Заросли орешника, разросшегося по известняковому склону, в полуденный зной дарили убежище от палящих лучей любому путнику, будь то знатная дама, сомлевшая от духоты в своей карете, дворянин, отправившийся в дорогу верхом, торговец, восседавший на козлах повозки с матерчатым верхом, крестьянин или скитающийся от поселения к поселению актёр с деревянным переносным ящиком, в котором лежат куклы. По Гаскони бродил самый разный народ – уж так повелось с незапамятных времён. Ещё были крепки мужчины, воевавшие за доброго короля Генриха, упокой Господь его душу в кущах райских, и никто не считал их стариками, ибо здравствовали в деревнях их предшественники, помнившие времена, когда по дорогам ходили гугенотские проповедники, учившие простой люд петь псалмы и гимны на родном для всех местных жителей наречии. Все эти люди, перебрав немного лишнего на празднике, могли кричать во всю глотку хорошо знакомый им боевой клич: «Беарн и Гасконь!», не стеснялись скромной одежды, одинаково не лезли в карман за десятком-другим острых слов, которых, в отличие от денег, у всех было в достатке. Сеньоры в этих краях немногим отличались от собственных арендаторов, дети тех и других играли вместе, затеивали всяческие проказы, с самых первых тёплых дней не вылезали из реки, строили шалаши из веток и камыша и с одинаковым усердием отлынивали от ненавистных уроков у кюре.

Вот и сейчас ребятня шумно резвилась в реке. Эшез к июлю сильно обмелел, в некоторых местах его можно было перейти вброд по камням, даже толком не замочив ноги. Тот же желтоватый известняк, что и на склоне, был отполирован водой, которая весело журчала, сплетая струи: такая мирная, ласковая и уютная, что даже не верилось в наличие неистовой, порой убийственной силы, какую Эшез имел весной. Помнили о весеннем разливе кусты и деревья, благоразумно отступившие от воды на почтительное расстояние.

Мальчишки выбрали для своих забав место рядом с мостом, где было поглубже, а река, до этого зажатая склонами, набирала силу и вырывалась на долгожданный простор. Известняковые скалы выступали на поверхность и здесь, но кого и когда это останавливало, когда так тянет на приключения? С дикими воплями мальчишки бесстрашно сигали вниз, кое-кто особо отчаянный раскачивался перед прыжком на верёвке, привязанной к намертво вмурованному в парапет железному крюку. Все были голозады - кое-кто в рубашонках, кто-то и вовсе нагишом: смуглые от природы, дети ещё и как следует загорели под палящим солнцем родных краёв.

Женщины, которые приходили к реке по своим хозяйственным делам, на вопящих мальчишек не обращали никакого внимания – подумаешь, купаются беззаботные! Это мужчинам можно быть легкомысленными, а у Евиных дочерей испокон веку хлопот хватает, только успевай поворачиваться. Скотина пить хочет, бельё само себя не перестирает и не высушит, да и ополоснуться никогда не помешает. «Женское» место для стирки находилось выше по течению – тихая заводь, где вода хорошо прогревалась, и хочешь, так полощи платна с мостков, а не нравится, так заходи по колено в воду, подоткнув юбку. Конечно, в жилах местных детишек текла горячая кровь, для любви созревали быстро, некоторые девчонки выходили замуж уж совсем не в пору, не редкость была тринадцатилетняя невеста, у которой под праздничным передничком уже заметно круглился непраздный живот, и займи мост компания подростков – женщины бы непременно озаботились соблюдением необходимых правил благочестия, но сейчас там резвилась ватага девяти-десятилетних, семеро сорванцов во главе с предводителем, сыном благородных господ. Несмотря на довольно нежный возраст, эта шайка доставляла немало хлопот: то с козой вздумают в корриду играть, то утащат здоровенную голову вызревшего сыра у фермера Пойяка, то подожгут сухостой, и всем взрослым приходится бороться с огнём. За все подобные проделки юный Шарль д’Артаньян неоднократно был высечен отцом, ибо наказывать сына сеньора мог только его благородный батюшка, прекрасно помнивший библейскую истину о пользе розги в процессе воспитания детей. Отец наказывал, а мать, как и все матери мира, жалела единственного сына, радость своей души, потихоньку улаживала споры, непонятно из каких средств возмещала материальные убытки, ворковала над наказанным детищем, умащивая царапины и ссадины. Она одна умела обуздать неуемную энергию своего наследника мягкостью и спокойной беседой, так что мальчишка обожал мать и был к ней искренне привязан.

