета, когда Константин Алексеевич писал свою картину... Знаете,  -  Анна обвела своих мужчин погрустневшими глазами,  -  она не могла не прийти... Слишком дорог ей был господин Коровин, слишком много её с ним связывало... С ним и с другими художниками...

  Но Аннетт некогда было предаваться печали. Насущное дело звало её, и она продолжила излагать свои соображения:

  -  Раз господина Коровина не вернуть,  -  при этих словах Анны Миронов уловил явственное облегчение, промелькнувшее на лице Штольмана,  -  а Марии Васильевне определённо требуется контакт, нужно попробовать вызвать её у второго якоря!

  Облегчение на лице Якова сменилось выражением покорности судьбе. Да, Яков Платонович! Ничего-то нам с вами не остается, кроме как приглядеть за безобразием! Даже возглавить не выйдет!

  -  Аннетт, а что, если одного, как ты выразилась, якоря недостаточно будет?  -  с сомнением поинтересовался Миронов.

  -  Вот мы и проверим!  -  энергично отозвалась Анна.  -  пока не попробуешь, не узнаешь, верно?

  -  Аня, а не будет ли слишком для тебя  -  призывать дух несколько раз за день кряду?  -  осторожно спросил Штольман, крепче прижимая к себе её ладонь.  -  И так ли велика необходимость в сведениях, которые эта сущность поведать может? Мы вполне способны справиться с поисками картины, не прибегая к потусторонней помощи.

  -  Кажется, я пропустил что-то очень важное?  -  насторожился Пётр Иванович.  -  И где же ты собираешься её искать, позволь поинтересоваться?

  -  Да здесь, в Гран Пале,  -  ответила Анна за Якова.  -  Совершенно очевидно, что картина не покидала стен дворца.

  -  Кому очевидно, кому не очень,  -  пробормотал Миронов.  -  Ну, допустим, вы правы. И как же вы предполагаете проводить эти поиски? Дворец огромен, закоулков в нём полно. Искать можно до второго пришествия.

  -  Так и картина не иголка,  -  возразил Яков.  -  Где попало её не спрячешь. Проще всего укрыть её в запасниках, среди других картин. Причем в запасниках русской выставки, куда всем заинтересованным лицам есть доступ.

  -  Где умный человек прячет камешек?  -  вопросил в пространство Пётр Иванович. И ответил сам себе:

-  На морском берегу. Ну да, ну да. Подобное скрыть среди подобного. Но, Яков, ты же не видел то хранилище! Ты не представляешь, каково это  -  разыскать среди чуть не тысячи ящиков нужный! Тем более, если нет полной уверенности, что мы будем искать там, где следует!

  Анна сурово сдвинула брови и сердито сверкнула глазами. Словно молнию метнула в Петра Ивановича! Очень она не любила, когда кто-нибудь сомневался в талантах  её героического сыщика. Даже любимому дядюшке не спускала подобных высказываний. Штольман же  только поморщился и снова попытался воззвать к благоразумию Аннетт:

  -  И тем не менее, я бы предпочел традиционные способы мистическим. Аня, к тому же, вполне вероятно, что духу госпожи Якунчиковой совсем иное надобно. Ты сама не раз говорила, что в их логике и побуждениях разобраться мудрено. А тебе снова силы тратить и добрым самочувствием рисковать.

  Миронов хмыкнул про себя: «Не те аргументы вы подыскали, Яков Платонович! Когда это Аннушку останавливала забота о собственном благополучии? Эти тревоги  -  исключительно по вашей части!»

  Анна же в ответ обняла предплечье хмурого сыщика  уже обеими руками и просительно заглянула ему в лицо:

  -  Яша, честное слово, в этом случае не нужно переживать, вот ни столечко! Знаешь, редко, но встречаются такие духи: необычайно деликатные и вежливые. Общение с ними не доставляет никаких неудобств, совершенно! А дух Марии Васильевны даже среди них бережностью выделяется.

  -  И хотелось бы, да не верится в подобные подарки судьбы,  -  недоверчиво покачал головой Штольман.

  -  И в любом случае, у меня есть замечательный, лучший способ защиты от любых, даже зловредных духов  -  ты!  -  триумфально завершила Анна и вспыхнула, как маков цвет.  -   А от Марии Васильевны и защищаться не нужно...

  О, кажется, разговор супругов вновь плавно перетекает в воркование! Вот как у них это получается: вроде бы обсуждают следственные действия, а на деле  -  снова и снова за словами безмолвно в любви объясняются? Но  насладиться очередной семейной сценой было Миронову не суждено: они уже прибыли к месту затеянного эксперимента.

