Глава 14. ...Ужели жребий вам такой назначен строгою судьбой?...

  -  Александр Николаевич! Александр Николаевич!

  Резкий, сухой голос пробился сквозь подступившие дурноту и отчаяние. Зачем его зовут? Зачем тормошат понапрасну? Зачем прогонять милосердное забвение? Пусть и стало бы оно недолгим, а всё  -  передышка. Жалкая возможность чуть-чуть отсрочить неизбежное: уложить в сознании, что его репутация погублена, а значит, и жизнь вместе с ней. Случившееся неминуемо покроет его несмываемым позором...  Конечно, близкие и друзья никогда не поверят, что он способен даже помыслить о чем-то подобном. Но немало найдется и тех, кто с готовностью подхватит и разнесет сенсацию по городам и весям, станет сладострастно её обсуждать и полоскать в грязи его имя... Как наяву, зазвучал чей-то липкий, довольный говорок: «Слыхали? Бенуа-то, Александр наш, свет Николаич! И ведь так недурно приличным человеком прикидывался! А я всегда говорил, от декадента впору ожидать чего угодно!»

  И что толку знать самому, что невиновен? Каждому не докажешь, не растолкуешь... Да и как доказывать-то? Как отрицать очевидное? До сих пор, хоть он и оказался в числе подозреваемых, Александр не предполагал, что это удручающее происшествие обернется настолько скверно именно для него. Можно было тешиться надеждой, что всё обойдется и как-нибудь образуется. Теперь же...  Как там Яков Платонович говорил? «В рассуждениях я опираюсь на факты»? Факты  для следствия  - прежде всего? Так вот он, непреложный и несомненный факт: похищенная картина нашлась в ящике с его Бретанью. Какие могут быть сомнения в личности вора?

  Чувство мучительного стыда охватило Бенуа.  Стыда за то, что он не совершал, за свою беспомощность и беззащитность перед  чьей-то подлостью, за собственную неспособность доказать свою невиновность... С огромным трудом поднял он голову и чуть не задохнулся: жаркий взгляд ледяных, светлых глаз проник, казалось, в самое средоточие его существа:

  -  Полно вам обмирать-то,  -  с неловким сочувствием произнёс господин Штольман.  -  Обстоятельства нашей находки снимают с вас любые подозрения целиком и полностью.

  В голове стало звонко и пусто. Все чувства словно разом отключились. Верно, слишком стремительны сегодня переходы от отчаяния к радости и обратно к отчаянию, чтобы выносить их, как должно и принимать с достоинством...  Новая смена безысходности надеждой оказалась последней каплей. Бенуа, подобно приговоренному так и пребывавший на коленях, тяжело осел на пол там, где стоял, прижимая к груди вновь обретённую картину.

  Штольман и Миронов с изменившимися лицами бросились к нему, подхватили под руки и принялись поднимать. Анна Викторовна переняла у него драгоценную ношу  -  только госпоже Штольман он и сумел бы отдать её, не сопротивляясь! Общими усилиями Бенуа подвели к свободному стулу и усадили уже как следует. Доставляя столько хлопот хорошим людям, смутно и смазано он ощущал неловкость, но сразу взять себя в руки оказалось выше его сил. Всё, на что его хватило  -  это пробормотать севшим голосом:

  -  Яков Платонович, да как же так? А я решил, что, наоборот, мне теперь ввек не оправдаться!

  -  Александр Николаевич, вы бы и сами смекнули, едва лишь страсти малость улеглись,  -  ответил сыщик, торопливо освобождая Анну Викторовну от двойного груза картин и осторожно складывая их на ближайшую столешницу. Тут же он расчистил от упаковок соседний стул и усадил супругу подле Бенуа.

  Ох, какой конфуз вышел: в расстройстве Александр совсем забылся и нагрузил даму дополнительной тяжестью, вдобавок к Костиной картине! Тем более недопустим его проступок, что Анну Викторовну изрядно утомило чудо, которое она совершила только что. Хоть и держится она так, будто усталость ей нипочём. Слава Богу, Яков Платонович сразу исправил вопиющую промашку Александра, и даже ничем не выдал своего недовольства тем, что с его супругой обошлись  столь неподобающим воспитанному человеку образом...

 
  Обрывочные мысли вяло крутились вокруг каких-то пустяков, и никак не получалось сосредоточиться, чтобы чётко и трезво оценить своё положение. Речи окружающих доходили до Александра с трудом, будто сквозь вату. Видимо поняв, что более внятной реакции ему не дождаться, Штольман начал разъяснять совершенно потерявшемуся Бенуа:

  -  Украденная картина находилась сверху и никак не могла попасть в этот ящик до того, как ваша  -   «Святая Варвара», кажется?  -  вернулась на своё место. Иначе тот, кто помещал вашу работу в прежнюю упаковку, тут же обнаружил бы и портрет госпожи Нелидовой.

  -  Я, это был я!  -  встрял Пётр Иванович, подтверждая собственные слова усиленными кивками.  -  И могу подтвердить под присягой, что ящик был пуст, когда я складывал в него вашу «Святую Варвару»!

  -  «Службу у капеллы Святой Варвары»,  -  машинально поправил Бенуа и тут же одернул себя.  -  Господи, да что это я глупости всякие... И что это значит? Как это доказывает, что я ни при чём?

  -  Из предыдущих показаний всех свидетелей следует,  -  терпеливо растолковывал Штольман,  -  что вашу Бретань в хранилище доставляли втроем: вы сами, Пётр Иванович и господин Ярёмич. И после вы не расставались до самого ухода из Гран Пале. Раз Пётр Иванович портрет Нелидовой не обнаружил, злоумышленник затолкал его в ящик уже после вашего ухода из хранилища. Получается, никто из вас троих не мог этого сделать, потому что оставшееся время вы были друг у друга на виду.

   Всё еще не решаясь поверить в спасение, опасаясь обольститься напрасной надеждой, Бенуа растерянно посмотрел на сыщика  и, запинаясь, вымолвил:

  -  И этих... доказательств... будет довольно?

