Глава 18. За совесть да за честь хоть голову снесть
                             

  Петру Ивановичу Миронову настоятельно требовалось выпить.  Не то, чтобы он отчаянно  возжаждал общества заветного графинчика с  вишневой наливкой! Как ему доподлинно было известно, тот прятался на самой верхней полке буфета в кухне  -  царстве мамаши Борю. Время от времени, посиживая в сём пристанище гурманов за чашкой кофе с круассаном, Пётр Иванович вслух предавался мечтам о божественного вкуса напитках, которые создавала в Затонске старая Прасковья.  В результате почтенная кухарка, наслушавшись ностальгических воспоминаний Миронова, вдохновилась на эксперимент и осчастливила Петра Ивановича вполне приличным подобием сей амброзии и в Затонске-на-Сене.  И именно сейчас подбодрить и успокоить расходившиеся после сегодняшних событий нервы, определённо, не помешало бы.  Излюбленное средство, неизменный целитель в передрягах бурной порой жизни, обязательно помогло бы Петру Ивановичу легче освоиться с нежданной ролью секунданта. Что за комиссия свалилась на него, как снег на голову! Дуэль, которая не могла привидеться ему и в страшном сне!

  Оптимизму и душевному равновесию Миронова совершенно не способствовали причитания Льва Самойловича. Молчание в хранилище после пафосного «ухода злодея со сцены» продержалось недолго. Так же ненадолго хватило и холодного спокойствия Александра Николаевича. Едва за Бенкендорфом захлопнулась дверь, Бенуа осел на стул, совершенно опустошенный. Безвольно ссутулившись и вперив невидящий взгляд в пространство, он вряд ли воспринимал речи друга в полной мере. Бакст хлопотал над Александром Николаевичем и жалобно, со слезой в голосе выговаривал ему:

  -  Господи, Шура, что же ты натворил! Как теперь быть  -  ума не приложу! Можно подумать, ты знать не знаешь, что Бенкендорф заядлый охотник, и стрелок превосходный! И в дуэлях он не новичок! Ну, куда тебе с ним стреляться? А сам-то ты хоть раз в жизни держал в руках  пистолет или что-то на него похожее? Представляешь, с какой стороны за него браться? Ну, что ты молчишь, Шу-ра!

  В ответ Бенуа лишь безучастно качнул головой, то ли соглашаясь, то ли протестуя. Потом снял пенсне, с силой провел  ладонями по лицу, будто сдирая липкую паутину, и ответил:

  -  Вот мне Пётр Иванович и покажет, и растолкует, как держать, на что нажимать и куда целиться,  -  видимо, за краткое время раздумий Александр Николаевич успел осознать случившееся, смириться с неизбежным и принять его.  -  Не суетись, Лёвушка. Дуэли не избежать, и говорить тут не о чём.

  Анна, услышав его слова, побледнела и покачнулась. Штольман подхватил её и поспешно усадил на первое подвернувшееся место.

  Ну, нет, так дело не пойдет! И Александру Николаевичу, и Аннушке сегодня пришлось несладко. Бенуа напереживался на год вперёд, а племянница довольно продолжительное время находилась в контакте с духами, и, кажется, растратила все силы без остатка. Эдак они вконец изнемогут, один за другим, от треволнений и усталости! А здесь, в хранилище, даже воды не достать. Да что вода! Положительно, всем им следует основательно подкрепиться чем-то посущественнее. И Пётр Иванович решил, что, раз худшее уже произошло, и ничего тут не поделаешь, надобно примЕриться и начать действовать в новых обстоятельствах.     

  -  А знаете что, друзья мои?  -   не замедлил он огласить своё легкомысленное предложение.  -  Полагаю, нам не помешало бы перекусить. Война войной, а обед... Впрочем, и его мы, кажется, давно пропустили. Тем более, я осмелюсь настаивать, да, настаивать! Виданное ли дело  -  с утра маковой росинки во рту не было? Уверен, что не только у меня. Немудрено в такой-то ситуации распереживаться...

  В последний момент Пётр Иванович прикусил язык, а вместе с ним и едва не сорвавшиеся с него слова «и дел наворотить». Чего уж теперь, пролитого не поднимешь...

  -  Заодно успокоимся, придем в себя, обсудим положение... Гм, кажется, я сегодня уже говорил нечто подобное,  -  пробормотал он себе под нос.  -  Короче говоря, я повторяю своё предложение!  -  принялся искушать общество Миронов. -   Александр Николаевич, только вы его не слыхали: я полагаю, нам совершенно, совершенно необходимо отметить успешное открытие выставки!

   -  Успешное открытие выставки?!!  -  Бакст поразился настолько, что даже перестал тормошить Бенуа.

-  Я всегда находил, что вы  -  на редкость оптимистичная натура,  -  хмыкнул Штольман, от тревоги за Анну несколько умеривший свой гнев. На кого или на что он злился, Петру Ивановичу было неведомо. Одно несомненно  -  не на родных. На Анну он смотрел с беспокойством и заботой, на Миронова  -  с одобрением.

-  Dum spiro, spero!*  -  бодро ответствовал Пётр Иванович зятю.

  -  Пока дышу...  -  тихим эхом повторил Александр Николаевич, и Миронов не нашелся с иными ободрениями. Потому он поскорее принялся излагать свой план:

  -  Друзья мои, раз уж мы бесповоротно нарушили распорядок дня, и сегодняшний обед для нас потерян безвозвратно, я приглашаю вас всех поужинать. Тут, не слишком далеко, на бульваре Сен-Жермен есть очаровательный ресторанчик под названием «Дофин». 

  Аннетт, едва заслышав  знакомое название ресторации, укоризненно покачала головой и спросила, понизив голос:

  -  Дядя, ты снова выиграл пари у месье Пиньоля? Трапеза на сколько персон стояла на кону на сей раз?

  -  Аннетт, ma chère,** следует признать, что в проницательности ты ничуть не уступаешь своей maman,   -  ухмыльнувшись, радостно ответил ей Миронов. Он с удовольствием отметил, что племянница недолго пребывала в подавленной растерянности и сразу справилась с минутной слабостью. Положительно, её пытливый, быстрый ум уже начал усердно искать выход из сложившегося положения. Если дядюшка сейчас немножко её поддразнит, это пойдет ей на пользу. По крайней мере, взбодрит и отвлечет от тягостных раздумий.