                                                              ***

   Анна нисколько не сомневалась ни в своих силах выдержать многочисленные контакты с потусторонней сущностью, ни в бережном отношении духа Марии Васильевны к медиуму. Но, если Яков так и собирается держать её за руку, она возражать не станет...

   Анна сосредоточилась и, глядя в лицо нарисованной девушки, произнесла формулу призыва:

  -  Дух Марии Васильевны Якунчиковой, явись!

  И у неё всё получилось, с первого раза! Призрачная фигура, неясная и размытая, появилась тотчас, и Анну снова окатила прохладная волна. Отлично! Теперь нужно как-то выяснить, что хотела сообщить ушедшая художница.

  -  Мария Васильевна, вам что-то известно? Что-то, что может нам помочь?

  Показалось, или эфемерная фигура наклонила голову? Да, совершенно определённо, она кивнула! Но при этом со стороны призрака не доносилось ни звука. Какая досада! Видно, чтобы пообщаться вербально, у Марии Васильевны сил не хватает, так же, как при первом явлении... И черты лица не разберешь, чтобы по губам прочитать попробовать то, что ей сказать хочется... Как же быть?

  И тут неотчетливый силуэт дрогнул и заскользил прочь. Двинулся, а потом снова замер. И  Анна отчетливо разглядела, что призрак манит её к себе. Значит, будем следовать за ним! И верно: стоило Анне сделать шаг в направлении духа, он вновь неторопливо поплыл светлым облачком вдоль перегородок, увешанных картинами. Чудесно! С благожелательным духом можно договориться и без слов!

  Но воодушевление, охватившее Анну, быстро сменилось разочарованием. По мере удаления от картины Коровина призрак словно истаивал на ходу, становясь всё прозрачней и расплывчатей, и через пару саженей совсем потерял видимость.

  -  Аня, что?  -  тихо-тихо спросил Штольман, шаг в шаг следовавший рядом, заметив её  огорчение.

  -  Я перестаю её различать...  -  расстроенно ответила Анна.  -  Мы отошли от картины, и Мария Васильевна исчезла из виду! Но я чувствую, она по-прежнему здесь, только сил у неё не хватает!

  -  В общем, логично,  -  пожал плечами Яков.  -  Всё происходит согласно вашей теории. При удалении от якоря  -  вместилища частицы этой субстанции,  -  сама сущность слабеет.

  Выражения лиц что у мужа, что у дядюшки при этой фразе стали совершенно неописуемыми. «Неужели ЭТО говорю я?»  -  яснее ясного читалось у Якова в глазах. Дядя же откровенно упивался прелестью ситуации. Невообразимая смесь удивления, восторга, ехидства на лице Петра Ивановича просто таки вопияла: «Неужели я слышу это от НЕГО?»  Решив, что терять ему уже нечего, Штольман обречённо заключил:

  -  Снимаем картину со стены и следуем за духом, держа его в пределах видимости. Раз он такой покладистый, как вы, Анна Викторовна, утверждаете, он непременно... гм, пойдет нам навстречу.

  Если Анна не бросилась мужу на шею и не расцеловала его, то только потому, что не хотела смущать его ещё сильнее. Хотя, куда уж больше-то? Она лишь строго посмотрела на дядюшку и просигналила ему сурово сдвинутыми бровями, чтобы тот слегка поумерил свою неуёмную радость. Нечего над Яковом потешаться, ему и так непросто! Возьмет сейчас и, чтобы от неловкости спастись, выдаст что-нибудь особо едкое!

  Предчувствия Анну не обманули:

  -  Прежде чем мы отправимся крёстным ходом с картиной наперевес, надо бы наших художников предупредить. А то отсутствие полотна обнаружат, и решат, что история с Левицким повторилась,  -  уже взяв себя в руки, завершил Штольман изложение своего прожекта.

  Пётр Иванович всё же внял внушению племянницы и, прочистив горло, произнес:

  -  Прекрасный план! Осталось только наших хозяев дождаться, и разрешения у них испросить. О, а вон и Александр Николаич!

  И верно: господин Бенуа спешил к ним, огибая посетителей, и присматривался к их перемещениям весьма и весьма заинтригованно. И видно, так взыграло у него любопытство, что, подойдя к ним, он отбросил положенные реверансы и спросил прямо:

  -  Господа, а чем это вы тут занимаетесь?

  Пока Анна с дядей наперебой вводили его в курс дела, а Яков делал вид, что он тут и вовсе ни при чём,  глаза у Бенуа становились всё больше и сияли всё ярче. Милый Александр Николаич! Как хорошо! Не пришлось его долго и безуспешно убеждать, что они дружно не сошли с ума или решили неудачно подшутить. Он поверил им сразу!