Ему только минуло десять, он был тощ, но жилист, ловок и крепок здоровьем, острые плечи и выступающие ключицы могли обмануть только вовсе невнимательного человека. Постоянные забавы на воздухе, путешествия по кручам, покорение водного потока и окрестных деревьев – всё это способствовало развитию физической силы, да и уроки фехтования, которые юный дворянин получал от своего отца уже в течение двух лет, вносили весомую лепту в формирование личности пусть не слишком обременённой книжным знанием, зато смелой, открытой, по-хорошему предприимчивой, обладавшей острым, всё подмечающим зрением и чистой душой. А шалости… что же поделать, возраст такой, вон и добрый король Генрих был ничуть не лучше, однако же стал править целой Францией…

Только то и отличало сына сеньора от сыновей арендаторов, закадычных приятелей, что он понимал речь заезжих господ и умел сам худо-бедно изъясняться на языке благородного сословия, пусть и с акцентом, над которым те посмеивались. Пусть их: добрый король Генрих до конца дней своих разговаривал так же, и ничуть не стеснялся, так чего остальным чужую спесь тешить? Приехали – пусть учатся говорить по-человечески, а не как всякие там!

Почерпнув воды в грубо выдолбленную деревянную плошку, господский сынок резво побежал прямо к орешнику по откосу, по каменистым террасам, игнорируя наличие дороги, плиты которой проложили, должно быть, ещё римляне – те самые, о которых рассказывал отец. Трудно было поверить в реальность, но ведь дядька, брат матери, делился впечатлениями о увиденном на одном из горных перевалов в Альпах: там лежали кости огромного неведомого животного с диковинными рогами. Не иначе, один из элефантов, что привёл сюда Ганнибал! А вдруг дядьке довелось видеть останки того самого Суруса, на котором ездил прославленный полководец? Сведения о кличке животного были почерпнуты из книги, имевшейся у отца в сундучке: Шарль знал слово «библиотека», но у них в доме водились только полтора десятка изданий, привезённых д’Артаньяном-старшим из Парижа, да ещё семейная Библия. Кое-какие книги давал кюре, но читать хотелось только зимой, а летом имелись занятия куда более интересные.

- Фарон, Фарон, где ты?
Узкие ступни легко перепрыгивали с камня на камень: сын сеньора был так же бос, как и его приятели, так же с конца марта по конец октября бегал без обуви, а потому никаких болезненных ощущений не испытывал.

- Фарон!

Из кустов донеслось сдержанное «Тяв!», и мальчик устремился на звук. Большой лохматый пёс лежал на траве под кустом орешника и тяжело дышал, высунув язык. Когда Шарль потрепал его за ухом, кобель шумно вздохнул и блаженно зажмурился. Они с Шарлем были давними приятелями и, по сути, Фарон знал своего юного хозяина с момента, когда тот издал первый крик. Один только вступал в жизнь, второй был на пороге собачьей честной старости. Его уже не брали на охоту, но порой он сам изъявлял желание сопровождать старшего хозяина, и тогда все младшие собаки беспрекословно подчинялись его воле. Он сам выбрал для себя миссию сопровождать мальчика, своего двуногого щенка, куда бы тот ни направился. Собака и ребёнок понимали друг друга с полувзгляда, и Фарон никогда бы не выдал никому их общие тайны, а таких набралось немало: например, именно Фарон год назад бесстрашно вытащил Шарля из водоворота, потом оба долго приходили в себя на прибрежных камнях и сговорились молчать о произошедшем. Пару раз пёс останавливал маленького шалуна, который готовился совершить очередную проказу. Однажды вовсе вернул домой в тот момент, когда Шарль с дружком Жаком совсем уже подались в солдаты.

- Пей, пей. Я ещё немного с мальчишками покупаюсь, а потом пойдём домой. Матушка чечевичный суп сварила, она обещала утром, с бараньими ребрышками, представь? Тебе вся требуха достанется, уж я попросил…

Пёс покорно подставлял загривок ласкам маленьких жестких ладоней, которые смело лохматили шерсть, жмурился от удовольствия и зевал, обнажая хотя и пожелтевшие, но всё ещё крепкие зубы. Зубы-то и вправду были ничего, но вот лапы уже подводили.

