Становление                Глава 6              Отцы и дети

     Напряженная неделя, посвященная расследованию убийства Голубева, подходила к концу. Лаврецкий сознался в совершенном преступлении и ждал заседания суда и вынесения приговора. Слаженная и добросовестная работа всех членов сыскного отделения сплотила их небольшой коллектив, а быстро полученный результат воодушевил все Управление полиции. Да что там Управление полиции, весь город!

     Лаврецкий был хорошо известен среди саратовского "высшего света", его арест и разоблачение порадовали одних и расстроили других членов этого избранного круга. Колобов написал и опубликовал в своей газете остроумную статью об "охотниках" за богатыми невестами, полную намеков и на других молодых господ, желающих выгодно жениться, что привело к целому ряду скандалов в благородных семействах. Словом, Саратов опять волновался и обсуждал очередной подвиг начальника сыскного отделения господина Штольмана.

     Да, тяжело ты, бремя славы, пафосно произносил Сысоев, разбирая по утрам почту, которая увеличилась в несколько раз. Ульяшин только улыбался и очень смущался, когда в городе молодые дамы сами подходили к нему с просьбой рассказать об этом "страшном" преступлении. Хмурился и сердился на такое признание успешности их работы только Штольман. К этим проявлениям популярности Якова Платоновича Анна относилась с легкой долей иронии и нет-нет да и подкалывала Штольмана.

     Сегодня вечером во время прогулки, когда они забрели в сквер "Липки" и устроились на удобной скамейке, Яков Платонович решил прояснить для себя некоторые моменты приема у губернатора.

     - Анна Викторовна, как к вам отнеслась княгиня Мещерская?

     - Хорошо, -Анна улыбнулась, вспоминая свой разговор с Марией Алексеевной, - у нас нашлась интересная тема для разговора - педиатрия, - увидев изумленное лицо Штольмана, она забавно вздернула брови и кивнула головой, - Представьте, Яков Платонович, княгиня серьезно занимается помощью больным детям. Она обещала познакомить меня с Дарьей Семеновной Поздеевой, которая на собственные средства строит детскую больницу. У меня было очень хорошее настроение во время разговора с ней, но я, видимо, очень разволновалась, и меня внезапно затошнило.

     - Ничего страшного, - она погладила Якова Платоновича по плечу, чувствуя, как он напрягся, - это нормально в моем положении, я попросила воды и справилась, - она не стала расстраивать мужа и рассказывать, как ей была нужна его поддержка и помощь.

     - А вот кто мне совершенно не понравился, так это супруга полицмейстера. Она отвратительным голосом нашептывала мне о какой-то молодой и красивой даме, кому вы, Яков Платонович, подарили свою фотокарточку с личной подписью...

     - Что за чепуха! - перебил ее Яков Платонович, - Анечка, ты же знаешь, что у меня нет никаких фотокарточек. Я терпеть не могу фотографироваться, - лицо Штольмана вытянулось от возмущения, - постой, дней десять назад к нам в кабинет ворвалась какая-то вертлявая дамочка и усиленно звала к себе у гости, - Штольман задумался, - в то время в кабинете были только Сысоев и я, выходит, что это он придумал такую сплетню? Странно, он производит впечатление порядочного и образованного человека... и причем здесь супруга Рохлина?

     - Супруга Рохлина является его тетушкой, но Рохлины свое родство с Юрием Анатольевичем скрывают.

     - Если они это скрывают, то вы, Анна Викторовна, откуда узнали об этом? - и Штольман с подозрением посмотрел на Анну, - видели духа, да? Анна, вы же обещали мне не подвергать опасности себя и малыша.

     - Я ничего не могла поделать. Когда мадам Рохлина, - с презрением произнесла Анна, - стала отказываться от знакомства с Юрием Анатольевичем, ко мне сам пришел дух его матушки и показал сцену прощания на кладбище, где присутствовали Рохлин и его супруга. Она обещала позаботиться о детях сестры.

     - Анечка, - Яков Платонович обнял жену, - ты все это переживала одна... А я тоже хорош, обещал быть рядом, а сам ушел и не поговорил с тобой... Прости меня, родная моя! - он наклонился и поцеловал Анну в макушку.