  -  Это удивительно, потрясающе! Мария Васильевна... Она здесь? То есть её дух? Бог мой, как хорошо! Она знает, она видит, что мы её помним и любим! Что?  А, да-да, конечно! Конечно мы  сделаем всё, что потребуется! Незамедлительно! Я собственноручно картину со стены сниму!

  Они вернулись к картине. Дух последовал за ними. Хотя его присутствие не доставляло Анне никаких неудобств, упрямый Штольман бдительно следил, чтобы их руки не размыкались. Тем временем господин Бенуа быстро себя охлопав, вытащил из кармана пару нитяных перчаток, поспешно натянул их и сноровисто взялся за картину. Сняв её со стены, он спросил, не скрывая искреннего интереса и восторга от участия в столь необычном действе:

  -  И что дальше?

                                                  ***

  Аннушка и Яков переглянулись, и племянница промолвила:

  -  Александр Николаевич, лучше бы мне нести эту картину. Так будет гораздо удобнее нам с Марией Васильевной. Насчет аккуратного обращения не беспокойтесь!  -  и она покрутила в воздухе свободной рукой, затянутой в кружево перчатки.

  -  Аня, нет,  -  запротестовал Штольман.  -  Слишком громоздко и неудобно. Картину понесу я. Александр Николаевич, можно одолжить ваши аксессуары?

  -  Помилуйте, у меня запасные, ненадёванные в карманах где-то лежат! Пётр Иванович, будьте любезны, поищите там, справа!

    Пока Штольман надевал перчатки, ухитрившись при этом не выпустить Аннушкину руку, Пётр Иванович расслышал, как он пробормотал себе под нос: «Докатился, брат. Яков Платонович, это  -  картина. Картина, это  -  Яков Платонович!» Что поделать, племянник, что поделать. У нас тут своё собственное Зазеркалье! Вместо Черной Королевы  -  господин Бенуа, и Аннушка в роли Алисы!

  Бенуа аккуратно вручил картину Штольману, так и державшемуся подле Аннушки. Стаскивая печатки и поспешно запихивая их в карман, Александр Николаевич пристроился за супругами. Лицо его пылало воодушевлением и любопытством. Ах, как же всё это нравилось Петру Ивановичу, поспешавшему рядом с ним! Мало того, что непосредственно довелось поучаствовать в расследовании, к которым Миронова привлекали нечасто ввиду его «безнадёжного легкомыслия», и дело-то, слава Богу, без смертоубийства оказалось, так и Штольман не избежал  приобщения к взаимодействию с тонким миром! Когда еще удастся присутствовать при подобной оказии? Единственное, что беспокоило сейчас Миронова  -  не слишком ли много внимания привлекут они своей экстравагантной процессией?

  Опасения оказались напрасными. Аннушка, направляемая духом, очень скоро свернула в неприметную дверь, рядом с которой висела табличка с надписью «Pour le personnel».*******  Последовав за Анной, они очутились в полузнакомом лабиринте служебных коридоров, скупо и редко освещенном. Благодаря тому, что господин Бенуа шел в их примечательной группе, немногочисленные встреченные музейные работники их не задерживали и вопросами не донимали. Хватало вежливого кивка Александра Николаевича, и служители спешили дальше по своим делам. Если кто и дивился странной причуде русских, то держал свои недоумения при себе. Их процессия двигалась в полном молчании. Они опасались разговорами нарушить сосредоточенность медиума и  помешать погоне за призраком. Анна и Яков, так и шедшие рука об руку, свернули раз, другой, и остановились перед очередной безликой дверью. И тут Александр Николаевич всё-таки подал голос:

  -  Так это же... Это вход в хранилище наших картин!

  Что ж, для Миронова это неожиданностью не стало.  Наш героический сыщик, как всегда, оказался на высоте. В одном он ошибся:  похоже, сведения, которые хотел донести до них дух Марии Васильевны, были исключительно по делу! Впрочем, и тут Яков, скорее, пытался оттянуть неизбежное: ему крайне не хотелось, чтобы Аннушка лишний раз прибегала к потусторонней помощи.

  Анна, по прежнему пребывая в контакте с духом, высвободила ладошку из-под руки Якова и медленно толкнула створку. Та открылась, чуть скрипнув, и племянница тихой тенью скользнула внутрь. Штольман, неотрывно следовавший за женой, недовольно дёрнул головой и поспешно шагнул следом. Миронов и Бенуа последовали за супругами.