 
   -  Не совестно ввергать приятеля в неумеренные расходы? Этак и разорить его недолго!  -  присоединился к ним Штольман, обрадованный живой реакцией жены и прекрасно знакомый с затяжным турниром двух парижских рантье.

  Давний знакомец Петра Ивановича, месье Пиньоль, будучи невероятно азартным для расчетливого француза, испытывал неодолимую тягу биться об заклад по самым разнообразнейшим поводам. Конечно, до незабвенного господина Игнатова ему было далеко, но тем не менее Пётр Иванович регулярно приглашал своих родных и приятелей отобедать в «Дофине» за счет злополучного приятеля. Как правило, Миронову везло, и покамест он лидировал по количеству бесплатных для него званых обедов.

  Владелец ресторанчика,  быстро прознавший об их курьёзном соревновании, предоставлял им столик по первому требованию и даже вел нечто вроде хроник. В них он тщательно фиксировал подробности эпического состязания, как то: дата и предмет текущего пари, условия и размер заклада, победитель очередного раунда. Пройдоха ресторатор убивал двух зайцев разом: развлекался сам и использовал подобные неординарные шалости почтенных месье в качестве достопримечательности. Интригуя, он побуждал постоянных клиентов ресторанчика, давно проведавших о битве титанов, посещать заведение как можно чаще. Искусно подстёгнутый интерес посетителей, бесспорно, шел на пользу всему предприятию. Если бы не стремление хозяина к респектабельности, то, вполне возможно, он устроил бы для желающих нечто вроде тотализатора прямо за столиками. Вот бы потешились посетители, делая ставки на самих участников пари и гадая, кто из вечных соперников победит в очередной схватке!                                       

  -  Скажите пожалуйста, какая нежданная забота о кошельке горемыки Пиньоля!  -  Пётр Иванович сразу оценил готовность зятя включиться в отвлекающий манёвр для супруги и заговорщицки  подмигнул ему исподтишка.  -  Что-то не припомню, чтобы ты беспокоился о его благосостоянии во время последнего нашего обеда у «Дофина»!

  -  Каюсь, грешен. Увлёкся. Кухня в «Дофине» отменная,  -  блеснул улыбкой Штольман.

  Ну да, ну да. Чтобы успокоить и отвлечь любимую жену, аскет Штольман готов признать за собой даже грех чревоугодия!

  Их лёгкая пикировка имела ещё один результат: она помогла вывести из прострации Бенуа и чуть утихомирить вконец распереживавшегося Бакста, чем Пётр Иванович был премного доволен. Безусловно, все они оказались в весьма неприятном положении. Но кто сказал, что трагическое выражение лиц и прочувствованные речи   -  непременное условие чтобы держаться достойно тем, кого испытывает судьба? Опустить руки и предаться унынию  -  значит, сдасться заранее. Этого нельзя было допустить ни под каким видом! Родным подобное подстёгивание не требовалось, а вот издёрганным художникам  -  совсем не помешает.

  К радости Миронова, никто не стал противиться приглашению. Прийти в себя от потрясений и отвлечься хотя бы на краткое время было необходимо всем. Даже Александра Николаевича уговорили оставить свой пост у спасённой картины, и он отправился разыскивать запасной комплект ключей от хранилища, оставив свою драгоценность на попечение Штольманов. Больше полагаться на благосклонность судьбы Бенуа не собирался и решил обеспечить портрету мало-мальскую защиту.

  Пётр Иванович, прихватив с собой Бакста, снарядился добывать транспорт для всей компании. Редкий покамест в Париже таксомотор они вряд ли поймают, но по удачному стечению обстоятельств совсем неподалёку от Гран Пале располагалась стоянка фиакров.

                                                        ***

  Четырёхместное ландо со спущенным верхом, в котором сидели Штольманы и Миронов, неспешно пересекало Сену по  мосту Александра III. Фаэтон с Бакстом и Бенуа следовал за ними на небольшом расстоянии. Сияющий светом стеклянный купол Гран Пале потихоньку отдалялся. Копыта лошадей звонко цокали по брусчатке, экипаж слегка потряхивало. Свет фонарей маслянистыми бликами дробился в неспокойной речной воде, навевая воспоминания о ночном Париже Константина Коровина.

  Пётр Иванович поёжился от посвежевшего вечернего ветерка и досадливо отмахнулся от неуместных образов. Судя по решительному виду племянницы и сосредоточенному  -  зятя, ему предстоял непростой разговор. Сам Миронов, покуда виды вечернего Парижа слегка не отвлекли его от насущных забот, напряженно размышлял над тем, как бы исхитриться облегчить участь господина Бенуа.  Миронов придирчиво перебирал в памяти  подробности свода дуэльных правил и  лихорадочно искал в нем малейшую лазейку, которая позволила бы это сделать. Таковой пока не находилось, и Пётр Иванович не заметил, как начал бормотать вслух, прикидывая скудные возможности для иных ходов:

-  Оскорбление может быть нанесено только равным равному. Так, тут не придерёшься. Они оба дворяне. Очень скверно, что Александр Николаевич залепил Бенкендорфу по физиономии! Это оскорбление действием, оскорбление третьей степени, его ничем не перебъёшь. У Бенкендорфа при любом раскладе будет теперь преимущество... 

  -  Но ведь Бенкендорф тоже ударил Александра Николаевича, и не раз!  -  Анна немедленно включилась в разговор. Она, как и дядюшка, сосредоточенно искала выход, и готова была ухватиться за любую возможность помочь господину Бенуа.

  -  Он ударил Бенуа вторым, в ответ на пощечину Александра Николаевича,  -  пояснил жене Штольман.  -  Кодекс трактует эту ситуацию однозначно. Последующая драка уже не имеет значения, оскорблённым всё равно остается Бенкендорф, как получивший более тяжкое бесчестье.

  -  И это после того, как он украл картину, страстно желая уничтожить репутацию Александра Николаевича и его товарищей, а потом  всячески их поносил и старался унизить? Разве можно причинить бесчестье тому, у кого чести вовсе нет?   -  негодующе вскричала Анна.