  -  Вполне!  -  категорически и твёрдо прозвучало в ответ.  -   И, прошу заметить, это именно доказательства. Те самые неопровержимые факты.

  -  Да-да, факты... И впрямь, после ваших объяснений расклад кажется таким очевидным...

  -  Я же говорила, что Штольман во всём разберётся!   -   с законной гордостью за мужа воскликнула Анна Викторовна. Она не обратила ни малейшего внимания на неучтивый промах Бенуа. Горячее сочувствие и желание поддержать светились в её взоре и отогревали  оцепеневшую в столбняке душу так же, как и слова сурового сыщика. И, словно не выдержав этого взгляда, гулкая пустота, окружавшая Александра, треснула и раскололась. Поток путанных мыслей хлынул и обрушился так резко, что заломило в висках. И хоть произошедшее по-прежнему с трудом укладывалось в голове, и некое ощущение, что он все ещё находится в каком-то сне, то кошмарном, то невероятном и чудесном, не оставляло художника, к нему снова вернулась способность воспринимать действительность. С него словно пелену сдернули: окружающее виделось необычайно остро и отчетливо.

  -  Ну, положим, до окончательной ясности нам ещё далеко,  -  самокритично возразил сыщик, присматриваясь к Бенуа и с одобрением отмечая, что тот справился со ступором.  -  Личность злоумышленника нам по-прежнему неизвестна.

 
  Судя по выражению лица Анны Викторовны, в прозвучавшее утверждение она не поверила, но свои возражения оставила при себе. Вот и Пётр Иванович недоверчиво качает головой... Неужто Яков Платонович уже знает, кто покушался на драгоценный портрет? Отчего же тогда молчит? Ах да, факты, факты... Дело, видимо, в отсутствии неопровержимых доказательств. А если их нет, сыщик своими выводами делиться не станет. В конце концов, может, не так уж и важно, кто замыслил кражу, если злодея постигла неудача? Боже мой, да какая теперь разница, кто собирался её украсть? Портрет здесь, в целости и сохранности! Александр теперь глаз с него не спустит!

  -  Но картина-то, картина, вот она!  -  воскликнул Бенуа.  -  Это  -  самое главное! И в любом случае, не имеем мы возможности покарать злоумышленника. В полицию нам хода нет.

  -  Вы предлагаете оставить всё, как есть?  -  остро глянул на него Штольман.  -  Полагаю, буквально пять минут назад вы прощались со своей репутацией и добрым именем? Отчего-то тогда вам и в голову не пришло скрыть случившееся от всего света. Зачем же делать такое одолжение неизвестному вору? 

  -  Огласка нежелательна. Если история с кражей выплывет на свет Божий,  это повредит нам точно так же, как если бы картина пропала совсем,  -  теперь, когда сохранять происшествие в тайне не означало спасать собственную шкуру,  у Бенуа, наконец, включилось рациональное мышление. Единственно возможный выход представился ему с беспощадной ясностью.  -   Даже если мы установим, кто украл картину, у нас только два пути. Справедливое возмездие злодею с непременным скандалом на международной выставке впридачу или возможность не выносить сор из избы, хоть и спустив вору кражу с рук. Увы, придется выбрать последнее. Из политических соображений.

  Ответом на эти, казалось бы, логичные и разумные доводы стала столь колкая усмешка Якова Платоновича, что Бенуа поёжился и почувствовал себя виноватым едва ли не сильнее, чем давеча.

  -  Разумеется, политические соображения прежде всего,  -  с сарказмом произнес Штольман и стиснул ладонью подбородок. Родные смотрели на него с большой тревогой. Кажется, слова Бенуа затронули что-то глубоко личное для сыщика.  -  Только вы не принимаете в расчет кое-что немаловажное. Видите ли, безнаказанность порождает ощущение вседозволенности. К сожалению, мне не раз приходилось в этом убеждаться. Если мы не вычислим вора и не уличим его, сам он не остановится. Судя по всему, фантазия у него изощрённая, и он крепко невзлюбил всю вашу компанию. И каково вам всем будет знать, что кто-то из вашего окружения затаил зло и в любой момент может выкинуть нечто подобное? Вы готовы к новому удару в спину?

   А ведь он прав. И дело даже не в том, что позволив вору выйти сухим из воды, им всем придется пребывать под Дамокловым мечом, постоянно ожидая очередной пакости. Невыясненное неизбежно отравит их подозрениями и недоверием. Такого удара их многолетняя дружба и общее дело жизни могут не выдержать.

  -  Как же тогда быть?  -  беспомощно вырвалось у Бенуа. Совсем он потерялся нынче в стремительном потоке событий. Их бурный водоворот несет его, как щепку. Не то, что выбраться из него, на плаву держаться не получается!

  -  Изобличить преступника!  -  вновь полыхнул глазами Штольман. 

  -  Но как осуществить это чисто технически?  -  наконец подал голос Пётр Иванович. До сей поры он держался  тише мыши, лишь безмолвно сигнализировал Бенуа о поддержке всем своим подвижным лицом.

  -  Есть у меня один план,  -   прищурился сыщик.  -  Только он потребует наших общих усилий.

  -  Излагай, племянник!  -  поощрил Пётр Иванович. Кажется, они всё уже решили, не сомневаясь, что Бенуа присоединится к ним. А, собственно, что ему ещё остаётся?

  -  Вы верно заметили, Александр Николаевич, что в полицию нам хода нет,  -  Штольман быстро справился с прорвавшимся гневом и снова принял сдержанный и непроницаемый вид.  -  Но некоторым образом это и развязывает нам руки. Раз наше расследование приватное и неофициальное, нам нет нужды строго придерживаться процедуры, соблюдать протокол и искать доказательства, необходимые суду присяжных. Кстати, я сильно сомневаюсь, что преступник оставил какие-нибудь следы. 

  -  А как же отпечатки пальцев?  -  снова влез неугомонный Пётр Иванович.