     - Главное то, что я ей не поверила. Знаете, Яков Платонович, - Анна немного отодвинулась от Штольмана и посмотрела ему прямо в глаза, - у меня такое чувство, что Рохлин замышляет что-то против вас, он - темный человек...

     - Я тоже чувствую, что он недоволен моим назначением, и успешная работа сыскного отделения его раздражает. Он очень замкнутый человек, возможно, он использует Сысоева, чтобы следить за мной и доносить ему об всем. Я не знаю, делает ли это Сысоев добровольно или Рохлины пользуются его родственными чувствами "в темную".

     - Будьте внимательным и осторожным, и Михаила Петровича тоже предупредите.

     - Да, это печально, я так радовался, что у нас складывается хорошая команда, а вот как получается! Надо все-таки сначала поговорить с Юрием Анатольевичем, может, все не так, как нам представляется, а? - и он заглянул Анне в глаза, - ладно, будем думать.

     - Это Рохлин сказал, что я уехал в Управление полиции? - когда Анна кивнула, он нахмурился,  - а он передал, что я обещал заехать за вами через час?

     - Конечно, нет. Я поняла, что вы поручили ему отвезти меня в гостиницу после приема. Когда я решила уехать, не дожидаясь окончания приема, он отказался меня проводить. Хорошо еще, что Дмитрий Александрович предложил свою помощь, и мы сразу поехали в Управление полиции.

     - Как-то подозрительно быстро он оказался рядом с вами, этот князь Урусов...

     - Почему подозрительно? - бросилась защищать Урусова Анна, совершенно позабыв, как она сама насторожилась от его вопросов, - нас познакомила Мария Алексеевна, он учится в Петербургском университете, а в Саратов приезжает только на лето.

     Яков Платонович не стал спорить и волновать Анну, он поудобнее обнял ее, она положила голову ему на плечо и стала перебирать тонкими пальчиками незабудки в скромном букете, который Штольман купил для нее у милой старушки при входе в сквер. Они молчали, а в памяти Штольмана всплыло ошеломленное выражение лица Сысоева, когда он рассматривал портрет предполагаемого убийцы, нарисованный Анной якобы по рассказу аптекаря. Аптекарь сильно волновался из-за вызова в полицию, постоянно вытирал пот со лба большим клетчатым платком и мог выдавить из себя всего несколько слов - высокий, молодой, симпатичный, с усиками.

     А на портрете у молодого мужчины были насупленные брови, глубоко посаженные глаза, прямой нос, четко очерченный чувственный рот, маленькие усики и густые волосы, причесанные по последней моде. Потом Анна призналась Штольману, что в кабинет приходил дух Голубева и детально описал ей Лаврецкого.

     Чтобы отвлечь Штольмана от невеселых мыслей, Анна поинтересовалась его разговором с губернатором.

     - Что его так интересовало, Яков Платонович?

     - Не что, а кто, - вынырнул из своих мыслей Яков Платонович, - конечно, вы, Анна Викторовна, -  поймав ее недоуменный взгляд, уточнил, - он хотел, чтобы вы провели спиритический сеанс лично для него, - заметив огонек любопытства в ее глазах, тут же обрезал, - но я категорически отказал ему, потому что такие сеансы могут навредить вашему здоровью, Анна Викторовна, и здоровью малыша.

     Анне ничего не оставалось, как согласиться с такими доводами, но просьба губернатора тихонько осела в ее памяти.

     Разговор о Сысоеве не выходил у Анны из головы, и на следующий день, зная, что Штольман и Ульяшин уехали на заседание суда, а в отделении остался только Сысоев, Анна Викторовна пришла в Управление полиции, чтобы оставить для Штольмана важную записку. В кабинете действительно оказался один Сысоев. Он радостно вскочил со своего места, когда вошла Анна Викторовна. Она приступила к разговору "с места в карьер".

     - Юрий Анатольевич! Когда будете в очередной раз сообщать господину полицмейстеру свои фантазии о том, что происходит у вас в кабинете, постарайтесь сделать их более правдоподобными.

     - Простите, Анна Викторовна, я не понимаю о каких фантазиях вы говорите, - лицо Сысоева стало пунцовым, и каждое слов давалось ему с трудом.

     - Не понимаете? Разве не вы рассказывали, что Яков Платонович подарил свою фотокарточку с личной подписью какой-то молодой и красивой даме?

