Из семьи Якову осталось еще шурина Афанасия расспросить. Тимоха с трудом, но припомнил, что тот с Петровичем долго в ссоре был.

Афанасий уже едва на ногах держался – пока Яков семейство опрашивал, тот потихонечку хозяина поминал.

Стал вопросы задавать – тот не говорит ничего. Яков на старую их ссору дело перевел, спрашивает – чья вина была? Может, Петровича?

- А то как же, - тут же согласился Афанасий. – Я же это, я ж о них заботился.

- О ком?

- Так она ж мне сестра, как ни как.

Тут же из пьяной болтовни выяснилось, что Татьяну Петрович взял замуж вскоре после смерти первой жены. Хоть Петрович - и вдовец с детьми, и старше лет на двадцать, а пара то для неё была завидная. Да получилось как-то - чем уж она не угодила мужу, бог весть, а решил её Петрович поучить. И не то обидно ей показалось – дело обычное, а то, что Марью свою тот пальцем не трогал, слова худого, по слухам, не сказал. Платки цветные дарил, дорогие – больно уж хороша в них Марья была. Федоре, после смерти матери, целый сундук достался всякого бабьего добра.

- А Татьяне моей что ж? Мы ж тоже семья. Я целковый просил – так не дал ведь. Я ж ему и говорю: «Ты с Марьей своей не равняй, Татьяна моя замуж честной девкой шла». Так Петрович взбесился, едва не убил, было дело.

Вот, по его словам, лет семь они и не виделись, после как-то помирились. А поутру, как нашли Петровича убитого, так бабы, ясное дело – в вой, возле усопшего убиваются, от них толку никакого. Гришка Митяя послал, тот и оббегал всех, и гроб привёз, полдня, считай, без отдыха. А сам Афанасий покрутился, послушал, бутыль нашел, да и отправился в закуток, хозяина поминать.

Тут и Гришка является, сел возле Афанасия, смотрит на того.

В очередной раз пытается Яков у Афанасия о деле узнать:

- Что ты вчера вечером делал?

Тот бессмысленным взглядом смотрит.

- Приехали, расположились. Дальше что?

Тот даже лоб наморщил – так думать стал:

- В баню сходили, за столом посидели. А после и спать пошли.

- А где ты, Афанасий, спал?

- Да тут же, на лавке.  Я это, гляжу, хозяин к себе пошел, я посидел-посидел, гляжу – тех нету…

- Кого нету? – не выдержал Яков паузу.

- Так Федора у постояльцев видать была, Митяй – тот по хозяйству, так я Гришку позвал, так мы посидели на кухне, так и не налил ведь…

Яков к Гришке обернулся. Тот бровями недовольно повёл, видит – на Афанасия всё равно надёжи нет, тот уже вновь думает, чего бы намолоть. Стал сам говорить:

- Всё за золото ко мне приставал, где бы его батя найти мог. Да верно ли, что только тому золото в руки даётся, кто слово особое знает. Еще говорил, что хорошо бы мне было в горную контору пойти – свой человек был бы.

Видит Яков, что разговорился Гришка, спрашивает:

- Так отчего же не пошел?

Гришка лишь головой покачал:

- Там жди – то ли кусок кинут, то ли не угодишь – назад погонят. Не хочу я туда. Я в заводе на хорошей работе, и деньги не малые, когда и с приисковыми не сравнить, и состояние вовсе иное. По лесам никогда не бродил, это сейчас в заводе трубу новую ставят, так отец меня и отпросил на месяц. А я машину понимаю – я у инженера на хорошем счету. Уже за старшего, еще лет пяток или десяток, глядишь, и мастером буду.

Заводские мастера тут считались местной элитой, к тому же более чем зажиточной – это Яков знал.

Гришка дальше продолжал:

- Так я посидел-посидел, еле от Афанасия отделался, к себе пошел. Митяй уж спал крепко, так и я лёг. Вот и всё, ничего боле и не было.

Тут Яков вчерашний вечер по времени прикинул. Афанасий утверждал, что Федора у постояльцев была, когда её там и в глаза после никто не видел.

Говорит Гришке: «Позови сестру». Тот даже удивился: «С девки какой спрос?»  Всё же позвал.

Пришла Федора. Голову опустила, глаз не поднимает. Говорит, что никуда не ходила.

Гришка тут же вмешался:

- Да некуда ей ходить. В прошлом месяце разве что батя с Морозовыми хотел сговориться, за их меньшого, так те хоть на смотрины приходили. Да на приданном что-то не сошлись.

Яков посмотрел, и не поверил, девушка-то явно хороша.

- А еще кто хотел сватать?

