От края до края, сколько ни глянь, протянулись изрезанные долинами, густо покрытые лесами горные хребты.  Довольно крупный уездный город расположился как в чаше, в широкой долине меж двух холмов.

Огромный багряный шар опускался все ниже, готовый вот-вот спрятаться за дальние отроги. Со стороны Караульной сопки показался одинокий возок, запряженный резвой гнедой лошадкой. Вид с горы открывался великолепнейший. Вдали смутно желтели песками отвалы, высокая кирпичная труба загораживала горизонт. Сбоку виднелась внушительная громада казенной плотины, за нею раскинулось во всю ширь величавое рукотворное озеро, окаймленное причудливо изрезанными гранитными скалами. Далее, на более пологих склонах, синеющий в сумраке лес уже сливался в одну сплошную полосу. Вскоре показались первые городские строения. Возок, однако же, проехав краем первые улочки, не повернул ни в торговую слободу, ни в горную контору, направляясь всё дальше и дальше, к синеющему вдали лесу. Вот уже и встречающиеся по пути избы стали всё темнее и ниже, сосны – всё выше, вот возок миновал последние слободские улочки и остановился на отшибе, у невысокой крошечной избушки. Правивший лошадью молодой мужик легко соскочил с возка. Сидевшая за ним барынька в дорожном светло-коричневом платье еще не успела и оглядеться, как мужик подхватил её на руки, осторожно и ловко опуская на землю. От крайних изб подходили местные жители, с любопытством оглядывая новоприбывших. Вперед вышел крепкий седобородый дед:
- Это кто такие будете?
Тут же замер настороженно. И мужик прибывший оказался не из мужиков, и вовсе не молод. И барынька, шагнувшая из-за его спины – вовсе не барынька. Платок успела сменить на другой – из ровной, выбеленной ткани, по краям густо украшенный темно-красными кистями с бахромой. И теми же нитями богатая вышивка – и ровным строгим узором по краям, и по всему платку: цветы – так и не цветы, звери – не звери, вроде вразнобой всё – а вроде как в единый узор складывается.

- Бабушкой Аглаей изба завещана. Внучка я её.

Кто-то из мужиков попятился, перекрестился втихаря.

Полупрозрачная старушка стояла у стены, со спокойным интересом наблюдая за встречей.

- Так то и так… - промямлил державшийся спереди дед. Посмотрели мужики, переглянулись, да и стали расходиться. Никто ни вопросов не задавал, да и помощи предлагать не стали.

Шагнули вдвоем к избушке. Яков узлы пока таскал – держался. Пока ставни заколоченные отдирал, двери выправлял, чуть покосившиеся. Потом встал посреди комнатки, огляделся. Крошечные окошечки, не стеклом – слюдою забранные. Стены бревенчатые, низкие, веники сухие под потолком. Захотелось зарычать вдруг, завыть в голос. Головой об стены биться, кулаками бить, в кровь сдирая костяшки, болью выбивая глухую звериную тоску. Зубы сжал, до скрежета, до темноты в глазах.

Он в лепешку разобьётся, но вытянет их отсюда.

Легкие руки невесомо, тихо-тихо легли ему на плечи. Прозрачные глаза, бледное тонкое личико – всё светилось мягким глубинным теплом.

- Мы дома, Яша. Мы вместе.

Губы легко-легко касались его скул, щек, вновь гладко выбритых. Тогда, после встречи, она так смешно и упрямо перебирала его бороду по волоску, словно проверяла – настоящая ли? В тот же вечер побрился. Плюнул на всё, два раза сапожным ножом порезался. Пусть в зиму еще не раз отпустит – сейчас всё равно. Сейчас обрадовался вдруг. Уткнулся лицом в макушку, и волосы знакомой каштановой волной упали в его ладони.
[indent]
Яков осматривался в избе и поражался всё больше – местный народ отчего-то оказался гораздо более законопослушным, чем ему думалось. Пристроенный сбоку закуток был доверху забит дровами, на печи грудились чугунки, на лавке у двери стояли оббитые железными полосами и даже не рассохшиеся ведра. Яков таскал воду, не дав Анне и взяться, печь топил, словно сто лет этим занимался. Анна, выметала всё и вымывала, поглядывая на него искоса, и отчего-то даже не удивлялась. Откуда ей знать – может, и вправду, сто лет…

Она давно перестала мертвых видеть, еще в Затонске.

«Это хорошо, девонька. Ты хоть представляешь, сколько их здесь – мертвых-то?»

Когда в путь отправлялась, знала – одна едет. Если встретится опасность, никто не придёт, ни духи, ни Яков. У него тоже беда за спиною стоит, и тоже никто не придёт. Всё пережить можно было, кроме этого. Как это так, случится что-то, а Яков не придёт? Бродила она однажды по парку в Петербурге, одна. Петра Ивановича из очередного похода по инстанциям дожидалась. Посреди обычного тихого, серого дня вдруг дождик полил. Она уже не бежала – едва шла, подол книзу тянул, туфельки, насквозь промокшие, на ногах не держались. И вдруг ясно увидела – были бы они сейчас в Затонске, Яков бы откуда угодно её услышал. Прибежал бы, и на руки взял. Так бы и нес на руках через весь город, и всё равно бы им было, кто что скажет. До конца жизни нес бы.

