Глава 22. Сколь верёвочке ни виться...

  Невозможная, упрямая, неукротимая женщина! Только что лежала обессиленная, головы повернуть не могла  -  и вот уже в трудах. Кое-как с дурнотой совладала, и тотчас принялась азартно, но скрупулёзно описывать картину происшествия, попутно заполняя листы блокнота одним рисунком за другим! И нечего надеяться, что всё ограничится  художествами и подробнейшим пересказом её видений! Сладить с Анной Викторовной не стОит и пытаться!

  Штольман сердито потёр затылок. Возражай, не возражай  -  сведения, добытые Аней с превеликим тщанием и риском, могут дать очень весомый козырь в этой игре. Но силиться устранить из расклада саму Анну Викторовну  -  бесполезно. На памяти сыщика вопрос  -  отступить или бороться до конца,  -  перед ней отродясь не стоял. В придачу, собственное самочувствие заботило жену в последнюю очередь, если вообще во внимание принималось! Ну, куда ей срочно лететь кого-то спасать?  А она уже и думать забыла, что после очередного обморока и четверти часа не прошло! На счастье, Анна необычайно высокого мнения о сыскных талантах Штольмана, и безоговорочно доверяет ему, раз послушала его и не стала продолжать губительный для неё  спиритический сеанс!         

  Чтобы раздражение от возмущения и беспокойства не вырвалось наружу,  -   для полнейшего счастья не хватало, чтобы Аня принялась его утешать, как нервную барышню, и тратить и без того мизерные остатки сил!  -  Штольман принялся сопоставлять изложенное Аней с версией преступления, сразу возникшей у него вслед за рассказом Петра Ивановича о бурном прошлом господина Бенкендорфа. То и другое складывалось, как разгаданная головоломка, безукоризненно состыковываясь. Видение Анны всесторонне подтвердило предположения Якова. Штольман оказался прав, настаивая на прекращении контакта с иным миром. Уже полученной информации хватит за глаза.

  Выстраиванию чёткой картины преступления отменно посодействовали Анины лаконичные,  но как нельзя более достоверные рисунки: любимая спиритка набросала обстановку кабинета, отметила местоположение всех действующих лиц, детально изобразила дуэльный ящик, а сию минуту быстрыми, уверенными штрихами намечала контуры пистолета. Поскольку Штольман, зная об Аниных художественных дарованиях, нисколько не сомневался в примерной точности изображаемого, он не побоялся бы и в суд явиться с её рисунками. Они были безупречной заменой фотографиям.

Поистине, нынешняя потусторонняя свидетельница не поскупилась на подробности! Пожалуй, двум безмерно заинтересованным в господине Бенуа дамам  -  Анне Викторовне и Камилле Альбертовне,  -  удалось таки расшевелить покинувшую сей грешный мир сущность и вновь заинтересовать её делами земными. Хорошо бы этими показаниями всё и ограничилось! Излишне доброжелательным этот дух, прямо скажем, не назовешь...

  -  Яша, вот,  -   Анна протянула ему блокнот.  -  Кажется, ничего не упустила. Если что-то вспомню  -  нарисую по дороге!

  -  О какой дороге речь?  -  хмуро осведомился Штольман. Но он прекрасно сознавал, что вопрос был, скорее, риторическим.

  Анна с упреком взглянула на него   -  дескать, к чему лишнее сотрясение воздуха? Всё и так понятно: мы едем к Бенкендорфу, без промедления!

  -  Аня, ночь на дворе!  -  предпринял Штольман последнюю попытку оставить Анну дома.

  Как и следовало предвидеть, попытка не удалась.

  -  И отлично! Бенкендорф вряд ли ждёт нашего визита, и мы застигнем его врасплох!  -  ничуть не смутившись, ответила Анна. 

  Ну что тут скажешь? Аня права. Штольман очень сильно сомневался, что Мита, вернувшись домой, безмятежно улёгся почивать. Для персон подобного склада нервная встряска  даром не проходит. Бенкендорф отнюдь не записной дуэлянт, не бретёр, который сыплет оскорблениями ради удовольствия от поношения и встаёт к барьеру ради острых ощущений. Сейчас он, верней всего, чуток поостыл, кураж от нежданного выхода на сцену в роли всемогущего зла схлынул, рассудок заработал.  Ему волей-неволей придется сойти с котурн и ступить на грешную землю. И как бы ни воображал он себя всемогущим кукловодом, он не настолько без царя в голове, чтобы продолжать с пеной у рта требовать крови своего обидчика. Супруга Миты верно его просчитала: ему ни к чему дурная слава. Не окажись в стволе пистолета той случайной пули, план Софьи, того и гляди, мог бы сработать.

