Воздух был напоен стрёкотом кузнечиков и густым, дразнящим ноздри ароматом цветущей акации. Над головой хлопало развёрнутое знамя с серебряным волком на чёрном поле. Рыцари отца – как на подбор в лучшей одежде, только Ганелон, как всегда, в доспехах и шлеме, прикрывающем увечье – стояли плечом к плечу, каждый опустившись на одно колено. И голос – как и всегда, именно такой, какой подобает властителю замка Базейль, повелевающему по праву рождения, праву сильного и праву того, кто распоряжается верностью своих людей.
– …и здесь, перед лицом Создателя, я нарекаю Мартелла, моего сына, единственным наследником замка де Базейль и всех земель прилежащих по пожалованию герцога де Шалон, отныне и впредь.
Крайний справа рыцарь вскидывает голову, не поднимаясь с колена, и таким же звучным голосом отвечает:
– Для тебя моя кровь, для тебя моя жизнь – Ангерран Меченый присягает на верность Мартеллу де Базейль!
– Присягает Гвискар! – понеслось дальше по коленопреклонённой шеренге.
– И Арно из Дюфаля!
– И Одноухий Ганелон!
Голоса неслись дальше – все два десятка рыцарей. Ладонь отца стиснула его плечо.
– Теперь это – твои люди, так же, как и мои, – негромко молвил отец. – Будь справедлив и честен, когда поведёшь их в бой – потому что они не отступятся от тебя никогда.
– Даже если герцог решит отдать Базейль кому-то другому? – не выдержал он. – Даже если сам император?
– И даже тогда, – подтвердил отец.
– Почему?
Ладонь на плече расслабилась, и Мартелл вскинул голову, желая понять причину. Его всегда удивляло, как эта улыбка под густыми пшеничными усами могла так внезапно разглаживать жёсткие складки в уголках рта.
– Им не позволит их гордость.
***
– На славу!
– На славу!
– На счастье!
За рёвом многочисленных гостей было едва слышно менестреля, продолжавшего упорно терзать мандолину. Виночерпии сбивались с ног, зайцы, каплуны и целые вепри таяли на глазах под натиском ножей, вилок и голых рук, а вислоухие охотничьи псы вяло урчали, грызя брошенные им кости. Главный зал Базейля давно не видывал такого пиршества – да и такого общества, если по чести. Даже сам граф де Врие, отец невесты, почтил празднество своим присутствием.
Невесты?.. Нет, уже нет. Жены. Мартелл облизал губы, будто пробуя слово на вкус. Вкус отдавал пряным гизленским вином. Его жены. Его Алюэтты.
Она сидела одесную его – как всегда скромная, как всегда спокойная, как всегда тонкая, гибкая и невероятно прекрасная. Этикет не позволял лишний раз на неё смотреть – и отец, обычно не строгий в вопросах поведения, потребовал, чтобы на этот раз всё соблюдалось дотошно. Пытаясь преодолеть искушение всё-таки повернуть голову направо, к резному профилю, к контуру любимых губ, Мартелл вывернул шею в другую сторону и попал взглядом на де Врие.
Граф поймал его взгляд и широко улыбнулся, поднимая кубок. Мартеллу немедля вспомнились слова отца: «Ни одно семейство в Бастони не постыдиться смешать свою кровь с кровью Базейлей, и многие из них могут стать для нас добрыми соседями и важными соратниками. Но граф де Врие – не просто ценный союзник. Он – мудрый и достойный человек, воспитавший добродетельную дочь. Чти его и уважай, ибо если долг указывает нам цель, то мудрость прокладывает к ней путь».
Мартелл медленно, по-сыновнему, склонил голову и, не отводя глаз, поднял кубок в ответ.
***
– Значит… никакой возможности?
Магик разводит руками, несильно, нешироко, словно старается занимать перед ним поменьше места и тем уберечься от господского гнева.
– Простите, милорд. Результаты не допускают превратных толкований.
Мартелл медленно выдохнул и кивком отпустил чародея. Тот был и рад – знай только дверь тихонько затворилась за спиной.
