- Мамочки, - нарушил возникшую тишину до крайности взволнованный голос Марты. - Ой, мамочки...
- Всё в порядке, малыш, - отозвался он, как мог, ласково. - Всё совсем хорошо прошло.
- Ничего себе хорошо! Мне в конце показалось, что он сейчас драться полезет, - Марта села на верхней полке, наклонилась вперёд, видимо, собираясь опереться на противоположную сторону и спрыгнуть и... он едва успел поймать её в охапку.
- Ты что?! - практически простонал он, ссаживая её на пол. - Что это за номера цирковые?
- Цирковой номер, - пискнула, высвобождаясь, девочка, - это не когда падают, это - когда ловят.
- Ты мою реакцию, что ли, испытываешь?
- Да ну, что её испытывать, я про твою реакцию и так всё знаю, - Марта плюхнулась на полку рядом с тётей и перевела дух. Римма Михайловна покачала головой. - Извините, я не хотела никого пугать, я же это не нарочно. А вот ты! Как ты это придумал с телёнком? Хоть бы предупредил!
- Да я ничего заранее не придумывал, - открестился он. - Я просто книжку читал, ну и...
Импровизация получилась удачной. Когда он читал, то фраза про судьбу и трубу его зацепила, просто потому, что сегодня всё вокруг каких-то игр крутилось, а потом она очень пригодилась.
- И что теперь будет? - спросила Марта то ли его, то ли тётю.
- А ничего не будет, - отозвалась Римма Михайловна. - Платон, судя по всему, насчёт Тарадзе оказался совершенно прав, так что жаловаться он на нас вряд ли станет. Да и на что жаловаться? На то, что мы ему партию сорвали?
- Я надеюсь, что сорвали... - До конца Платон уверен не был. Приведённый Тарадзе мужчина всем увиденным и услышанным был явно ошарашен, но достанет ли потрясения, чтобы полностью отвадить его от игры с Тарадзе?
- Но как же нам ехать с ним ещё целые сутки?  - При этих словах Марта как-то зябко передёрнула плечами.
- Я бы на его месте поменялся местами с кем-нибудь, - сказал Платон успокаивающе. - Он с проводницей знакомство свёл, так что может её попросить поспособствовать. Вон, переберётся в купе к своему новому знакомому.
- Это вряд ли, - сказала задумчиво Римма Михайловна. - Мне кажется, этот Виктор Анатольевич тебе поверил.
- Да, Риммочка, - Марта повернулась к тёте, - этот Виктор Анатольевич, он не показался тебе знакомым? Разве это не тот доктор, который лечил меня от воспаления легких тогда, в семьдесят втором?
- Да, - после некоторой заминки ответила Римма Михайловна. - По-моему, это он.
На лице у женщины в этот момент промелькнуло нечто такое, что он мысленно попросил Марту оставить эту тему. Но девочка его не услышала.
- А он нас не узнал, получается?
- Похоже, что нет. У него же, наверное, много пациентов...
- Марта, а давай мы с тобой ещё раз в шахматы сыграем? - предложил он, чтобы сменить тему. И ему показалось, что женщина была ему за это благодарна.
--------------------------------------------------
В своей жизни Римма была влюблена только один раз, в однокашника своего старшего брата Женьки, Витю Белых. История, на самом деле, вышла банальная, хоть и горькая. При первом их знакомстве было ей ровно столько же лет, сколько сейчас Мартусе. Тогда Женька праздновал своё восемнадцатилетие, и гостей приглашено было больше, чем обычно. В квартире уже было много народу и шумно, поэтому очередного звонка в дверь никто, кроме неё, не услышал. Она открыла и впустила незнакомого высокого парня, которого сразу и не разглядела, потому что свет в прихожей не горел. Отошла, зачем-то дожидаясь, пока он разуется, а он, закончив со шнурками, отчего-то посмотрел на неё снизу вверх. Лицо его оказалось в полосе света, и от расфокусированного взгляда тёмных глаз и лёгкой улыбки ей вдруг сделалось жарко, даже голова закружилась. Пришлось о стену опереться. А парень вроде бы не заметил ничего, ну, то есть он на самом деле ничего не заметил, потому что был сильно близорук, а на день рождения пришёл без очков. Об этом она узнала уже намного позже. А в тот день он просто сказал ей: "Ну, где там именинник? Веди!" И она отвела его в комнату, к гостям. В компании брата она никогда не чувствовала себя лишней, многих знала, танцевала и смеялась вместе со всеми, заглядывавшиеся на брата девушки, зная, что