Комментарий к СЛЕД НА ПЕСКЕ (Давид)
    Эта часть романа написана полностью моим другом Ty_Rexом. Продолжение будет уже моё.
СЛЕД НА ПЕСКЕ
По белым дорогам,
по лунным равнинам
Мы вместе гуляем
давно.
Нам нужно немного –
всего половина
На каждого.
Вместе – одно.
Нам нужно немало –
глубины, просторы
И свет маяка вдалеке,
Высокие скалы,
бездонное море…
Цепочка следов на песке
Бежит, убегает
всё дальше и дальше,
Кого-то зовёт за собой
От края до края.
Идём же, мой мальчик.
Пускай пропоёт нам прибой!

Давид
Капли крови тёмными кляксами расползались по серой шерстяной ткани, втягивались в песок…
Я в первый раз видел смерть человека от чужой руки. Мне приходилось присутствовать при соборовании – святой отец часто брал меня с собой к ложу умирающего. Истинному христианину незачем бояться смерти, но куда как жутки дела её. Ужас свой я потом выливал на пергамент, рисуя картины Страшного суда: пепельно-жёлтые заострившиеся черты, исхудавшие, в пятнах тления кисти, глаза, запавшие запредельным осознанием тщеты существования.
Не таковой предстала мне смерть внезапная.
Поединок поначалу заворожил меня скупостью линий, многообразием поз. Так и в богослужении – каждое движение, каждая фраза призваны выполнить свою миссию. Вынь из этого полотна хоть одну золотую нить, и всё распадётся. Не услышит мольбы Спаситель в диавольской какофонии бессмысленного ритуала. Я позабыл, какое обвинение выдвинул готский вождь против бесстыжего разбойника Этельреда. В моём воображении уже сплетались линии новой миниатюры. Этельреда я видел Святым Георгием, а противник его, огромный варвар со странным мечом, плавно уходящий из-под стремительных ударов гота, чудился мне Змием, врагом сущим.  Я остановился, раскрыв рот, и Преосвященный гневно окликнул меня, тряхнув за плечо, чтобы я нашёл силы оторваться от непотребного зрелища. Я поспешил отвести глаза от прогалины, на которой происходил поединок…
И тут о землю грянули капли, щедро запятнав одеяние епископа. Резко повернувшись, я заметил только сверкающую дугу мечевого размаха, сеющую кровавый дождь, и успел понять, что поединок неправильный. Не Святой Георгий, но Змий торжествовал победу! Медноволосая голова Этельреда горящим шаром метнулась под ноги людям, окружившим место ристалища. Несколько мгновений все ошеломлённо молчали. На моём плече жаркая рука святого отца явственно дрогнула.
Вождь Готтард медлил с подобающей речью, пристально вглядываясь в лицо высокого варвара. Тот уже опустил свой меч. Черты его вдруг странно дёрнулись, смазались. Дыхание прервалось коротким хрипом.
- Ну что, Визарий? – крикнул кто-то в толпе.
Тот, кого назвали Визарием, тяжело оперся на меч, перегнулся в поясе и медленно осел на песок, несомненно, мёртвый.  Но почему? Ведь, насколько я видел со своего места, на нём не было ни единой царапины!
Видимо, готов тоже удивило это обстоятельство. Толпа подалась вперёд. В наступившей тишине неожиданно зазвучал глубокий голос моего наставника.
- Вот к чему приводят варварские обычаи и людоедские обряды, - Преосвященный  Прокл вышагнул из рядов притихших общинников и осенил себя крёстным знамением. – Не довольно ли поклоняться бессмысленным идолам, которые не в силах судить деяния смертных? Не о том ли я предупреждал тебя, Готтард?
Вождь смущённо потупил взор, забрав в кулак изрядно седую бороду. Ему явно нечем было ответить на укор Преосвященного, который между тем продолжал:
- Бог един, и имя Его - любовь! Придите к Нему со своими грехами, покайтесь! Примите слова истины, и райские врата откроются перед вами…
- А-ах! – слаженно выдохнула толпа.
