Костроминкин обиделся и переходя на прозу, вежливо постарался вытурить покупателя, который сам не знает, что ему надо.
- Зайдите к концу недели, а лучше - к Рождеству, быть может, тогда появится то, что вас заинтересует.
- Нет, Рождества ждать не будем, подберите мне неожиданность прямо сейчас.
- Если бы вы смогли в двух словах, штрихообразно, но красочно, описать особу, которой предназначается презент, то, уверяю вас, с подарком угодили бы точно в цель.
- Она, - Порфирий задумался, выбирая подходящие Агате эпитеты, и совсем позабыв, что сегодня его послания летят мимо мишени и сбивают иные цели, - заботливая, неугомонная...
- Ни слова больше, - всплеснул счастьем Костроминкин, - я знаю, что вам надо!
Он выставил перед Штольцем беленький цветочный горшочек, не больше дамского кулачка, и, видя скепсис покупателя, предупредил:
- Чудесное растение! Не стоит сразу разочаровываться: часто внешность не соответствует внутреннему содержанию.
Сыщик с недоумением разглядывал чахлый росточек - два светло-зеленых листочка, с закругленными щеточками на концах.
- Остался один, последний, - искушал лавочник, - пользуется особенным спросом у мужчин, жены которых беспокойны, и то и дело стремятся на поиски приключений.
- Как растение помогает удерживать дам у семейного очага? - заинтересовался Штольц.
Оказывается, не он один страдает от неусидчивости жены, и проблема, что коснулась его, довольно распространена в брачных отношениях.
- Чудом! - торжественно возвестил Костроминкин и приосанился, когда почувствовал, что нащупал слабое место у покупателя. Если он будет действовать вкрадчиво и осторожно, словно ступать по разлитому маслу, у торговца есть шанс избавиться от въедливого гостя и мороки в виде приблудной флоры.
- Магия? - скептически изогнул бровь Порфирий.
- Нет, что вы! Только любовь и привязанность, ничего потустороннего. Присутствие в доме сей флоры действует чарующе на дам, они начинают хлопотать над ним, точно над собственным малюткой, буквально оторваться не могут, кормят, поят, поют, всячески развлекают, лелеют. Дело в том, что пропитание для цветочка сперва надо добыть, а это, поверьте мне на слово, не очень легко, надо иметь определенную сноровку.
Последнюю фразу Штольц пропустил мимо ушей.
- Хм, а если, скажем, у некого мужчины жена увлечена, ну, скажем, спасением зай... кур, то как ваше волшебное растение поведет себя в этом случае?
- Идеальный случай! - возликовал лавочник, с сочувствием поглядывая на странного гостя. - Ваша жена, вернее, некого господина, навсегда забудет о досадных помехах в супружестве, когда обретет для этого прочное основание. Для вашей супруги отныне куры станут существовать только как главное главные героини бульона.
- Неужели это возможно?
- Вполне. Любовь, знаете ли, творит не только гастрономические чудеса.
- Меня это устраивает, - решился Штольц, - я покупаю вашу флору, заверните.
Костроминкин мысленно потирал ладони, когда услышал:
- Прошу прощения, как растение называется?
- О, его имя вам ничего не скажет.
- И все же?
- Дионея мусципула.
- Никогда не слышал, - признался Порфирий, стараясь запомнить заковыристое, слишком ветвистое для прямолинейной мужской фантазии, название. 
Спустя некоторое, довольно непродолжительное, время мужчина с цветочным горшочком в наемном экипаже почти влетел на Царицинскую улицу. Голуби и бродячие собаки кидались врассыпную, едва заслышав агрессивное дребезжание рессор.
Что его погнало в неприличное для гостей время он, пожалуй, и сам объяснить не мог. Это было странное беспокойство, одновременно сковывающее внутренности, опустошающее мысли и заставляющее ноги бежать на все четыре стороны, боясь опоздать.
Всю дорогу Штольц неистово торопил извозчика. У знакомого забора он, не дожидаясь остановки, выскочил из экипажа. Сентябрьские сумерки уже спустились на город, но он с приличного расстояния вполне отчетливо различал все творящееся у дома Морошкиных. Сыщик подоспел к самому началу представления.
Широко распахнулись двери особняка, и в ореоле желтого электрического света возникла Агата наряженная в белый балахон, в котором Штольц признал ночную рубашку, с веночком на голове. Она спрыгнула с последней ступени веранды и подскоками, яростно размахивая корзинкой, направилась на лужайку.
На первый взгляд ей ничего не угрожало, но Порфирий, зная возможности Агаты, не стал делать поспешных выводов, неприятности подстерегали его супругу в самых безобидных местах.
Она остановилась на газоне картинно всплеснула руками и закричала:
- Ах, какое счастье, наконец-то наступил наш великий праздник Морковкино заговенье! И прошел первый в этом году овощной дождь. Папá, срочно телеграфируйте в дальние деревни, зовите всех крестьян с граблями и телегами, иначе пропадет наш чудесный урожай. Овощное божество, Великий Пастернак Артишокович, прогневается на нас.
"Папá? Что она несет, какой морковный дождь, какие крестьяне? - Порфирию даже не надо было прислушиваться, Агашины вопли разносились по всей Царицинской и дальше, до городской площади. - Она же всеми фибрами души избегает моркови! Надо срочно телеграфировать, но не крестьянам в дальнюю деревню, а доктору Лангетти, пусть приедет, осмотрит ее и сделает правильные выводы. Вот до чего доводят несанкционированные мужем увлечения. Пропади пропадом все зайцы мира, а с ними Володенька и Пульхерия, если от них она заразилась безумием".
