Зацепин заговорил неторопливо:

- Пока следствие идет, из города не уезжайте. Дело серьёзное – убийство, еще и кража. Обвинять вас вряд ли будут, какое-никакое, но алиби. Да и зачем вам карта, когда обоз должен был вот-вот прийти.

Почти вздохнул:

- А вот Тимоха ваш мог. Деньги ему нужны, наверняка рассчитывал самородки из кладовой взять, но хозяин его спугнул.

И на Штольмана взглянул. Чего ожидал – возмущения, презрения, ненависти? Ничего ты не сделаешь, бывший следак. Попробуешь заслонить – сам по сговору пойдешь. Нет выхода.

Такой же непроницаемый взгляд в ответ. Штольман серьезно смотрит. Ждет? Чего?

Но и Зацепин не отступит. Исправнику весь уезд держать. Решать ему, всегда и за всех. Сына своего полностью обелить – причина не лучше и не хуже других. Не первый раз, и не последний, наверняка. А в глубине темных глаз усталость. Давняя, неизбывная, уже безнадежная горечь. И сам он тоже ничего не изменит. Не нами заведено, не на нас окончится. Штольман кланяться не хотел – и где он сейчас? А справедливость его где, на кого оставил?

[indent]

Штольман к нему повернулся, спокойно своё продолжил:

- Известно мне, у кого карта.

И на Гришку показывает:

- Он наследник, он и взял. Отчего решили, что карта пропала? Оттого, что Гришка сказал, что её в кладовой не было? Наверняка Петрович её поближе к себе держал. У него в комнате для этого шкаф запертый стоит. А Гришка с утра всех к делу пристроил, а сам пошел и перепрятал.

Гришка думает: признаваться, или нет?

Зацепин Штольмана взглядом чуть не насквозь сверлит:

- Так что же, выходит, Тимоха карты не брал?

Гришка удивился:

- Какой Тимоха? У меня карта. Я побоялся, что вернутся тати и отнимут, вот и спрятал. Сейчас принесу.

Приходит, бумаги потрёпанные приносит. Афанасий сразу:

- Она!

А Гришка дальше:

- Только батю я не убивал. Да и не из-за чего мне было.

Исправник тут же:

- Оснований для обвинений нет. Бумаги я реквизирую, как свидетельство в деле.

Гришка говорит:

- Да забирайте. Мне оно к чему? Без бати мне всё равно никто доли не дал бы.

Гришка с исправником, пока карту передавали и рассматривали, уже и разговориться о чем-то успели. Тимоха из угла выглянул, надежда в глазах появилась.

Анна руку мальчишки сжала, показывает глазами: всё нормально будет.

Тимоха говорит тихонько:

- Да я знал, что Гришку не тронут.

Штольман лишь головой покачал:

- А что же Петрович, знал ведь всё?

А Тимоха так смотрит, как будто издалека, как будто век свой не годами – столетиями уже меряет:

- Он свою жёнку не винил. Там, видать, и не за что было. Подневольный грех за грех не считается.

Штольман уголком рта дернул:

- А ведь и участок у него взял?

Тимоха лишь плечами пожал:

- Если тот опомнился - отчего бы не взять? Раз ребятёнка прижили, общий долг у них. А как она деньги взяла, так значит – всё. Откупился, значит.

Анна Якова придержала за руку, произнесла мягко:

- Откупился – значит, ничего не должен? А если обязанностей нет, то и прав никаких нет?

Тимоха кивнул:

- Ясное дело. Я ж говорю – откупился.

Исправник бумаги в папку убрал, явно довольный. К Тимохе вновь хотел шагнуть, помедлил, задумался. Штольман как стоял у него на дороге, так и стоит. Зацепин к нему повернулся:

- Что еще?

Вновь тот же пристальный взгляд в ответ:

- Вы ещё Митяя подробнее расспросите. Почему это вчера никто его не видел? И Афанасий заходил - его не было, и Федора посторожить просила, а шла назад - не видела. А как Гришка пришел – тот уже спит. И еще мне одно интересно – когда это Митяй поутру калитку открытую запирал? Выбежали из избы все вместе, тут его Гришка сразу в контору послал, как калитку он закрывал – никто не видел, никто к калитке и не подходил. Не потому ли всем сказал, что раньше открыта была, что сразу в горячке не подумал, как бы чужие люди смогли во двор попасть. А потом выйти ночью побоялся – вдруг заметил бы кто-то. И кто б из чужих в дальнем закутке топор найти смог?

Тут Зацепин зубы сжал. Стоят оба – глаза в глаза. Выдохнул исправник, повернулся, к Митяю шагнул. А Митяй и не отпирается, сразу говорить стал. Как полегчало вдруг ему.

- Я и не собирался ничего. Во дворе стоял, выскочил батя, давай ругаться, что я не сам всё делал, а другого нанял дрова рубать. Я сказал: «Ты бы вовсе нас запер». А он полено схватил, хотел меня бить. Тут понял я, что Федора сейчас придёт, её увидит, еще и про неё узнает. И так тошно мне стало. Не будет нам воли, так и придется весь век на привязи ходить. Топор и взял. Отчего-то Гришку с его петухом вспомнил – и повернул обухом, как бычков убивают.

Сам и руки протянул – вяжите. Его и повязали.

Зацепин бросил на ходу:

- Со следствием всё ясно, езжайте теперь куда хотите.

Разве что не добавил: что б и духу вашего здесь не было.

Мимо прошел, даже не взглянув, как будто и ни при чем они.

И уже выходя из избы, остановился на миг. Обернулся, головой качнул. Промолчал.

[indent]

Штольман уже тоже хотел было уходить, да Анна за руку придержала. Глядят – Гришка стоит и молча на них смотрит. Анна спрашивает негромко: «Знал?» А он головой качает:

- Знал, не знал… Только вижу – одно не так что-то, другое, а сказать толком не могу.

Тут Штольман усмехнулся криво и добавил:

- А ведь карту ты себе перерисовал. Недаром сегодня всех при деле пристроил, один остался и свечи у себя жег.

Тот плечами пожал:

- Карта моя, отчего и не срисовать?

И тут уж Яков дальше добавил:

- Еще и на отцову наверняка что-то дорисовал, чего там никогда не было?

И лишь головой качнул:

- Хотя, это уже ваше дело. А нам в дорогу пора.

Гришка вслед посмотрел, а после окликнул:

- Грамотный ты, барин, что есть, то есть.

И тут же Тимоху за рукав придержал:

- Бер уходит. А ведь тебе наверняка силу передал. Вот лет пяток выждем, да и заезжай к нам, как в наших краях будешь.

Тимоха голову вскинул, усмехнулся уголком рта:

- Я камни не ищу. Другая дорога есть.

И прочь пошел, так на Гришку и не обернувшись.