  Но если жену свою Бенкендорф убил по трагическому стечению обстоятельств, то нынешний инцидент на выставке  -  следствие прямого умысла Миты. Компания, присутствовавшая при его разоблачении, не так уж мала. А если вдогонку этим событиям воспоследует дуэль  -  слухи, которые поползут неизбежно, получат весомое подтверждение. Как бы Бенкендорф ни хорохорился, он обязан сознавать, насколько шатким сделалось его положение. В особенности, поразмыслив и трезво оценив ситуацию. Всё же он далеко не глуп. А очевидная, первостатейная трусость обязательно приведёт его к паническим настроениям. Безусловно, куда как подходящий момент, чтобы надавить на него и подтолкнуть к нужному им всем решению! К тому же, теперь Штольманы явятся к нему не с пустыми руками, а с более чем неожиданными для господина Бенкендорфа аргументами!

  Кстати, о добытчице этих аргументов. Пока Штольман рассматривал рисунки и сортировал в голове полученные сведения, Анна Викторовна, с виду полностью оправившись, уже спорхнула с постели. Усевшись перед зеркалом, она доставала из шкатулки многострадальные шпильки и подкалывала наспех скрученные в узел волосы. Поймав отражение взгляда Якова в зеркале, она  виновато произнесла:

  -  Дядю разбудить придётся. Он наверняка знает, где живёт Бенкендорф.

  Даже надобность нарушить покой любимого дядюшки, крайне ему потребный после нынешних трудов праведных и усердного отдыха от них  -  не преграда для Затонской Жанны Д'Арк на пути к справедливости! Штольман порядка ради укоризненно и сокрушённо покачал головой и потянулся за жилетом и галстуком.

                                                           ***

  Выяснить, где квартирует Бенкендорф, с наскока не получилось.  Растолкать Петра Ивановича и добиться от него внятного ответа оказалось нелёгкой задачей. Помятый, всклокоченный, похмельный дядюшка долго не мог сообразить, чего от него хотят зять и племянница. Осознав же и назвав заветный адрес  -  Мита проживал не где-нибудь, а в роскошнейшем отеле Le Meurice на rue de Rivoli,  -  старый авантюрист, несмотря на некоторое нездоровье, вознамерился ехать со Штольманами. Насилу они втроём  -   стОит ли упоминать, что пробудилась и Александра Андреевна?  - его утихомирили и заново отправили спать.  Штольману до сих пор было несказанно неловко перед супругой Петра Ивановича за этот ночной концерт. Анне, устремившейся к цели с неотвратимостью стрелы, несомненно, тоже.

  Некое чувство déjà vu посетило Якова, пока он ловил фиакр, и следом  -  во время поездки. Анна точно так, как утром, не могла смирно усидеть в коляске и поторапливала нахохленного возницу, умудряясь одновременно повторять и описывать на все лады своё недавнее видение. И ехали они так же скоро: фиакр птицей пролетел по Pont Neuf,* застрекотал по брусчатке одноимённой улицы и свернул на rue de Rivoli. Тем же манером экипаж лихо притормозил у подъезда огромного здания, немногим уступавшего в роскоши дворцу Grand Palais. Их  экстренное прибытие привнесло в обыденную сутолоку у подъезда порядочную толику дополнительной сумятицы, сродни утренней. Всё повторялось по новой! Разве что солнечный свет сменило электрическое освещение. Впрочем, ночная городская жизнь мало чем отличалась от дневной. Париж, как никакой другой город, заслуживал звания бессонного. Должно быть, он не спал никогда. 

  Преодоление следующего рубежа также потребовало определённых усилий и времени. Отель Le Meurice ещё не заработал в полную силу после двухлетней реконструкции. До официального открытия гостиница принимала ограниченное число постояльцев, и к каждому из них администрация проявляла повышенную предупредительность и внимание. Пока Штольман объяснялся с портье на предмет неурочного посещения гостя отеля, Анна, нимало не впечатлённая мраморной роскошью вестибюля, от нетерпения едва ногой не притопывала. 

  Штольман воспользовался тем, что жена, поглощённая грядущим сражением, не замечает ничего вокруг, применил кое-какие полицейские приёмы для несговорчивых церберов на страже покоя дорогих гостей, и преграда пала. Вот и славно. Ни к чему Анне Викторовне тратить своё обаяние, пусть бы и запасы его неистощимы, на всяких напыщенных индюков...

  Они поднялись на второй этаж, нашли нужный номер. Штольман напористо и властно постучал. Ответа не последовало, и разгневанный  сыщик повторно саданул в дверь с удвоенной силой.  Минуту спустя послышались неверные шаги, и им открыли. Штольман не ошибся, предполагая, что Бенкендорф ещё не ложился. Мита был при полном, хоть, положим, и несколько расхристанном параде и держал в руках бокал с коньяком. Судя по всему, он порядком преуспел, врачуя расходившиеся нервы, и не в силах был расстаться с необходимым ему лекарством ни на мгновение. Опешив от изумления при виде сегодняшних знакомцев, он сперва замер, а потом попятился, чуть не запнувшись о ковер. На ногах он удержался неимоверным усилием.

   -  Имеем настоятельную необходимость нарушить ваше философическое уединение, -  сообщил Штольман Бенкендорфу и оттеснил хозяина вглубь номера. Анна прикрыла за ними дверь.

  -  Чему обязан?  -  испуг в нетрезвом голосе Миты мешался с пьяным вызовом.