     Сысоев хотел что-то возразить, но Анна Викторовна вытянула вперед руку, останавливая его попытку говорить.

     - К вашему сведению, Яков Платонович терпеть не может фотографироваться, и у него никогда не было с собой фотокарточек, тем более для того, чтобы дарить их каким-то дамам, - голос Анны задрожал, и она уже не могла скрыть слезы.

     - Я даю вам, Анна Викторовна, честное слово дворянина, что никому не говорил подобной ерунды, - Сысоев держался двумя руками за стол, чтобы не упасть, - кто меня так оклеветал?

     - Оклеветал? - Анна смахнула со щеки слезы и с раздражением поправила шляпку, - выясняйте отношения со своей тетушкой сами, а Якова Платоновича оставьте в покое.

     Когда Анна Викторовна вышла, и дверь кабинета с шумом захлопнулась за ней, Сысоев упал на стул. Несколько минут он неподвижно сидел, тупо уставившись в окно. Казалось, что его лицо окаменело, двигались только желваки на скулах, брови были нахмурены. Стиснутые зубы и плотно сжатые губы скрывали сильный гнев, охвативший его.

     Он вынул из пачки белых листов один, взял ручку и попытался ровно написать:

                                                                       Полицмейстеру города Саратова
                                                                       Статскому советнику
                                                                       господину Рохлину Г. А.
                                 
                                                 Прошение
     Ваше Высокородие, господин полицмейстер, покорнейше прошу принять мою отставку со службы в сыскном отделении Управления полиции по...

     Буквы разбегались вкривь и вкось, вид у прошения был ужасный, словно его писал запойный пьяница. Юрий Анатольевич скомкал испорченный лист, выбросил его в корзину и обхватил голову руками.

     Через полчаса Сысоев смог с собой справиться, разборчиво переписал прошение, вынул из нижнего ящика стола и положил в карман старый конверт. Еще раз печальным взглядом окинул он свой стол и решительным шагом вышел из кабинета. Юрий Анатольевич был готов к последнему разговору с полицмейстером.

     Григорий Андреевич Рохлин дописывал третий лист плана реформирования Управления полиции. Он вымучивал из себя каждый пункт этого плана, но надо было показать губернатору активную работу полицмейстера. В дверь постучали, и после разрешения в кабинет вошел Сысоев. Его расстроенный вид сразу обеспокоил Рохлина, он престал писать и внимательно посмотрел на молодого человека. Сысоев молча подошел к столу и положил поверх бумаг свое прошение.

     - Садись, Юра, - спокойно обратился к нему Григорий Андреевич, быстро пробежав глазами текст прошения, но Сысоев продолжал стоять. Доброжелательный тон Рохлина сбил его с обдуманного плана разговора, он немного растерялся, губы едва заметно задрожали. Рохлин сделал вид, что не замечает его волнения, и заговорил сам.

     - Это ты так расстроился из-за глупой болтовни Полины Александровны на приеме у губернатора? Анна Викторовна пожаловалась? Да? Это, Юра, женская зависть, просто женская зависть, - видя, что Сысоев его не понимает, он отодвинулся от стола и недовольно постучал по нему пальцами.

     - Да ты садись, Юра. Я сейчас все объясню. Моя уважаемая супруга, - лицо Рохлина исказила брезгливая гримаса, - уже два года пытается всеми способами войти в ближний круг губернаторши, но ее туда не принимают, даже близко не подпускают. А Анну Викторовну княгиня встретила с распростертыми объятиями, ласково говорила с ней, в гости к себе позвала, с племянником своим познакомила. Вот Полину Александровну зависть и обуяла. Чтобы испортить молодой красавице настроение, она наплела чушь о Штольмане. Одумалась, да было уже поздно, и покаялась мне вечером. Я хотел перед Анной Викторовной за нее извиниться, но с этим расследованием... - Рохлин махнул рукой, - ты не переживай, я с ней обязательно поговорю и объясню, что ты в этой сплетне не виноват, - он замолчал и протянул Юрию Анатольевичу его прошение, - Как у вас с мальчиками дела? Вы на другую квартиру переехали?

     Юрий Анатольевич опустил голову, сел напротив Рохлина и взял протянутое ему прошение.