  -  Аня, к сожалению, Бенкендорф правильно оценил наши возможности,  -  ответил Штольман с полным сочувствием.  -  Мы застали его с поличным, мы вынудили его признаться в краже в нашем узком кругу. Но он прекрасно понимает, что всё, чем мы располагаем  -  наши домыслы, догадки и несколько шатких косвенных улик. Неопровержимых доказательств у нас нет. Преступление мы предотвратили, а какие у него были намерения  -  недоказуемо. К тому же, эта дружная компания артистических личностей действительно не станет выносить сор из избы. Если бы не пощечина, склока закончилась бы всего лишь окончательным изгнанием Бенкендорфа с подступов к местному Олимпу. Но теперь Мита в своём праве.

  -  Что поделать, Аннетт, что поделать.  И впрямь, пощечина перекрыла все словесные уколы,  -  сокрушенно подхватил Пётр Иванович.  -  А что, если нажать на то, что оскорбление было неумышленным, в состоянии аффекта?  -  обратился он к зятю, уцепившись за соломинку.  -  Если Александр Николаевич принесет извинения, а Бенкендорф их примет, то прискорбный инцидент можно будет считать исчерпанным!

  -  Пётр Иванович, вы всерьёз рассматриваете подобную перспективу?  -  скривился, как от кислого, Штольман.  -  Воля ваша, представить, как господин Бенуа извиняется за произошедшее,  я не способен. Он, в отличие от Бенкендорфа, человек чести и ею дорожит. Для этакого поступка в нём слишком велико чувство собственного достоинства.

  -  Александру Николаевичу извиняться, после того, что Бенкендорф ему наговорил?  -  даже Анну возмутило предложение дядюшки.  -  Тем более, что Бенкендорф, случись вдруг подобный фантастический поворот, лишь куражиться начнет в ответ и свой вызов не отменит.

  -  Верно, верно,  -  забормотал Пётр Иванович.  -  Что ж такое, куда ни кинь  -  везде клин... Уж одно то нехорошо, что Бенкендорф, как получивший затрещину, имеет право выбрать оружие и даже своим собственным воспользоваться! А вдобавок  -  выбрать расстояние, род дуэли... Как назло, все, все преимущества на его стороне! Одна надежда, что Мита не заинтересован в скандальном и шумном  -  а значит, кровавом,  -  исходе. Месть местью, но репутация бретёра ему ни к чему. У него совсем иное амплуа в обществе.

  -  Я полагал, дуэлям вы предпочитаете рукопашную,  -  взглянув на резко побледневшую Анну, поспешно прервал Штольман дядюшкины рассуждения, для надёжности незаметно, но весьма чувствительно ткнув его в лодыжку носком ботинка.  -  Или соревнование в метании ножей.  Весьма впечатлён вашим знанием тонкостей дуэльного кодекса. Пожалуй, только вам и под силу будет найти лазейку.

  -  Уж будь покоен, племянник, будь покоен: буду цепляться к каждому, самомалейшему отступлению от правил, ничего не пропущу! Знать бы, кого господин Бенкендорф в секунданты определит? Вдруг да окажется, что порядочного человека? Может, с ним возможно будет сговориться миром? Боюсь только, то будет персона, подобная сему скользкому господину... Во всяком случае, секунданты обязаны обсудить возможность примирения. И при любом нарушении, любом отступлении от кодекса я буду настаивать, настаивать на отмене дуэли!  -  зачастил Пётр Иванович, мысленно браня себя за несдержанность. 

  -  Слишком ненадёжно! Может, Бенкендорф даст нам повод отменить дуэль, может, нет... Вряд ли он менее искушён в этих ваших правилах, чем дядя,  -  сердито фыркнула Анна, с упрёком покосившись на мужа. Дескать, нашел время ехидничать! А вот Пётр Иванович был весьма благодарен зятю за очень своевременную подковырку. Снова Миронов увлёкся и не уследил за языком!

  Пётр Иванович заметил, как Штольман, услышав Аннушкино «нам», попытался скрыть досадливую гримасу. Нет, Яков Платонович, не стОит и надеяться. Аннет из этой истории НАМ с вами нипочём не исключить.

  -  И как вообще возможно равняться на ваши кодексы? Это же не писаные законы! Кто их определяет и устанавливает?  Общественное мнение?  -  кажется, племянница настолько распереживалась, что снова завела старый спор, в котором вряд ли когда-нибудь родится истина.

  -  Можно и так сказать. Обращаются к авторитету знатоков, арбитров в вопросах чести. Да, дуэльный кодекс стоит вне  рамок закона и не утверждён верховной властью. Но он действует вернее, чем все правительственные установления, записанные на гербовой бумаге и заверенные печатями,  -  убеждённо ответил Штольман.

 
  Точнее не изложишь! Кодекс  -  свод правил. Правила определяют строго и тщательно исполняемый ритуал. Только пунктуальное следование установленному порядку отличает поединок от убийства. Но вслух последний довод Штольман, разумеется, приводить не стал. Ни к чему лишний раз напоминать Анне о слишком правдоподобной возможности смертельного исхода дуэли! Впрочем, она и без напоминаний ни на секунду о ней не забывает.

  -  А кто эти знатоки, хранители дуэльных традиций?  -  непримиримо вопрошала Анна.   -  Те, кто всё знает о дуэлях не понаслышке? Те, кого хлебом не корми, только дай к барьеру выйти? Бретёры, о которых легенды ходят, и воспевают и превозносят в них убийцу, а не убитого?  Что бы вы ни говорили, ритуал, традиции  -  слишком эфемерные материи.

  -  Аннет, ты ошибаешься,  -  пришел на помощь зятю Пётр Иванович.  -   Порой эфемерные материи столь жестко диктуют нам нормы поведения, что не следовать им невозможно! Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. Остаётся только подчиниться, подчиниться строгому сценарию.   

   -   Аня, поверь мне,  -  Штольман стиснул руки жены в своих ладонях,  -  самоуважение иногда важнее жизни. Порой дуэль  -  последний выход, единственный способ остаться человеком чести в собственных глазах. 