  -  Вашим нынешним художествам, чему ж ещё?  -  саркастически ответил Штольман.  -  Они оставили по себе непомерно сокрушительный эффект! Впечатлённая публика жаждет воздать должное творцу!

  Бенкендорф отступил ещё на шаг и рухнул в подвернувшееся под колени кресло, расплескав коньяк. Вяло стряхнул капли с брюк и припал к бокалу. Видимо, решил рачительно спасти остатки благородного напитка от той же участи.

  -  Незваным гостям выпить не предлагаю!  -  заявил он с хмельной развязностью.

  -  Премного вам обязаны! Отказываться не придётся!  -  Штольман, не дожидаясь любезного приглашения от хозяина, выдвинул кресло из угла и усадил Анну. Как бы ни старалась она держаться бодро, утомление из-за спиритических разбирательств давало себя знать. Яков встал бок о бок с женой и положил руку ей на плечо. Поддержка, которую даёт эта близость, не помешает им обоим.

  -  Так что же привело вас сюда, если не желание отведать моего коллекционного мартеля?**  -  эффект внезапности притупился,  Бенкендоф собрался и привычно попытался надеть на себя маску  приятного, пусть и пребывавшего в изрядном подпитии господина.   -   Думается, давеча мы прояснили все вопросы, и ваши претензии ко мне оказались   -  пф!  -  фикцией!  -  Мита хотел подтвердить свои слова легкомысленным взмахом руки с зажатым в ней бокалом, но вовремя спохватился.  -  Вы не в состоянии вменить мне ни-че-го противозаконного! Руки коротки!  -  торжествующе заявил он и вальяжно развалился в кресле.

- Ну отчего же?  -  Штольман не без умысла выдал свою излюбленную улыбку, предназначенную для разнообразнейших проходимцев. Бенкендорфа проняло, он сел прямее и перестал ухмыляться.  -  Достойная удивления уверенность для персоны с невиданно богатой биографией! Другое дело, если вы предпочли забыть о неких событиях, которые имели место в Берлине,  -  подчёркнуто отчетливо произнёс Яков.  -  Но мы поможем вам освежить их в памяти!  -  закончил он вступление. Оно и так чрезмерно затянулось.

  Реакция Бенкендофа превзошла все ожидания. Он поперхнулся коньяком, к которому в очередной раз приложился, суетливо отставил бокал, вцепился в подлокотники кресла и резко подался вперед.

  -  Что ж, должен признать, что в умении копаться в грязном белье вам не откажешь!  -  ядовито прошипел он, оставив притворство.  -  Сплетни вы собираете на диво талантливо, куда там вашему родственнику! О! Действительно! Как я сразу не сообразил, откуда ветер дует? Ну, послушайте, это даже не смешно: бросаться какими-то невнятными обвинениями, наслушавшись россказней старого болтуна, из ума выжившего!

  -  Прошу заметить, этот «старый болтун» моложе вас! И с чего вы взяли, что сведения, почерпнутые у Петра Ивановича  -  всё, что у нас имеется?  -  Штольман крепче сжал плечо возмущённо встрепенувшейся Анны. Не стОит обращать внимания на злоречие предельно сомнительной личности, полупьяной притом!

  -  Право, не предполагал встретить в господине прозаического склада столь буйной фантазии,   -  злобно окрысился Бенкендорф.  -  Сделайте одолжение, поведайте и мне  сию занимательную историю!

  Хотя Мита делал хорошую мину при плохой игре, сыщик отметил, что тот покрылся испариной в точности, как в Анином видении. К тому же, вряд ли сей мелкотравчатый Нерон забыл, как госпожа Штольман до мелочей описала нынче обстоятельства, о которых знать никак не могла! То-то глаза забегали, и ворот он оттянул, как при удушье!

  -  О чём же вам поведать?  -  не спеша начал Штольман.  -   Может, о том, как ваша супруга, непредвиденно вернувшись домой, застала вас в донельзя недвусмысленных обстоятельствах в компании юного секретаря? Как она мгновенно решилась на шантаж и потребовала в качестве отступного развода? Или в деталях описать сцену, случившуюся между вами? Воспроизвести ваш диалог? Или не будем терять времени?

  Мита помотал головой и издал неопределённый звук, вытаращившись на Штольмана.

  -  Примем ваше молчание за знак согласия,  -  резюмировал Яков.  - Продолжаю. Вашей жене удалось напугать и разозлить вас настолько, что вы схватились за дуэльный пистолет. Разумеется, исключительно чтобы припугнуть её и заставить замолчать, верно?

  Штольман полагал, что пока успешно обуздывает подступающий гнев. Но, по всем вероятиям, на деле ему не удалось сносно скрыть свои чувства, потому как Мита съёжился и забился в угол кресла. Подожди, любезный, всё только начинается!