  -  Отпечатки пальцев? Чем могут помочь следы от грязных рук? И неужели вы думаете, что кто-то из здешнего общества позволит себе явиться на люди, не приведя себя в порядок и не умывшись?  -  удивился Бенуа.  Он почти обрадовался возможности отвлечься  от только что произошедшего и с готовностью за неё ухватился. Спрятаться за разговором оказалось гораздо проще, чем исхитриться уразуметь, что будет правильным делать дальше.

  -  Дорогой, дорогой Александр Николаевич, смею предположить, что вам никогда не приходилось сталкиваться с расследованиями и судопроизводством непосредственно?  -    со снисходительностью бывалого осведомился Пётр Иванович.

  -  Никогда,  -  подтвердил Бенуа.  -  Несмотря на то, что я закончил юридический факультет Петербургского университета, на ниве юриспруденции я не трудился ни дня. Впрочем, как и все мои друзья юности.

  -  Видите ли, на гладких поверхностях отпечатки остаются даже от чисто вымытых рук,  -  важно просветил Александра господин Миронов.  -  Если присмотреться, то на кончиках пальцев можно различить бороздки, дуги и петли. Их сочетания бесконечны! В природе не существует двух одинаковых папиллярных узоров. Каждый палец оставляет свой уникальный след!

  -  Да?  -  Бенуа поднес к глазам собственные растопыренные пальцы правой руки, близоруко прищурился и попытался что-нибудь разглядеть. То ли действительно просматривается на подушечках что-то этакое, то ли нет... Порывшись в памяти, Бенуа припомнил, что в средние века в Китае и  Японии, культуру которой он обожал, вместо подписи использовали оттиск пальца. Правда, целью было, скорее, запечатлить документ, установить некую сакральную связь между ним и подписантом, а вовсе не опознавать человека. Но господин Миронов собирается по этим следам злоумышленника РАЗЫСКАТЬ! -   Ну, положим, злодей оставил на раме эти... отпечатки пальцев. Положим, они неповторимые и уникальные. А дальше-то что? Как это следствию поможет, если их и не рассмотришь толком? Как по ним преступника отыскать возможно?

  -  Да так!  -  запальчиво ответствовал Пётр Иванович, оглядываясь на зятя. Тот с усмешкой наблюдал за родственником, но прерывать его и возражать не спешил.  -  Посыпаем раму мелко смолотым порошком  -  даже дамская пудра подойдет,  -  и вуаля! Отпечатки проявляются! Проявляются отпечатки! Останется лишь перенести их на липкую бумагу.

  -  А потом ходить с этой бумагой и каждому встречному-поперечному к пальцам прикладывать?  -  иронически осведомился Бенуа. Он сам себе удивлялся: что за стих на него нашел, что он вдруг начал язвить и оспаривать то, о чем до сей поры понятия не имел? Но, несомненно, привычная полемика с Петром Ивановичем прогоняла остатки апатии, бодрила и настраивала на боевой лад.  -  Яков Платонович, неужто и в самом деле по отпечаткам можно найти человека, который их оставил?  -  повернулся он к специалисту сыска. Всё же Петру Ивановичу доверять надобно с разбором, особенно там, где Бенуа неважно ориентируется. Порой господин Миронов слишком увлекается и обращается с истиной весьма вольно.

  -  Ну да,  -   как в ответ на что-то само собой разумеющееся, пожал плечами Штольман.   -  И с непосредственной процедурой вы почти угадали. Только отпечатки, снятые с предмета, не прикладывают к пальцам. Их снимают у самого подозреваемого, и тогда уже сравнивают изображения на бумаге.

  -  Что, человека тоже дамской пудрой посыпают?  -  Бенуа хотелось выяснить всё досконально.

  -  Всё гораздо проще,  -  усмехнулся Штольман краем рта.  -  Пальцы смазывают чем-то вроде ваксы, затем прижимают к бумаге  -  и готово!

  -  Петр Иванович, так вы предлагаете измазать ваксой всех подряд, на кого подозрение падает? То-то эти господа обрадуются! И непременно согласятся! И, безусловно, ничего не заподозрят!  -  саркастически высказался Бенуа. С господина Миронова станется поспособствовать следствию таким образом на полном серьёзе. Этот завзятый авантюрист ни перед чем не остановится!

  -  Pourquoi pas?*  -  ухмыльнулся Пётр Иванович, подтвердив опасения Александра. Право, стремление господина Миронова поразвлечься, в том числе и за счет ближних своих, принимало порой устрашающие размеры!  -  Между прочим, у Якова Платоновича богатейший опыт использования дактилоскопии, богатейший! Он едва ли не первым применил этот метод в России. Аннетт рассказывала мне о вашем расследовании убийства бедняги Гребнева там, в Затонске,  -  пояснил он сыщику.  -  О том, как лихо вы провели небывалый эксперимент прямо в усадьбе, причём с участием изумлённой публики с Антоном Павловичем Чеховым во главе.

  От удивления у Бенуа все мысли разбежались. У него лишь вертелось в голове банальное: «Как тесен мир!». Не позабыть ему, как Дягилев обхаживал Чехова, завлекая его стать редактором «Мира искусства» незадолго до кончины того и другого... Получается, что Штольманы были знакомы с Антоном Павловичем?

  Пётр Иванович, не заметив, что его слова повергли Бенуа в очередной ступор, продолжал сетовать дальше:

  -  До сих пор жалею, что меня там не было! Подумать только, чего я лишился: во-первых, знакомства с будущей гордостью русской литературы, во-вторых  -  неизведанного до той поры зрелища!  -  При этих словах племянница сердито взглянула на дядюшку и фыркнула. Явно что-то неладное случилось тогда с его отсутствием, раз Анна Викторовна гневается до сих пор.   -  И в этом наш Затонск оказался впереди планеты всей, а я пропустил эпохальное событие!  -   разливался соловьём  Пётр Иванович, посылая племяннице извиняющиеся, жалобные и очень уморительные гримаски.

   «И поделом тебе!»  -  всем своим видом безмолвно отвечала Анна Викторовна. Едва ли не в первый раз за всё их знакомство она выказывала столь неприкрытое недовольство любимым дядюшкой, хотя обычно ко всем его выходкам относилась довольно благодушно. Правда, и всю её словно хмурой тучей принакрыло  -  так она вдруг помрачнела. Может, тут дело не только в Петре Ивановиче?