   - Для таких людей, как ты, как Александр Николаевич, как дядя, как папа,  -  дрогнувшим голосом возразила ему Анна,  -  так оно и есть. Но не для Бенкендорфа. Уж его-то законы чести не заботят. Потому как вместо неё у него личное самолюбие и непоколебимое представление о своей исключительности. И вы оба прекрасно понимаете, что не собственное достоинство Бенкендорф отстаивает, а просто сводит счеты с Александром Николаевичем и жаждет самоутверждения! Вы же сами слышали, что господин Бенуа никогда не держал в руках оружия! Бенкендорф ни за что не вызвал бы Александра Николаевича на поединок, если бы не был уверен в своей полной безопасности.  И уж Мита, как вы, Яков Платонович, в воздух стрелять не станет...

  Анна коротко вздохнула, и судорожным движением ухватилась за руку мужа. Штольманы сидели вдвоем напротив Миронова, и в переменчивом вечернем свете он прекрасно различал их лица. Много чего можно было прочесть, глядя на них. В глазах Анны плескались неизбывная боль и вина, непреходящая вина за ту злосчастную дуэль между Штольманом и князем Разумовским. А Якову ничего не требовалось произносить вслух  -  настолько явственно он протестовал против самообличений жены. Протестовал, но за все прошедшие годы так и не сумел убедить её от них отказаться и простить самоё себя.

  По своей кипучей, жизнелюбивой натуре Миронов предпочитал не скорбеть подолгу  о собственных промахах и был не склонен бесконечно пережёвывать воспоминания о последствиях своих выходок. В особенности, если они доставляли неприятности исключительно ему самому. Но почему-то давнюю вину перед Анной за то, что когда-то уклонился от визита в усадьбу бедолаги Гребнева, он ощущал до сих пор.

  Ну вот не насмелился Пётр Иванович предстать пред грозные очи Аннетт, когда узнал, что, оказывается, князь Разумовский тоже приглашён на премьеру пьесы! А всё невестка с её маниакальным желанием свести Аннушку с его сиятельством! Безусловно, трусость не делает Миронову чести, но больно уж не хотелось ему отвечать за чужие, причем, не особенно изящные интриги! Казалось бы, совсем незначительный проступок на фоне иных его подвигов, куда как тяжелее сказавшихся на участи любимой племянницы...

  К тому же, если рассудить беспристрастно, чем бы он мог помочь? Что изменило бы его присутствие при очередном затонском совместном расследовании сыщика и медиума? Возможно, даже весьма вероятно, будь он тогда в усадьбе, Штольман попросил бы стать его секундантом именно Миронова. И как знать, как бы повернулось дело, примени Пётр Иванович всю свою изобретательность и ловкость? Но вдруг его  склонность к драматическим эффектам наоборот, усугубила бы положение? И, стань Пётр Иванович секундантом Штольмана вместо господина Чехова, сыщик наверняка взял бы с него слово ни под каким видом не сообщать о дуэли Анне. А вот обязать к молчанию Антона Павловича Штольману в голову не пришло... Или Чехов посчитал гораздо более важным попытаться избежать гибели Якова, поступившись своим честным словом? Так, может, отсутствие Миронова в конечном итоге оказалось во благо?  Впрочем, пустое это занятие  -  гадать от том, что было бы, если... 

  Штольманы редко упоминали вслух о том прискорбном событии. Чаще обсуждалась первая петербургская дуэль Якова, причем, обе стороны относились к ней гораздо менее болезненно. Но со временем из их нечаянных оговорок Миронов составил для себя полную картину случившегося в Затонске и не мог не признавать резонов обоих  -  и Анны, и Якова.

  Как и в первом случае, та, затонская дуэль вовсе не была «романтической» дуэлью между двумя смертельными врагами из-за любовного соперничества за благосклонность дамы. В Петербурге Штольман не сумел по-другому выпутаться  из дьявольски закрученного клубка, в котором сплелись ненависть к неприкосновенному противнику, с легкостью уходящему от возмездия; отчаяние из-за невозможности остановить высокопоставленных мерзавцев, виновных в преступлении... Не в силах следователя оказалось наказать их так, чтобы впредь неповадно было, и исполнить долг, который налагало на Штольмана его служение. И обреченность там присутствовала, без сомнения. Достаточно изучив характер зятя, Пётр Иванович не без оснований полагал, что немалую роль в петербургской истории сыграло окончательное крушение иллюзий Штольмана в том, что им не пожертвуют, как пешкой, буде возникнет подобная надобность. Сыщик полностью разуверился в значимости своей жизни и службы для молоха государственной машины...  Да полно, были ли у него подобные иллюзии? Причина смертельной схватки в виде прелестей дамы столь сомнительных достоинств, как госпожа Нежинская, оказалась лишь удачной дымовой завесой для петербургского общества, успешно скрывшей всю подоплёку дела от досужих сплетников, в том числе и от Миронова.   

  Иное дело  -  дуэль в Затонске. Вновь роковое стечение обстоятельств не оставило Штольману выбора. В горячке он ухватился за единственный оставшийся ему способ избавить Анну от, как представилось Якову, грозившей ей участи быть связанной с преступником и предателем, разом остановив и Разумовского. Тот имел несокрушимую защиту и покровительство на самом высшем уровне  в своей шпионской деятельности и был по-прежнему недосягаем для официального правосудия. Ради Анны Штольман готов был поступиться не то что карьерой, выгодой, соображениями об успехе в выполнении своей тайной миссии  -  собственную жизнь он отдал бы, не колеблясь ни мгновения.  И, хотя на сей раз именно женщина стала причиной дуэли  -  вернее, ненамеренный промах Анны,  -   Штольман и здесь не изменил себе. Он остался тверд и бесстрашен в защите своих правил и представлений. Потому как он навсегда обречён быть «невольником чести»...  Пётр Иванович не мог его за это не уважать безмерно и им не восхищаться.   

  Анна, переборов вновь нахлынувший ужас от остро вспыхнувших воспоминаний о том, что могло бы случиться когда-то, справилась с собой, но выпустить руку мужа была не в силах. В прикосновении она правомерно искала защиту от несбывшегося кошмара. А Штольман, кажется, желал лишь одного  -  сграбастать жену в охапку. И присутствие возницы, а тем более Миронова,  его не остановило бы. Но он не рискнул проделать столь непредсказуемый по последствиям финт в движущемся фиакре.