Высокий варвар, только что бездыханным лежавший на истоптанном песке ристалища, медленно выпрямился, опираясь на плечо белокурого товарища. На бледном лице синими молниями сверкнули глаза, показавшиеся мне неестественно глубокими, словно смотрели они откуда-то из запредельного далека.
- Суд свершился, вождь. Приговор был справедлив, - устало вымолвил человек, на моих глазах восставший из мёртвых.
Готтард поднялся с большого пня, покрытого потёртой волчьей шкурой:
- Я слышал тебя, Меч Истины. Никто из нас не станет оспаривать суд. Никто не станет мстить за мерзкого насильника. Вы тоже слышали моё слово! – возвысил он голос так, чтобы было внятно всем находящимся на ристалище.
Мне показалось, что, несмотря на вежливую речь, вождь боялся смотреть в глаза тому, к кому она была обращена. Жестом подозвал мальчишку-раба, отдал ему  тугой кошель и подтолкнул вперед. Парнишка на дрожащих ногах подошёл к поединщику, едва не уронив, передал плату, после чего так порскнул в сторону, что я невольно потёр глаза, не сумев уследить движение.  Визарий буднично подхватил кошель.
Я пришёл в себя, когда народ стал расходиться. Готы утащили то, что осталось от Этельреда. Ушёл и Визарий со своим желтоволосым товарищем. Лишь кровь на истоптанном песке свидетельствовала о том, что здесь недавно произошло убийство. Я тоже собрался, было идти, как вдруг почувствовал, что ладонь Преосвященного всё ещё лежит на моём плече. Я обернулся к наставнику.
Много раз святой отец противостоял Диаволу в ночных бдениях. Один из всей киновии , он не боялся проповедовать среди язычников, и я не знал ни одного варвара, не склонившегося в конце концов перед непреложностью его доводов. Богом было ему дано прозревать зло в самых потаённых уголках людской души, и никогда Преосвященный не отступал перед кознями Нечистого, сколь бы влиятельны ни были те, кого он обличал. В самом Риме он не боялся клеймить гордыню и злобу причастных к власти людей, за что и был сослан в этот полудикий край. Но и здесь святой отец Прокл  не переставал радеть о деле Господнем. Мы приехали в Истрию пять месяцев назад, а его слово уже громко звучало в душах горожан. Бог вёл его неисповедимыми путями, и паства шла за ним, как за негасимым светочем во тьме.
Я не могу сказать, что прочитал в тот раз в его глазах. Кощунственно вымолвить, но мне показалось, что мой наставник впервые испугался.

*     *     *

Я не помню своего детства. То есть, конечно, как и все я был ребёнком, носил рубашонки, перешитые из старых ряс, бегал по ярусам пещерной обители, где жили братья во Христе, любил вкусно поесть и долго поспать. Тогда мне это не возбранялось. Небольшая киновия, всего-то семеро отшельников-христиан, относилась ко мне, нежданному Божьему подарку, по-отечески.  Но детской беззаботности в себе я не помню. Слишком рано мне открылся Путь.
Помню, как сидел на полу в своей клетушке, распекаемый братом-келарем, рабом Божиим Симеоном, за то, что таскал из скриптория мятые куски пергамента, на которых братья пробовали перья. Эти-то обрывки и нашёл брат-келарь под козьими шкурами на моём топчане вместе с раскрошившимся угольным стилом. К слову, стило я сотворил себе сам, подержав в мокром песке обожжённые вишнёвые прутики. Линии сделанные  такими угольками, мягче ложились на пергамент, и стила не крошились в моих ещё неумелых пальцах. Брат-келарь, в миру служивший воином где-то в Сирии, голос имел зычный, и проповедь его на тему бережения гулко разносилась под пещерными сводами. Когда он дошёл до заповедей Господних, мне стало мучительно стыдно. Грешно красть. И вдвойне грешно красть у Божиих слуг, отказавшихся от сует накопления и ушедших от мира. А, кроме того,  давших приют и пищу мне - безродному подкидышу, найденному однажды на пороге отшельнического жилища. Добродушный брат Симеон не упрекнул меня в неблагодарности, но моё раскаяние само нарисовало мне облик волчонка-приёмыша, кусающего руку дающую.