  Косясь на племянницу, но не теряя апломба, Пётр Иванович продолжал:

  -  И сейчас я бы не сбрасывал дактилоскопию со счетов. Отчего бы нам не воспользоваться достижениями прогресса в криминалистике и здесь, в Париже?

  -  Как бы не так!  -  ответствовал на дядюшкино предложение Штольман.  -  То-то и оно, что мы с вами не в России. Мало того, что в отношении дактилоскопии просвещённая Франция осталась далеко позади даже нашего нескорого на нововведения отечества. Здешние криминалисты дактилоскопию воспринимают в штыки! Признать этот метод и начать его применять для них равно отказу от бертильонажа. Как вы знаете, именно Франция  -  его родина. Применить новый метод  -  в их глазах нацию оскорбить, ни больше, ни меньше! Из патриотических соображений не торопится здешняя полиция признавать, что новая система сводит на нет все достоинства антропометрии.**

  - Яков, так мы в полицию вроде обращаться не собираемся? И вы с Антоном Андреичем этим методом пользуетесь! У Коробейникова даже специальный набор имеется,  -  возразил Пётр Иванович. Очень уж ему хотелось, чтобы его совет ко двору пришелся!

  -  Который благополучно отбыл вместе с Антоном Андреичем в Нанси,  -  разочаровал его племянник.  -  И потом, Александр Николаевич прав: как вы представляете процедуру снятия отпечатков пальцев здесь, в наших обстоятельствах? Но главная загвоздка в другом.  Больше чем уверен, искать их  -  бесполезно.

  -  Да отчего бесполезно-то?  -  разгорячился Пётр Иванович.  -  Неужели так сложно снять их с рамы, из которой картину вынимали? А фигурантам,  -  с удовольствием выговорил он специфическое словцо,  -  подсунуть какой-нибудь стакан. Подсунуть, а потом его и обработать!

  -  Ну, где рама и где мы? И потом, вы обратили внимание, что наши уважаемые художники берутся за полотна исключительно в перчатках? Как Александр Николаевич давеча. Хоть и взволнован был изрядно, а их надел первым делом!  -  бросил сыщик через плечо. Он, отворотившись, внимательно рассматривал развороченный ящик, в котором раньше была спрятана картина.

  -  Привычка  -  вторая натура,  -  зачем-то начал оправдываться Бенуа.  -  Но вы правы: вчера мы всех своих не совсем добровольных помощников снабдили такими же перчатками. Правда, князь Щербатов был чрезвычайно недоволен, что пришлось пользоваться столь простецкими аксессуарами. А господин Бенкендорф и вовсе отказался от столь неказистых приспособлений. Предпочел обойтись своими, лайковыми.

  -  А вот и свидетельство тому, что злоумышленник защитой не пренебрег,  -  промолвил вдруг Штольман. Он стремительно подошел к ящику, нагнулся, разворошил стружки и поднял с пола скомканную нитяную перчатку. В точности такую же, как у него самого на руках.

  -  Как же мы её не заметили?  -  ахнул Пётр Иванович.  -  Впрочем, немудрено, в суматохе-то...

  Бенуа почувствовал, что у него пылают уши. Действительно, из-за того трагического представления, что он здесь устроил, у сыщика не было возможности осмотреть место преступления, как дОлжно...

  Яков Платонович тем временем исправлял это упущение, обследуя погибший ящик со всем тщанием, чуть ли не носом в пол. Но, кажется, больше ничего достойного внимания ему не попалось. Он поднялся на ноги, отряхнул колени, тщательно изучил найденную перчатку со всех сторон, хмыкнув, положил её во внутренний карман сюртука  и продолжил свои пояснения:

  -  Так, или иначе, этот вариант поиска улик исключается. К тому же, даже если мы бы и нашли чьи-то следы, спешу напомнить: вор принадлежит здешнему кругу. Ему было бы очень легко оправдать наличие следов его рук на раме. Тем, что он прикасался к ней, его не уличишь. Я предлагаю иной путь. Сейчас злоумышленник не в курсе, что мы уже обнаружили не только кражу, но и саму картину. Он всё еще считает, что портрет пребывает в ящике рядом с вашей «Святой Варварой».

  Бенуа не рискнул поправлять его во второй раз. Насколько он сумел постичь характер Якова Платоновича, тот не отличался бесконечными запасами терпения и речистостью. Да и к чему сейчас ненужные уточнения? Уже одно то, что сыщик так долго с ним возится, объясняя очевидные для себя вещи, заслуживало безмерной признательности. И очень утешительно было сознавать, что строгий господин Штольман доверяет Бенуа, раз так подробно описывает свои умозаключения.

  -  Вот как раз на этом мы и сыграем!  -  решительно и энергически заключил сыщик.

  Ого! А ведь вы азартны, господин Штольман! Азартны, хоть и вполне успешно скрываете от посторонних затаённое свойство своей натуры за сдержанной сухостью и педантизмом. И это не дурной азарт игрока, что ради острых ощущений бросает вызов всему подряд.  Это, скорее, горящее ярким пламенем неистовое желание победить в очередной схватке то несовершенство мира, с каким довелось столкнуться. И жажда справедливости в вас костром пылает... Типично русская черта в германском внешнем антураже? Даже странно, что сперва Бенуа  счел Штольмана ледышкой, острые края которой могут слегка подплавиться лишь в присутствии его супруги! Где же были у Александра глаза, коли он рассмотрел страстный, взрывной характер под маской холодности и неприступности только год спустя после знакомства? В своё оправдание можно сказать лишь, что господина Штольмана, действующим на его собственном поле, Бенуа видит в первый раз.

  Яков Платонович, не подозревая, что открыл внимательному наблюдателю ещё одну грань своей натуры, продолжал:

  -  Мы пустим слушок, что вы, Александр Николаевич, получили выгодное предложение пристроить свои бретонские работы, и собираетесь забрать их из хранилища. Только следует придумать как можно более достоверную историю...

