Господь милосерден
[indent]
Вышли из коляски. Штольман Анну под руку держит — что-то ему тут уже заранее не нравится.
      Узнать что-либо на месте оказалось сложно. Покойница лежала в передней комнате, но никто не суетился, ничего не организовывал. Все слуги бродили без особого толку, словно потерянные. Штольман на эту картину глянул, тут же выяснил, что с утра в Вологду слугу с вестью послали, прикинул, сколько у них времени. Объявил всем, что есть подозрения на смерть от внешних причин, и полиция забирает тело в Вологду на освидетельствование.
      Сразу же Анну оставил со служанками говорить, сам допросил доктора, быстро, жестко.
      Выяснил, что Павел Полыванов действительно заболел простудой — объезжая осенью хозяйства арендаторов, попал под сильный дождь.
      — Ему бы в ближайшую избу, да обогреться, и в сухое сразу, а он — ничего мол, со мной не случится, и домой так и поехал. Вот и слёг, вскоре в воспаление легких перешло.
      Доктор с ним намучился, но больной свою ошибку понял, предписания все выполнял, жена от него не отходила. Уже на явное улучшение пошло, не было ни жара, ни хрипов сильных, кашель уже почти не беспокоил. А затем вновь состояние ухудшилось — нарушилась речь, координация движений, вскоре и вовсе слег. Ослабленный организм уже не боролся.
      — Удар видимо, хватил. В его возрасте бывает.
     
      Штольман смотрел жестко:
      — Чем болела Софья Петровна?
      Доктор вдруг побелел:
      — Расстройство желудка сильное, его лечили, тошнило еще. А потом — заговариваться стала, ходила плохо, шаталась.
      Штольман продолжил резко:
      — Нарушение речи и координации движений?
      Доктор сжал руки:
      — Боже мой…
      Тут же отправил доктора вместе с Галкиным в местную больницу делать вскрытие, Галкину велел не тянуть. Но не сомневался, что тот всё выполнит быстро и четко — его заключения в любое время дня и ночи были точными и профессиональными.
      Ладожев кого попало на работу не брал.
     
      Штольман осмотрелся вокруг внимательнее. Теперь его очередь работать. Анна давно не была с ним на расследовании, вот так, с самого начала. Ей всё интересно — с кем он говорит, как, что осматривает. Штольман себя на мысли ловит — куда мягче со свидетелями обращается, не давит. Боится жестким показаться? Жестоким?
      Одному легче работать. Нет, не одному — а с другим, таким же, как ты. Который жалеть всех заранее не станет.
      Оттого и не берут женщин в полицию — заложено у них внутри сначала жалеть всех, а потом думать.
      Прошли вместе, осмотрелись. Дом большой, очень, хорошо и дорого обставлен. Прошли в жилое крыло, осмотрели основные комнаты. Кабинет, обставленный строгой старинной мебелью, иконы на киоте в углу.
      Анна коснулась рукава:
      - Погляди - икон в доме довольно много.
      В спальне подошла к большой иконе, стоящей в красном углу, почти у изголовья кровати. Смотрела, на икону, на погасшую уже свечу перед ней.
      Штольман встал рядом, тоже глянул: апостол Павел сжимал в руках Евангелие и смотрел прямо в глаза, пристально и строго. Впрочем, плащ ярко-алым не выглядел, очевидно, несколько потускнел за это время. Явно та икона, которую украсть пытались.
      Анна смотрела потемневшими вдруг глазами:
      — Яша, пошли отсюда. Не нравится мне здесь.
      Встревожился:
      — Духи?
      Покачала головой:

      — Не знаю.
      Вышли в гостиную. Штольман велел вызвать управляющего, допросил слуг. Наиболее толковой, проводившей много времени с Сонечкой Полывановой, оказалась экономка. Немолодая, круглолицая женщина выглядела искренне потрясенной:
      — Как так? Кто же мог подумать?
      — Расскажите всё подробно. Когда Софья Петровна болеть стала?
      Та чуть всхлипнула:
      — Да сразу, как хозяин умер. Она всё в себя прийти не могла, всё плакала и говорила: «Это я виновата. Надо было из Москвы доктора вызывать. Да Павел Петрович не велел, всё хорошо, говорил. И доктор наш утверждал, что тот на поправку идет. Уже во двор Павел Петрович выходил. Наверное, вышел, мороза глотнул, и ему хуже стало. Это я виновата — зачем я пустила?»
      Анна расстроилась — сразу видно.
      Штольман насторожился:
      — И когда ему хуже стало?
      Матрена задумалась:
      — Да где-то дней за десять перед тем, как помер. Вначале заговариваться стал, а потом и вовсе и ходить, и говорить перестал. Доктор сказал — удар мол, был, похоже.
      Штольман уточнил:
      — А что перед тем было? Может, чужой кто в дом приходил?
      Женщина головой покачала:
      — Вовсе чужие никто не навещал, доктор не советовал. Сын вот приезжал, да недолго побыл, едва заглянул и сразу назад в Вологду уехал. Павел Петрович расстроился, но и говорит — так уж, ничего не поделаешь. Поздно нам уже, говорит.
      Штольман перебирал все варианты:
      — Сын один с ним находился? Что в подарок привез — вино, конфеты, лекарство?
      Та лишь губы поджала:
      — Какие там подарки! Вовсе ничего не привез. Видно приезжал денег просить, да смотрит — и вправду отец болен, вот и не стал. Или при докторе не решился. Они как раз с доктором вместе приехали, тот ему всё рассказал, вместе и уехали. Больше и не приезжал до похорон. Да и тогда в дом не ходил, едва поминки отбыл, поминки у нас в нижнем зале были, сразу назад и уехал. С тех пор не видали его.
      Штольман задумался. Найти где-то яд, который более чем через неделю подействует, при докторе очень большую дозу подлить, и незамеченным остаться — что-то слишком нереально получалось. А Сонечке тогда кто яд подливал?
      — Что ж сын так спешил?
      Та вздохнула:
      — Он раньше и вовсе никогда не приезжал. Как из училища своего на каникулы явится, так у деда в городе живет. Павел Петрович только деньги всё время в училище ему слал.
      Посторонних, кроме доктора, постоянно бывавших в доме, больше не оказалось. И что за яд такой может быть? Оставалось результатов вскрытия ждать.
     
      Анна смотрела, грустно. Сочувствие плескалось в глазах:
      — О хозяевах расскажите. Как они жили? Не ссорились?
            Женщина голову рукой подперла, задумалась. Видно, вспоминала. Как хорошо раньше было — и дом живой, и хозяева в доме.
      Заговорила:
      — Софья Петровна госпожа хорошая была, красивая и добрая. А только по хозяйству вовсе указывать не умела. Без матери росла, вот и не выучили, ни на пианине сыграть, ни обед заказать. Павлу Петровичу её бы учить, да она сама не хотела. Тетка её — та ведь хоть барышню и благородную, а как прислугу держала. Так Софья и не любила вовсе, ни кухню, ни хозяйство. А Павел Петрович лишь улыбался — пусть мол, хоть сколько-то поживет, как желает. Если в жизни придется, так успеет еще выучиться. А пока мы, мол, Матрёна, с тобою и сами справимся. А я говорю — справимся мол, Павел Петрович.
      — А чем же госпожа занималась?
      Матрена задумалась:
      — Вышивать по зиме она любила. Вот по дому походите — и образа, и картины — то она всё вышила. Цветы еще любила, очень. Так Павел Петрович ей семена и кусты всякие выписывал, тепличку в саду выстроил. Каких только цветов там только и не было, рассаду по весне уже даже в Вологде продавали, еще и задорого.
      Матрёна всхлипнула, и утерла глаза рукавом.
      — Не собирался он помирать-то. А она вот всё ходила, всё спрашивала: «Зачем ты ушел? Зачем ты меня одну оставил? Что я делать одна теперь буду? Как я одна теперь буду?» Вот хоть бы детки у них были — так ради деток и жила бы.
      Анна платок упавший подала - Матрена лишь растеряно руками по столу водила.
      Штольман всхлипывать не собирался. Если от горя и помирают — так не за пару месяцев и не с теми же симптомами.

      Опрашивать здесь было больше некого. Решили появления генерала не дожидаться, ехать узнавать насчет вскрытия.
      Управляющему и экономке настрого приказал хозяйское крыло закрыть, уборки не делать, никого не пускать и никому и самой малости выносить из дома не давать.
[indent]
Галкин встречал на крыльце больницы. Ходил, нервно.
      — Что такое? — нерадостные новости Штольман уже предчувствовал.
      Тот доложил сразу же:
      — Серьезные поражения внутренних органов, легких, печени, почек. Для молодой женщины естественных причин быть не может.
      Штольман нахмурился:
      — Всё же отравление. Яд определили?
      Галкин покачал головой:
      — У себя в лаборатории попробую выяснить точнее, что-то я где-то подобное читал, кажется, но ничего не гарантирую. Есть некоторые симптомы мышьяка, но картина очень смазана. Нет, не он. С пищей, во всяком случае не принимала.
      Штольман тут же насторожился. Слышать ему приходилось разное:
      — А не с пищей? Яды бывают самые разные. Через кожу, иными способами?
      Покачал головой:
      — Два месяца со времени смерти мужа прошло, никого постороннего в имении. И ведь полная глупость выходит. Если бы только мужа травили, или только жену — могло бы всё с рук сойти. Но две смерти одна за другой с теми же симптомами? Даже полный глупец самое меньшее изменил бы способ убийства. Возможно, действительно где-то случайность? Или мы чего-то не видим?
     