Её профиль на фоне окна казался ещё тоньше и острее обычного. Может, оттого, что его так обрамлял свет закатного солнца, сочащийся сквозь немного мутное стекло. Он сам приказал застеклить окно в её опочивальне – материал пришлось везти из самого Лаида.
– Прости меня, супруг мой, – одними губами выдохнула она.
Мартелл покачал головой и медленно, почти шаркающей походкой подошёл к жене, положил ладонь на худое плечо.
«Нарекаю моего сына единственным наследником»… Что бы сказал отец, если бы был ещё жив?
Впрочем, он ведь уже сказал всё, что нужно.
– Ты не обязан… – Голос Алюэтты оставался ровным, но по одной этой запинке было ясно, каких усилий стоят ей эти слова. – Я знаю, что Церковь с пониманием относится к таким случаям и почти всегда удовлетворяет прошения. И есть монастыри и аббатства, в которых… Валанс…
Он ещё раз покачал головой, и покрепче сжал плечо жены.
– Отказаться от тебя и отправиться на поиски другой? Признать, что я был неправ, что я совершил ошибку, когда перед Создателем и людьми взял в жёны прекраснейшую после Андрасте, Алюэтту де Врие? – Он почувствовал, как усы щекочут ноздри, пока уголки рта расползаются в упрямой усмешке. – Если ты и впрямь полагаешь, что я на это пойду – ты всё ещё кое-чего не знаешь о Базейлях из Бастони!
***
Вино со специями оставалось нетронутым – хотя уже давно остыло, а слуги, не рискуя тревожить занятого беседой господина, не решались заменить кубки. Графу, впрочем, до них не было дела – он сидел, уперев локти в столешницу и оперевшись лбом на переплетённые пальцы, будто полностью уйдя в себя.
– Ты знаешь, что я не могу тебе приказать.
– Не можете, – подтвердил Мартелл. – Де Базейли – герцогские рыцари. Мы служим самому Льву и больше никому.
– Об этом и речь. – Де Врие опустил руки и устало взглянул ему в глаза. – Я присягал Селине. До неё – императору Флориану. До него были и другие – мудрые и глупые, одарённые и бездарные, родовитые и вознесённые временщики. Но всегда был Орлей. Я служил – я служу – империи.
– Империя остаётся империей, лишь покуда на её троне сиди тот, кто действительно этого достоин, – упрямо возразил Мартелл.
– Это не вопрос одного только права. Даже не вопрос разрушений и хаоса, в которые эта распря может ввергнуть Орлей. Прежде всего – вопрос возможности. Чтобы подчинить себе империю нужны десятки тысяч воинов и полные сундуки. За Селину – торговые дома, восточные графства, Шевин, Гизлен, д’Аржан. Гаспару недостанет сил её одолеть, каким бы великим воином он ни был.
– Отец учил меня прислушиваться к вам, – медленно начал Мартелл.
Граф не отводил взгляда.
– Но ещё он учил меня, что Базейли считают врагов после схватки, а не перед ней.
Граф рассеянно провёл ладонью по столешнице, будто пытаясь стереть невидимое пятно.
– Вижу.
– Одно…
– Да, конечно. Она останется при мне – и, если дойдёт до худшего, честью ручаюсь, никто не посмеет и слова пикнуть о «жене мятежника».
– Благодарю.
Молчание становилось тяжёлым, глухо давило где-то чуть ниже затылка, стискивая основание черепа тонкими цепкими пальцами. Мартелл поднялся со стула, почтительно поклонился – граф ответил задумчивым кивком – и направился к двери.
– Мартелл, – окликнул его де Врие, и он обернулся. – Я тоже не отказываюсь от своих слов – но я уже похоронил друга, и не хочу терять ещё и его сына. Раз уж твой отец завещал прислушиваться ко мне, выслушай хотя бы это. Гордость – самая дорогая вещь на свете. Иной раз расплачиваться за неё приходится всем, что у тебя есть.
***
Мартелл придержал скакуна, давая отсталым подтянуться. Коня Ганелона ранило – так, царапина, но на пользу это всё равно не шло – а гнедой Ангеррана нёс двоих. Пригодился бы Зверь Гвискара – хозяину тот теперь был уже без надобности – но тот сгинул вместе со всадником под мечами наёмников Селины.