   Других объяснений собравшейся компании не понадобилось. У Анны Викторовны вспыхнули пониманием глаза, но отчего-то на её лице промелькнуло выражение мучительной вины и затаённой боли.

  -  Спровоцировать вора и устроить ловушку, как тогда, в усадьбе Гребневых?  -  спросила она, неотрывно глядя на мужа потемневшими глазами, полными глубокого и горького раскаяния.

  -  Да, что-то в этом роде,  -  хотя Яков Платонович на словах соглашался, всем своим видом он словно протестовал против безмолвной просьбы жены о прощении. Так явственно, что фразу: «Анна Викторовна, вы ни в чём не виноваты!»  -   не было нужды произносить вслух. Что же там произошло такое, в этой усадьбе Гребневых, если до сих пор от простого упоминания о ней между супругами воздух звенит?

   Глубокомысленное замечание Петра Ивановича прервало немой, напряженный диалог Штольманов:

  -  Ага. Вспугнём вора и будем поджидать его в засаде?

  -  Именно,  -  несколько рассеянно отозвался Штольман, не отрывая от жены утешающего взора.  -  Не думаю, что его конечной целью было дискредитировать исключительно Александра Николаевича. Скорее всего, ход с бретонскими картинами сделан про запас, на случай, если  вор не успеет полностью осуществить свой замысел. Но, согласитесь, эффект был бы совсем не тот. Значит, он непременно попробует довести дело до логического конца и полного успеха. Тут мы с ним и встретимся.  Но сперва необходимо как можно быстрее вернуть картину господина Коровина на место, чтобы никакие неожиданности не насторожили злоумышленника раньше времени.
 

  -  Господа, а Лёвушка?  -  робко вмешался Бенуа.  -  Мне кажется, Льва Самойловича тоже нужно поставить в известность о нашем плане.

  -  Несомненно,  -  согласился Штольман. -  Господин Бакст может очень нам  помочь слухи распускать. Кстати, где он сейчас? И куда пропал господин Ярёмич?

  -  Степан Петрович, скорее всего, решил Костю Коровина до самого поезда проводить. Видите ли, им есть о чем поговорить. Стип  -  давний друг Михаила Александровича Врубеля, ещё по Киеву***. Ему непременно захочется получить о нём подробнейшие сведения из первых рук. А Лев Самойлович в дирекции сидит, телефонирует, куда только можно придумать, Сергея Павловича разыскивает. По правде сказать, бесполезное занятие,  -  высказал свои соображения Бенуа.  -   Да, господа, а портрет-то, портрет?  -  спохватился он вдруг.  -  Воля ваша, но заталкивать его обратно в ящик и оставлять на том же месте  -  немыслимо! Честно говоря, до сих пор поверить не могу, что кто-то из художников оказался способен на подобное варварство! Да и мало ли, что может опять случиться?

  -  Нужды в этом нет,  -  утешил его Штольман.  -  Достаточно поместить картину в подходящую упаковку и перепрятать  куда-нибудь  -  ну, допустим, за любой штабель. Вот вы, Александр Николаевич, этим и займитесь. А заодно и легенду сочинить попробуйте. Вы нынешнюю ситуацию в вашем кружке знаете изнутри, вам и карты, то бишь, сплетни в руки.  Пётр Иванович лучше знаком со здешней географией, нежели я, ему и за господином Бакстом отправляться. А я верну картину господина Коровина в зал. Тем паче, необходимая амуниция при мне,  -  и он взмахнул рукой в нитяной перчатке.  -  После снова собираемся в хранилище. По возможности, не мешкая.

  Анна Викторовна при этих словах мужа попыталась было подняться, вознамерившись его сопровождать, но Яков Платонович решительно воспротивился:

  -  Анна Викторовна, нет. Отдохнуть вам нужно после ваших спиритических подвигов. Как бы ни был дух, по вашим словам, благожелателен, сил они отняли немало.

  Его супруга иронически взглянула на сыщика и заметила, склонив к плечу голову:

  -  Яков Платонович, если вы считаете, что нашли удачный способ развести нас с духом Марии Васильевны подальше друг от друга, то не стоит утруждаться. Она ушла сразу, как только показала, где картина спрятана.

  Видимо, госпожа Штольман видела мужа насквозь, потому что он смешался и усмехнулся кривоватой смущённой улыбкой, которая разительно отличалась от его прежних опасных ухмылок:

  -  Тем лучше. Видно, и духам отдых требуется. Так давайте уважим утомлённую сущность тоже.

 
  И несколько смущенный Яков Платонович поспешил выйти вон, пока супруга не нашлась с иными аргументами. Пётр Иванович, придя в полный восторг от этого диалога, выскочил следом за зятем.  Аккуратно прикрытая дверь все же позволила расслышать удаляющийся разговор:

  -  Согласись, Яков, идея с дактилоскопией была неплоха!  -  похоже,  господину Миронову безумно нравилась вся эта ситуация с предстоящей охотой, и никакие страхи и опасения его не мучили. 

  В ответ донеслось выразительное хмыканье.

  -  Ну, а что такого? Иногда, знаешь ли, у специалистов, что называется, глаз замыливается. Приходиться напоминать им об очевидном!  -  излишней скромностью Пётр Иванович, как водится, не страдал.

  -  И впрямь, что бы мы без вас делали? Тем более, здесь вы занимаетесь тем, что у вас получается лучше всего,  -  хоть и иронически, но соглашался с родственником Яков Платонович.

  -  Ну-ка, ну-ка, просвети меня, племянник, какой из моих многочисленных талантов ярче всего сверкает, по твоему мнению, а? Что такого эпического могу я и дальше свершить ко всеобщему благу?  -  горделиво вопрошал Миронов.

-  Болтать, дорогой Петроний Иванович!  -  доносилось в ответ ехидно.

   -  Не болтать!  -  наставительно поправлял Пётр Иванович.  -  Не болтать, а изящно, непринуждённо и  ненавязчиво направлять обстоятельства в нужном нам направлении!