они с Женькой не разлей вода, старались с ней подружиться, но вот Витя за весь вечер в её сторону, кажется, даже не глянул. Она же почти неотрывно наблюдала за ним исподтишка, так что Женька заметил. Отвёл в сторонку и сказал тихонько: "Ты чего, Римуль? Белых у нас, конечно, парень хоть куда. Хорош, с какой стороны ни посмотри, как серебряный рубль. Только вот он ветреник и волокита, поэтому я его от тебя со скальпелем в руке буду отгонять". Она тогда поверила Женьке, она очень тогда ему верила, отшутилась как-то и отвлеклась, а потом и вовсе забыла о существовании Вити Белых ровно на два года. Ровно на два, потому что в следующий раз они встретились уже на праздновании Женькиного двадцатилетия. Витя был всё тот же, а вот она сама за эти два года изменилась почти до неузнаваемости, да так, что мужчины на улице начали оборачиваться. Когда она расчёсывала волосы, даже брат качал головой и грозился, что будет всюду её со скальпелем сопровождать, а то ещё украдут. Женькин день рождения пришёлся на мамино дежурство, поэтому ей пришлось быть за хозяйку. Когда пришёл Белых, она не знала, что ему понадобилось на кухне, не ведала, но он увидел её, в фартуке и с противнем, полным печёной картошки, в руках и так же замер, как она сама два года назад. Она тут же его вспомнила, и как зовут, и про серебряный рубль, хотя, казалось бы, два года вовсе о нём не думала. "Ты кто?" - спросил он в конце концов, обретя голос. - "Римма", - ответила она. - "А я думал, Рахиль, красива и лицом, и станом". Она тогда ещё не читала библию и не знала, кто такая Рахиль, но просто почувствовала, что это какой-то необыкновенный комплимент. Таких ей ещё никто никогда не говорил. Он очень красиво за ней ухаживал, очень, и в тот день, и в последующие месяцы. Всю семью обаял, даже Женька в конце концов с его присутствием в её жизни смирился. Она брата укорила как-то, за что ты, мол, тогда моего Витю волокитой обозвал, он же вот, второй год ни на кого и не смотрит, кроме меня. Брат только плечами пожал. Счастлива она тогда была, летала, планы строила, все ей завидовали, да  что там, она сама себе завидовала. А потом уехала летом пионервожатой на две смены, а вернувшись, застала на кухне мать с сигаретой и испугалась, потому что Женька рассказывал ей, что мать с войны не курила. Мать сказала: "Там тебе Белых письмо оставил, но ты его лучше не читай. Он пёс последний, а не мужчина, что он там мог тебе написать..." Оказалось, что Витя женился. Спешно. На Лене Губаревой, дочке замдекана их факультета, потому что она ждала от него ребёнка. Лена Губарева, с которой Римма училась вместе на первом курсе медицинского института, в то время как Женька и Витя были уже на четвёртом, была маленькой серой мышкой, незаметной, но славной. Несмотря на родственные связи училась она посредственно, Римма даже один раз помогала ей к экзаменам готовиться. Подругами они не были, нет, так что Лена её не предавала. Когда, как и чем она смогла заинтересовать Витю, Римма представить себе не могла, да и не хотела. Письмо она читать не стала, сожгла его тут же в материнской пепельнице. Даже не обожглась, даже пальцы не дрожали. Даже смогла поцеловать мать и уйти к себе с прямой спиной. Правда, есть отказалась, куда уж там. Накрыло её ночью, захотелось умереть. Пришлось встать и найти ножницы. Вены резать она не стала, всё-таки не настолько обезумела. Резала волосы, понемногу, прядь за прядью. Ножницы были тупые, маленькие, канцелярские, а волосы густые и сильные, так что провозилась она долго. Обрезала свои счастливые воспоминания, стараясь не выть. Потому всё было ещё страшней и подлее, чем думала мать, потому они были близки уже почти полгода и у неё тоже мог бы быть ребёнок, но не случилось, наверное, повезло. Часа через три она немного пришла в себя, посмотрелась в зеркало, накинула платок и побежала к тёте Ане, соседке снизу. Тётя Аня была парикмахером. Она сперва заругалась, кто же шляется ночью, а потом увидела Риммину голову и онемела. "Тётя Анечка, сделайте что-нибудь, а то у мамы сердце," - попросила Римма. И тётя Аня сделала, причитая и матерясь. В полпятого утра Римма вернулась домой с