Да, никто в общине не попрекал меня, нахлебника-сироту, ни пищами, ни кровом, ни утешением. Ни вынужденной моей, по малолетству, бездельностью. Но, обретаясь среди братьев, для которых  ежечасное подвижничество определяло жизнь, я невольно сравнивал себя с этими неустанными муравьями Христовыми. И сравнение мне не льстило. Разве мог бы я быть на месте брата Луки, проповедовавшего среди варваров-степняков и претерпевшего немыслимые пытки, на которые обрёк его гнев изувера-воеводы? Или как римский епископ Сотер, о котором рассказывал мне смотритель скриптория, лицом к лицу противостоять волкам-монтанистам,  что, говорят, приносили в жертву младенцев. Такой силы духа я в себе не знал. Братья при мне были чем-то вроде ангелов, снисходящих до моего ничтожества, не брезгующих кормить, учить и любить меня - нищего духом и бесполезного.
Вот и тогда брат Симеон поучал меня бережливости, а я корчился от стыда и оттого, что никогда не быть мне хотя бы слабым отражением чистых и праведных моих благодетелей.
Внезапно, чья-то тень заслонила дверь моей кельи. Брат-келарь не сразу заметил отца Прокла, потому что стоял спиной ко входу. А я вскочил, склонился, терзаемый суетной мыслью, что теперь пастырь будет знать меня не только как нахлебника, но и как вора. Преосвященному хватило беглого взгляда на мои пылающие уши и развороченную постель, бесстыдно извергнувшую водопад мятых обрывков, чтобы увидеть и понять.
- Оставь нас, брат мой! – негромким глубоким голосом промолвил святой отец.
Когда келарь покинул мою каморку, Преосвященный молча присел на край ложа. Я продолжал стоять, втянув голову в плечи. Вряд ли отец-настоятель ограничится проповедью о бережении, он насквозь зрит мою окаянную душу и богопротивную гордыню. Внезапно я вспомнил, как радовался своей выдумке со стилом, и радость эта показалась мне кощунственной и нелепой.
Худые и сильные пальцы святого отца долго перебирали наброски. В тонком луче света, прострелившего прорезь оконца, порхали пылинки. Ничего не происходило. И вот, когда я в пароксизме раскаяния уже готов был пасть перед ним на колени, давясь слезами и воем, он встал, шагнул ко мне и приподнял мой подбородок. Серые глаза глядели ласково.
- У тебя дар, дитя. Бог показал тебе Путь, я помогу следовать им.
Больше у меня не было необходимости воровать пергамент.

*     *     *

Прошла неделя с того дня, как мы с учителем возвратились из готского посёлка, где встретились с невозможным. Преосвященный взял с меня клятву, что никто из братьев не узнает о том, что видели тогда наши глаза. Я и молчал, но не думать не мог. Стоило мне закрыть глаза, отходя ко сну, как вставал передо мною невесть как победивший смерть человек. Умом я понимал, что возможно это было только благодаря нечестивому колдовству. Что человек по имени Визарий, убийца именем языческого божества, совершил на наших глазах несусветное кощунство. Ибо «Аз есмь воскресение» - не слова ли это Спасителя! Жизнь же человека – тщета, вода, утекающая сквозь землю, следы на песке. Человек Визарий посягнул на правду Божию! Как попустил Господь? Почему? Вопросы в моей больной голове толкались, как нерождённые щенки, ибо молчание было мне ответом.