     - Спасибо, Григорий Андреевич, за премию. Я снял квартиру побольше, чтобы братьям было просторнее, а то они стали ссориться из-за письменного стола. Теперь у каждого есть своя комната, и не стыдно друзей позвать.

     - Это ты хорошо придумал, молодец. А на лето их в ваше имение надо отправить, - Сысоев кивнул, и Рохлин одобрительно покачал головой, -там есть кому за ними присмотреть?

     - Да, наш конюх и его жена будут убирать дом, готовить и следить за ними, а в августе я возьму отпуск и поеду туда сам. Юрий Анатольевич собрался с духом и вынул из кармана конверт.

     - Григорий Андреевич, я недавно разбирал матушкину шкатулку и нашел на самом дне конверт, адресованный вам, - он положил его перед Рохлиным, - конверт был открыт, и я увидел там фотокарточку голенького малыша...

     Рохлин с удивлением посмотрел на Сысоева и вынул из конверта фотокарточку полугодовалого ребенка, лежащего на столе, который был покрыт белым покрывалом. Губы Рохлина задрожали, и он поднес руку ко рту, чтобы скрыть дрожь.

     - Вы не знаете, Григорий Андреевич, чей это ребенок? Я сначала подумал, что это я, но на обратной стороне написана не моя дата рождения. Число совпадает, место рождения - Париж - тоже совпадает, а месяц - другой, и выходит, что он родился на два месяца раньше меня.

     Рохлин осторожно перевернул снимок и впился глазами в знакомый почерк.

     - Фотокарточка сделана в Саратове, видишь штамп "Ателье Самсонова, г. Саратов". Дед твой, Юра, был большой самодур, хотя и известный в городе купец. Решил выдать старшую дочь за дворянина, выбрал Сысоева, потому что он был весь в долгах, им было легко управлять, да и выдал за него твою матушку,  несмотря на ее слезы и мольбы. Сысоев сразу увез молодую жену в Париж, там они прожили полтора года, а когда вернулись  в Саратов, ты уже таким и был. А то, что месяц другой, так Мария Александровна могла и перепутать... Я думаю, что это твой снимок. Точно сказать не могу, я тогда к генералу Кауфману обратился с личной просьбой взять меня в Туркестанский поход. Думал, что сгину в Средней Азии, но чьи-то молитвы уберегли, я вернулся, правда, долго болел. Полина Александровна за мной год ухаживала, вот я и сделал ей предложение. Дед твой к тому времени почти разорился, поэтому он был рад, что я беру невесту без приданного. Так мы и стали родственниками...

     - Мне кажется, что ты на него похож, - Рохлин перевернул снимок и улыбнулся, - очень похож.

     Юрий Анатольевич тоже заулыбался шутке Рохлина, а Григорий Андреевич достал из ящика стола лупу и стал внимательно рассматривать снимок.

     - А что это за темное пятно на правом плече?

     - Так это родинка! - Сысоев наклонился над снимком, - тогда это точно я! У меня на правом плече есть родинка. Такая родинка есть только у меня, у братьев ее нет, и у покойных сестренок не было.

     - В форме бабочки?

     - Да, - Юрий Анатольевич с удивлением посмотрел на Рохлина, - а вы откуда знаете?

     - Мы же плавали с тобой вместе, помнишь, как я учил тебя плавать в десять лет?

     - Правда, вы со мной часто встречались, помогали мне в учебе, многому научили по жизни. Я перед мальчишками вашими военными наградами хвастался, а вот отец очень редко приезжал в Саратов, я скучал по нему.

     - Ты не вини отца, Юра, он был добрым и хорошим человеком, но была у него одна слабость - карты. Еще до женитьбы он все наследство проиграл, да и после, когда твои родители вернулись из Франции, он опять стал играть и проигрывал деньги из приданного Марии Александровны, не мог остановиться. Я заставил его уехать в деревню и сидеть там... сказал, что если увижу его в Саратове за карточным столом - застрелю. Он понял, что я не шучу, вот они и жили в деревне.

     Юрий протянул руку за снимком, но Рохлин убрал снимок в конверт и накрыл его рукой.

     - Мария Александровна оставила его мне, пусть у меня и будет.

     - Да зачем он вам?