-   А может, поболтаем о том, как Лепаж оказался заряженным, и всё благодаря вашему попущению? Вы послали в мастерскую Кухенрейторов за дуэльным ящиком невежду-молокососа, которого и на пушечный выстрел не след к оружию подпускать. А он возьми  -  да и заряди пистолет, чтобы позабавится!  Несомненно, вас вдосталь развлечёт история о том, как вы, одурев от ярости, застрелили свою жену! Застрелили, выронили оружие от неожиданности. Пистолет ударился о ножку стула и отлетел под стол.  Опомнившись, вы бросились проверять, что с вашей супругой. Но у неё не было ни малейшего шанса остаться в живых. Вы попали ей точно в рот. Как и целились, оттого что она хохотала, издевалась над вами, сделавшись ненавистной, но удобной мишенью. А удостоверившись, что с ней покончено, вы моментально сообразили, как отвести от себя  любые подозрения.

  -  И что же я, по-вашему, сделал?  -  хоть и приметно устрашённый, Мита продолжал упорно сопротивляться.

  -  Вас память подводит? Так придётся её поднапрячь!  -  рявкнул Штольман, и не пытаясь скрыть своего презрения и прорвавшейся злости.

  Что-то выдержка ему окончательно изменила. Казалось бы, на своём веку Штольман повидал несчётно прохвостов и подлецов всех мастей. А вот поди ж ты, как разобрало... Ну, нет, сударь, так дело не пойдет. Немедленно взять себя в руки!

  Изрядным усилием сыщик притушил клокотавшее бешенство и принялся сухо и чётко перечислять то, что подсказали ему логика и опыт:

-  Вы вложили пистолет в руку мертвой жены, запугали господина Нидзвецкого, сговорились с ним о показаниях и принялись вживаться в роль безутешного вдовца. А чтобы, паче чаяния, берлинская полиция не слишком усердствовала, заручились заступничеством великого князя Алексея Александровича. Однако, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать,  -  спохватился он и, стремительно шагнув к Бенкендорфу, развернул Анин блокнот у него перед носом.  -  Извольте взглянуть.

  По мере того, как Штольман перелистывал страницы, Мита серел все сильнее.

  -  Это невозможно!  -  пролепетал он ошеломлённо.  -  Откуда вы... 

  Штольман проигнорировал полный ужаса вопрос и предложил:

  -  Обратите внимание на рисунок пистолета. Полагаю, если поискать, то, среди вашего имущества найдётся этот великолепный экземпляр под номером один*** из дуэльной пары работы Анри Лепажа? Но теперь на рукоятке справа имеется вмятина, которая тщательно выровнена и заполирована.

  Штольман бил наугад, но по реакции Миты понял, что попал в точку. Он закрыл блокнот и возвратился к Анне. Та сидела в странной, неестественной неподвижности, с остановившимися глазами. Штольман, не мешкая, встал возле жены, вновь приобняв её за плечо. Отчего-то оно дёрнулось и неуступчиво выскользнуло из-под его ладони. Что такое?

Тут взгляд Бенкендорфа переместился на Анну и полыхнул суеверным ужасом.

  -  Она? Это она?!!

  Услышав, как любимая женщина рассмеялась чужим, злым смехом, Штольман обреченно подумал: «Накаркал... Равнодушный дух всё-таки решил полюбопытствовать, как поживает его благоверный... Заинтересовался, даже чересчур...»

                                                     ***

  … Нет, нет, не-е-е-е-е-т!!! Это невероятно, немыслимо! Этого не может быть!

  Но это  -  было. Знакомые глаза смотрели на Бенкендорфа с чужого лица. Рот кривился в той же самой улыбке, что некогда привела его в ослепляющую ярость, и он перестал владеть собой напрочь... И смех... О, этот смех! Точно так же хохотала она, когда Мита нажимал на курок...

  Много лет он прилежно старался изгнать из памяти картины гибели жены. Не то, чтобы совесть его мучила до умопомрачения. Отчего бы? Ведь он решительно, решительно ни в чём не виноват! Всё произошедшее  -  нелепая случайность! Так уж звезды сошлись, на беду Софье! К тому же, она сама виновата: к чему было доводить его до исступления? К чему заводить разговор о разводе? Ещё и шантажировать его вздумала! Нет, без сомнения, она получила по заслугам! И что с того, что её смерть развязала ему руки, и солидные капиталы супруги позволили иметь тот образ жизни, который он всемерно заслужил? Софью в любом случае не вернёшь. Разве стало бы кому-то легче, если бы они с Анатолем открыли истинную правду? Нет, нет, и ещё раз нет! Так отчего бы ему отказываться от удачи, плывущей прямо в руки? Он  -  разумный, прагматичный человек!

   И всё же, изредка, в самые глухие ночные часы, когда бессонница предъявляла свои права, и неотвязные мысли становились до предела безотрадны и тягостны, хохочущее лицо жены вставало перед его внутренним взором, мгновение спустя сменяясь неподвижной, окровавленной маской...  Он вскакивал со смятых простыней и тянулся к графину с коньяком, глуша спиртным немилосердную память... А утром всё возвращалось на круги своя. И можно было лукавить и ломать комедию, лицедействуя перед самим собой, якобы его попросту посетил очередной навязчивый кошмар. Какие пустяки, не стоит беспокойства...