  Анна Викторовна, которая тоже прислушивалась к затихающим голосам, поймала взгляд Бенуа, мягко и извиняюще улыбнулась, подняв красиво очерченные дуги бровей, и пожала плечами. «Мальчишки, что с них взять!»  -  молча попросила она прощения, словно опасалась, что несвоевременное легкомыслие родных обидит Александра. А у него, вопреки всему  -  неопределённости положения, тревоге, неловкости от сознания своей полной неуместности в роли охотника за хитрой и изворотливой дичью,  -  на душе полегчало.

  Все звуки за дверью вскоре стихли, а Бенуа внезапно сообразил, что он так толком и не поблагодарил Анну Викторовну за то невозможное, что совершила она сегодня. А ей явно нелегко пришлось: её муж был абсолютно прав, настояв на отдыхе, совершенно необходимом супруге. Но едва Александр, запинаясь, попытался высказать свою горячую благодарность, Анна Викторовна его остановила:

  -  Полно вам, Александр Николаевич. Мы просто обязаны были вам помочь.

  Обязаны? Да большинство знакомых Бенуа просто прошло бы мимо! Разве что кто вежливо посочувствовал бы, и то не вполне искренне! Даже многие его друзья в нелёгкие времена, как правило, предпочитают ограничиваться разговорами «по душам», вместо того, чтобы помочь делом. Но Штольманы, но Пётр Иванович... Без всякого сомнения, судьба свела его с необыкновенными людьми.

  Ну что ж, надобно не философствовать попусту, а порученным делом заняться. Бенуа поднялся, неподвижно постоял с минуту на все еще не вполне твердых ногах, а потом отправился за штабель раскапывать кучу упаковки в поисках наиболее годного для драгоценной картины ящика. Пока он возился, с величайшей осторожностью укладывая портрет Нелидовой в тайничок,  а после собирая разломанную упаковку и пристраивая обратно собственную картину, его снова одолели тяжкие раздумья. Глухое недовольство собой изрядно  потеснило проявившееся было мимолётное умиротворение.

  Сегодняшнее происшествие, каким бы необычайным и невообразимым оно ни было, странным образом оказалось закономерным для него самого, для его нрава и повадок.  Он, не зная ни удержа, ни оговорок, ни страха, мог, как лев, сражаться за свои художественные убеждения, отстаивать свои замыслы и создания, невзирая на лица и обстоятельства, не давая спуска никому. Благодаря своей непримиримости в этих вопросах он приобрел немало недоброжелателей и откровенных врагов. Но даже страх обидеть ближайших друзей не останавливал его в сражении за истину  -  ту, которую он считал  подлинной.

  Но в непростых житейских ситуациях Бенуа сознавал за собой склонность идти у обстоятельств на поводу. Не то, чтобы он прятался от обыденных проблем. Скорее, он предпочитал не рваться им навстречу, а переждать, уклониться, чтобы события шли своим чередом где-то рядом. В особенности, если усилия требовалось приложить, чтобы добиться преимуществ для себя. Хлопотать о каких-то насущных выгодах и благах, отстаивать свои повседневные интересы, использовать связи, хитрить, маневрировать представлялось ему слишком неделикатным, бестактным и попросту недостойным. Никогда-то он не умел отстаивать свою собственную выгоду. Большей частью приходилось отступать и уступать без борьбы. Даже тесное общение с Дягилевым, который никогда не упускал возможности использовать это свойство характера Александра в своих целях, не помогло закалить Бенуа и добавить ему  стойкости в самозащите. Пожалуй, именно в злободневных житейских ситуациях в нем неожиданно и весьма заметно проявлялась черта характера, полученная по наследству от матери: склонность к меланхолической созерцательности. Отрицавшие уныние бодрость и энергия, которые никогда не оставляли его в работе, странным образом стушевывались и отступали.

  Часто размышляя о характере своей обожаемой мамочки, Бенуа полагал, что на нем сказалось ее венецианское происхождение. Она была плоть от плоти той Венеции, что доживала на излёте своего блестящего существования, устав, во всем изверившись и разочаровавшись. Счастье, что сегодня, когда Александр, по своему обыкновению, плыл бы по течению, рядом с ним оказались люди совсем иного склада. Люди действия, люди,  для которых помогать и вставать на защиту справедливости так же естественно, как дышать. Они решительно и без колебаний пришли на помощь. Но от затаённого, трусливенького облегчения, что кто-то взял на себя руководительство в непосильном для него деле, Бенуа было очень совестно.

  Александр поморщился от собственных мыслей, от неуместности и несвоевременности самокопания и, спохватившись, покосился на Анну Викторовну:  вдруг она разглядела его гримасы? Слава Богу, она ничего не заметила.

  Кажется, пришла пора признаться самому себе: её присутствие стало одной из причин одолевших его душу неразберихи и сумятицы. Кроме сильнейшей досады на себя в Бенуа заговорило искушение. И без того взбаламученный разум вновь начала терзать давнишняя неразрешимая загадка. Даже, скорее, тайна бытия. Нестерпимый  соблазн хоть немного приблизиться к ответу овладел Александром. И именно госпожа Штольман была в силах пролить свет на эту тайну. 

  Милейший Степан Петрович был прав: Александр и  впрямь всегда был склонен к мистицизму. Но одно дело  -  иметь расположенность и желать верить во что-то. Если тебе страстно хочется, чтобы нечто оказалось истинной правдой, ты невольно стараешься притягивать за уши любые намёки и случайности, полагая их знаками судьбы, признаками того, что это нечто  -  не только твои собственные фантазии. И совсем другое дело вот так, как давеча, увидеть, как на твоих глазах происходит настоящее чудо. И чудо это подтверждает твои шаткие предположения целиком и полностью! И потом, если даже такой закоренелый скептик, как Яков Платонович, который в своей блистательной сыщицкой деятельности опирается, по его словам, исключительно на факты, а на деле не только не отвергает необыкновенные умения и способности своей супруги, но и работает с ней в союзе рука об руку, то Бенуа и вовсе не пристало сомневаться.