очень короткой модной стрижкой, снова изменившей её почти до неузнаваемости. Она проскользнула к себе в комнату, собрала волосы с пола, зарылась в одеяло с головой и дождалась, пока мать уйдет на работу. И со стрижкой показалась ей только вечером, так что та никогда не узнала про ночь и ножницы, никто больше не узнал. Через день вернулся Женька, так же оттрубивший две смены фельдшером в пионерском лагере. Он ничего не знал ещё, а когда узнал, взвился так, что им с матерью пришлось его за руки хватать. Она повторяла тогда, обнимая брата, что ничего делать не надо, что уж тут, раз у них там ребёнок, и вообще хорошо, что не будет у них в семье подлеца. Однако Женька не успокоился. Два дня спустя он пришёл домой с разбитыми костяшками пальцев, мать прикладывала лёд и ворчала, что раз он хочет быть хирургом, то должен руки беречь. А потом оказалось, что в тот вечер Виктор Белых был избит до кровавых соплей и поломанных рёбер, и какое-то время они ждали прихода милиции, но обошлось. Обошлось без скальпеля, как иногда думала Римма. Учиться на одном факультете с молодожёнами она, конечно, больше не могла. Мать предлагала по своим связям помочь ей перевестись на медицинский в Петрозаводск или в Воронеж, но она уже решила тогда, что врачом ей не быть, не судьба, и забрала документы. По случаю устроилась работать в библиотеку, стала читать, как никогда до этого, вновь открыла для себя немецкий, который и в школе, в общем-то, любила, и год спустя поступила на филологический. Жизнь изменилась, всё изменилось. После истории с Белых она сгоряча решила, что нет на свете никакой любви, всё блажь и выдумки. Потом на примере брата и его жены поняла, что всё-таки есть, но видимо, не для всех. Стала думать, что просто слишком сильно обожглась тогда, до некроза, обугливания и полной потери чувствительности. На то, что струп когда-нибудь отвалится, она особо не надеялась, просто жила. Поклонников у неё всегда хватало, она сама решала, кого и насколько приблизить, а кого прогнать. А потом упал самолёт.
К тому времени мать давно уже умерла, а сама Римма жила в Москве  и работала в издательстве "Прогресс". Брат с женой привезли ей Мартусю на две недели, чтобы она показала племяннице столицу. Учебный год ещё не закончился, но Мартуся тогда очень хорошо училась и они как-то договорились, тем более что с нового учебного года ей предстояло идти уже в школу в Харькове. В этом городе брат получил работу заведующего хирургическим отделением и отдельную двухкомнатную квартиру. Они летели осваиваться на новом месте, приводить квартиру в жилой вид, но не долетели. И жизнь снова изменилась самым чудовищным образом. Когда всё случилось и надо было ехать в Харьков, оставить Мартусю оказалась не с кем. В Москве девочка никого не знала, а в Ленинграде совершенно убитые горем и захлебавыющиеся от рыданий тётя Мира с тётей Фирой могли позаботится в лучшем случае о себе, то есть друг о друге. И племянницу пришлось взять с собой. Когда спустя две страшные недели они возвращались в Ленинград, у Мартуси уже в поезде поднялась высокая температура. В такси по дороге с вокзала она спала, а вызванная на дом участковая женщина-врач диагностировала у девочки бронхит, который уже через пять дней оказался двусторонним воспалением легких. Девочка сипела и своим лающим кашлем не давала спать всем соседям по комунальной квартире, врачиха настаивала на госпитализации, но Марта намертво вцепилась Римме в запястье двумя руками, да и сама женщина откуда-то знала, что отдавать девочку нельзя. Врачиха поджала губы и пригрозила обратиться в органы опеки и попечительства. Угроза на самом деле была страшной, потому что Мартуся теперь была сирота и никаких документов на неё Римма оформить ещё не успела. Как-то они тогда договорились подождать до завтра. Ночью она сидела у постели девочки, меняя ей компрессы и прислушиваясь к слабому неровному дыханию, когда случилось странное. С прикроватной тумбочки вдруг свалилась забытая Женькина записная книжка и раскрылась прямо перед ней на букве Б. На странице этой был один единственный номер и имя - Белых Виктор Анатольевич. И как будто чей-то  тихий голос у неё в голове сказал: "Позвони, позвони ему. Он хороший детский врач..." Тут Римма и в самом деле вспомнила, что Белых с Женькой вместе доучиваться не стал и перевёлся с четвёртого курса на педиатрию. Несколько минут она ещё просидела в полнейшем ступоре, таращась на разлинованную страницу. Не с чего было этому блокноту падать, он и не на краю лежал вовсе! А потом она пошла к соседке Ирине Владимировне и позвонила Белых. Было три часа ночи, но он снял трубку практически сразу. "Это Римма Гольдфарб, - сказала она. - Мне нужна твоя помощь".  "Я узнал тебя, - ответил мужчина. - Что случилось?" Она рассказала ему, как могла коротко и про Женьку, и  про Мартусю с  воспалением лёгких. Он молча выслушал, спросил адрес и сказал, что будет через полчаса. Приехал даже немного раньше, на своей машине, непричёсанный и небритый, в очках с толстыми линзами, сильно и совсем не к лучшему изменившийся на прошедшие десять лет, в спортивных штанах и водолазке, доведись ей встретить его на улице в таком виде, может, и не узнала бы. Он тут же сделал Мартусе какие-то два укола, а потом очень долго её прослушивал, то фонендоскопом, то даже просто ухом, заставлял поднимать руки, наклонятся вперёд, то задерживать дыхание, то кашлять. Рассматривал сделанные за два дня до этого в поликлинике рентгеновские снимки, а потом снова слушал. Римме уже задушить его хотелось, так он больную девочку измучил. Закончив, укрыл наконец Мартусю одеялом, поднялся и кивнул ей на дверь. Она вышла за ним, еле переставляя ноги от обморочного какого-то страха за племянницу. Но мужчина сказал: "Всё плохо, но не совсем. Молодец, что в больницу её не отдала. Дома, при непрерывном внимательном уходе её выходить больше шансов. Будешь делать капельницы и уколы, ставить банки. Я всё привезу". После чего он уехал, чтобы вернуться утром со штативом для капельниц и лекарствами. С участковой врачихой тоже Белых как-то договорился, Римма в этом не участвовала совсем, она сосредоточилась на лечебных процедурах, строго по часам, раз-два-три-четыре-пять. Через сутки Мартуся попросила поесть, через трое уже слабо ей улыбалась. Белых приезжал каждый день в течение двух недель, затем ещё две недели через день, а под конец, когда от процедур остались одни дыхательные упражнения и травяные чаи, он ещё и опеку над Мартусей ей помог оформить. Оказалось, что у него знакомые есть в этом ведомстве. В последний раз, когда ясно было, что приезжать ему вроде больше и незачем, он попросил напоить его чаем и они сидели на кухне, молчали, каждый думал о своём, кажется. Неожиданно он сказал: "После того, что я сделал, ничего хорошего в моей жизни больше не было. Было просто... как-то, всякая радость ушла. Всё криво, невнятно, разве что дети, но и они больше Ленкины, чем мои. Я долго пытался понять, почему Женька тогда меня не убил. Я ведь думал, что он убивать меня пришёл, всё ждал, пока он свой скальпель достанет. А он отдубасил в хлам, обозвал тварью и ушёл. Он ведь не знал тогда всего, так?" Она кивнула. Мужчина покрутил чашку на блюдце и продолжил: "А теперь он там всё знает и видит. Как думаешь, дотянется скальпелем с того света? Или оставит всё-таки небо коптить, раз я дочке его помог?" "Бог простит," - прозвучало у неё в голове. "Бог простит", - бездумно повторила она вслух. Мужчина как-то болезненно вздрогнул и встал. "Звони, если что," - сказал он на прощание, но с тех пор  и до сегодняшнего дня они не встречались...
- Риммочка, ты чего? - окликнула её Мартуся. - О чём ты так задумалась? Я тебя зову-зову.
Девочка подсела к ней на край полки и за руку взяла.
- Всё в порядке, ребёнок, - Римма постаралась улыбнуться. - Я задремала, наверное.
- С открытыми глазами? - не поверила девочка.
- Представь себе, - Теперь улыбнуться получилось радостней и шире. - Вы уже доиграли?
- Платон ещё думает, - сообщила Марта,  - но по-моему - опять ничья.
- Похоже на то, - отозвался Платон из-за столика.
- Риммочка, а можно нам ещё что-нибудь перекусить?
- Конечно, можно, - Женщина села и потянулась за корзинкой. - Можно и как следует поесть, а то уже совсем вечер, по-моему.
- Пять минут восьмого, - подтвердил Платон.