- Жарко тебе в твоей шкуре? Ну, потерпи, скоро домой, только дождись меня! Я знаешь, как прыгать научился?

Пёс слушал внимательно, временами одобрительно ворчал, качал косматой большой головой и всем своим видом выказывал полное удовольствие. Он по-стариковски быстро задремал и даже не сразу заметил, что Шарль вернулся к реке – слух улавливал тон знакомого детского голоса, такчто причин беспокоиться не было.

Должно быть, мадам д’Артаньян слишком углубилась в свои хлопоты и забыла послать кого-то за сыном в обеденный час, потому что солнце начало потихоньку отклоняться от того места, где находилось в полдень, тень стала гуще, а камни, напротив, перестали давать целительную прохладу: светило раскаляло их даже сквозь листву. Мир вокруг наполнился плывущим маревом, которое показывало, что церковный колокол скоро возвестит наступление двух часов пополудни. Со стороны большой дороги доносился скрип колёс, понукание возниц, которые подгоняли ленивых волов и мулов – на лошадях местные почти не ездили, а уж в крестьянские повозки не запрягали никогда.

Фарон вспомнил про воду, принесённую ему заботливым хозяином и принялся осушать миску. Внезапно его слух, ничуть не притупившийся, как и зрение, уловил звуки мужских голосов. Это были пришлые, чужаки. Судя по всему, они расположились по другую сторону того же куста и вовсе не замечали присутствие старого пса.

Отредактировано Джиль из Лисса (26.07.2024 14:46)

Содержимое фляги сделало походку мужчины, спускающегося к реке, несколько неуверенной: он ступал осторожно, пару раз едва не сверзился вниз, лишь в последний миг обнаруживая под рукой спасительную ветку. Возможно, сторонний наблюдатель даже рассмеялся бы, видя чужую неловкость, но Фарон весь превратился в воплощение предельного внимания: он почти убедился, что имел дело с таким же зверем, каким был сам, иначе бы сразу не стал таиться, продолжал лежать спокойно на привычном месте, куда юный хозяин заботливо притащил охапку сена. Склон услужливо подсказывал чужому человеку, как пройти: среди кустов вилась удобная тропинка, ведущая к роднику со вкусной водой, бившему примерно на середине склона. Местные жители с удовольствием ходили сюда, в том числе и те, кто жил наверху, потому на пути были обломаны ветки, кое-где сделаны деревянные перила, а на камни брошены доски. Пёс надеялся, что чужак не станет спускаться к реке, а обнаружит ключ и удовольствуется водой из него. Такая мысль недолго успокаивала: конечно же, нет, потому что от источника было прекрасно видно реку, а Фарон запомнил, что именно этот высокий, крепко сложенный мужчина накануне остался без женской ласки и буквально только что стал предметом насмешек со стороны приятелей. Разозлённый дикий зверь опасен вдвойне, хотя бы поэтому медлить не стоило! Старый пёс решительно встал на лапы, потянулся, чтобы разогнать кровь, и пустился следом.

Он тоже шёл осторожно, в точности повторяя путь, проделанный чужаком. На мгновение Фарону показалось, что тревога напрасна: человек до того жадно пил из родника, подставляя ладони под льющуюся из скалы прозрачную струю, что даже не замечал того, что на крюке висит небольшой ковшик.

Но тут, как на грех, опять зазвучал звонкий юный голосок, напевающий незатейливую песенку. Жанна по-прежнему была одна, никто из женщин не спешил составить ей компанию. Бедная девочка, видимо, уверовала в собственную безопасность, сбросила корсаж, передник и верхние юбки, оставшись в рубашонке, которая прикрывала колени, но абсолютно ничего не скрывала, потому что намокла и плотно облепила тело.

Если бы утоливший жажду чужак смотрел не на реку, а на кусты рядом с собой, он бы увидел сквозь листву блеск собачьих глаз, но мужчина, в котором проснулась иная жадность, оценивающе разглядывал девушку, а потом…

Потом зверь о двух ногах окончательно проявил скрытую звериную сущность. Куда делать неуверенность в походке! Нет, теперь это был матёрый волк, который наметил добычу и начал к ней подкрадываться.