  Сегодняшнее удивительное событие не только подтвердило истинность смутно-интуитивных представлений Александра о том, что ждет за чертой. Оно всколыхнуло в Бенуа давнюю тревогу, тоску и опасения, которые часто мучили его, особенно в последнее время. И вот теперь у него появился уникальный шанс разрешить свои сомнения и маету. Кто, как не истинный медиум Анна Викторовна Штольман сможет ответить на вопрос, который гнетёт его много лет? Но вот хватит ли у Александра духа и решимости задать его  -  весьма и весьма сомнительно. Слишком деликатен вопрос, слишком велика вероятность бесцеремонно и бестактно вторгнуться в сферы, крайне личные для самой Анны Викторовны. Но если не пересилить свою привычную робость и опаску проявить себя праздно любопытствующим невежей  сейчас, то иного случая больше не представится никогда в жизни...

  Анна Викторовна, не подозревая о раздрае, воцарившемся в мыслях Бенуа, сидела молча, прикрыв глаза и отдыхая. Судя по всему, не так просто даётся ей контакт с тонким миром, если он забирает столько сил. И Яков Платонович не зря опасается за её состояние. Тем неуместнее будет сейчас разговор, касающийся подобных материй. Затеяв его, Бенуа не только проявит чёрную неблагодарность. Он не оправдает доверия, которое оказал ему господин Штольман, оставив здесь свою супругу рядом с ним. Что ж, жил ведь он как-то раньше, пребывая в неопределённости? Значит, сумеет жить и дальше. Анну Викторовну поберечь надобно. Она и так совершила сегодня невозможное.

  То ли потому, что госпожа Штольман восстановила силы, то ли потому, что пребывать в бездействии, когда где-то требуется её участие, было ей несвойственно, она недолго оставалась в неподвижности. Припомнив что-то, Анна Викторовна неслышно поднялась со стула,  грациозно наклонилась, пошарила в стружках на полу и подняла маленький свёрток.

  -  Александр Николаевич, вы что-то обронили!

  Бенуа, уже на десять раз проверив, как там устроена перепрятанная картина, подошел к госпоже Штольман и увидел, что она протягивает ему фунтик с конфетами, который собственноручно положила ему в карман сюртука его Анна Карловна. А он и не заметил, когда его потерял! Наверно, вытряхнул, когда торопился вытащить перчатки. Он тогда про всё на свете позабыл, увидев краешек картины и страшась поверить в чудо... Атя словно встала рядом и погладила его по голове, утешая и ободряя. «Всё будет хорошо!»  -  как наяву услышал он её голос. В основе всего существа его жены лежал какой-то абсолютный оптимизм, неколебимая вера в то, что спасение есть всегда, и явится оно в любой момент, пусть бы и последний. И не было случая, чтобы её надежды не исполнились! Точно так случилось и нынче.

  Бенуа принял фунтик, развернул его и снова протянул госпоже Штольман:

  -  Анна Викторовна, угощайтесь! Они очень вкусные, шоколадные!

  И эта необыкновенная женщина тепло и дружески ему улыбнулась, взяла конфету и произнесла:

  -  Благодарю вас, с удовольствием!

  Он последовал её примеру. Их  совместное, немного курьёзное «преломление хлеба» словно разрушило в душе какое-то препятствие. Две удивительные Анны как будто встали рядом. Одна, его обожаемая супруга, своим визитом и трогательным гостинцем напомнила о том, что было в его жизни самым главным и важным. Другая же вместе с мужем спасла его сегодня, вернула ему веру и надежду. И Бенуа внезапно решился. Отринув все предыдущие соображения воспитанности и деликатности, он  быстро, чтобы снова не передумать, спросил:

  -   Анна Викторовна, вы позволите задать вам один вопрос?

  Она в ответ лишь кивнула, с искренним недоумением. «Отчего вы сомневаетесь?»  -  вопрошал её взгляд.

  -  Он, возможно, совсем неуместен сейчас. Но он давно изводит меня, и только вы в силах разрешить мои сомнения...  -  он было устыдился собственного бессвязного лепета,  но собеседница ожидала, всем своим видом поощряя его продолжать. И Бенуа рубанул сплеча:

    -  Речь идет о моей покойной матери. Вернее, не о ней, а о том...  -  совсем запутался он в словах. 

  Анна Викторовна, чуткой своей душой уловив, как ему нелегко, не чинясь, дотронулась до его локтя и направила в строну стульев, а когда они вновь уселись, мягко спросила:

  -  Александр Николаевич, что вас так тревожит?

  -  Я безумно страшусь того, какой найду её там, когда... когда мы снова встретимся,  -  выговорил он наконец.

 
  Анна Викторовна широко распахнула в удивлении свои бездонные глаза, и Бенуа поспешил объясниться:

  -  Возможно, это звучит дико. Долгие годы, до встречи с вами, я был почти уверен в надземном и духовном. Конечно, сомневался порой. «Ведь может быть, что ни то, ни другое не существуют для нас?»  -   одолевали меня сомнения. Теперь они меня оставили. Но для чего мне вся эта потусторонность, если там я не увижу свою мать такой же, какой она была здесь?

  Анна Викторовна опустила глаза, помолчала минуту, а потом задала вопрос,  поразивший в самое сердце:

  -  Александр Николаевич, вы ведь не о внешности говорите?

 
  У Бенуа от волнения перехватило горло и он лишь кивнул в ответ.

  -  Вам не нужно тревожиться,  -  госпожа Штольман вновь смотрела на него утешающе, с бесконечной печалью.  -  Любовь не перестает быть и там, за чертой. Те, кто любили нас здесь, продолжают любить и помнить нас там. Я это знаю наверное.

  Господи, что он наделал! Конечно же, Анна Викторовна знает всё наверняка! Её вдовая матушка живет вместе с ними в Париже... А он вломился со своими метаниями, как слон в посудную лавку! И своими расспросами напомнил о том, что не изменишь и не исправишь... И это  -  в благодарность за то, что Анна Викторовна сегодня совершила! Непростительный эгоизм с его стороны!