Пока они выкладывали на стол аппетитную снедь, она всё думала о своём последнем разговоре с Белых. Он ведь очень ей тогда помог и прощения от неё ждал, а она не сжалилась над ним, не смогла. А теперь смогла бы? И ещё она вспомнила где-то не так давно вычитанные строчки, которые перекликались с тем, что сказал ей в тот вечер Виктор: "Сказали мне, что эта дорога меня приведёт к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы..."
- Что это? - спросила Мартуся.
Надо же, а она даже не заметила, что цитирует вслух.
- Стихи, - сказал Платон.
- Почему стихи? Здесь же нет рифмы, - возразила девочка.
- Рифмы нет, а ритм есть. Как ты думаешь, о чём это?
Марта задумалась.
- О трусости, да? - ответила она немного погодя.
- О предательстве, - поправила Римма дрогнувшим голосом.
- Риммочка, - тихо позвала её девочка, - а с чего ты вдруг... о предательстве?
- Ни с чего, - Женщина постаралась ничем себя не выдать, - просто Цвейга читала, а у него почти всё о любви и предательстве... Вот и вспомнилось.
--------------------------------------------------
После ужина Римма вышла из купе, сказав детям, что хочет размять ноги, а на самом деле, чтобы немного побыть одной. Она бы с удовольствием прогулялась на какой-нибудь станции, но по словам проводницы, до следующей длительной стоянки в Витебске им было ещё ехать и ехать. Кроме того, проводница, окинув Римму непонятным взглядом, сказала, что скоро зайдёт за чемоданом Тарадзе. "Григорий Аверьянович просил перевести его в другое купе, поскольку у вас возникло... ммм... некое недопонимание. Сказал, что вы не будете против". Римма кивнула, даже два раза. Да, возникло, да, мы не против, мы только за. Проводница опять посмотрела странно, только что у виска не покрутила. Ну, не покрутила, и ладно, подумала Римма, возвращаясь к своему купе. На улице почти стемнело, поэтому в окно она видела в основном своё отражение. Короткая стрижка, высокие скулы, миндалевидные глаза, яркие губы. Почему Виктор в ту встречу назвал её Рахилью? Теперь она знала историю Иакова, Рахили и Лии. Иаков тоже любил Рахиль, а женился сначала на Лие, правда, это произошло не по его вине. Может, это случайно брошенное в качестве комплимента имя всё и предопределило? И детей у Рахили долго не было, а у Лии их было, кажется, четверо. Вот что это за мысли, скажите на милость?!
- Римма, - окликнули её из-за спины. Она вздрогнула и обернулась.
- Извини, - Виктор переминался с ноги на ногу буквально в двух шагах от неё. - Я не хотел тебя пугать. Думал, ты меня видишь...
Да, действительно. Там, где он стоял, он должен был отразиться в стекле, но она последние несколько минут смотрела уже не в окно, а в себя.
- Можно тебя на пару слов? - Он так явно нервничал, что она, напротив, немного успокоилась и кивнула.
- Извини меня за это вторжение, если бы я знал, что это ты, то никогда бы с ним не пошёл. Он назвал тебя по имени- отчеству, но сказал, что у женщины двое взрослых детей... - Мужчина замолчал и отвёл глаза.
Верно, у неё никак не могло быть двоих взрослых детей, ему ли не знать.
- Это девочка, Женькина дочка, ты так и тянешь её одна?
Римма вдруг рассвирепела. Куда он лезет, черт возьми?
- Я никого не тяну, - отчеканила она. - Это теперь мой ребёнок!
- Да, да, конечно, конечно твой, прости, - Вид у мужчины сделался настолько жалким, что она остыла почти так же быстро, как взъярилась. Никому не нужен этот разговор, надо уходить.
- А парень?
- Платон - друг Марты, - ответила она неохотно, и добавила неожиданно для самой себя: - И мой.
- Понятно. Ты ему передай от меня благодарность, ладно? Он ведь, похоже, меня сегодня спас.
- Значит, Тарадзе не к тебе в купе перебирается? - спросила она зачем-то.
- Нет, конечно, что ты! Мы с ним почти сразу после разговора с Платоном расстались, когда я сказал, что играть с ним не буду. Он только глазами на меня сверкнул и тут же в ресторане за соседний столик пересел, вроде, к знакомым своим. Там мужчина был и две девушки, вот к ним, наверное, и перебирается.
Интересно, какие это у Тарадзе ещё есть тут в поезде знакомые?