Тем временем Агата запела, громко и отчаянно фальшиво:
- Морковка, морковка, морковка моя,
В саду милая морковка, морковка росла...
"Напрасно я был к ней строг и непреклонен! От невнимания и сердечной сухости Агата повредилась рассудком. Это я во всем виноват! Я один," - корил себя Порфирий. Груз ответственности на его плечах распушился, точно павлиний хвост, и разросся до невероятных размеров.
- Подруженьки мои, устроим праздник урожая, - завопила Агата, - поспешите, пока не приехали на телегах крестьяне. Мы всю ночь будем петь песни и водить веселый хоровод. Станем славить Пастернак Артишоковича и праздновать Морковкино заговенье.
Из дома гуськом, семеня мелкими шажками, выдвинулись еще две фигуры, в которых Штольц узнал Верочку Пещерскую и поэтессу Лютик. Обе были в балахонах, как у Агаты, и венках из морковной ботвы и цветов с клумбы. Девушки вдвоем волокли огромную корзину, временно одолженную у котят.
Подруженьки боязливо жались друг к другу и корзине, и не спешили окунаться в омут веселья. Даже если бы сам Великий Пастернак Артишокович пригласил их сейчас на тур вальса, он не смог бы заставить барышень перебирать ногами.
"Нет, безумием тут и не пахнет, Агата вполне здорова и резва, и явно что-то замышляет. Что же тут происходит, - задавался вопросом Порфирий, - что за представление устроила моя благоверная?".
Дамочки сгруппировались в хоровод вокруг кошачьей корзины, Агата вновь затянула какофонию и, словно на буксире, поволокла за собой подруженек.
- Морковь, морковь, морковка,
В земле сидит так ловко,
Зеленые косички,
Как у моей сестрички...
Барышни в балахонах топтались вокруг корзины и боязливо оглядывались, Агате все было нипочем:
- Подпевайте, девушки, Великий Пастернак аплодирует нам.
"И не он один, - поправил ее Порфирий, - ваши вопли слышит вся округа. Хорошо, если обыватели сочтут их за кошачий концерт".
- Оранжевая ножка.
Ты погоди немножко,
Тебя мы соберем
И песенку споем...
"Что за чушь, чем надо вдохновляться, чтобы сочинить такое? Это Лютиково творение! - озарило Штольца. - По ценности смысла и глубине содержания только ее поэзия напоминает лиризмы кота Сеньки".
К припеву, с усердием Кентервильских приведений, завывали уже все трое:
- Морковка, морковка,
Сочная и гладкая,
Вырастай скорее,
Становись загадкою...
"Испанский, немецкий, французский, китайский и все остальные стыды мира на мою голову!" - Штольц отчаянно желал провалиться сквозь землю. Он огляделся по сторонам, не видит ли кто посторонний позора Агаты. На его счастье, Царицинская была пуста.
За оградой, в зарослях, мужчина заметил шевеление, точно медведь ворочался, утрамбовываясь в берлоге на зимовку.
"Скруль копошится, - догадался сыщик, - без него ни одно дело заячьего общества не обходится, везде этот проныра успевает. Шел бы порошки толочь, у него половина городского населения мается от клоповьих укусов, что завезли французские актеры, а он в кустах прохлаждается!".
- Господин Скруль, - позвал аптекаря Порфирий, тот обернулся на зов и приветственно приподнял шляпу, - потрудитесь объяснить, что происходит. 
- У нас засада, ловим зайцев для дальнейшего перевоспитания, - шепотом ответил Скруль, - днем мы раскидали перед домом телегу моркови и капусты, будто бы попутным дождем принесло.
- Вы считаете, что зайцы столь наивны, что поверят в это и попадутся на вашу удочку?
- Конечно, вы когда-нибудь встречали представителя рода зайцо сапиенс?
- Эжен Иваныч, ну ладно барышни, - Штольц в изнеможении покачал головой, - им некоторые экзальтации простительны, но как вас, образованного хомо сапиенса, угораздило ввязаться в их авантюру?
Скруль не ответил, лишь расплылся в улыбке. От его непонятной уверенности в себе Штольц досадливо повел плечом. Напор и натиск остались крайне недовольны - они требовали конкретики, лучше - поединка, а в ответ получили нечитаемую ухмылку.
- У вас в руках здоровье всего города, - продолжал совестить непрошибаемого аптекаря Штольц, - и непомерный разгул французских клопов.
- Не стоит взваливать на меня ответственность за всех паразитов мира. Кто клопировал обывателей, тот путь и изыскивает панацею, - отмахнулся Скруль.
- Удивительное легкомыслие, - Порфирий едва не взвился от беспечности аптекаря, - если заглянуть в корень проблемы, то именно из-за безответственности вашей сестры мы все оказались в этой неразберихе!
- О, как ни крути, но тут уж я совсем ни при чем, - Эжен вскинул руки, обороняясь от обвинений, - если бы вы, Порфирий Платоныч, сразу женились на Пульхерии, как она мечтала, то мы бы тут не торчали. И зайца ей не пришлось бы усыновлять, если бы вы одарили ее настоящим ребенком.