Гришка приосанился:

- Многие попервах хотели. Да батя тогда отвадил, мол, нечего кому попало ходить, теперь наши и не идут. Разве что от соседней деревни зимой приходил Василий Литой, тоже зазря.

И тут Федора встрепенулась как-то. Глядит даже с испугом. Тут и Гришка что-то понял:

- А я ведь того Ваську у нас в Лукьяновке вчера видел.

Стал Яков расспрашивать. Василий оказался неплох жених – из мастеровых, из сапожников. Семья от того ремесла была зажиточная, добро по ветру не пускала. Приказал Гришке:

- Идите, зовите Ваську.

Гришка ушел, Федора в слёзы. Мол, к ней он приходил. Знал, что отец не отдаст – тот слова своего не менял. Звал убёгом уйти да повенчаться.

Яков в глаза смотрит, спрашивает:

- А ты что же? А если бы за Морозовых просватали?

Федора вздохнула:

- Я что? Я в воле батюшки.

- А хотела бы за Морозовых?

Федора горше вздохнула:

- Тут как господь даст. Семья там богатая. А только Савка Морозов меня на два года меньший, так всю жизнь и попрекали бы, что перестарку взяли. Да еще и за приданное бы по их не вышло – вовсе беда.

Вновь не всё ясно Якову:

- Кто знал, что Василий придёт?

Та говорит: «Никто», - и глаза прячет.

Тут Яков вспомнил, что вдвоём они вчера во двор выходили. Спрашивает:

- Митяй?

Федора плачет:

- Я посторожить попросила. Как батюшка почивать пошел – я и побежала. А то вдруг бы Вася не дождался, да сам зашел, вдруг бы узнал кто. А только он сюда не приходил, мы за забором говорили. После я назад прибежала, сразу в дом, пусто уже было - и не видал никто.

Яков решил уточнить:

- И калитку закрыть забыла?

Та вскинулась:

- Я закрывала! Или и нет – не знаю…

Пришел Гришка, за ним молодой мужик. Из себя видный, одет по-городскому - в суконный пиджак и брюки навыпуск. Сразу говорит: «Я от своего слова не отказываюсь». И кланяется: «Прошу руки сестрицы вашей. Хотел я подождать, пока сорок дней минет, да раз уж так случилось». Видно, что меж собой уже переговорили. И то сказать - Гришке теперь сестру пристраивать куда-то надо.  Гришка ему: «Вот и приходи тогда». Федора уж улыбается.

Спрашивает Яков:

- Как же ты с Федорой сговориться смог?

Тот покачал головой:

- Да случайно всё вышло. Я в Лукьяновку по делам заехал, у тетки остановился. А Татьяна как раз Федору за солью или еще за чем к ней послала.

Гришка рукой махнул:

- Бабы, они себе на уме. А у Федоры в голове нету. Если убёгом ушла бы, и без приданного бы осталась, да и отец не простил бы, с нею больше знаться не стал бы.

Яков призадумался. А если бы отец их застал? Дочь бы запер, да куда на сторону выдал, а Ваську, глядишь, и прибил бы. Да такой бы просто так не дался. Вроде все причины у Василия есть, и зайти во двор мог. Но доказательств нет никаких. И карту как бы он забрал?

Или карта у Петровича с собою была – тогда бы вытащил. Но зачем бы Петровичу карту с собой носить?

Обдумать всё надо, да исправника дождаться.
[indent]

Исправник с полицейскими к вечеру уже явились.

Как там артельный староста когда-то говорил: «В нашем уезде еще и ничего, полиция зазря не лютует. Вот если попался – так тогда что ж».

Вызвали всех в избу. Штольман с Анной в стороне встали, Тимоха за их спинами в углу прячется. Своего помощника исправник в отдельной горнице посадил, сказал, что тот опрашивать всех будет. Но Штольман видел – тот опрос уже для видимости и для отчетности. Зацепин лично со всеми переговорил, быстро, четко. Картину явно сложил, понял, что искать уже некого.

Гришка дольше всех говорил, доказывал что-то. Молча Штольман со стороны смотрел. Что уж тут думать? Как рядом оба встали – так и ясно всё. Один в один – как нарисованные.

Понимал исправник, что местные мужики в любой момент могут Гришке всё припомнить. Если крайнего начнут искать – лучшей кандидатуры нет. Но исправник явно уверен был, что своей властью заслонить сможет.

К Штольману последнему подошел.

Выслушал четкие показания: Штольман с супругой находились в отдельной избе, всё время вдвоём, никуда не выходили. Тимоха подтвердить может – он в прихожей на лавке спал.

Зацепин долго молчал. Что там таилось, в глубине черных глаз? Сожаление? О чем?

О том, что хотел он наперекор судьбе сыграть, да не вышло. О том, что нет справедливости, и уже и не будет.