  С годами тягостные воспоминания посещали его реже и реже. Он считал это вполне естественным порядком вещей. Было  -  и миновало. Мёртвым пристало покоиться с миром, а живым  -  жить.

  И вот теперь он снова видел перед собой её хохочущее лицо. Наяву! И на хмель списать не получится  -  после заявления этого фараона Мита основательно протрезвел!

     -  Что, любезный мой супруг? Неужто не рад встрече? Неужто не стосковался в нашей вечной разлуке? 

  Лучше бы она продолжала смеяться! Голос! Тот же самый ненавистный, высокий, капризный голос!  Мите мучительно захотелось зажать ладонями уши, закрыть глаза, отвернуться, спрятаться, свернуться клубком, чтобы не видеть, не слышать, не вспоминать! 

  Но безжалостная насмешка язвила его без пощады и без промаха:

  -  Бедняжка... Тебя по-прежнему не ценят по достоинству? Гадкие, гадкие завистники и невежи! И тебе опять не удалось воздать им по заслугам? Ай-яй-яй!

  Ад и его присные, это невыносимо! Пусть она замолчит! Пусть будет всё, всё, что угодно, лишь бы не это издевательское сочувствие!

  -  Но, собственно, чего же ещё ожидать от бездарного неудачника?  -  продолжала глумиться эта ужасная женщина, с головы до пят воплотившая собою кошмары Бенкендорфа.  -   Ты всё та же безнадёжная посредственность, добровольный лакей! Нисколько не переменился!

  Довольно! Её нет! Она умерла! Он больше не позволит ей над ним измываться!     

  В исступлении Бенкендорф рванулся было вперёд, не представляя, что он сделает в следующее мгновенье, но тут ему в солнечное сплетение весьма чувствительно  уперся набалдашник трости, пригвоздив его к спинке кресла. Чёртов сыщик! Эту преграду Мите не преодолеть!

  -  Э-э-э-э, -  протянуло пугающее до панической одури нечто.  -  Совсем вы, сударь, разучились держать лицо. Годы берут своё? Отчего-то ты не нервничал так, когда хладнокровно вкладывал мне в руку пистолет! Или когда распорядился похоронить меня как есть, в порванном платье! А уж когда ты тратил мои деньги, ты и вовсе был радостен и безмятежен! Ах, ты позабыл, как ползал около меня на коленях, как верещал недорезанным поросёнком? Так я тебе напомню!

 
Он не желает, не желает вспоминать! Но злые, очень злые синие глаза не отпускают его взгляда, и предательская память неумолимо погружает в прошлое...

                                                                   ***

  -  Ты, кретин! Шевелись живее! Помоги мне!

  Тело Софьи лежит на полу. Бенкендорф стоит обок с ним на коленях. Он касается жилки на шее, пытаясь нащупать пульс и не испачкаться. Совершенно бесполезное занятие  -  госпожа Бенкендорф непоправимо мертва. Как же теперь быть? Ему совсем не улыбается из-за какой-то истерички лишиться своей налаженной, приятнейшей жизни! Он едва-едва во вкус входить начал  -  и вот такой карамболь!

  -  Что вы собираетесь делать?  -  секретарь полуобморочным мышонком выглядывает из-за спинки стула.           

  -  Мазурку сплясать!  -  огрызается Бенкендорф.  -  Господи, какой идиот! Иди сюда, немедля!

  -  Зачем?  -  упирается Анатоль.

  -  Чтобы пристукнуть тебя удобней было!  -  взрывается Мита.  -  Должен же я свидетеля убрать?

  -  Нет, нет, не надо!  -  верещит Нидзвецкий. Он совсем ничего не соображает от ужаса и принимает слова Бенкендорфа за истинное его намерение.  -  Я никому ничего не скажу! За что же меня убивать?

  -  За что?!! А откуда пуля в стволе взялась?!! И только посмей сказать, что ты ни при чем!!!

  Трусость секретаря легко  объяснима. Бенкендорф чувствует, как злобная судорога передёргивает его черты,  изгоняя приличную физиономию любезного светского господина. Взгляни на него в этот миг жена  -  поостереглась бы веселиться! Но, как бы то ни было, она уже получила сполна за свои насмешки... 

  -  Я не виноват!  -  рыдает секретарь.  -  Я всего лишь забрал ящик! Это мастер показывал, как надобно правильно заряжать пистолет, и оставил пулю в стволе!

  -  Врешь! Мастер нипочём не совершил бы этакой вопиющей глупости! А ну, признавайся, болван безмозглый, поиграть с пистолетом захотелось?