Требовалось что-то сделать, как-то его остановить. Но как? Броситься? Да, это его задержит, но не более: пёс отлично знал, что силы у него уже не те. Обозначить своё присутствие? Тоже нет - хищник без труда понял бы, что старая собака его не удержит. Залаять? Сородичи, конечно, услышат, через пару минут вся округа будет неистово поддерживать лаем отчаянный призыв о помощи, те, кто не на цепи, помчатся к реке, но причину собачьего переполоха вряд ли поймут люди, которые заняты сбором урожая.  Все, кто может полноценно трудиться, сейчас горбят спины в полях и на виноградниках, даже старший хозяин взял в руки серп и помогает своим людям. Мельник… мельник на месте, конечно, но как же далеко туда бежать! Хоть бы кто из местных проехал по дороге! Увы, дорога, по которой только что грохотали колёса, совершенно пуста. Вот разве что мальчишки, беззаботный народ, который сегодня заслужил поблажку: вчера юный хозяин и все его приятели трудились наравне с остальными, да и вечером им предстояло помогать взрослым, прыгать на кругу давильного пресса, помогать виноградному соку стать вином.

Мальчишки! Да, конечно, там же младший хозяин! Он же господский сын! Да, пусть ребёнок, но он может приказать, у него есть голос, он умеет не лаять, а разговаривать!

Приняв решение, Фарон со всех сил припустил по берегу к мосту. Только бы волк о двух ногах не напал на девушку сразу!

Отредактировано Джиль из Лисса (23.07.2024 20:35)

Тонкие мальчишеские руки маленького дворянина привычным стремительным движением взмыли вверх из-за спины, совершая резкий замах вроде бы обычной палкой из орешника, к концу которой что-то было привязано. Что именно произошло, Фарон даже не смог понять: короткий свист, звук звонкого хлесткого удара, а спустя недолгий промежуток – шум от падающего тяжелого тела. Чужак повалился на камни, пару раз дёрнулся… и затих буквально в шаге от пса. Фарон сделал усилие и подполз к недавнему недругу, чтобы убедиться в том, что подсказал ему инстинкт. Да, открытые глаза негодяя смотрели в небо, но уже ничего не видели.

Сверху приближался лай, был слышен топот многих ног – кто-то бежал, грохоча деревянными подошвами, шуршали босые ступни, характерно поскрипывал протез, который использовал вместо ноги папаша Гасьон. Но первым выскочил на берег отец Пьер.

- Успели, - выдохнул он, оглядывая представшую его взору картину.
Как позже выяснилось, именно гугенотский пастор, спускаясь от своего храма к мосту увидел, как какой-то человек ударил Жанну, а потом понёс обмякшее тело на берег. Отец Пьер закричал, и на его вопль выскочили все, кто по разным причинам остался дома, а не работал в поле. Они бы успели поймать насильника, но вряд ли спасли честь девушки.

Семь взрослых, вооружённых чем попало (у папаши Гасьона – вилы, у старухи Бишо в руке скалка, перепачканная мукой) смотрели на семерых мальчишек, державших свои палки и камни.

Застонала, приходя в себя, мельникова дочка, и женщины, точно опомнившись после морока, бросились хлопотать вокруг, ворковать как с маленькой. Девушка мало что понимала и всё поднимала руки к голове, точно пытаясь понять, на месте ли она. Старуха Бишо живо набросила на плечи Жанне мокрый мельников плащ: все всё понимают, но негоже, чтобы невинное создание испытало лишний стыд, и так бедной девочке досталось…

Папаша Гасьон мягко отстранил в сторону Шарля, который, не обращая ни на кого внимание, целовал в нос Фарона и пытался остановить кровь, которая сочилась из лапы верного пса. Фарон слизывал слёзы с лица мальчика – не нужно, чтобы крестьяне видели слёзы господского сына, он дворянин, настоящий мужчина, из которого выйдет лет через пять солдат не хуже старшего хозяина. Солдаты не должны рыдать как женщины.

- Разрешите, сударь, я посмотрю!

«Разрешите!» - попросил собачий взгляд, и папаша Гасьон, который врачевал всех животных в округе, ласково потрепал Фарона по шее. Шарль, кусая губы, отошёл в сторону, но как бы он ни старался крепиться, всё равно не плакать не получалось.

Про валявшийся на камнях труп не забыли только мальчишки, которые с опасливым любопытством разглядывали амуницию поверженного их приятелем врага.