     - На память, - Рохлин нахмурился, - ты иди, Юра, домой, мне еще надо дописать одну бумагу. Поздно уже, - а когда Юрий подошел к двери, Григорий Андреевич приказал ему, - дверь не закрывай, я скоро позову дежурного.

     Едва стихли в приемной шаги Сысоева, Рохлин придвинул к себе конверт, вынул снимок и накрыл его большой теплой ладонью, словно хотел согреть голенькое тельце мальчика.

     - Машенька, Машенька, молчала, скрывала, а я ведь все понял, когда вы его в гимназию привезли в Саратов... как увидел, так и потянуло к нему всей душой, разве можно родного сыночка не почувствовать...

     Слезы медленно текли у него по щекам, но он их не смахивал, не было сил оторвать руки от снимка...

     После заседания суда, на котором присутствовали Штольман и Ульяшин, Яков Платонович заехал в Управление полиции, но кроме дежурного полицейского в приемной никого больше не застал. В кабинете сыскного отделения было темно и пусто, в нем словно поселилась какая-то неясная тревога. Яков Платонович научился у Анны доверять своим предчувствиям и попытался расспросить дежурного о том, что происходило в Управлении сегодня вечером. Молоденький полицейский только с удивлением хлопал глазами и только повторял, что все было как всегда. Однако вскоре он вспомнил, что ближе к вечеру к ним заходила супруга господина Штольмана, но быстро ушла после разговора с Сысоевым. Сысоев перед уходом провел в кабинете начальника Управления около получаса и сразу ушел. Его Высокородие господин Рохлин ушел час назад. Значит, подумал про себя Штольман, Юрий Анатольевич доложил Рохлину о визите Анны Викторовны и их разговоре. Он догадывался, о чем она могла с ним говорить, и заторопился в гостиницу.

     У Анны Викторовны был такой печальный вид, что добавлять еще упреков не имело смысла, она все сказала себе сама. Якову Платоновичу даже стало ее жалко, и он сделал вид, что ничего не знает, но такая игра в молчанку с Анной, конечно, не прошла. Перед тем как идти ужинать в ресторан, она усадила Штольмана на диван и довольно сбивчиво рассказала о своем визите в Управление полиции и "глупом" разговоре с Сысоевым. В конце рассказа она несколько раз повторила единственное оправдание своего поступка: "Я просто хотела тебя защитить от наговоров и сплетен".

     Виноватый вид жены вызвал у Штольмана такой прилив нежности к ней, что даже заныло под левой лопаткой.

    - Иди ко мне, моя драгоценная защитница, - он усадил Анну рядом и крепко прижал ее к своей груди, - У меня для тебя хорошие новости, - Яков Платонович решил сменить тему разговора.

     - Да? - но если Анна еще не все сказала, то перевести разговор на другую проблему было невозможно, - Я думаю, нет, я уверена, что Юрий Анатольевич в этом не виноват, он был так искренне расстроен, так переживал, - она задумчиво покачала головой, - я ему верю, это все придумала Рохлина!

     Сколько раз Яков Платонович слышал от нее эту фразу - я ему или ей верю - сколько раз она ошибалась, но все равно продолжала искать в людях хорошее... Вот за это он ее так любит!

     Когда Анна разулыбалась и раскраснелась от его горячих поцелуев, он вернулся к своей новости.

     - Иван Иванович нашел для нас дом!

     - Иван Иванович?

     - Тот полицейский, кому вы, милый доктор, вылечили руку, помните? - Анна кивнула, а он продолжал играть ее локонами и разрушать аккуратную прическу, - его сестра служила экономкой у известного в Саратове присяжного поверенного. Весной он уехал с женой в Петербург, дом его продается. Сегодня утром мы с Иваном Ивановичем съездили и посмотрели этот дом. Мне все понравилось: дом новый, построен только четыре года назад, молодой сад вокруг дома, Волга не очень далеко, место считается хорошим и благоустроенным, такие же дома вокруг... Его сестра будет рада, если мы возьмем ее к нам экономкой, - Анна слушала его с горящими глазами и чуть приоткрытым ртом, - давай завтра поедем туда вместе, ладно?

   
     Ночью Анне приснился необычный сон. Высокий господин с грустными глазами прогуливался по набережной Сены, крепко держа за руку восьмилетнего мальчика. Ребенок с красивыми и тонкими чертами лица не сводил глаз со своего отца.

