Nomen est omen*

(По мотивам "Двадцать лет спустя", не канон)

***
...Лейтенант был из тех железных людей, что одинаково стойко и бесстрастно встречают как удары судьбы, так и её нежданные милости. Может, это слегка ироничное бесстрастие было более показным, чем истинным, но д'Артаньян за столько лет службы свыкся с этой маской и носил её не без внутреннего удовлетворения. Бесстрастию и ровной манере говорить с вышестоящими и подчиненными он научился у Атоса, изящных фраз, чтоб беседовать с дамами, нахватался у Арамиса, у него же перенял умение скрывать внутренние побуждения, Портос был самым лучшим собутыльником и прибежищем в любых невзгодах, а вот иронии гасконец научился у Рошфора, чёрт бы его побрал! Так взглянуть, молча, лишь поведя бровью и приложив пальцы к шраму, мог только он. Как же неловко граф наткнулся на шпагу! И как не вовремя! Думал ли д'Артаньян, что можно так сожалеть... не об ошибке даже – о случайности! Иногда и вовсе посещала невозможная надежда: а вдруг он не… Гасконец не знал, где упокоился граф, и ничего о нем больше не слышал. Последняя нить, что связывала его с прошлым, оборвалась, а ведь трое его друзей живы-здоровы, и разыскать их не составило труда, но всё равно...
Нет-нет, да и всплывали воспоминания, от коих лейтенант мрачнел, молчал, терял аппетит, требовал покоя и тишины – короче, тиранил свою квартирную хозяйку Мадлен, а на службе устраивал внезапные смотры своим подчиненным. Потом его отпускало, и всё шло по-прежнему.
Дорога среди ещё невеселых рощ и едва зеленеющих лугов не развлекала, а тоже располагала к воспоминаниям, конь бежал ровно, и заставить себя думать о чем-либо сиюминутном, насущном, д'Артаньян был не в силах! Вот разве что о том, что солнце припекает через суконный плащ, а воздух холоден ещё – и жарко, и зябко! Или это старость уже? О, его она так просто не возьмёт!
О чем ещё можно думать по дороге в Мэнг – о скаредности Мазарини, его нынешнего господина, хозяина, нанимателя? О забывчивости и неблагодарности сильных мира сего? Нет уж, от этого только тоска с изжогой бывают! В полулье от Мэнга думается о другом... О том, что задиристый юный гасконец, что ехал когда-то по этой же дороге, будь она неладна, не отличался выдержкой и терпением, был полон надежд, жаждал приключений и вечной любви и думал, что весь мир открыт для него! Ха! Впрочем, юности простительно иметь такой образ мысли – этим д'Артаньян извинял себя нынешнего за наивность себя прошлого.
Но прошлое прошло, и смысла копаться на задворках памяти не было никакого. Тем более, что спину пекло, чертовски хотелось пить, а в желудке уже ворчало в пустоте. Д'Артаньян хмыкнул, потому что вспомнил, как деревенские мальчишки научили его, шестилетнего господского сынка:  когда урчит в животе, это значит "кишка кишке кукиш кажет"! Он смеялся и на все лады повторял забавную фразу, воображая ссору кишок в животе. Мальчишки ухмылялись вместе с ним, но тут же слиняли, едва завидели госпожу. Шарлю досталось! Служанка, она же горничная, она же нянька, по приказу госпожи попотчевала юного шевалье – не розгой, крапивой!
Мать была из хорошего рода и пыталась внушить сыну хоть какое-то понятие о том, что пристало делать и говорить дворянину. И не все уроки мадам д'Артаньян пропали даром!
Но в виду гостиницы "Вольный мельник" мысли лейтенанта вернулись из дальней дали и были исключительно об обеде.
Пять лет тому от старой харчевни и пожарища не осталось, одно название на новой вывеске да прежние владельцы, отстроившие здесь всё заново. Заведение пользовалось успехом у проезжающих, потому скоро стало респектабельным и дорогим. Впрочем, теперь и гостиницы могут быть "модными"! Чудно́, право слово! Д'Артаньян не забивал себе голову пустяками, такими, как веяния переменчивой моды, и на придворных вертопрахов смотрел с той же своей иронией, нёс службу, исправно любил Мадлен – этого было довольно, вот разве что молодость вспоминалась все чаще.