   -  А что касается внешнего облика... -  От тихого, глубокого голоса у Александра волосы поднялись на загривке. Неведомо откуда взявшийся сквозняк тронул прохладой разгорячённый лоб Бенуа и пошевелил пушистый локон, выбившийся из прически госпожи Штольман.  -   Какая она милая... Хрупкого сложения, чуть располневшая. На лбу легкие морщинки. У самых волос, причесанных гладко, двумя волнами на пробор, две крохотные родинки. Одна синеватая, другая красненькая...

  -  Я всегда целовал их, когда мамочка укладывала меня спать в детстве...  -   прошептал потрясённый Бенуа.

  -   Бледные, почти прозрачные руки  прячутся в складках светло-фиолетового платья из шелкового штофа,  -  продолжала описывать Анна Викторовна ту, что была недоступна взору Александра.

  Он смотрел туда же, куда был устремлен взгляд Анны Викторовны. Конечно же, он ничего не видел, но страстно желал увидеть. Казалось, надо сделать ещё одно, последнее усилие, и взор его пробьет границу меж мирами, проницаемую для госпожи Штольман, но непреодолимую для него.  И пусть милый облик, отчетливо сохраненный цепкой памятью, по-прежнему существовал только в его воображении. Присутствие матери, благоуханную, нежную, чистую её ауру, всегда от неё неотделимую, Александр ощущал совершенно явственно.

  -  Мамочкино «вечное платье». Сшили его на свадьбу, и оно так и осталось её единственным вечерним туалетом. Несчетно, сорок лет подряд, для разных торжественных случаев его перешивали, чистили, перекрашивали, подгоняли под моду, расставляли, выкраивали из шлейфа воланы, перехваты, буфы... Как ни настаивал папа, чтобы мамочка сделала себе новое платье, она и слышать об этом не хотела. И в гроб её в нём и положили...

 
  Зачем он всё это говорил? Может, тем самым он сбивал настрой, необходимый медиуму для связи с иным миром? Но молчать он был не в силах. Вспоминая о милых мелочах, важных и значительных для него, он словно вновь разговаривал с той, что оставила его, утомившись жизненными тревогами и найдя от них отдохновение в вечном сне, и спешил ещё раз сказать ей, что он помнит и любит.   

  -  Воротник из венецианского кружева брошью заколот. Цветы садовой фиалки...  -  тихо звучал голос медиума.

  -  Эту брошь ей папа пред свадьбой подарил. Она её всю жизнь носила...  -  еле слышно шелестел в ответ Бенуа.

  -  И лицо... Ясное, ласковое, но очень грустное... Тревожное даже...

  -  Грусть лежала в основе характера мамочки. Она как-то не доверяла жизни. Всё ей казалось: на неё и на близких отовсюду и везде надвигаются какие-то напасти. Эта постоянная тревога, усталость от всего того, что выстрадало её любящее сердце, а не только наша фамильная болезнь, и свела её в могилу раньше времени...     
 

  -  Но сейчас она улыбается... Она очень любит вас... И по-прежнему за вас тревожится... Просит быть осторожнее и осмотрительнее... -  тут Анна Викторовна моргнула и растерянно произнесла иным, уже своим обычным, грудным голосом:

  -  Она ушла...

  Бенуа наклонился вперед, сдёрнул пенсне и прижал к глазам сжатые кулаки. Посидел с минуту, мелко раскачиваясь взад-вперед, уронил руки на колени и заговорил торопливо и сбивчиво, пытаясь одновременно и объясниться, и прощения попросить:

  -  Моя мама считала существование иного мира маловероятным... Пожалуй, в глубине души, она и вовсе не верила во что-то сверхъестественное. Еще и потому меня очень мучали мысли о ней... Мама, в противоположность папе, не была религиозной. Встретились ли они с папой там,  в той невозвратной дали? Он был старше на пятнадцать лет, но пережил мамочку. И все семь с половиной лет, что он жил, осиротев без неё, он утешался тем, что снова соединится со своей обожаемой Камилунзой, и надеялся на это...

  Анна Викторовна смотрела на него потемневшими глазами и молчала. Кажется, он, совсем того не желая, вновь попал по больному. Его слова растревожили её собственные подспудные страхи... Ну, конечно же, дело в той разнице в возрасте, которая существует у супругов Штольман! А он, в горячке откровения, и не подумал, что Анна Викторовна примет его слова и на свой счёт... Но ведь, как показала история его родителей, судьба может распорядиться любым союзом как угодно. Вне зависимости от того, кто старше, кто младше...

  Но госпожа Штольман все же была незаурядной женщиной с сильным характером. Она быстро справилась со смятением, потому что, как всегда, думала прежде всего не о себе, а о других. И Анна Викторовна ответила на вопрос Бенуа:

  -  Надежды вашего отца оправдались. Теперь ваши родители снова вместе. И они всегда рядом с вами. Вы просто знайте это. И живите, не страшась будущей встречи.

  -  Они рядом, как ангелы-хранители?

  -  Да,  -  коротко и исчерпывающе отозвалась Анна Викторовна.

  Времени, чтобы в полной мере прочувствовать и обдумать этот ошеломительный разговор и нежданное, невероятное свидание с матерью, у Бенуа не осталось. За дверью хранилища зазвучали приближающиеся шаги и негромкие голоса: Пётр Иванович возвращался в сопровождении Бакста, по пути просвещая его о последних событиях. Лёвушка только бессвязно восклицал в ответ. Яков Платонович тоже не заставил себя долго ждать и присоединился к остальным несколько минут спустя.

  Примечания:

  *  Pourquoi pas? (фр.)  -  Почему бы нет?

  **  Бертильона́ж — система идентификации преступников по их антропометрическим данным; получила название по имени её изобретателя, — французского юриста Альфонса Бертильона. Применялась в криминалистике. В основу метода легли исследования Бертильона, показавшие, что размеры отдельных частей разных лиц могут совпадать, но размеры четырёх, пяти частей тела одновременно не бывают одинаковыми.

  *** Врубель и Ярёмич были сотрудниками по декоративным работам во Владимирском соборе в Киеве. Ярёмич был искренним и безусловным поклонником Врубеля и стал автором первой серьезной монографии о творчестве художника.