"Вот он - наш соперник Гадюшкин, - возбудились напор и натиск, - оголил-таки свою склизкую личину! Какое коварство, решил нас запихнуть в брак к Пульхерии, а самому под видом помощи зайцам и пошленького букетика роз втереться в доверие к АгатВалерьянне! Не выйдет, не на тех напал! Шпагу! Изрубим мензурошника в мелкий винегрет! "
- Ответственность не кот, в мешке не утаишь, Эжен Иваныч, рано или поздно она выходит на поверхность и ее приходится кому-то нести, - поучительно объяснил Штольц, он-то знал толк в этих делах, ни одну собаку съел.
Пока мужчины мерялись чувствами долга, барышни водили на лужайке хоровод и завывали громко и страшно. Шерсть у нечисти становилась дыбом от их вокальных данных. Летучие мыши проклинали тонкий слух и падали замертво прямо в полете, если решали вслушиваться в текст песнопения.
"Живая иллюстрация к книге "Майская ночь или утопленница", - подумалось Штольцу.
Он посмотрел в темное небо, откуда сыпались обморочные летучие мыши, смахнул одну с плеча. Флора в горшочке от страха скукожилась в комочек, поджала листочки и задрожала. Порфирий рефлекторно, совсем обыденно, словно делал это регулярно, успокаивающе погладил кашпо: "Тш-ш-ш, ничего страшного, это наша Агата Валерьяновна песенки поет".
Скруль, похоже, сжалился над сыщиком, или же угрызения совести и ему были не чужды. А может, узрел в руках Штольца знакомую флору, которую не далее, как вчера, Костроминкин пытался подсунуть ему, но аптекарь имел некоторые познания в ботанике и категорически отринул презент.
- Да разобрался я с вашими клопами, завтра в "Заводском телеграфе" выйдет статья о моих новейших изысканиях в клопологии, с подробными инструкциями для обывателей по обороне от паразитов.
- Они не мои.
- Не ваши, - примирительно признал аптекарь, - французские. Их клоп, в отличие от русского собрата, гурман и эстет, совершенно не выносит грубых примесей в крови. Особенно ему мерзок хлебный квас с хреном, и когда коверкают его родной язык, поэтому: "Мифэй ву, франсэ клёп, мсье жюткий кровосось. А ля гер ком а ля гер".
Штольц, погрузившись в себя, не заметил, как пение стихло.
- Подруженьки мои, несите корзины, станем собирать урожай и приносить ее в жертву нашему божеству, - излишне театрально воскликнула Агата. Столь наигранно, что Порфирию хотелось закричать ей: "Не верю, ох не верю!".
Лукавство было очевидно ему, который знал каждую фальшивую нотку в Агашином голосе, а другие зрители, те, для кого предназначался спектакль, оказались более легковерными.
В наступившей темноте тут и там, точно враждебные светлячки, зажглись желтые огоньки. От их не сулящего прелестей блеска становилось не по себе. Штольцу вспомнились пчелы у дома Медоедовых.
Барышни тоже увидели огоньки и заметно насторожились.
Даже на приличном расстоянии Штольц чувствовал, как насторожились мурашки на спине Агаты, каждую из них он знал поименно.
Порфирий сжал свободную от флоры руку в кулак, дабы не зудела и не тянулась разглаживать мурашечные страхи.
Храбрясь, дрожащим голосом, она поторопила подруг:
- Пора, девушки, давайте собирать наши дары для жертвоприношения.
Оглядываясь по сторонам, Агата начала поднимать с земли морковь и складывать в большую корзину. Верочка и Матильда следовали ее примеру, судорожно хватали корнеплоды, вместе с травой.
Обстановка накалялась, воздух вибрировал.
Когда корзины были полны, с противоположного угла лужайки раздались звуки, похожие на барабанную дробь и в центр лужайки выскочил заяц. Подбоченясь, он топнул, и дробь стихла.
Преодолев расстояние в несколько прыжков, заяц заглянул в корзину, то ли свистнул, то ли прищелкнул языком, и откуда ни возьмись появились десятки его собратьев, окружая дам.
- Подруженьки мои, у нас случились дорогие гости! Да какие прелестные, пушистенькие, раскосенькие, а хвостики - точно пипочки, - Агата явно подлизывалась к незваным гостям.
Дорогие гости не выглядели дружелюбными.
"Надо вызывать подмогу", - решил Штольц, но уйти и бросить Агату он не мог.
- Скруль, становится опасно, я останусь, а вы бегите за полицией.
- Бегите сами, меня позвали набрасывать сеть на зайцев, а вы в нашем обществе самозванец.
- Так бросайте сеть!
- Нет условного сигнала, АгатВалерьянна должна воскликнуть: "Володенька, я твоя мама!".
Порфирий понял, что, пора выходить на передний план, с бестолкового аптекаря толку, как от бинтования ноги при зубной боли. Прижимая к груди флору, он помчался на выручку девицам.
Самый наглый из зайцев, видимо, Володенька, высоко подпрыгнул, лягнул Матильду и выбил из ее рук корзину. Поэтесса не удержалась на ногах, упала и, кутаясь в балахон, ужиком поползла в сторону дома.
Заяц издал победный свист и подскочил к Верочке. Остальные грызуны ощерились и, плотоядно чмокая и хватая за балахон, теснили Агату в темноту, подальше от драгоценного урожая. Другая группа волокла корзину в сторону зарослей, противоположных от Скруля.
Володенька подскочил, намереваясь пнуть Веру, но принюхался, и истошно завопил. Учуял лисью сущность!  Остальные зайцы бросили свои дела и у ставились на предводителя. Володенька, тыча лапой в сторону Верочки, верещал на своем языке о коварстве и предательстве, о лисьих хвостах, скрывающихся под балахонами благопристойных барышень.