  Племянница, с дорого давшимся ей внешним спокойствием, произнесла:

  -  Простите меня. Спор о законности и необходимости  дуэли сейчас несколько неуместен. Не время вести пустые разговоры. Но, Яша, дядя...  Вы же не можете всерьёз считать, что поединок между Александром Николаевичем и Бенкендорфом будет битвой за честь и справедливость? Разве это не убийство, прикрытое ширмой из правил и обычаев? Хорошо сражение, когда один из противников даже стрелять не умеет! Всё, чего вы добьётесь, скрупулёзно соблюдая ритуал  -  будет жертвоприношения Александра Николаевича ради чести, зато по всем правилам... А Бенкендорф, этот Нерон мелкотравчатый, всё-таки исполнит мечту одержимого: завершит свою помпезную, абсурдную пьесу на трагически высокой ноте!

  -  Аня, а ты не подумала, что Александр Николаевич сам не станет предпринимать чего-либо, что идет вразрез с понятиями чести, чтобы избежать дуэли? Я уверен, если бы всё повторилось, он поступил бы точно так же,  -  нерешительно проговорил Штольман.

  Анна растерянно взглянула на мужа, потом отвела глаза и призналась:

  -  Подумала... Больше того, я знаю, что Александр Николаевич не в первый раз оказался в подобной ситуации...

  Пока она рассказывала Штольману о несостоявшейся дуэли Бенуа и Сабанеева, Пётр Иванович в который раз дивился, как племяннице легко и к месту удается узнавать то, что сам он собирал в неустанных трудах во время многочисленных разговоров, усердно выуживая словечко то там, то сям. Приходится признать, что Универсум к ней весьма благосклонен в этом вопросе!   

  -   А нам с вами нужно сделать так, чтобы и грядущая дуэль не состоялась,  -  подытожила Анна свой рассказ.

  -  Анна Викторовна, подменить и этот поединок битвой на кулачках у вас никак не получится!***  -  без малейшей улыбки в голосе резко произнёс Штольман.  -  Слава Богу, ваше кольцо с сапфиром нынче дома осталось!

  Ого! Нечасто зять  позволял себе вспылить настолько неприкрыто, особенно в разговоре с Анной! Правда, то, что он, как разозлённый Змей Горыныч, вот-вот начнёт огнём плеваться, Миронов разглядел ещё в хранилище.

  -  Яков, отчего ты-то так зол? У тебя сейчас дым из ноздрей повалит!  -  попытался  призвать племянника к сдержанности Пётр Иванович.  -  Того гляди, Аннушкину шляпку подожжешь!   

  Анна до сих пор крепко сжимала локоть мужа. Штольман, опомнившись, завладел её рукой и поцеловал как раз там, где могло бы сейчас красоваться приснопамятное кольцо. Ну, или тот, другой перстень, с вдвое большим камнем. Его Штольман преподнес супруге сразу после того, как у неё зажила кисть, травмированная при отстаивании своей чести и спасения жизни мужа. Поцеловал, помедлил, и снова повторил поцелуй. М-да, ко всему прочему, из-за сегодняшнего опоздания деятельный и инициативный Ангел-Хранитель Якова Платоновича остался невооружённым...

  -  Не могу себе простить,  -  извиняясь, пробормотал Штольман глухо.  -  Расслабился, размяк. Не принял нынешнее дело всерьёз. Недооценил противника. Совсем упустил из виду, что загнанная в угол крыса опаснее стократ  -  может броситься и загрызть загонщика. А уж нервозность и вспыльчивость нашего уважаемого господина Бенуа и вовсе оставил без  внимания...

    Штольман беспомощно взглянул на Миронова: его и без того невеликое красноречие снова ему изменило в самый решительный момент. Да и немудрено. Он вновь пытается уверить Анну, что не стоит брать на себя ответственность за несдержанность и сумасбродства всех и каждого. Вдобавок, Яков убеждён, и не без основания, что любой порядочный мужчина должен, просто обязан суметь постоять за честь, достоинство и принципы как собственные, так и своих, более ограниченных в подобной возможности близких. И отказать тому же Александру Николаевичу в этом праве  -  значит, признать его несостоятельность. 

  Да вот только вряд ли у Штольманов получится прийти к согласию в давнем затянувшемся споре. Когда подобные соображения останавливали Анну, если требовалось защитить и спасти своих близких, а в особенности  -  самого Якова? И сейчас не станет Аннушка считаться ни с общественным мнением, ни с условностями, ни с ритуалами, традициями и кодексами. А случись настоятельная необходимость   -  пойдет и против воли самого Штольмана. Не много сыщешь на свете женщин, способных  прервать дуэль на середине, как произошло когда-то в Затонске. А уж то, как Анна предотвратила поединок между Яковом Платоновичем и записным дуэлянтом Бобринским, не пожалев собственного кулачка  -  и вовсе не вырубишь из скрижалей истории! Что ей общественное мнение, если она тогда гнева и обиды собственного мужа, чрезвычайно щепетильного в вопросах поединков чести, не убоялась! Защитила его от светского мерзавца тем манером, в котором общество напрочь отказывает женщине!  Племянница будет бороться до последнего, используя любой, самый невообразимый и экстравагантный способ  добиться своего.

  Правду сказать, в споре о дуэли Бенуа и Бенкендорфа Пётр Иванович равно сочувствовал и зятю, и племяннице. К тому же, не признать истинность слов Анны о том, что соперники находятся в вопиюще несопоставимых условиях, отчего дуэль из поединка в защиту чести и достоинства с большой вероятностью превращалась в убийство, причём убийство правого, Миронов никак не мог. А законных лазеек категорически не находилось. Потому Пётр Иванович тоже злился, хоть и не столь явно, как Штольман.

  -  Аннетт, не стоит горячиться. Думаю, Яков не станет отрицать, что этой дуэли  лучше бы избежать,  -  попытался Миронов привести к согласию непримиримых спорщиков.

 
  -  Тут вы правы,  -  снова помрачнев, ответил Штольман.  -  Самый предпочтительный выход для господина Бенуа  -  отмена дуэли. Но как этого добиться  -  пока ума не приложу...

  То-то и оно... Изобретательный ум Миронова тоже пасовал перед этой  головоломной задачей...