  Секретарь отчаянно машет головой, но отрицать бесполезно  -  мальчишке и вправду вздумалось изобразить романтического героя перед дуэлью. Бенкендорф будто воочию видит, как Нидзвецкий, воровато выглянув за дверь кабинета, бежит к столу. Отпирает дуэльный ящик.  Достаёт пороховницу. Повертев её и так, и этак, оттвинчивает дозатор на максимум. Тут же бросает её на стол и, еле  дыша от восторга, обеими руками берёт пистолет. Любуется им, любуется собой, посматривая на себя в зеркало. Решив, что впечатлений маловато, вынимает пулю из пулелейки. Уважительно взвесив её в ладони, срезает литник. **** Старательно оборачивает пулю пластырем и в свой черёд откладывает в сторону. Подхватив пистолет и пороховницу, засыпает порох в ствол. Затем бережно опускает пулю туда же и, вставив шомпол, начинает бить по нему молотком, приговаривая: «Гремит о шомпол молоток. В гранёный ствол уходят пули...»***** Зарядив пистолет, он встаёт, поднимает Лепаж и, целясь в зеркало, принимает картинную позу...

  -  Отчего, ну отчего ты не предупредил меня, тупица?  -  Бенкендорфу хочется схватиться за голову, но нельзя  -  он опасается лишний раз пошевелить тело. Да и расхаживать вблизи от него не стоит. Есть большой риск наследить.   

  -  Я не успел!  -  отбивается Анатоль, по-прежнему загораживаясь стулом, а следом, с отчаянием обречённого переходит в атаку:

  -  А нечего было в неё целиться! Вы сами во всём виноваты, а на меня спереть хотите! Стрелял-то не я!

  -  Ах ты мерзавец! Натворил дел  -  и в кусты? Даже не надейся улизнуть!  -  С великим трудом поборов приступ злобы, Мита сдерживает рвущиеся проклятия. Он успеет ещё всыпать дураку по первое число. Анатоль за всё ему ответит: и за то, что осмелился играться с драгоценным оружием, и за пулю, оказавшуюся  не в том месте и не в то время, и за нелепые, подлые обвинения... Но после, после... Сейчас нужно действовать, и действовать быстро! С минуту Бенкендорф стоит на коленях близ тела, сцепив зубы, а потом произносит жестко и решительно:

  -  Довольно распускать сопли. Времени мало. Наверняка с минуты на минуту прислуга прибежит. Живо, помогай мне, да пошевеливайся, если хочешь выйти сухим из воды!

Секретарь подчиняется и выбирается из угла.

  -  Найди пистолет  -  он куда-то под стол улетел,  -  и подай его мне!  -  командует Бенкендорф.

  Секретарь на корточках забирается под стол, какое-то время там возится и  немного погодя вылезает с пистолетом в руках.

  -  На рукоятке вмятина,  -  сообщает он зачем-то.

   -  Всё одно к одному,  -   отзывается Мита раздражённо.  -   Да под ноги смотри!  Осторожнее, не вступи в кровь!

  Трясущийся Анатоль опасливо приближается и протягивает ему пистолет стволом вперед.

  -  Переверни, бестолочь!  -  рявкает Бенкендорф. Безумно жаль оружия, буквально пять минут назад блиставшего совершенством... Нидзвецкий безропотно  подчиняется, и Мита, мимолётно осмотрев повреждения и внутренне поморщившись, перехватывает Лепаж  ловчее, вкладывает пистолет в руку Софьи и сжимает холодеющие пальцы на рукоятке.

  -  Слушай меня внимательно, олух!  -  Мита прытко поднимается на ноги, гадюкой подскакивает к Анатолю и хватает его за ворот сорочки.  -   Дело было так: жена вернулась с приёма не в настроении, пришла ко мне в кабинет и затеяла ссору. Случился грандиозный скандал. Она стала угрожать мне самоубийством. Выхватила пистолет из ящика, отпрянула от стола и выстрелила себе в рот.

  При каждой новой фразе он крепко встряхивает мальчишку так, что у того мотается голова. Этот придурок иначе не понимает.  Разве что таской и кошельком кому-то под силу вбить в его крохотный мозг превосходный план, который мгновенно родился у Миты.

  -  В рот? Вы попали ей в рот?  -  секретарь натужно сглатывает и отводит глаза.

 
  -  Не я, дубина! Заруби себе на носу: она застрелилась! Ну, пораскинь умишком! Это  -  идеальное объяснение! Великий князь поможет договориться с полицией. Всё, что от тебя требуется  -  не запутаться в показаниях! Учти, что ты и себя будешь выгораживать, так что, будь любезен, постарайся!

  Мита настораживается. В коридоре слышатся голоса. Ясно, как день  -  слуги, встревоженные звуком выстрела, решились побеспокоить хозяев. Бенкендорф хорошенько встряхивает Анатоля ещё разок и шипит горячечным шёпотом:

-  Сейчас сюда войдут. Чуть позже мы сочиним твою роль в малейших подробностях, и ты затвердишь её назубок. И не дай тебе Бог ошибиться хоть полсловом!

  Секретарь истово кивает, и Бенкендорф толкает его обратно в угол, а сам направляется к столу, где падает на пуф и закрывает руками лицо. Сцена для следующего действия трагедии готова...