Зайцы были возмущены. Мало этим лисам колобков, теперь принялись за зайцев!
Увидев растерянную, испуганную жертву, источающую лисий аромат, грызуны зверели на глазах.
Штольц подбежал к лужайке и громко крикнул: "Владимир, я твой отец!", надеясь, что Скруль поймет его сигнал и таки выпрыгнет из своей берлоги с сетью.
Главный заяц обернулся и презрительно фыркнул, отвергая родство. Порфирий поднял с земли огромную морковину, за ботву раскрутил ее, словно пращу, и запустил в гущу мохнатых бандитов.
Володенька сфокусировал косые глазки на незнакомце, и сразу узнал этого гнусного типа! Это он разлучил его с Пульхерией Ивановной, лишил материнской заботы и регулярного питания. Это он обрек несчастного на жизнь с дикими зайцами! Грызун устрашающе взбрыкнул длинными задними ногами и ринулся в бой на отца-подлеца. Сейчас он отомстит папеньке за пленение маменьки!
- Скруль, пора! - позвал Порфирий.
- Буквально пара минут, я запутался в сети, - послышалось из кустов.
Тем временем, артистично прикидываясь гусеницей, Матильда доползла до дома и открыла ящик Пандоры...
Из дома вальяжно помахивая хвостом вышла Гортензия, оценила обстановку, обиделась, что не получила приглашение на гуляние по случаю Морковкина заговенья, увидела гостей и расстроилась еще больше. В доме такой великолепный ажиотаж, а она ни сном, ни духом. Не приглажена, не обласкана, уже два часа доброго слова не слышала. Золотой колокольчик на шее блестит совсем повседневно, не сообразно празднику!
Кошка обиженно мрякнула, предрекая Морошкиным скорое царапанье мебели, рваные шторы и лужи на ковре.
На зов нерадивой родительницы выскочили Специи и дальше случилось невообразимое столпотворение, почти как у Лермонтова в "Бородино", только вместо людей и коней «Смешались в кучу кошки, зайцы»...
Специи гоняли гостей, хватали их за куцые хвосты, которые Агата исключительно из вежливости назвала пипочками.
Штольц быстро сориентировался, пополнение пришло, откуда не ждали. Да еще какими боевыми оказались полосатые резервисты!
Совсем как Кутузов, он стоял на крыльце и руководил сражением:
- Бадьян, гони зайцев к центру! Перчик - заходи слева! Фенхель, трое шмыгнули в кусты. Корица, найди Володеньку! Зизи, не путайся под ногами. Гвоздика, встань в ворота! Пленных загоняйте в амбар за кухней!
Эжен, наконец-то, выбрался из берлоги и напрямик, через поле боя, отчаянно размахивая рыболовной сетью, мчался спасать совсем растерявшуюся Верочку. С ловкостью макаки аптекарь вскарабкался на дерево, опутал сетью барышню и затянул к себе на ветку.
Агата, о которой все забыли, сняла веночек и, размазывая слезы по щекам, через лужайку брела к дому. Глядя на суматоху вокруг, на клочья пуха и перьев, витавших в воздухе и общую атмосферу азарта и неприятностей, она осознала, какой беды едва избежала. И, что самое страшное, вовлекла в неприятности других.
Из-за нее Матильду обидно лягнули, Верочка спасена, благодаря Эжену, вон болтается на дереве. Если бы не Порфирий, голов бы им не сносить. Ну почему она такая глупая, что сразу не послушала его!
- Агата, стой на месте! - кричал ей Штольц, но она, хоть и корила себя за непослушание, но упорно не слышала мужа, а брела, брела, не разбирая дороги...
Сквозь пелену слез она не видела, как к ней на всех парах скакал оскалившийся нехарактерным для зайца образом Володенька.
- Агата! - Порфирий помчался ей наперерез.
Володя уже подпрыгнул и оголил острые зубы. Настолько огромные, что заставляли сомневаться в принадлежности травоядному субъекту. Еще чуть-чуть, и заяц впился бы ей в шею, как в хрустящую морковь.
Сыщик оказался проворнее, сбил девушку с ног и, тесно прижимая к себе, закатился под ближайшую ёлку.
И потерял сознание...
Все годы того, что принято именовать счастливым супружеством и иными райскими блаженствами, он упорно внушал себе, что несказанно любит возвращаться к домашнему очагу, что весь день только и думает об этом, тоскует, предвкушает благоприятный луч света в беспросветном служебном царстве. От таких мыслей будто бы и преступники ловились гораздо эффективнее и вообще прозябание в участке казалось чередой безудержных удовольствий, вечным катанием на карусельной лошадке и вкушением сладкой ваты и леденцов. До глубокой тошноты.
Последний его привет из холостяцкой жизни - черный сюртук с заплатками на локтях и до дыр заношенные ботинки, купленные во времена фиктивного брачевания со Снежинской, в моменты удушающего семейного восторга казались легким, как крылья моли, что ночами лакомилась его шляпой, неудобством. Незначительной мухой в тарелке супа.
Или густых, наваристых щей с расстегаем вприкуску. Эх, он так давно таких не едал, что ночами, убаюкивая супругу пустым урчанием желудочного сока, не мог вспомнить вкуса кислых щей.
Капуста в их доме съедалась сырой, вместе с кочерыжкой, не успев утратить первозданного вида, но зато...
