Вечером пили чай из нового самовара, на Крещенской ярмарке купленного. Самовар был изумителен. Из посеребренного и почерненного мельхиора, богато украшенный тонкой работы растительным узором. Поначалу самовар привлек внимание и необычно торжественным видом, а всего более тем, что в подобной технике — почерненного серебра, собирал коллекцию Ладожев. Но для подарка был дороговат — не те у них отношения, чтобы для подобного дара повод оказался. Да Штольману самовар и самому по душе пришелся. Решил брать.
      Анна поддержала полностью:
      — Себе возьмём. А они пускай в гости приходят и у нас любуются.
      Штольман лишь хмыкнул. Ладожева у них в доме за самоваром ему для полного счастья только не хватало. В хмыканье явно слышался отголосок давней ревности, поэтому вслух комментировать не стал.
     
      Подали уже вторую чашку душистого чая — после морозного долгого дня самое то.
      — Аня, я на днях уеду, наверное, на некоторое время. Недалеко, в загородное имение — там очень невнятное дело.
      Анна выслушала в подробностях, задумалась:
      — Если долго болел, отчего сразу вдруг — и убийство?
      Штольман не стал говорить, что молодая двадцатипятилетняя жена при сорокасемилетнем муже, богатое наследство получившая — всегда первая подозреваемая.
      Побоялся.
      Лишь промычал невнятно — мол, всякое бывает.
      Анна вдруг загорелась:
      — А если дух попробовать вызвать?
      Штольман помнил, что легко приходят лишь недавно погибшие, а после сорока дней души уже далеко. А тут два месяца прошло. Павел Полыванов на видящих, приходящих откуда попало, не был похож нисколько, так что Штольман особо не обеспокоился.
      — Попробовать можно, — кивнул согласно.
      Анна честно попробовала несколько раз. И руки подымала, и за стол садилась.
      Штольман, хоть и полностью серьёзность дара понимал, не мог не наблюдать за теми манипуляциями с некоторой иронией:
      — Аня, что за шаманские обряды?
      Анна ответила очень грустно:
      — Он бы и пришел, мне так кажется, но он действительно где-то уже далеко.
      Попробовала последний раз:
      — Дух Павла Полыванова, явись, для вашей жены, Сонечки Полывановой нужно.
      И замерла.
      Потом тихо:
      — Почему вы умерли?
      Тишина. Яков не выдержал:
      — Аня, что он говорит?
      Анна ответила, тихо-тихо:
      — Она мертва.
      Штольман не понял:
      — Кто мертва?
      — Сонечка Полыванова. Такая молодая, совсем девочка. Она говорит: это Господь сжалился над ней, чтобы она одна не осталась.
      Штольман соображал быстро:
      — Вот как? Хороша же жалость.
      — Она ушла. Такая молоденькая и совсем растерянная. Она совсем недавно умерла.
      Штольман подобрался:
      — Значит, генералу Полыванову еще ничего неизвестно. Он и не подозревал ни о чем, иначе бы не обратился ко мне. Я завтра с самого утра выезжаю, беру с собой Галкина. Нужно успеть первому, и оформить труп как криминальный. Иначе генерал наверняка запретит вскрытие, а при его влиянии настоять на своем будет непросто.
      Анна уверенно добавила:
      — Я с вами.
      Штольман не возражал. Дорога не так и далека, а Анна не так часто с ним куда-либо ездила. Тем более, Сонечка к ней уже приходила, наверняка на месте Анна её еще о чем-то спросить сможет.
     