***
Во дворе не нашлось свободного конюха, кто бы поспешил придержать стремя приезжему в поношенном суконном плаще, все были при деле. Д'Артаньян не питал иллюзий – будь он в алом бархате, какой некогда носил Портос, или будь под ним такой конь, как вон те андалузцы и вороной с явной арабской кровью, или хоть мушкетерский плащ на плечах...  Но одежда его была неприметной, а гнедой жеребец, любимец лейтенанта, был настолько же хорош под седлом, насколько неказист с виду. Д'Артаньян высвободил ногу из стремени, раздумывая, то ли спешиться самому, нарочито молодцевато спрыгнув на землю, то ли дождаться все же конюха – и замер, услышав отчетливый смешок. У него онемели щеки, а потом их обдало колким жаром, и сделать было ничего нельзя! Смешок повторился. Неужели как тогда... Проклятье! Чертова дыра, и весь этот Мэнг, гори он огнём! Слезая с седла, д'Артаньян искоса взглянул вверх – у открытого окна второго этажа стоял какой-то весьма молодой господин в чёрном камзоле с лиловыми лентами и сиреневым пером на шляпе. Смеялся он. Тут к нему из глубины комнаты с бокалом вина в руке подошел ещё один юнец, одетый столь же пышно, и стал рядом.
– И что же эти... гм!.. дикари сделали с благородными животными? – спросил он, видимо продолжая разговор.
Д'Артаньян оцепенел и стиснул зубы – ну, не может же быть, чтобы через три десятка лет его снова догнало... вот это?! Золотая молодёжь развлекается, и ведь не бросишь наглецам вызов, не насмешив их ещё больше! Проклятье!
– Да ничего не сделали, кузен, – ответствовал юноша в чёрном. – Они у них и родятся такими, ничего не поделаешь!
– Пегими? Какой ужас! – фыркнул в бокал его собеседник и облился вином.
– Ну, да, вот как котята у здешней кошки – все пятнистые. Кстати, я их купил.
– Кого, пегих лошадей? – ужаснулся молодой человек с бокалом.
У д'Артаньяна отлегло от сердца – мальчишки смеялись над чем-то своим.
– Нет, кузен, виконт купил котят! – звонко откликнулся со двора кто-то уж совсем юный. – И теперь его домой на порог не пустят! Потому мы всё не соберемся никак, он этот момент оттягивает!
Юноша в окне снова хмыкнул:
– А вы, братец, помолчали бы, не то я про ящерицу бесхвостую вспомню.
– Когда это было... – насупился младший, видимо, брат молодого человека в чёрном.
– Ну, зато в семейные предания вошло!
Д'Артаньян смотрел на мальчишек – двое, несомненно, братья и третий – их кузен. Младшему лет четырнадцать, старшим нет и двадцати. Дети... А он, старый дурень, решил, что эти дети над ним смеются! Да они его и не заметили, у них своя жизнь, такая яркая, бьющая через край!
– Ага, я тоже предание знаю! – возликовал меж тем младший. – Вот прямо про гостиницу эту "Вольный мельник"! И не про какую-то там пегую лошадь, а про мерина оранжевой масти! Его хозяин продавал, а он к нему опять возвращался. Как монета неразменная! За месяц целое состояние нажил!
Услышав такое, расслабившийся было д'Артаньян остолбенел, держа гнедого под уздцы – ну, хоть не рыжего!
– Кузен, – сказал юноша в чёрном, – заберите этого болтуна, не то мы здесь заночуем.
Молодой человек исчез из поля зрения, потом объявился на улице, поймал мальчишку, нахлобучил ему шляпу на нос и повёл за собой туда, где конюхи держали красивых андалузцев и вороного.
– Сударь, а на том рыжем мерине знаете кто сюда приехал в давние времена?
– Ну, и кто, шевалье?
– Маршал! Вот как друг вашего батюшки, г-н де Гебриан**.
– Так-таки и маршал? На оранжевой кляче?
– Не слушайте его, кузен, всё он врёт! – донеслось из окна, а потом юноша тоже спустился вниз и пошёл догонять своих спутников, натягивая на ходу перчатку.
– Про что врёт наш малыш, господин виконт? – обернулся к нему молодой человек. – Про конскую масть или конского хозяина?
– Про всё. Но лошадь была зелёная!
– Как то есть? А вы-то откуда знаете, Рошфор?
Юноша в чёрном только хмыкнул в ответ:
– Уж я-то знаю...
Д'Артаньяну показалось, что само солнце брызнуло осколками, а потом они вонзились в грудь, в глаза, в горло, не давая видеть и дышать. Он стоял, уткнувшись лбом в седло, уронив шляпу и слишком медленно обретая возможность чувствовать и соображать. Сквозь мутное марево перед глазами возникло лицо того юноши, а крепкая рука уверенно сжала локоть мушкетера.
– Сударь, вы в порядке?
Д'Артаньян только сумел кивнуть.
Молодой человек махнул рукой, подзывая кого-нибудь из гостиничных слуг, и – вот чудо! – с места сорвались сразу трое бездельников, до того будто не замечавших приезжего.
– Виконт де Рошфор, к вашим услугам, сударь.
– Благодарю, – прохрипел д'Артаньян, едва ворочая сухим языком. И почему-то, неожиданно для самого себя, он представился своим вторым именем:  – Де Монтескье, шевалье. Я в порядке, виконт, благодарю.
Юноша недоверчиво и внимательно оглядел мушкетера, а тот так просто впился в него взглядом: чёрные глаза, чёрные кудри, гладкое смугло-бледное лицо, нос с горбинкой, тонкие угольно-чёрные брови. И никакого шрама!
Виконт нагнулся, поднял шляпу, встряхнул, подал её д'Артаньяну, потом кивнул, приложив пальцы к полям своей шляпы и качнув великолепным сиреневым пером, так обозначив поклон, развернулся и направился к своим спутникам. Оба брата, какой-то немолодой дворянин, то ли охранник, то ли воспитатель, и трое лакеев верхами уже с нетерпением ждали его.
"Господи, – пробормотал д'Артаньян, глядя ему вслед, – господи... Рошфор... виконт... не граф***! Господи, благодарю тебя за милость твою!"

***
Уже отъехав довольно далеко от гостиницы "Вольный мельник", младший брат оглянулся и спросил старшего:
– Шарль-Сезар, а кто был этот господин?
– Это и был ваш маршал.
– Ага, так я и поверил! – фыркнул мальчик.
– Зря, братец, уж я-то знаю...

***
Четверть часа спустя, лёжа в снятой до утра комнате с мокрым полотенцем на голове, д'Артаньян говорил себе:
– В отставку я никогда не выйду, ибо великого состояния не нажил, а вот дети... Дети... Об этом стоит подумать.

_________________________________________________________
* Имя есть знак (лат.)
** Жан-Батист де Гебриан – близкий друг, а позже зять Рене II Креспен дю Бека, графа де Варда
***Виконт – титул учтивости, который носит старший сын графа при жизни отца

Отредактировано ЮВ (29.12.2023 12:43)