  Помещение хранилища было достаточно просторным, чтобы вместить многочисленные упаковочные ящики. Они громоздились неровными штабелями, стояли вразнобой, прислоненные друг к другу и стенам, лежали на немногочисленных столах и стульях. В крошечное зарешеченное окно струился скудный свет, недостаточный, чтобы вполне разогнать полумрак в углах комнаты. Именно в угол, загороженный слегка покосившейся горой упаковок, аккуратно обогнув её, и направилась Анна.

  Аннушкина цель обнаружилась как раз за кучей. Подойдя к ней, Анна покачнулась и привалилась к мужу. Её расфокусированный взгляд сосредоточился на ящике, из которого выглядывал угол какого-то натянутого на подрамник холста. Ящик был явно маловат для него, и, похоже, картину просто-напросто заклинило.

  -  Вот,  -  едва слышно промолвила Анна. 

  Штольман немедленно подхватил и обнял жену, но неукротимая Аннушка со слабой улыбкой  покачала головой и подтолкнула его к ящику, переняв у него картину. Но едва Яков протянул к нему руку, чтобы вытащить непонятный холст, его остановил отчаянный вскрик Александра Николаевича:

  -  Нет, стойте, прошу вас, погодите!

  Бенуа мигом подскочил к ящику, потом остановился и заозирался в поисках чего-то. Углядев искомое, он метнулся к ближайшему штабелю, схватил прислоненный к нему ломик и так же стремительно вернулся обратно. Упав на колени перед ящиком, он в три приёма разломал его, бросил лом и торопливо зашарил по карманам. Мгновение спустя он выхватил  перчатки, даже не заметив, что какой-то зацепившийся за них маленький свёрток выпал на пол. Быстро их натянув, Бенуа с величайшим бережением откинул доски, поднял картину и стал пристально и придирчиво её рассматривать, видимо, на предмет повреждений. Наконец, он испустил вздох облегчения и поворотился к Анне:

  -  Анна Викторовна! Вы совершили чудо! Это она! Она, пропажа наша! И, кажется, картина в полном порядке!

  Бенуа снова и снова вглядывался в прелестное девичье лицо. Юная госпожа Нелидова лукаво улыбалась ему в ответ, продолжая скользить в бесконечном кокетливом танце.

  От нахлынувшего облегчения у Петра Ивановича даже голова закружилась. Но как следует обрадоваться он не успел.

  -  Чья картина хранится в этом ящике?

  Негромкий и сдержанный голос Штольмана произвел эффект ледяного душа.  Александр Николаевич наклонился, вгляделся в неверном свете в небольшое полотно, наполовину засыпанное стружками, и все краски сбежали с его лица. Миронов вытянул шею и разглядел большой лысый холм, почти заслоняющий неспокойную морскую гладь. На голом холме под пасмурным небом высилась каменная приземистая церквушка, к которой тянулась процессия людей в черном, под черными зонтами. Петру Ивановичу снова стало нехорошо: именно эту картину он вчера собственноручно относил в хранилище и осторожно укладывал в ящик.             

  -  Это моя Бретань. «Служба у капеллы Святой Варвары»,  -   тусклый, безнадёжный голос Бенуа прозвучал приговором самому себе.

   Примечания:

 

* Urbi et orbi (лат.) - Городу (Риму) и миру. Старинное латинское выражение Urbi et orbi (урби эт орби) использовалось в древнем Риме как первая фраза, при объявлении указов, законов, официальных обращений. Буквальный перевод фразы означает "Городу и миру", но так как под городом тогда имелся в виду Рим, её иногда переводят как Риму и миру. В наше время фраза Urbi et orbi используется Папой Римским в начале молитвы на Пасху и Католическое Рождество.

  **  Анимизм (от лат. "anima" – дух, душа) – это вера в существование души у человека и у других природных объектов.

  ***  Эдвард Бернетт Тайлор (1832-1917)  -  английский этнолог, культуролог, исследователь религиозных обрядов и церемоний. Один из основателей этнологии и антропологии.  Считается отцом эволюционной теории развития культуры. Основоположник анимистической теории происхождения религии. 

  ****  Je vous écoute, mon général!(фр.)  -  Слушаюсь, мой генерал!

  *****  Отсылка к повести  Atenae  «Сердце Шивы».

  ****** Гилгул, а также гильгуль или гильгуль нешамот  (ивр.)— понятие в каббале и иудаизме — переселение души умершего в живое тело, иногда многократное; реинкарнация; перевоплощение.

  *******  Отсылка к повести Atenae, Лады Антоновой, SOlga «Подарки на Рождество».

  ********   Pour le personnel (фр.)  -  для персонала