Ежевечерняя скудная порция варева из репы и моркови, в ранней молодости повстречавшей в крестьянском огороде курицу и с тех пор возомнившую себя основой для бульона, виделась ему почти что фуагрой, вкус которой тоже остался в далеком прошлом.
Не то чтобы он скучал по деликатесам, но иногда нет-нет да вспоминал пирожки Дездемоны, раков в ресторации Варенцова, китайское блюдо с труднопроизносимым названием от Чи По Лин и прочие кулинарные излишества. Зато у него было "зато". То, чему иные могли только завидовать.
За двадцать лет можно кого угодно выдрессировать и заставить поверить, что семейной счастье, будь оно неладно, именно такое - аскетичное до прорех в штанах и ежевечернего голодного урчания прилипшими к спине животами.
Пусть у кого-то в домашнем очаге на вертеле с боку на бок переворачивается аппетитная баранья нога, истекающая соком, а цепи на брачном ложе звякают чаще одного раза в год, исключительно ради созидания очередного отпрыска, зато у него...
Он помедлил, прежде чем переступить порог. Ноги отчаянно мерзли, осенние ботинки не подходили для долгих хождений по снегу, а о зимней шапке он перестал мечтать уже лет двадцать как, зато у него было другое, чему можно было завидовать: дети и красавица-жена.
Наверное, он в глубине души все же любил свой полупустой, давно растерявший остатки былой роскоши дом, в котором только по праздникам водился суп с настоящими мясными фрикадельками.
Как же хорошо, что завтра Рождество. Кастрюля с супом, наверное, с самого утра булькает на плите, детишки вместо ежедневных драк и дележей кочерыжек смирно расселись на полу, за порогом кухни, заняты делом - принюхиваются. Ну красота же!
Вчера приехали родственники из Заводска, возможно, весь день, пока он обуздывал разгул преступности, лепили пельмени...
Он позволил себе секунду помечтать, прежде чем прихлопнуть фантазию, словно назойливого комара.
Что за глупости - ни единожды нога пельменя не переступала порог их столовой! Он даже научился гордиться этим, как и отсутствием в своей жизни блинов. Кому они нужны, сухие и плоские, точно обеденные тарелки.
Внезапная волна воспоминаний, похожая на редкие приливы счастья, накатила на него, утапливая в вязких мечтах по самую макушку. Эх, было время, когда он мог себе позволить иметь крапивницу от малинового варенья! Прошли золотые дни, когда варенья, меда и картонных блинов в его жизни было вдоволь, теперь же вместо них сплошное семейное счастье.
Разве когда-нибудь мог он подумать, что наступит такое время, когда фрикадельки станут пробуждать в нем поэтические импульсы, а блины - желания грезить. Вместо того, чтобы сбивать ими пролетающих птиц.
А это отличная идея! У Исаакиевского собора по земле бродит множество доступных голубей. Главное, не зевай - хватай и вари. Даже блины на них тратить не придется. А в супе, с репой и морковью, голуби себя проявят ничуть не хуже фрикаделек.
Но тут он вспомнил, что дрова в их уютном гнездышке кончились неделю назад, а жалованье только через четыре дня. Голубя, даже если поймает, сварить невозможно, а есть сырым... Нет, не настолько он отчаялся
"Да не оскудеют запасы моркови в их доме!" - вознес он молитву Мирозданию, а затем тяжело вздохнул и промямлил: "Ничего смертельно страшного, перезимуем с морковью, не первый раз, зато..."
Стоило ему зазеваться, как предательские мысли о бараньей котлете и брачных цепях закрадывались в его голову, баламутили устоявшееся, притоптанное семейным счастьем, сознание, тогда он вооружался своим верным  "зато" и безжалостно гнал их прочь.
Зато у него было... А что, собственно, у него было? Красавица-жена, которая по полгода не покидала их жилища, по причине отсутствия подходящей обуви? Дети? Это, конечно, хорошо, но ко всему этому неплохо бы иметь настоящее зимнее пальто и ботинки на меху. Каждому из них.
Как же жаль, что двадцать лет назад он позволил жене лучезарностью взгляда и иными прелестями переубедить себя и взвалить-таки себе на шею воспитание сиротливого зайчонка.
Он шуганул несвоевременно забравшуюся в голову мысль, дернул дверную ручку и попал в увлекательный мир, под названием "Зато".
Музыка, казалось, лилась отовсюду, заполняя их огромный трехэтажный дом, доставшийся в наследство от бездетного дядюшки.
Домовладельцем он стал неожиданно. С его появлением жизнь переменилась. Он одновременно любил и ненавидел его. Если бы не случился этот дом и бездетный дядюшка, вкупе с ним, все могло пойти иначе. Совсем иным путем, где-нибудь в Париже.
"Зато..." - больше убеждая себя, повторил он.
В последнее время присказка срабатывала все реже, все меньше верилось в счастливое будущее в мире "Зато". Залатанный сюртук, ботинки с дырой на подошве и вечно недоваренная морковь были ему плохими союзниками, поскольку того гляди норовили перебежать на сторону неприятеля, откуда им ухмылялась зажаристая баранья нога в мужской зимней шапке...
Попав из темноты в освещенное помещение, он слепо щурился, привыкая к яркому свету. Настоящее электричество? В их доме? Давно позабытая роскошь. Должно быть, дело рук тестя. Мужчина недовольно нахмурился, проявить иные, более резкие эмоции ему не позволила гордость.
Старшие дети уже много лет учили уроки при свечных огарках, а потом собирали расплавленный воск, чтобы уютными семейными вечерами опять катать свечки.