С каким облегчением дома все выдохнули, когда ей отказ следовать вслед за осужденным пришел. Хотя и обещал Петр Иванович, что вот дадут разрешение – и они вместе отправятся, все понимали – сгинет она там.  Вместе с Петром Ивановичем и сгинет.

Тогда и поняла, что одна поедет.

В никуда. Сведения посторонним запрещено сообщать было.

Но Сибирь – это вам не Петербург. Это вам Сибирь. Когда ехала с попутным купцом до очередного поселка, едва прибыла тогда, еще многого не знала, когда окружили их посреди леса, и уже подумала она – всё, вот тогда духи и явились.

Купец Лопушин у повозки стоял, помирать собирался, охрана его под ногами валялась, уже руки им вязали. Здесь места спокойными считались, никто беглых варнаков не ожидал. Впрочем, те, случайных путников до нитки ограбив, убивали редко. Обычно так и пускали, без гроша и без телеги, на том всё и оканчивалось. Но купец слишком большой куш вез, так просто бы не спустил, не тот человек. Вот и стоял, перекрестившись уже. Перед ним ватажок, коренастый, плечистый, лицо плоское, узкие глаза-щелочки. Явно полукровка. Медленно подходил, топором поигрывая. Уже то, что местный-полукровка ватажком у варнаков стал, о многом говорило.

Вот тогда они и явились. Впереди женщина, пожилая, в длинной юбке, кожаной безрукавке с бахромой, на голове меховая шапка из черных и белых полос. За ней еще женщины, тех хуже видать. Старичок, невысокий, жилистый - тот в стороне, сидит на пне, нога за ногу, в руках бубен крутит – как будто всё равно ему. Женщина глянула на Анну:

- Пришла? Молоденькая совсем. Отходи, я сама говорить буду.

И заговорила, гортанно и четко, на чужом, непонятном языке. Мужик топор едва себе на ногу не выронил. Голову склонил, назад пятится, и видно, что бежал бы, да знает – без толку.

Здесь Анна четко всё осознавала и помнила, и понимала – захотела бы вынырнуть, остановить женщину внутри себя, в любой момент смогла бы.

А женщина к купцу повернулась:

- Дай им мешочек один. На дорогу да за охрану.

Купец трясущимися руками в телегу полез. После, как ушли те, спрашивает:

- Это чего такого было?

Анна головой качает:

- Не я говорила.

Купец как будто сообразил что-то, и ей мешочек такой же подаёт:

- Возьмите, Госпожа-Хозяйка, не побрезгуйте.

Анна уже начала объяснять, что не надо ей, а тут старушка подошла, маленькая, сухенькая:

- Как плату дают – ты бери. Не взяла – долг за ним оставила. И спасибо своё не говори сейчас – не к месту. Скажи: «Ступайте с миром». Отпускай их. Если по нраву кто, доброго пути пожелай.

Анна как во сне, протянула руку, взяла мешочек. Маленький совсем, а тяжеленький.

- Доброго пути вам.

Купец аж выдохнул.

Старушка возле неё стоит:

- Сейчас мимо деревни ехать будете. Там мой внучек с дружками собрались шахту копать. Ты им скажи, пусть и близко туда не лезут – большая вода идёт. Скажи, бабушка Аглая передала.

С тех пор и стали люди к ней подходить. Кто на этапе похожего кого-то видел, кто слышал о чем-то. Квартирная хозяйка подсказала: у её кума брата сват секретарем работает. «Ты ему рубль дай, да скажи – от Петра», - здесь без связей и взятки не действовали. Так и добралась. Самой не верится.

Когда помощи в поисках просила – бабка Аглая лишь головой покачала: «Этого не нам вести. Этот ежели сумеет – так и сам дойдет».

Вот за избушку бабушке Аглае спасибо. Свой собственный угол, своё пристанище.
[indent]
Яков тут же заметил, что она задумалась и в угол куда-то смотрит, одеяла у неё из рук аккуратно вынул, на лавку её усадил, одеяла сам расстилать стал. Анна сразу же про всех бабушек на свете позабыла. Увидеть, как Яков им постель стелит – ради этого жить стоило. 
[indent]
Через пару дней, едва они обустроились, явился урядник, долго ходил по двору, осматривался. Приняв строгий вид, велел прибыть в уездное полицейское управление. Яков и так осознавал, что следует уже. Пора ему было воскресать. Ведь срок его ссылки окончится не скоро, даже после выхода на поселение Яков всё еще числился поднадзорным. Зная систему изнутри, да и успев уже столкнуться с местными реалиями, понимал – просто не будет.

Отредактировано Еленаsh (29.12.2023 18:46)