Они всегда знали, что их будет меньше – и всегда отказывались с этим считаться. Вместе с другими, сохранившими верность Гаспару, они раз за разом пытались пробиться на север, к главным силам герцога – но превосходящий неприятель отражал их из раза  в раз. Они бились жестоко, укладывали по двое противников за каждого своего – но прорваться так и не могли. Враг, обессиленный боем, не пытался преследовать, но и они уже не на многое были способны. Надвигалась осень, надо было зализать раны, восстановить силы, и с весной выступить в поход снова.
Возвращаясь, они не раз и не два наталкивались на следы войны. Шайки сторонников Селины – из тех, кому не хватало смелости встать под развёрнутые знамёна, но как раз доставало уверенности, чтобы грабить обезлюдевшие деревни – давали о себе знать сожжёнными домами, отравленными колодцами, болтающимися на ветвях трупами. Одну такую ватагу удалось настигнуть и опрокинуть – но терять времени было нельзя, нужно было торопиться в Базейль.
Гнедой пристроился в хвост колонны и Ангерран кивнул, давая знать, что готов продолжать движение. Мартелл махнул перчаткой и тронул коня вперёд. Они были уже почти на месте.
Базейль, как и раньше, вырастал за поворотом дороги, спускающейся в долину. Тот же, что и всегда – с замшелыми стенами, старыми, ещё квадратными башнями, поблекшей черепицей на перекрытиях стен.
С поднятым мостом.
С развевающимся над донжоном знаменем, на котором не было серебряного волка на чёрном поле.
Мартелл слишком сильно натянул поводья, и жеребец недовольно захрипел. Остальные постепенно подтягивались к предводителю – и так же останавливались, глядя на замок, знакомый и внезапно чужой.
Что теперь? Никто не подавал голоса, но Мартелл чувствовал, как этот вопрос висит в воздухе. Вот где на самом деле проявляется вождь – когда стоит перед своими людьми и должен дать им смысл, отвечая на единственный вопрос: что теперь?
«Будь справедлив и честен, когда поведёшь их в бой». А справедливость не меняется, будто флаг на захваченном замке.
– Герцог не освобождал меня от службы, – чуть хрипло проронил Мартелл. – А я не освобождаю от службы вас. Тот, кто посмел ворваться в мой замок, пока там не было хозяина, теперь узнает, что происходит, кода хозяин возвращается домой.
Они смотрели на него, и в глазах каждого Мартелл видел: они не ждали и не желали другого.
– Уходим в лес.
***
Конь ржал и мотал головой, всё ещё напуганный то ли недавним шумом, то ли запахом крови, но Арно уже держал его под уздцы и поглаживал по шее. Это славно. Кони им всегда пригодятся. Ангерран Меченый, как обычно немногословный и невозмутимый, дорезал раненых. Ганелон бы уже потрошил оставленные в карете пожитки, но Ганелона не было – второй месяц лежал под наспех насыпанным бугром, с головой, размозжённой булавой караванного стражника.
– Как тебя звать? – равнодушно спросил Мартелл у прижавшегося спиной к дереву паренька. Тот старался сохранять самообладание, но не особо преуспевал – уж тем более, когда слышал, как булькает и хрипит очередной раненый из его свиты, до которого добрался Ангерран.
– Гастон де Верт, – ответил мальчишка, облизывая пересохшие губы.
– Де Верты из Монфора? Красная бычья голова на серо-зелёном поле?
– Да.
– Тем лучше. Стало быть, вхож в высокие места, принят при дворе. Доставишь для меня сообщение.
– Кому?
Парень продолжал напряжённо следить за ним. Да, не зря он его всё-таки в живых оставил. Хорошо держится. И, коли на то пошло, сейчас ехать через Бастонь – само по себе требует храбрости.
– Передай Селине, что Волк Бастони идёт за ней.
***
Воздух был напоен стрёкотом кузнечиков и густым, дразнящим ноздри ароматом цветущей акации. Стола или стульев не было – они просто сидели на двух удобно расположенных камнях. Может, оно и к лучшему – так граф не мог снова опереться лбом на руки и спрятать лицо.