  Пётр Иванович недовольно передёрнул плечами и огляделся. Широкий простор Эспланады Инвалидов уже остался позади. Кроны пожелтевших каштанов, высаженных вдоль набережной Орсе, заслонили далёкий золочёный купол Дома Инвалидов. Проплывали мимо светящиеся в вечерней полутьме окна Министерства Иностранных Дел. Из-за темных куп кустарников в сквере при нём показалась легкая вереница коринфских колонн портика бокового фасада Дворца Бурбонов и мост Конкорд. Скоро поворот на бульвар Сен-Жермен, а там до ресторанчика рукой подать... Но сегодня Петру Ивановичу было не до любования знакомыми видами... Черти бы взяли этого окаянного Бенкендорфа со всеми его претензиями на гениальность! Надо же, не погнушался собственные руки замарать при возне с ящиком! Кстати, очень хочется прояснить один вопрос... Заодно и от тягостной темы собеседников попытаться отвлечь и напомнить им об их заслугах...

  -  Яков, а как ты вычислил, кто из двоих фигурантов  -  Щербатова и Бенкендорфа,  -  преступник?  -  не стал обуздывать своё любопытство Пётр Иванович. Уж зять не откажет удовлетворить его интерес! Сам неоднократно признавал за собой грех неуёмной любознательности, свойственный любому гениальному следователю!  -  И когда ты это понял? У меня вообще сложилось впечатление, что ты раскусил сию скользкую личность чуть не с самого начала! Я прав, или нет? Просвети, сделай милость!

  -  Должен признаться, что дело о портрете госпожи Нелидовой оказалось на особицу,  -  признался Штольман с некоторым смущением.  -  Разобраться, как произошла кража и где находится похищенная картина нам с Анной Викторовной не составило труда.

  Аннетт после прозвучавших слов мужа расцвела, как майская роза, и взглянула на него с радостной благодарностью. Тот в ответ улыбнулся ей своей особенной, предназначенной только Аннушке улыбкой, сейчас почему-то чуть-чуть виноватой, и продолжил пояснения:

  -  А вот кто украл  -  эта задачка разрешилась не сразу. Несмотря на то, что мы довольно скоро сузили круг подозреваемых до двух персон. И как на грех, с самого начала и Щербатов, и Бенкендорф шли, что называется, голова в голову. Мало того, каждый норовил вырваться вперёд. У обоих были и мотив, и возможность совершить кражу. И чем больше мы о них узнавали, тем упорнее подозреваемые соревновались, кто уместнее выглядит в роли преступника.

  -  Но кто-то из них казался тебе подозрительней?  -  наседал Пётр Иванович.

  -  Подозрения и домыслы к делу не пришьешь, а фактов катастрофически не хватало,  -  ожидаемо воспротивился Штольман.

  Конечно, зыбкая почва предположений  -  не тот базис, на котором сыщик строит свои обвинения! Пора бы Петру Ивановичу это затвердить, за столько-то лет! Это Аннушка частенько полагается на свои впечатления. И Миронов переключился на племянницу:

  -  Аннетт, но ты-то тоже поняла, кто вор, задолго до того, как он вломился прямиком в нашу ловушку?

  -  Как раз у меня и были в основном те самые смутные ощущения,  -  пожала плечами Аннушка.  -  Господин Бенкендорф не понравился мне сразу. Я даже почувствовала себя виноватой. Полагала, что я слишком предвзята оттого, что испытываю к нему инстинктивную антипатию... Нельзя же обвинять кого-то только потому, что он тебе неприятен? А князь Щербатов показался мне всего лишь не особенно счастливым человеком...

  Интересно, если бы Аннетт услышала, как этот «не особенно счастливый человек» костерил безмерно уважаемого Анной Александра Николаевича и его товарищей, она бы рассуждала точно так же? Скорее всего, да. Ничего другого от Аннушки ожидать не приходится. А может, чувствовать человеческую суть  -   проявление одной из граней дара племянницы? Да нет, дар тут ни при чем. Это свойство её натуры.

  -  Но я нисколько не удивилась, когда Яков Платонович назвал вора по имени еще до того, как ты, дядя, включил свет.

  -  А вот я удивился!  -  признался Пётр Иванович.  -  Но несравненно больше меня изумило, когда ты, Яков, объявил о занозах Бенкендорфа! Это-то как ты умудрился угадать?

  -  Как бы сказал один наш знакомый знаменитый сыщик  -  «Элементарно, Ватсон!»,  -  двинул бровью Штольман.  -  В перчатке, которую мы обнаружили в хранилище, было полно щепок. А потом, во время вашего, Пётр Иванович, блестящего сражения за честь и достоинство «Мира искусства» я присмотрелся к рукам обоих подозреваемых и заметил заклеенные пластырем повреждения у господина Бенкендорфа.

  -  Да...  -  восхищенно выдохнул Миронов, весьма польщенный высокой оценкой своих заслуг зятем. Дорогого стоило услышать подобное от сыщика, обычно настроенного весьма скептически по отношению к громокипящим речам Петра Ивановича! Миронов едва не зарделся пуще племянницы. К счастью, его физиономия давным давно потеряла способность вспыхивать по любому поводу.  -  И впрямь, всё просто... А я всегда, всегда говорю: нет нерешаемых задач для человека с интеллектом! Вы вдвоем восстановили картину преступления до мелочей!

  -  Ну, не совсем вдвоём,  -  Штольман вновь поцеловал руку Анны.  -  Анна Викторовна, как всегда, привлекла иных свидетелей. Кстати, Аня, кому мы обязаны подсказками?

  -  Камилле Альбертовне Бенуа,  -  вздохнула Аннетт, поудобнее умащиваясь рядом с мужем.  -  Яша, я её не вызывала, она сама пришла, по собственной воле. Она изо всех сил пыталась помочь...

  Пётр Иванович испугался было, что племянница снова погрузится в печаль и сожаления, но нет. Какая-то мысль пришла Анне в голову, причем, не только ей:

-  Дядя...  Пётр Иванович...  -  одновременно заговорили Штольманы. Яков тут же замолчал и жестом предложил Анне продолжать. Та, поблагодарив его мимолётной улыбкой, изучающе уставилась на любимого родственника:

  -  Дядя, а ведь ты давно знаком с господином Бенкендорфом и очень, очень его не любишь.   -  убеждённо произнесла Анна.