- Ух, и здоровенный! – с уважением выразил общее мнение Жак Бишо, младший сын старухи, что сейчас помогала Жанне подняться с камня. Зря: мать тут же оглянулась и послала отпрыска бежать к мельнику: рассказать про случившееся, успокоить и привести лошадь с тележкой.

Отец Пьер не стал читать длинную молитву, ограничился какой-то совсем короткой, закрыл покойнику глаза и подошёл к Шарлю.

- Как вам это удалось, сударь?

- Вот из этого! – Шарль, шмыгая носом, протянул ему палку, которую так и не отпускал. - Меня ваш Готье научил, а его, говорят, вы научили, отец Пьер.

Гугенотский пастор улыбнулся, разглядывая оружие.

- Праща. А я ведь приказал ему сломать и выбросить после того, как он зашиб насмерть нашего петуха.

- Он и выбросил, отец Пьер. Это не его вина, что я нашёл, а наш Котре по моей просьбе починил и сделал ещё лучше.

Священник покачал головой.

- Это оружие простолюдья, твой отец может быть недоволен, что ты им пользуешься, - пробормотал он.

Шарль сквозь слёзы улыбнулся.

- Отец Пьер, я понимаю, что тут никак нельзя молчать, всё равно все узнают, а отец Поль, возможно, как-то меня накажет: я же убил человека!

До мальчика вдруг дошло, что он сейчас сказал.

- Я его убил, да? Совсем убил? Не оглушил? Я хотел оглушить! Я не хотел, не хотел!!!

- Да, сударь, вы его совсем убили. Но ругать и наказывать вас никто не станет, напротив: вы поступили как подобает настоящему мужчине. Ваш отец будет вами гордиться, а мельник теперь вообще станет вашим лучшим другом.

- Правда? Отец Пьер, вы такой умный! Уж у вас точно найдётся какая-нибудь подходящая история, после которой я не получу от отца розги за то, что пользуюсь оружием простолюдья!

-Найдётся, непременно найдётся! Уж об этом не беспокойся! Лучше посмотри: тебе наш Гасьон что-то хочет сказать.

Шарль, всхлипнув, робко приблизился к старому солдату. Тот поднялся с камня и поклонился:

- Собака ваша, сударь, много крови потеряла. Я посмотрел, что и как, перевязал как мог, и вот скажу: жить будет, только хромым останется. Так то не беда, сударь: вы ж его не бросите?

- Никогда! Никогда!

Шарль бросился целовать Фарона, тот приподнял здоровую лапу и положил на колено мальчику.

Неделей позже

…- …и тут отец Поль стал читать проповедь! – Шарль уютно устроился под боком у Фарона. Оба приятеля, двуногий и четвероногий валялись на дивно благоухающем сене, в тени, которую отбрасывала стена заднего двора дома, который крестьяне почтительно называли «замком сеньора». Мальчик прогуливал урок у того самого отца Поля и совершенно не собирался раскаиваться в содеянном: ну её, эту латынь! Но про проповедь стоило рассказать.

Пёс понемногу восстанавливался, уже вставал на три лапы и кое-как ковылял до миски с водой. Пить там, где лежал, он категорически отказался уже на пятый день после ранения. Бок и лапа ещё болели, но уже меньше, и Фарон понимал, что встречу с Великим Псом придётся отложить. Было так приятно осознавать, что юный хозяин рядом, что можно вот так лежать и слушать звонкий мальчишеский голос.

- Там сошлись два войска, одно Божье, другое вражеское, и один воин, огромный как гора, стал насмехаться над хорошим войском. Все его забоялись, а потом приехал мальчишка вроде меня, даже не воин, и сказал, что пойдёт драться. Царь велел выдать храбрецу доспехи, но тот не умел их носить. Представь, Фарон: у этого парня была праща! И он тоже победил! Это ещё не всё! Отец Пьер пообещал рассказать вечером, когда отец к нему поедет, как этот парень, Давид, стал королём!

Фарон заворчал. Шарль обиженно поджал губы.
- Честное слово! Ты же знаешь отца Пьера, он врать не будет! И вот что я думаю, Фарон: король у нас уже есть, я не хочу быть королём, правда! Предложат – не откажусь, конечно, но вообще у меня в планах стать маршалом!