                                                    ***

  Едва услышав чужой, визгливый, злой смех, так отличный от озорного грудного Аниного,  Штольман сразу понял, что произошло вселение  -  худшее из всего, что возможно сыскать в спиритических практиках. Уж в этом-то сыщик разобрался досконально... Последствия почти каждого подобного визита бесцеремонных сущностей, вытеснявших сознание Анны и водворявшихся в её теле, были абсолютно непредсказуемы. Обморок  -  самое меньшее, что может случиться после наглого вторжения... Штольман с трудом, но сумел подавить приступ бессильного гнева и ярости. Он снова не сумел оградить и защитить любимую женщину от её собственного дара, который она несёт, как тяжеленный крест...   

  Мита скорчился в кресле, раскачиваясь и что-то шепотом причитая себе под нос. Из-за этого ничтожного мерзавца, помимо прочих последствий его выкрутасов, Анне чуть ли не сутки подряд пришлось нескончаемо общаться с духами.  Если этот тип, который изображает тут отчаяние,  опять посмеет хотя бы единым взглядом угрожать Анне, или, тем более, попробует дёрнуться в её сторону, Штольман сдерживаться не станет. И плевать на этику и все человеческие законы! Якову настоятельно требуется кого-нибудь пришибить, причем, безотлагательно, а Бенкендорф на это прямо-таки напрашивается! Уж одно то, что пришлось во время вселения пристально наблюдать за Митой, а не следить, чтобы с Анной не случилось чего непоправимого, отлично оправдает предполагаемое рукоприкладство!

Как ни силился Штольман контролировать ситуацию, он пропустил момент, когда дух, насладившись страхом и унижением своего убийцы, ушел в безвозвратные дали. Анна поникла в кресле, откинув на его спинку голову. Сызнова лишилась чувств? Каково-то ей сейчас, после второго обморока за день?

  Но Анна открыла глаза на удивление проворно. Штольман даже не успел рвануться к ней.  В привычном страхе за жену он в который раз не взял в расчёт  её собственный несгибаемый дух и сильный  характер. Анне было дурно, бледность разлилась по её лицу, она была обессилена, измучена, но ни в коей мере не сломлена. И никак не собиралась демонстрировать свою слабость противнику. Единственное, что она себе позволила  -  взяться за руку Штольмана, когда он вновь опустил ладонь на её плечо. Она сидела, пытаясь украдкой восстановить дыхание, чтобы в нужную минуту встать подле мужа и продолжить бой. Анна и мысли не допускала поддаться вполне извинительной слабости и оставить Якова одного, без надёжного, крепкого тыла.

  Острое чувство восхищения и благодарности вдруг захлестнуло Штольмана. Пока он не встретил Анну, его работа  -  скажем начистоту, собачья, многотрудная, порой беспросветная, многими презираемая,  -  была для него превыше всего. И вот она вошла в его жизнь  -  юная, светлая барышня с чистыми, как родник, глазами. Много воды утекло с тех пор, когда эта девочка,  уже бесконечно любимая, сказала ему: «Я понимаю, что ваша служба для вас самое главное в жизни. Я счастлива тем, что вы хотя бы это со мной  делите...» И он стал счастлив тогда, осознав, что ошибался, сбитый с толку, ошеломлённый сумбуром неведомых ранее чувств! Она вовсе не пыталась, как он воображал в необъяснимой своей мнительности, использовать его, чтобы стать ближе к его проклятущей, но необыкновенно интересной для неё работе! Всё было с точностью наоборот!

Теперь жизнь изменилась коренным образом. Исполнилось то, о чём он и мечтать не смел, и они с Анной разделяют и любовь, и жизнь, и судьбу. И работу тоже! Те смертоубийственные галеры, что были его тайной службой,  -  в прошлом. Служба кончилась. Служение  -  осталось. И не отдаваться ему всецело он и поныне не в состоянии. Не стОит себя обманывать  -  сейчас он находится здесь и дожимает Бенкендорфа не только потому, что таково было горячее желание Анны Викторовны. Если бы сыщик остался в стороне, Бенкендорф и дальше безнаказанно продолжал бы строить свои козни. А предназначение Штольмана  -    укорачивать руки подобным типам. Делать так, чтобы они причиняли меньше зла. Пускай это  назовут войной с ветряными мельницами! Но Штольман, в сущности, и не способен поступать иначе. И эта удивительная, необыкновенная женщина разделяет с Яковом добровольно принятый им долг.  Совершенно искренне, без всяких оговорок, по непритворному движению души. «Я не хочу, чтобы вы мучились совестью и сомнениями из-за того, что у вас было недостаточно фактов»,******  -  вспомнил он другие Анины слова. Много лет тому, как она не щадит себя, лишь бы он не поступался против собственной сути. Она хранит его, защищает и поддерживает. Она рядом. Они вместе. Всегда и во всём. За что мироздание столь щедро его одарило?

Пока Анна приходила в себя после непрошенного визита духа, а Штольман переживал внезапный краткий, но сильнейший душевный шквал, Бенкендорф сидел в кресле, закрыв лицо руками, и как будто плакал. Во всяком случае, плечи его тряслись, дыхание было прерывистым и перемежалось всхлипами. Интересно, сколько здесь искренности, а сколько театра и пьяного надрыва? Скорей всего, Мита и сам не знает.  Привычка к игре стала неотъемлемой частью его натуры. Одно бесспорно  -  жалеет и оплакивает он исключительно самого себя. В любом случае, цена его терзаниям  -  ломаный грош.