     - Papa, я так хочу поехать с вами в Россию. Мне здесь очень одиноко, мы с няней часто ходим в церковь молиться за мамочку. Няня считает, что я хорошо говорю по-русски, она читает мне книжки на русском языке, и я уже выучил их наизусть. Когда вы заберете меня с собой?

     - Сережа, сынок, теперь уже скоро, - на глазах у князя появляются слезы, и он еще крепче прижимает мальчика к себе, - я получил новую должность в Петербурге и сразу обратился к Государю с просьбой признать тебя моим законным сыном и наследником княжеского титула.  Государь принял во внимание мои заслуги и труды на благо Отечества и дал Высочайшее согласие на мою просьбу. Ты будешь жить в моей семье как наш единственный и любимый сын.

     - Князь? Я буду князь? Это правда, Papa?

     - Ты мой сын, следовательно, принадлежишь к роду князей Мещерских.

     - Вот здорово! Как же я люблю вас, Papa!

     - И я тебя, Сереженька, очень люблю!

     
     Утром Анна рассказала Якову Платоновичу свой сон.

     - Опять вещие сны, - усмехнулся Штольман, но было заметно, что содержание сна его сильно взволновало. У губернатора есть незаконный сын, подумал он про себя, он его любит и скрывает, поэтому он сказал мне, что здоровье ребенка очень важно.

     - А разве у меня другие сны бывают? Конечно, вещий! - Анна протянула ему маленький конверт без адреса, - Яшенька, когда будешь уходить после доклада, положи этот конверт ему на стол. Я чувствую, что он ждет весточки оттуда. Ничего не говори, просто положи и уходи, - и заметив колебания Штольмана, она умоляюще посмотрела на него, - Яшенька, ты ведь тоже скоро будешь отцом, постарайся понять его... Ему тяжело, он хочет быть уверен, что у него есть сын, и тогда он будет за него бороться.

     В последнее время спорить с Анной  Викторовной Штольман не решался, берег ее здоровье и здоровье малыша. К его большому удивлению губернатор не задал ему никаких вопросов, когда Яков Платонович положил  письмо на стол.

     Только воспитанная годами выдержка помогла Борису Борисовичу сохранить спокойное выражение лица при виде письма от медиума Анны Мироновой. То, что оно было от нее, не вызывало у него никаких сомнений. Он сел за стол и отодвинул маленький конверт поближе к настольной лампе. Чтобы унять бурю эмоций в душе, он решил дать себе время успокоиться, просматривая и подписывая деловые бумаги. Мещерский сосредоточился на чтении и разборе документов, лишь изредка бросая взгляды на такой притягательный конверт.

     Через час работа была закончена, губернатор вызвал помощника и передал ему документы. И опять он не смог взять конверт в руки. Борис Борисович пару раз прошелся по кабинету, снял мундир, открыл окно и постоял около него, глубоко вдыхая вечернюю прохладу. В конверте лежала короткая записка.

     "Через семь лет Государь согласится признать Сергея вашим законным сыном и наследником. Вы перевезете Сережу из Парижа в Петербург. У вас вырастет замечательный сын."   
                                         Анна

     Борис Борисович прочитал записку только один раз, но каждое слово осталось в его памяти навсегда. Он медленно вложил записку в конверт и поднес его к губам. Из глубины его сердца вырвался вздох и два слова: "Спасибо, Анна".

     А в своем будущем доме счастливая Анна Викторовна выбирала самую светлую, самую красивую комнату под детскую. Такая радостная комната нашлась на втором этаже. Анна подошла к широкому окну и распахнула его. Легкий ветерок залетел в открытое окно, закружился вокруг нее, растрепал завитки волос у лба, ласково погладил по щекам и тихо шепнул взволнованным мужским голосом ей на ушко: "Спасибо, Анна". Она подняла руку к лицу ладошкой кверху, прошептала: "Пожалуйста, Ваше Превосходительство", и подула на ладонь. Ветерок взлетел высоко вверх, расправил невидимые крылья и помчался  к центру Саратова, где у окна большого и красивого дом все еще стоял высокий мужчина в белой шелковой рубашке и чего-то ждал...

Отредактировано Nora Brawn (05.04.2025 17:18)