Веселье и искусственная радость наполняла этот предпраздничный вечер. И музыка. Рояль в гостиной казался островком былого уютного, но бездетного прозябания. Инструмент судорожно хрипел и безбожно фальшивил, словно предчувствовал, что дни его сочтены.
Последний оплот культуры этого дома должен был вот-вот отдать жизнь во благо обогревания детей и отправиться в печь.
"После праздника, - мужчина милостиво продлил роялю жизнь, а детям праздник, - пока пусть пляшут, пока двигаются - не замерзнут".
Подскакивая и выписывая кульбиты ногами, из комнаты к комнату скакала огромная морковка. Ритмичными прыжками она передвигалась по пустым комнатам, распахнутые двери позволяли провожать ее взглядом через весь этаж.
За ней змейкой или, скорее, паровозиком, сложив лапки на груди и кто ловко, кто неумело повторяя морковкины движения, скакали зайчишки в длинном хороводе. Они умилительно подскакивали, приседали и трясли попами, отчего круглые кусочки меха, изображающие хвостики, выписывали восьмерки и другие научные символы.
Морковка уводила хоровод все дальше от него. Он знал, что в дальней комнате, которую они по старой памяти называли голубой гостиной, макушкой в потолок упиралась наряженная елка. И пусть вместо настоящих украшений на их елке висели глиняные шарики, завернутые в лоскутки, праздничное настроение от этого не менялось.
Морковка уже ускакала далеко, а хвост паровозика из зайцев еще тянулся и тянулся из одной комнаты в другу. Он следил за хороводом, припоминая имена всех зайчиков и отыскивая среди них его, самого бедового, по имени Тарасик или "Горюшко луковое", как ласково называли его в семье.
А вот и он, медовенький.
Мужчина подождал, когда мимо него с сосредоточенным видом проковыляет самый маленький заяц с деревянным половником в лапке, и немного расслабился. Значит, он не висит на шторах, не карабкается на шкафы и не застрял в каминной трубе.
Полуторогодовалый Тарасик с хитро прищуренными лучезарными глазками, наряженный в белое платье, не по причине принадлежности к деликатному полу, а для удобства переодевания, на секунду замер в углу под вешалкой, сосредоточился и напрудил лужу.
Мужчина устало покачал головой, как мантру, повторил свое: "зато", и пошел искать, чем бы убрать сыновью неожиданность.
Тем временем Тарасик занял свое место в конце очереди из зайцев и неумелыми прыжками продвигался к елке, задорно колотя половником по стенам и волоча за собой кусок оторванной обоины.
Мужчина двигался за ним на звуки рояля,  на ходу вынимая из свободной ручонки все, что в нее попадало. Остановился в дверях гостиной. Заячий паровозик наконец-то прибыл на конечную станцию и намотался на елку веселым хороводом.
Морковка хлопнула в ладоши, музыка стихла. Она сняла с головы верхушку с ботвой и оказалась Агатой.
Годы супружества нисколько не изменили ее, она так же, как и он, щеголяла своими добрачными нарядами.
"Зато синие платья до сих пор ей в самый раз" - уныло поддакнул он любимому "зато" и привычно нашел небольшие, но приятные моменты в их существовании. От всей души дернул и оторвал уже неделю болтающуюся на рукаве пуговицу.
Агаша обернулась, увидела его, разулыбалась и воскликнула:
- Заиньки, наш папа вернулся.
Зайцы, недовольные прервавшимся празднеством и отцом, явившимся с пустыми руками, без гостинцев, даже не обернулись к нему, а вместо приветствия с голодным вожделением, в поисках конфет и засахаренных орехов, таращились на скудную елку.
Стараясь запечатлеть момент семейного счастья, Штольц замер, мысленно фотографируя семейство: Агата, тёща за роялем, разномастные дети в шапочках с ушами, где-то в комнатах еще обретаются братья Морошкины. Вроде бы все, но кого-то не хватает.
Ах, да Володенька. На Рождество он не приехал. Двадцатилетний Володенька  еще прошлым летом успешно оторвался от семейной ветки. Что поделать, зайцы взрослеют рано...
Мальчик собрал свои скудные пожитки и среди ночи растворился в пространстве. Видно, не хотел родительских слез, уговоров и иных волнений. Жаль было отпускать старшего сына, а зато он теперь совсем самостоятельный, нашел работу, иногда отрывает от себя и шлет семье копейку, которая для них совсем не лишняя.
Сознательным вырос старший приемный сын. А если бы тогда, двадцать лет назад...
Что толку теперь вспоминать, сколько воды утекло, а приемышей в их семье прибавилось.
Агате хотелось направить Володеньку учится в Париж, по линии медицины, Штольцу - пустить сына по собственным стопам, но малыш вырос и выбрал собственную судьбу - цирк. Новая его жизнь мало отличалась от жизни в отчем доме - те же постоянные представления с клоунами и дрессированными зверями.
- Детишки, папа пришел, - повторила Агата и на него воззрилось несколько дюжин разноцветных глаз. Только двадцать пять из них имели лучезарный оттенок, остальные переливались всеми цветами радуги.
Почему нечетное количество глаз? До нынешнего утра среди его потомков внебрачного приплода от пирата фон Брюквина не было. Как же их много, и все мельтешат туда-сюда, всячески мешают проведению наведению статистики в отдельно взятой семье.