      Анна присела на стул в коридоре. Шубку не снимала, только платок с головы сбросила и на стул повесила, шапку в руках крутила.
      — Я попробую, Яша. Может, Сонечка поговорить захочет.
      Сонечка откликнулась почти сразу.
      — Ей идти некуда. Духи или домой приходят, или к родным, а ей некуда идти и не к кому. Не знает она ничего, и не обвиняет никого. Говорит: так Господь решил. Она уже понимала, что плохо ей - но ни к кому обращаться не стала. Говорила - пусть будет как будет. Дал ей Господь за мужем вслед пойти.
      Штольман зубы сжал, так, что желваки на щеках заиграли:
      - Полный бред. Вовремя обратилась бы - и причину нашли бы, и убийце бы с рук не сошло. Она молода, еще бы жила и жила.
      Анна качнула головой:
      - Не в возрасте дело. Смысла жить более не видела. Говорила:  как колодец бездонный - с каждым днем всё хуже и хуже. Даже теплица у неё в саду обвалилась вдруг - а когда всё прежнее одно за другим уходит, и ничего уже не остается - значит, срок пришел.
       Когда не за что больше держаться, можно встать на колени и молиться. И тебя услышат. Господь милосерден.
       
      Штольман нахмурился. Анна продолжала с незнакомыми интонациями:
      - Можно еще пытаться некоторое время, придумывая для себя очередное бессмысленное занятие. Это всё равно не поможет никому и ничем. Будет всё так, как и должно. Это уже неизбежность.

[indent] Судьбу не спрашивают - почему именно я? Это просто судьба.
[indent]
      Штольман качнул головой. Софья слишком привыкла прятаться от мира за надежной стеной. Но нужен ли кому-нибудь этот мир вообще без единой стены? Произнес жестко:
      — Год прошел бы, а там и смысл увидела б.
      Он думал. Перебирал вновь всё увиденное - намётки, детали.

     - Софья всё равно не смогла бы жить. - Анна, тихо. - Это она поставила в спальне икону, она зажигала свечу. Если бы она унесла ту икону в дальнюю каморку, он был бы жив.
      Штольман глянул несколько недоуменно - но Анна вновь слушала духа. Слишком слушала. Взял за руку, сжал, мотнул головой непримиримо. Нельзя ей одной.
      Если слишком верить духам и знакам, можно потерять себя.
     Подумал, может быть впервые - это проклятый дар. Если духи приходят, а никого нет рядом, против них невозможно устоять.
       
     Твердо: 
    - Хватит этого бреда.
      Он уже мертва. Ей не поможешь ничем.
      А нам виновника найти сейчас нужно. О наследстве теперь спроси и об имении подмосковном. Когда она туда собиралась?
   
      Своими делами пора заняться.
     Анна тихо заговорила:
      — Ей Георгий, как завещание зачитали, сразу сказал: ваше имение там, туда и езжайте. Это уже ему принадлежало. Сонечка уже вещи приказала собирать, после девяти дней сразу ехать хотела. А потом задержалась. Говорит — как я мужа одного тут оставлю? Придет в дом — а там нет никого. Он же столько в имении сделал, всю жизнь положил. Вот до сорока дней и осталась. Думала — ведь не выгонят так скоро вдову, да и уехали все, некому выгонять. А потом плохо ей стало, не решилась ехать. Как на кладбище пойдет — только там лучше и делалось.
      — На свежем воздухе, — продолжил Штольман. — Значит, нечто в доме находится. И Сонечка должна была уехать и помереть далеко отсюда, где никто бы ничего не расследовал и ни с чем не связал. Значит нечто, что не так давно появилось в доме, и что наверняка бы с собой забрала. Спроси у неё…
      И тут же сам себе ответил:
      — Икона новая. Которую после смерти мужа украсть пытались, а как завещание услышали, так и на месте оставили. Анна, остаёмся. Изымаем икону, всё остальное тоже осматриваем.

Отредактировано Еленаsh (01.07.2025 06:02)