– И как она?
– Неплохо, – не слишком убедительно отвечает де Врие. – Скучает. Но понимает, что здесь была бы для тебя обузой.
– Я знал, что поступил правильно, когда оставил её у тебя.
– Может, поступишь и теперь.
– Значит, ты здесь от имени Селины? Как тот, кто служит ей?
– Я здесь как тот, кто служит империи.
– Пусть так, – кивнул Мартелл. – И что мне предлагает империя?
– Императрица ведёт войско на юг, в Арборскую Глушь. Ей ни к чему, чтобы у неё в тылах бушевал Волк Бастони.
– И нам бы никак не хотелось огорчить императрицу, да? – ощерился Мартелл.
– Пойми же… – Де Врие покачал опущенной головой, но потом снова поднял взгляд. – Здесь речь идёт о большем, чем династические претензии; о большем даже, чем один только Орлей! Не говоря уже о том, что Гаспар отрёкся от своих притязаний и отправился в изгнание.
– Может и так, – спокойно подтвердил Мартелл. – Но меня он от службы не освобождал.
– Значит ты вот так отмахиваешься и от меня, и от монарха?
– Монарха я здесь не наблюдаю, – пожал плечами Мартелл. – Но вот тебя, как видишь, слушаю. Так что же мне предлагает империя?
– Селина, что бы ты о ней ни думал, умеет ценить верность и считает, что пролилось уже более чем достаточно орлесианской крови. Она желает вернуть тебе замок и прилежащие земли – всё, что принадлежало тебе и твоему отцу по пожалованиям герцога, если ты прекратишь свои набеги. Она даже не будет требовать личного оммажа – останешься герцогским рыцарем.
– Я всё ещё жду, когда ты расскажешь мне про подвох, – не опуская глаз, поинтересовался Мартелл.
Граф стиснул переплетённые шишковатые пальцы.
– Базейль – важный замок. Даже без него тебе удаётся держать за горло почти всю Бастонь, а если в нём сядет кто-то…
– Да, – задумчиво отозвался Мартелл. – Чтобы подчинить себе империю, нужны десятки тысяч воинов и полные сундуки – а вот чтобы поставить на уши графство, как видно, достанет и дюжины молодцев с одной на всех облезлой мошной.
– Как бы то ни было, Селина хочет, чтобы он оставался в руках надёжных людей. Она желает, чтобы ты назначил своим наследником Антуана де Монмирая.
– Монмирая? – ощерился Мартелл. – Значит, он планирует спустить своё знамя над моим замком, только чтобы потом поднять его снова, когда мой тело ещё не остынет?
– Так ли это важно, Мартелл? – терпеливо продолжил граф. – Мы ведь все – ты, я, Алюэтта – знаем, что твой род закончится на тебе. Поверь, я больше всех ценю, как ты принял эту весть – но дела это не меняет.
– Да, – негромко признал Мартелл. – У меня не будет наследника моей крови. После меня останутся только мои поступки и решения. И именно поэтому так важно, чтобы они были правильными.
Граф поджал губы и какое-то время молчал, глядя на остывшую золу в костровой яме.
– Ты же понимаешь, что я не на прогулке на тебя наткнулся.
– Уж пожалуй.
– Вас обложили, Мартелл. Мне всего моего влияния стоило добиться, чтобы сначала мне позволили переговорить с тобой и предложить условия. Если ты их примешь – их соблюдут. Порукой тому моя честь. Но если нет – вас отсюда не выпустят.
Он какое-то время сидел без движения. Потом хлопнул ладонями по коленям и рывком поднялся на ноги.
– По крайней мере, можешь избавить меня от устрашающих рассказов о том, как их много. Базейли считают врагов после схватки, а не перед ней.
– И что мне тогда передать Алюэтте? – ровным, но вдруг чуть надтреснутым голосом спросил граф. – Почему?
Мартелл весело оскалился, чувствуя, как давно не стриженые усы щекочут ноздри и попадают в уголки рта.
– Потому что гордость, мой друг – самая доступная вещь на свете. Её можно себе позволить, даже если больше у тебя не осталось ничего.