Он подключил дедукцию и вспомнил сколько в их доме детей - сорок семь. И Володенька. Всю осень старшие члены семьи клеили картонные уши и пришивала к праздничным нарядам круглые хвостики, чтобы все детки были похожи друг на друга, как горошины одного стручка. Получилось ровно сорок семь нарядов. По шесть зайцев в одной казарме, то есть комнате. Их них три спальни на женской половине и пять на мужской. Луковое горюшко обреталось на женской половине, в отдельной комнате, с нянюшкой.
Теперь неблагодарные потомки хмуро взирала на отца, предвкушая праздничное угощение. Отец малодушно молчал о проблеме с дровами. Его отпрыски в данный момент более напоминали людоедское племя.
Тишину нарушило Луковое горюшко -Тарасик. Проходя мимо отца, малютка распахнул почти беззубый ротишко и прикусил руку, кормящую его морковью в будние дни и фрикадельками по праздникам.
Штольц охнул, домочадцы, как по команде, отмерли и пришли в движение. Сорок семь зайцев с перекошенными от несбыточных надежд лицами неслись приветствовать отца. Впереди толпы, обгоняя потомков в платье, сшитом из почти новой, бархатной оранжевой шторы бежала Агата. Она одна, широко улыбаясь, радовалась мужу, скучала, значит.
Штольц выдохнул: " Жаль штору, она была еще крепкой и могла послужить, но зато в этом платье Агата сможет проходить еще несколько лет. Пусть это будет ей подарком на Рождество".
Мужчина обреченно широко раскинул руки, ловя ее в объятия, и прежде, чем потерять сознание, услышал:
- Порфирий Платоныч, поздравляю, у нас будет...
- Только не это, - успел прошептать мужчина прежде, чем спасительная темнота проглотила его с головой.
Перед глазами пробегали не картинки из прошлой его жизни, а назойливым комаром вертелось воспоминание о том, как двадцать лет назад Агата упала в куст крапивы, а на следующее утро бросила его на произвол, отправившись освобождать зайцев от многовекового гнета.
Эх, подумал Штольц, теряя сознание. Не надо было ее в тот день отпускать, а зажать бы ее между колен да отходить как следует крапивой по мягкому месту, да отчекрыжить у нее на корню все заячьи спасательные мысли...

- Порфирий Платоныч, что с вами? - шепнула Агаша ему в ухо. - Очнитесь же, наконец.
Ее дыхание, такое осязаемое, тыкалось в его уши, щекотало, возвращало к жизни.
Штольцу не хотелось покидать свое уютное пушистое забытье. Но ресницы предательски дрогнули, она, увидев это, с утроенной силой принялась его тормошить:
- Порфирий Платоныч, очнитесь же.
Он приоткрыл один глаз осторожно оглядываясь:
- Где они?
- Кто?
- Зайцы.
- Там, - неопределенно сказала Агаша и махнула рукой куда-то себе за спину, предполагалось, что он должен все понять.
- Какое сейчас время года?  - задал он вполне закономерный, на его взгляд, вопрос. Последний раз, насколько Штольц помнил, они встречались возле рождественской елки, обмотанной хороводом ребятишек и зайцев.
Агата заботливо склонилась над ним, оттянула нижнее веко, вглядываясь в светлую голубизну зрачка. Видно, то, что она увидела там, ей не понравилось. Девушка заботливо потыкалась губами в его лоб и сообщила:
- Жара вроде нет.
- Нет, - подтвердил он.
- Осень, третье сентября сегодня, - поделилась знаниями Агата.
На всякий случай, чтобы не опрофаниться и не усесться в тарасикову лужу, он поинтересовался:
- Мы женаты? - глаза Агаши удивленно распахнулись, и она медленно кивнула, подтверждая. - А дети у нас есть?
- Нет пока.
- Ни одного? Даже Тарасика?
- Порфирий Платоныч, что с вами, вы меня пугаете.
- Это же превосходно! Лучшая новость за весь день, - возликовал мужчина, притянул ее к себе, ухватил за щеки, чтобы не вырвалась, и принялся целовать.
Она и не думала вырываться. В последнее время ей редко перепадали такие искренние поцелуи, все больше приходилось довольствоваться быстрыми, похожими на клевки курицы, в шею или за ухо. Сейчас его губы были везде, заползали в ворот распахнувшегося балахона, рука блуждала по ноге, то и дело прихватывая за беззащитное колено.
Она перехватила обнаглевшую руку, слегка отстранилась и упала навзничь, рядом с ним:
- Порфирий Платоныч, вы сошли с ума, что вы творите? Увидят! Кругом люди, зайцы...
Он счастливо рассмеялся, распластываясь по земле. Сквозь густо скрывающую их убежище хвою было видно темное августовское небо с яркими, мясистыми звездами...

- Доктора, немедленно пошлите за доктором! Агата, ты где? Агата, зови доктора, надо спасти ее! - в ночной идиллии раздавались крики отчаяния.
Агаша выбралась из-под елки и побежала на зов, Штольц последовал за ней.
Сыщик отметил, что пока он смотрел бредовый сон, стало заметно тише и спокойнее. Перерытый когтями и лапами газон в темноте не очень бросался в глаза. Скруль снимал Верочку с дерева.
Специи еще гоняли небольшую группу зайцев, остальных, видимо, уже определили в амбар.
Порфирий подошел к Морошкиным, сгрудившимся у тела бездыханной Гортензии.
- Что случилось?