- Римма, я, собственно, что сказать хотел... - Он снова замялся. Ну, что там ещё? - Этот тип, Тарадзе, мне кажется, он психически не совсем нормален. Мы пока до ресторана шли, он всё ругался под нос и прямо-таки захлебывался от ненависти. Там "гнусное отродье" и "кровью умоешься" ещё самое безобидное было. Я, собственно, тогда и убедился окончательно, что никакой он не пианист... Ты предупреди парня, чтобы он поосторожней был, да и вы тоже... берегите себя, а то совсем скверно всё это звучало.
- Я поняла, - Римма медленно кивнула, пытаясь собраться с мыслями. - Спасибо.
- Ну, я пойду тогда, всего вам доброго, - Мужчина как-то неловко попятился, как будто не в силах повернуться к ней спиной, пока она смотрела на него. И тогда она вдруг решилась:
- Виктор, спасибо.. Я имею ввиду, не только за сегодня. - Он смотрел на неё так, как будто не верил своим ушам. - Ты ведь спас Мартусю тогда, а я тебя не поблагодарила. - Он вернулся на шаг или два, а потом каким-то нелепым размашистым движением сдернул с носа очки, извлёк из кармана измятый платок и принялся протирать стёкла. Без толстых линз глаза его оказались по прежнему большими и... красивыми.
- Это ты её спасла,  - сказал он тихо и убеждённо. - Я её лечил, но она... по самому краешку прошла, и только благодаря тебе с этой стороны удержалась. Так что да, это теперь действительно твой ребёнок, всё правильно.
- И ещё, если тебе это нужно, - Римма не понимала, зачем это говорит. Это вообще, как будто во сне всё было: лето, поезд, ночь, гость из прошлого. - Я ещё тогда, шесть лет назад, тебя простила. Только сказать не смогла... - Вот теперь точно нужно повернуться и уйти.
- А я знаю, - Он то ли вздохнул, то ли всхлипнул. Заговорил торопливо, понимая, что она хочет побыстрее закончить разговор. - Мне тогда легче стало, немного, но легче... А ещё этой зимой моя младшая дочка тоже воспалением лёгких болела. Тяжело, как Марта тогда, очень похоже. И... я всё время думал о том, что если ты меня простила, то она выздоровеет, а если нет, то... Понимал, что так нельзя думать, что надо просто лечить и ... надеяться, но не мог по-другому. - О-ох, ну почему она только не ушла, зачем ей эта его исповедь? - А она выздоровела, так что... Я Ленку с детьми на два месяца на море отправил, а теперь сам к ним, в отпуск... Хорош бы я был, если бы все деньги проиграл. Так что молодец ваш Платон, спасибо ему ещё раз...
--------------------------------------------------
- Платоша, ты чего молчишь? - тихонько позвала его Марта.
Надо же, "Платоша". Кажется, раньше она его так не называла. А он ведь и правда, молчит уже несколько минут, переваривая полученную от Риммы Михайловны информацию.
- Думаю, - честно ответил Платон.
- И что?
- Виктор Анатольевич, судя по всему, человек интеллигентный, и уголовная лексика Тарадзе не могла не прозвучать для него угрожающе. Но чаще всего ругань - это просто ругань, возможность выпустить пар. Ну, как в той пословице: собака, которая лает, не кусает.
- Ты действительно так считешь или просто нас успокаиваешь? - поинтересовалась Римма Михайловна.
- Отчасти и то, и другое, -  не стал лукавить он.
- То есть на осадное положение мы переходить не станем? - уточнила женщина.
- Нет, конечно. Но разумные меры предосторожности примем.
- По одному не ходить, дверь запирать изнутри, если стучат, спрашивать "Кто там?", - сумрачно перечислила Марта.
- Умница, - сказал Платон, но девочка только поморщилась, вздохнула и призналась:
- Я и так спать в поезде не люблю, а теперь ещё и это.
Мартуся опять выглядела нахохленным воробушком, и Римма Михайловна сделала то, что он сам бы сейчас с радостью сделал: просто придвинулась к ней и обняла за плечи.
- Может, сказку тебе на ночь рассказать? - спросил он, потому что ничего лучше в голову не пришло.
- Ну, попробуй, истории у тебя намно-ого лучше получаются, чем стихи...
Но рассказать он ничего не успел. Дверь купе дернули снаружи, потом снова, она чуть отъехала и уперлась в предохранительный рычажок, который предусмотрительно подняла Римма Михайловна.
- Чего закрылись-то, товарищи пассажиры? - раздался снаружи немолодой женский голос. - Вас там внутри трое, а местов - четыре, так что открывайте!