   -  Э-э-э... Ну, скажем так: мы оба испытываем к друг другу глубокое, глубокое личное нерасположение,  -  Пётр Иванович и не собирался опровергать догадку племянницы. А по удовлетворённому выражению, возникшему на лице зятя, он догадался, что тот намеревался задать тот же самый вопрос.

  -  Отчего бы?  -  немедля пошла на приступ Анна.  -  Только, пожалуйста, не  нужно прикрываться подобающим поведением порядочного человека. Думаю, ты решительно ничем не обязан этому господину, в отличие от того же Льва Самойловича. Не к месту сейчас деликатничать!

  -  Вот ещё!  -  возмутился Пётр Иванович.  -  Много чести Бенкендорфу  -  хранить его грязные тайны! Впрочем, тайны  -  это громко сказано. Так, не совсем обычные, и весьма предосудительные слухи и сплетни.

  -  И тем не менее, мы настаиваем, чтобы вы рассказали как можно подробнее всё, что вам известно,  -  поддержал супругу Штольман.  -  Любая мелочь может пригодиться  и  стать зацепкой.

  -  Можете меня не уговаривать,  -  вздохнул Пётр Иванович.  -  Хотя, не скрою, я предпочел бы не вспоминать о тех временах. С господином Бенкендорфом я познакомился в Петербурге очень давно. В те поры тебя, Аннетт, ещё на свете не было. Мы были представлены, представлены друг другу на каком-то званом вечере. Я его и не запомнил толком. Наша тайная помолвка с Сашенькой Серебряковой уже состоялась, и не было мне дела до одного из многочисленных паркетных шаркунов. А после  -  как раз ты, Аннушка, родилась,  -  очень скоро разразилась катастрофа. Александра Андреевна вернула мне моё слово и мы расстались. Прямо скажем, господин Бенкендорф был бы последним, о ком бы я печалился тогда. Но в девяностом году наши пути пересеклись снова, в одной из светских гостиных Петербурга, и Сашенька поведала, что Мита входил в близкий круг общения её покойного супруга, графа Раевского.

  Пётр Иванович почувствовал, как бессильный гнев, который испытал он, когда открылись ему подробности Сашиного первого замужества, снова затопляет его.*** Вновь воспоминания о горечи и боли тех времён, когда их с Сашей союз истинной любви был разрушен ради эгоистичных и низменных целей графа Раевского, о двадцати годах последовавшей разлуки, о потере драгоценного дара духовидения вереницей пронеслись перед ним. Мог ли Пётр Иванович по-иному относиться к господину, близкому к графу и по образу жизни, и по склонностям? Он лишь от души надеялся, что родным не потребуются иные объяснения по этому двусмысленному вопросу, и они оправдали его надежды, поняв причины его брезгливой неприязни. Поэтому он сразу перешел к сути дела:

  -  Тогда-то я и припомнил Миту, и наслушался кривотолков о событиях, что стряслись в годы его молодости. Слухи о них всё ещё муссировались и периодически всплывали то там, то сям. Так вот: если коротко, то настойчивая молва довольно долго поминала, что господин Бенкендорф будто бы  -  я подчёркиваю, будто бы!  -  оказался косвенным виновником гибели своей супруги.   

  Две пары глаз уставились на Петра Ивановича, загоревшись: одни  -  цепким, охотничьим блеском, другие  -  надеждой.

  -  Так. С этого места, пожалуйста, не спеша, чётко и по порядку, ничего не упуская,   -   Штольман резко подался к Петру Ивановичу.

  -  Яков, Яков,  -  взволновался Миронов.  -  Имей в виду, всё, чем я располагаю  -  только  лишь слухи, которые ходили Бог весть сколько лет назад! Хоть Бенкендорф и отъявленный прохвост, прохвост и дрянь человечишко, но оговаривать его не хотелось бы...

  -  Пётр Иванович, вы продолжайте, продолжайте!  -  поощрил его Штольман, ничуть не притушив своего азарта.  -  Там разберёмся.

  -  Так вот, неизвестно, насколько были достоверны сплетни, но болтали, что государь Александр III был убеждён в их правдивости. Миту он презирал, презирал и не допускал его присутствия при своём дворе ни под каким видом. Зато, как вы уже знаете, компанией господина Бенкендорфа отнюдь не пренебрегали великие князья. Как раз один из его сиятельных приятелей, а именно  -  нынешний генерал-адмирал флота Алексей Александрович и помог господину Бенкендорфу выйти из непростого положения с наименьшими потерями.

  -  Дядя, вечно ты публику заинтриговать норовишь!  -  возмутилась Анна в нетерпении.  -  Мы и так у твоих ног! Начни с начала! Что, где и как всё произошло?

  -  Где  -  это я могу сказать совершенно точно. Трагедия произошла в Берлине, во время очередного путешествия четы Бенкендорф в свите великого князя Алексея Александровича. По достигшим до меня сведениям в один далеко не прекрасный вечер меж супругами случился грандиозный скандал. Госпожа Бенкендорф, будучи дамой экзальтированной и склонной  -  какое совпадение, не правда ли?  -  к мелодраматическим жестам, в пылу ссоры, пребывая в крайне нервическом состоянии, пригрозила мужу самоубийством. И как на грех, подвернулся ей под руку дуэльный Лепаж супруга. Сказано  -  сделано. Безусловно, вряд ли дама всерьёз намеревалась свести счеты с жизнью и чем-то сильно рисковала: Мита держал пистолеты незаряженными. Но, по роковой случайности, в стволе оказалась пуля. И, когда госпожа Бенкендорф по всем канонам трагедии вставила дуло в рот и нажала на курок, раздался выстрел. И бедняжка упала бездыханной, обливаясь кровью.

  -  Всё от чувств-с!  -  поморщился Штольман.  -  Как-то слишком театрально всё выглядит. И способ самоубийства не вяжется с повадками обычных женщин. Пистолет у виска или у сердца смотрится гораздо эффектнее, если требуется всего лишь произвести впечатление. И последствия подобного выстрела в рот очень уж неэстетичны! Полагаю, картина происшествия была составлена со слов господина Бенкендорфа?