      Выехали затемно, к утру уже были в маленьком поселении в трех верстах от имения. Возле небольшой избы, бывшей здесь пристанищем станового пристава, стояли наготове сани — пристав, судя по всему, собирался по вызову в Вологду. Это Штольман вовремя успел.
      В жарко натопленной избе из приоткрытой двери кабинета слышался жизнерадостный голос пристава. Рассказывал он кому-то о письме сына, учившегося в Вологде в реальном училище. «А еще хвалил профессор мое сочинение о великом Державине, — перечитал пристав вслух понравившуюся строчку. — И сказал он, что у меня есть ростки дара… И еще прошу вас, батюшка, привезти мне пять рублей денег на обзаведение письменными приборами».
      Штольман невольно подумал, что в реальном училище следовало бы тому ученику больше внимания техническим дисциплинам уделять.
      — Вот сейчас и отвезу, — довольно произнес пристав и изумленно уставился на вошедшее в комнату начальство. Из стоявшей у двери большой сумки густо пахло колбасами и свежеиспеченными пирогами.
       — Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — тут же вытянулся пристав.
      Как оказалось, доктора местного дома не было — его с самого утра вызвали в усадьбу.
     
      Очевидно, новости сюда еще дойти не успели. Штольман своей осведомленности выдавать не стал, велел приставу вместе с ними ехать в имение.
      — По дороге поговорим.
      Еще ничего не знающий о возможной гибели Полывановой, пристав тут же принялся всех оправдывать. Вскрытие Павла Полыванова не делали, так как и болел тот долго, да и отец его приехал, не позволил.
      «Завещание ведь только после похорон прочитали», — хмыкнул про себя Штольман.
      И доктор у них, оказывается, знающий, лечил, как полагается, и Софья Полыванова вне подозрений:
      — А Софья Петровна — ангел во плоти, чистый ангел. Уж так за мужем убивалась, так уж плакала…
      Штольман заметно насторожился. Светлый образ чистого ангела следовало бы рассмотреть попристальнее.
      Пристав же продолжал:

      — И так несчастья разные свалились, как муж помер. То инструмент из теплицы покрали, то икону из дому — да прямо на самих поминках. А после и сама прихворала — с горя, видать.
      Про странные покражи Штольман велел рассказать подробнее.
      — Да всё после и отыскали. Лопаты новые мужики поденщики покрали, хотели в соседний уезд отвезти — да я их на дороге нагнал, собирался было в холодную отвезти — да разбежались, ироды. Но лопаты я вернул. А икону студент украсть хотел. Очень уж икона приметная — святого апостола Павла. Уж прям краски так и сияют — и одежды зеленые, а плащ — тот алым как жар горит. Народу в поместье на поминках много было, так студент в комнату прокрался, хотел вынести, а дворник его приметил. Я уж было и протокол писать стал, а Софья Петровна говорит: «Пусть идет себе с Богом. Главное, что образ святой ко мне вернулся». Мол, муж ей ту икону незадолго до смерти своей подарил.
      Штольман лишь головой покачал. Зато о завещании пристав рассказал всё подробно. Действительно, большое имение в Подмосковье и сумма денег в придачу досталась жене Полыванова. А по её смерти должно было перейти детям её, ежели они у неё когда-либо появятся. И лишь в случае смерти бездетной, имение возвращалось назад сыну Георгию либо его наследникам. Для всех прочих наследников то завещание оказалось большой и крайне неприятной неожиданностью.
     
      Штольман задумался. Если с Сонечкой Полывановой действительно что-то случилось, то основные подозреваемые — сам генерал и сын Павла — Георгий.
      Анна ему возразила - пока никаких причин подозревать их не было. Генерал о возможной смерти невестки даже не подозревал. А сын приехал лишь перед самой смертью уже долго болевшего отца и после того всё время жил у деда в Вологде.
      Штольман далее перебирал варианты:
      — Кому из прислуги было что завещано?
      То, что для самого завещателя казалось мелочью, для кого-то могло оказаться крайне крупной и необходимой суммой. Пристав всех перечислил. И заодно посочувствовал — служили в поместье многие с дедов-прадедов, а теперь хозяина нет, Софье уезжать следовало, а сын в поместье жить не станет — всех наверняка теперь уволят.
      Анна кивнула, соглашаясь - никакое мелкое наследство потери подобной работы не окупит.
      Штольман не спорил. Да уж, со слугами тоже не складывалось. Ничего, на месте разберутся.

Отредактировано Еленаsh (24.02.2025 22:53)