  -  Это был несчастный случай!  -  простонал Бенкендорф.  -  Пуля оказалась в стволе пистолета по нечаянности!

  -  Но исказили картину преступления вы отнюдь не случайно,  -  возразил Штольман.  -  Воспользовались халатностью берлинской полиции и отвертелись от ответственности. Обратиться за покровительством к Великому князю было превосходным решением, ничего не скажешь!

  -  Чего вы требуете от меня?  -  Бенкендорф уронил руки трагическим жестом. На удивление, на лице его впрямь были заметны следы слёз. Впрочем, Штольмана не пронять подобными эффектами. Ему не привыкать к блестящей и тонкой игре всяческих изворотливых личностей. Слёзы,  в том числе и женские, в подобных ситуациях на него давным-давно не действуют.. Кажется, и сострадательную Аню не тронули эти показные муки...

  Если Мита надеялся пробудить в сыщике жалость, то он жестоко просчитался. При взгляде на фигляра, гораздого легко и непринуждённо проливать крокодиловы слёзы и с той же лёгкостью оправдывать себя везде и во всём, Штольманом с новой силой овладел гнев. Выкрутасы этого мелкого пакостника вплотную подвели к очередной трагедии, к порушенным репутациям и сломанным жизням. А как нынешний безумный день скажется на здоровье Анны  -  никто не подскажет, не предугадает.

  Штольман молниеносно переместился к креслу Бенкендорфа и вторично припёр его к спинке набалдашником трости. Нажал посильнее, поймал панически бегающий взгляд Миты, и потребовал, беспощадно вколачивая в его мозг каждое слово:

  -  Вы сейчас же, сию минуту пишете господину Бенуа письмо с отказом от дуэли. А завтра  -  то есть, уже сегодня,  -  приносите Александру Николаевичу и Льву Самойловичу публичные извинения. В дальнейшем вы оставляете общество мирискусников в покое и больше не докучаете им своими интригами.

   Надо думать, выражение лица Штольмана не оставляло места для скептицизма по отношению к серьёзности его настроя. Мита вжался в спинку кресла, тщетно пытаясь оказаться от разъярённого сыщика подальше, но, конечно, не преуспел. И Штольман позволил себе подкрепить приказ действием. Он в мгновение ока развернул трость и, заперев ею Бенкендорфа в кресле, с наслаждением взял того за ворот. Скрутил потуже, с холодной свирепостью вперился  Мите в глаза и проговорил с расстановкой: 

-  В противном случае мы начнем с того, что всемерно посодействуем распространению слухов о всплывших обстоятельствах вашего берлинского дела. Или вы воображаете, что искусство распускать сплетни не доступно никому, кроме вас? Нет? Превосходно! Поглядим, как воспримет ваше окружение подобные известия! Далее  -  я начинаю розыски вашего сообщника. И будьте уверены: я не пожалею ни сил, ни времени, переверну всю Европу, Россию, а если понадобится  -  и иные страны, но разыщу его и призову вас обоих к ответу!

  Бенкендорф смотрел на него, как кролик на удава, покорно и обречённо. «Этот  -  перевернет. Перевернёт, отыщет и ославит на весь белый свет»,  -  устрашающая мысль, истошно бившаяся у него в мозгу, отчетливо читалась на его помятой физиономии. 

  Штольман брезгливо выпустил ворот в пух и прах разбитого противника и приказал:

  -  Берите перо и пишите. Письмо Александру Николаевичу я передам сам. И запомните: никогда не поздно поднять из-под спуда рецензии на ваши берлинские гастроли!

  Штольман вернулся к Анне и с величайшим облегчением наконец-то взял её за руку, чтобы впредь уже не отпускать. Тонкие пальчики дрогнули в его ладони в ответном пожатии, и слабая, благодарная улыбка осветила её лицо. Аня, превозмогая дурноту, выпрямилась и посмотрела на него с любовью и гордостью. Затем глазами указала на Бенкендорфа: тот, постанывая, выбрался из кресла и поплёлся к щегольскому бюро.

  Очередное сражение с несовершенствами мироздания завершилось победой агентства «Штольман, Штольман и Ко».

  Примечания:

   *  Pont Neuf  -  Новый мост  -  старейший из сохранившихся парижских мостов через Сену.

  **  Martell -  марка французского коньяка. Предприятие Martell является одним из самых старых коньячных Домов Франции.

  ***  Дуэльные пистолеты всегда изготовлялись парами и были абсолютно идентичными. Друг от друга их отличали только цифры «1» и «2» на стволах.

  ****  Литник  -  хвостовик у круглой свинцовой пули, который получался при литье и срезался потом с помощью пулелейки.

  *****  «Гремит о шомпол молоток. В гранёный ствол уходят пули...»  -  А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», глава VI, строфа XXIX.

  ******  См. повесть Atenae «Сердце Шивы».