  -  За что купил, за то и продаю,  -  развел руками Пётр Иванович, ощутив всплеск застарелого чувства вины и сожаления. Жестоко наказал его Унивёрсум в те давние годы за легкомысленные перепархивания с цветка на цветок. И не сказать, чтобы урок совсем уж впрок оказался...  -  Но ты верно догадался, всё так и было. Но!  -  Миронов многозначительно поднял вверх палец.  -  У господина Бенкендорфа нашёлся свидетель. Молодой человек, который исполнял при нём должность секретаря. Он под присягой  -  под присягой!  -  подтвердил показания своего патрона в Берлинской полиции.

  -  Нет нам спасенья от молодых секретарей при состоятельных, респектабельных персонах,  -  проворчал под нос Штольман и переглянулся с Анной. Та азартно прикусила пальчик, а потом начала тормошить Петра Ивановича:

  -  Ну, дядюшка, не томи! Неужели господину Бенкендорфу так легко удалось выкрутиться?

   -  Кто знает, чем бы дело обернулось, не возьми на себя объяснения с полицией покровитель Миты, великий князь Алексей,  -  улыбнулся её нетерпению Миронов.  -  И конечно же, полиция пошла навстречу сиятельному гостю их славного города, и не стала заводить дела. Удовлетворилась, удовлетворилась княжьими объяснениями. Да и то сказать, шутка ли  -  член правящей фамилии великой державы ходатайствует за своего подданного! Вдобавок и жертва находилась под юрисдикцией России. Международный скандал по столь незначительному поводу был бы совершенно некстати. Разумеется, полицейские предпочли не цепляться и признали произошедшее несчастным случаем.

   
  -  Разумеется,  -  сквозь зубы процедил Штольман, катая желваки на щеках,  -  Это было до чрезвычайности благоразумно с их стороны.

  Анна сочувственно и утешающе погладила его по лацкану сюртука и Яков опомнился: виновато взглянул жене в лицо и прижал её руку к груди. И впрямь, уж за то давнее дело Штольман никак не мог взять на себя ответственность!

  -  И что же свидетель? Что с ним сталось после? И как его звали?  -  продолжал Яков своё дознание.

  -  А что свидетель?  -  пожал плечами Пётр Иванович.  -  Оставшись для молвы безымянным, растворился на просторах то ли России, то ли Германии вслед за тем, как безутешный вдовец похоронил трагически погибшую супругу. Похоронил и отбыл, кажется, в Италию, не в силах длить пребывание в городе, где всё напоминало о постигшем его горе.

  -  Дядя, я не ошибаюсь, ты ёрничаешь?  -  с удивлением спросила Анна.

  -  Аннетт, если учесть, что финансовое положение Дмитрия Александровича после женитьбы сделалось несравненно, несравненно основательнее, чем до неё, а в особенности, вспомнив о его склонностях, полагаю, он недолго предавался скорби,  -  пояснил свою, казалось бы, неуместную иронию Миронов.

  -  Но имя! Дядя, как звали погибшую даму?  -  воскликнула Анна.

  Ну, всё предельно ясно. Не миновать нам сеанса духовидения прямо здесь, в фиакре! Медлить и откладывать дело в долгий ящик племянница не собиралась.

  -  Аннетт,  -  попытался остудить её энтузиазм Пётр Иванович,  -  имени супруги господина Бенкендорфа молва до меня тоже не донесла.

  -  Ничего, не беда!  -  нисколько не огорчилась  Аннушка.  -  Формула призыва станет чуть длиннее, только и всего!

И она выпрямилась в струну и сложила на коленях руки, собираясь немедленно приступить к вызову духа.

   -  Ну нет!  -  возмутился Штольман, обречённо переглянувшись с Пётром Ивановичем, и приглашающе похлопал себя по коленям.  -  Если уж отложить общение с вашими духами никак невозможно, извольте, Анна Викторовна, соблюдать технику безопасности!  -  и, придержав Анну за талию, со всей возможной осторожностью помог ей устроиться в своих объятиях. Причем, он явно предпочел бы, чтобы дальнейшее ими и ограничилось. Но чего нет, того нет!

  Анна вновь сосредоточилась и закрыла глаза, и Пётр Иванович в который раз поразился, насколько мгновенно меняется её лицо: становится строгим, излучающим силу и несокрушимую решительность. А Штольман, кажется, и дышать забыл, надёжно ограждая жену в объятиях от воздействия зловредных потусторонних сущностей. Каждый раз при виде этого таинства у Петра Ивановича перехватывало собственное дыхание и замирало сердце...  И, что уж греха таить, поднимались в глубине души легкая печаль и сожаление об утраченном когда-то даре.   

  -  Дух госпожи Бенкендорф, супруги Дмитрия Александровича Бенкендорфа, явись! Дух госпожи Бенкендорф, супруги Дмитрия Александровича Бенкендорфа, явись!  -  властно произнесла духовидица.

  И ничего не произошло. Выбившиеся из Аннушкиной прически легкие пряди шевельнул ветерок, но то был совершенно обычный порыв вечерней свежести. Анна открыла глаза, сердито нахмурилась. Штольман вопросительно заломил бровь, тщательно скрывая удовлетворение от того, что жену постигла неудача, но не преуспел. Будучи близко, лицом к лицу, Анна с лёгкостью считала его мысли, и одарила мужа возмущенным взглядом. Она пошевелилась, устраиваясь половчей и снова произнесла формулу призыва, уже три раза подряд. С тем же результатом, вернее, его отсутствием. Племянница, не собираясь сдаваться, вознамерилась было повторить вызов снова, но Штольман остановил её:

  -  Аня, не стОит. Давай немного повременим. Пара часов ничего не решит. Тем более, мы уже прибыли.

  И верно. Фиакр остановился перед ресторанчиком, окна которого приветливо светились, обещая гостям отдохновение и вкусную трапезу.

  Примечания:

  *  Dum spiro, spero (лат.)  -  Пока дышу  -  надеюсь.

  **  Ma chère (фр.)  -  моя дорогая.

  ***  Отсылка к рассказу  Atenae   «Дуэлянт».

  **** Отсылка к событиям в повестях Лады Антоновой «Дар любви» и «Жить впервые».