Агаша все поняла сама, она прижалась к его плечу и отчаянно зарыдала. Марта Матвеевна горько подвывала дочери, Валерьян задрал вверх лицо, стараясь не расплескать скупые мужские слезы. Павел не скрывал своего горя, всхлипывал не стесняясь.
Горюющие Морошкины выглядели странно нормальными, словно гипнотический морок растаял.
- Она бежала, бежала, вдруг поднялась на задние лапы, схватилась за сердце и упала... - прерывающимся от слез голосом, пояснил младший Морошкин.
- Вставай, рыбонька моя, - уговаривала кошку плачущая Дездемона, - открой глазки, я тебе курочку сварила.
- Она умерла из-за меня!  Ну почему, почему я такая безрассудная! - неизвестно у кого спрашивала Агата, Штольц прижимал ее к себе, не находя слов утешения.
- Я всем приношу только несчастье! Я не ошибка Мироздания, а насмешка! - горевала девушка.
От толпы кошек и зайцев отделилась длинноухая фигура - Володенька. Он проскочил между человеческих ног, уперся лапами в рыжее кошачье тельце и несколько раз сильно, со знанием дела, надавил. Сразу видно, сын доктора!
Зизи захрипела и дернула хвостом...

- Порфирий Платоныч, нельзя Володеньку арестовывать, он герой! - взмолилась Агата.
Час спустя Морошкины и Штольц вновь переживали драму. Скруль поехал провожать Верочку. Матильду вместе с уставшими Специями определили в свободную спальню.
- В самом деле, Штольц, нельзя. Он спас Зизи, - поддержал племянницу дядюшка.
- Это зависит не от моих желаний, в участке огромная пачка жалоб от обывателей.
- Ну подумаешь, съели чью-то морковь, может, они были голодные, - не отставала Агаша.
- Съеденную морковь еще можно как-то оправдать, а вот украденное корыто - уже не шутки, а воровство чистой воды. Подозреваю, что и чучело зайца из витрины охотничьего магазина унесли именно они.
- Если дойдет до суда, я сам стану защищать его, - торжественно объявил Валерьян Ильич, под одобрение всей семьи.
Старшие Морошкины ушли в кухню, навещать Гортензию. Она довольно быстро пришла в себя, но выходить из роли больной не спешила, использовала положения во благо себя любимой. Толстунья развалилась в детской корзине кверху пузом, жалобно постанывала и еле-еле открывала рот, в который Дездемона вкладывала кусочки мяса. Морошкины склонились над ней и поглаживали лапки. Сегодня Гортензия чувствовала себя звездой и планировала раз в неделю устраивать родителям подобные встряски. Исключительно для их пользы, чтобы не расслаблялись.
- Возможно, если сумеете уговорить пострадавших забрать жалобы, то до суда не дойдет. Но пока ему все равно придется посидеть в полицейском сарае, - шепнул на ухо девушке Штольц.
- Его можно навещать? - Агата тоскливо сложила руки на груди и посмотрела на него лучезарными безднами глаз.
- Да, по предварительной договоренности. Всем, кроме тебя. Общение между арестантами запрещено.
Агаша удивленно захлопала ресницами:
- Порфирий Платоныч, неужели, после всего того, что сегодня было между нами, вы не откажетесь сажать меня под арест?
- Нет. За свои поступки, моя радость, надо отвечать.
- Но я не могу! Я же доктор, мне надо в клинику, у меня пациенты! Мне надо помогать людям!
- А Скруль аптекарь, у него тоже немало страждущих, - разумно напомнил Порфирий. - Бери пример с него, он не ноет, не козыряет положением и не выпрашивает привилегий.
- Но это была не я! А совсем другая Агата Валерьяновна, со временно помутившимся разумом.
- Агашенька, тогда ты тем более должна быть у меня на глазах, дабы я мог убедиться, что с тобой все отлично. Вспомни Феклушу, в этот раз последствия могут быть необратимыми.
- Я не могу быть под арестом, мне надо помогать, заботиться...
- Да, кстати! - Порфирий, вспомнил об оставленной на веранде флоре. - У меня для тебя подарок.
- У меня для вас тоже.
- Я первый, - Штольц вручил ей кашпо с неожиданностью.
- Ой, какой маленький, хорошенький, - восхитилась Агата, - как нас зовут?
- Не помню, там какое-то труднопроизносимое название, не догадался записать. Завтра спрошу у Костроминкина.
- Какие у нас нежные зеленые листочки, - ворковала над флорой девушка.
Штольц умилялся, глядя на нее и радовался: "Не обманул лавочник, магия флоры действует и на Агату".
- Я назову тебя Ресничка, вон у тебя какие миленькие щеточки, точно ресницы. А глазки у нас есть?
- Ресничка? - бровь улыбающегося Штольца поползла вверх. - А если это мальчик?
- Тогда будет... как вы там говорили?
- Не помню, - искренне забыл Порфирий.
- Я помню - Тарасик.
- Нет, только не Тарасик, - умоляюще воскликнул  мужчина.
- Та-ра-сик, - покатала во рту, словно попробовала на вкус имя, Агата. - смотрите, Порфирий Платоныч, он помахал мне листочком. Та-ра-сик...
- Тебе нравится?
- Очень, - сердечно ответила девушка и потянулась к Порфирию губами.
Мужчина увернулся и слегка прикусил ее за мочку уха.
- Порфирий Платоныч, что вы делаете?
- Мурлезоню тебя, - покаялся Штольц.
- И вам не стыдно, женатый же мужчина! - прищурилась Агата.
- Не-а.