Преосвященный Прокл за всё это время ни разу не появлялся в скриптории. Он выходил из своих покоев только во время служб, которые проводил с обычным благостным выражением на лице. Не родился ещё тот демон, что заставил бы забыть епископа Истропольского о вверенном его заботам стаде. Несколько раз отец Прокл наталкивался на меня в коридорах. И тогда, как ни прятал учитель от меня свой взгляд, я подмечал в его глазах глубочайшую тревогу, в складке рта внятную только мне горечь и что-то ещё, неведомое уже никому, кроме самого епископа. Он избегал меня. Я знал, почему. Со свойственной ему прозорливостью, Преосвященный отметил моё восхищение варварским поединком.  Увидев в убийстве, что совершалось на моих глазах, поединок божественной силы с Диаволом, я совершил богоотступничество. И мой наставник, зная слабость моего духа, продолжал терпеливо меня учить.
Мне предстояло покаяться. Но учитель пока не слышал моей исповеди. Почему же я медлил, множа недовольство святого отца? Беда в том, что образ поединка ещё не оставил меня. Не выгорел в очистительном огне больной совести, являлся мне во снах, в росчерках лампад, в дорожках света, пересекающих часовню, в которой я умолял Спасителя об избавлении, лёжа на каменных плитах пола.
Ёжась от собственного ничтожества, я, наконец, решил заняться задуманной миниатюрой, понимая, что как обычно ищу  лёгких путей. Образ, воплощённый на пергаменте, переставал волновать меня. Так было всегда.
Я засиделся за полночь, выводя контуры будущей миниатюры, и так ушёл в работу, что перестал видеть мир вокруг себя. Из забытья меня вывел крик совы, долетевший в полуподвальное помещение через крохотное близорукое оконце. Я вздрогнул от неожиданности. Но в ещё больший ужас меня привело то, что сотворила моя рука. Со слегка заломленного моим локтем листа на меня смотрели язычник Визарий и рыжий преступник Этельред, причём всё в наброске было не так, как представлялось первоначально. Рыжие волосы насильника моя рука превратила в гребень и оторочку, кольчуга стала чешуёй, но звериный блеск глаз оставался прежним. А его противник, извратитель, покусившийся на предназначение Господне, стал величайшим из воинов Господа. Моими стараниями!
Рыдая от отвращения к самому себе, я скомкал богопротивную мазню и выбежал прочь из кельи. Истинный последователь Христа не знает ненависти, но сейчас я ненавидел, как никогда раньше. Я ненавидел язычника и колдуна, стоящего на моём  пути к Богу, на моём Пути…

        *      *     *
Очнулся я от прикосновения, что нежно щекотало мне веки. Я слегка приоткрыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнца, бьющего в широко распахнутое окно. Небо ещё не очистившееся до конца от облаков, похожих на грязноватые клочки шерсти, отливало золотом. Воздух благоухал только что прошедшей грозой.
Я лежал на кровати Преосвященного Прокла, а сам он сидел на её краю, держа в руках плошку с холодной дождевой водой и чистую тряпицу, которой вытирал мне лицо. Ложе епископа ничем не отличалось от моего. Единственной слабостью учителя была любовь к свежему воздуху. Именно поэтому его покои располагались на самом верхнем этаже обители и имели широкие окна. Я попытался встать, чтобы с должным почтением приветствовать святого отца, но почувствовал странную немоту во всём  теле. Взгляд мой натолкнулся на кусок мятого пергамента, лежащий на столе у окна. Господи…
Меня словно обожгло. Преступление моё раскрыли. Ведь этот клочок – не что иное, как набросок поединка святого Георгия. Я бессильно дёрнулся, и на глаза мои навернулись слёзы.
Отец Прокл положил ладонь мне на лоб.
- Ты плачешь, дитя? Тебе больно, - учитель был проницателен, как всегда. Я почему-то сразу понял, что говорит он не о телесной боли. Жгучие капли вытекли из-под век, и я смог посмотреть на него. Взгляд святого отца светился милосердием.
- Ты боролся с демоном, и демон победил. Что ж, не ты первый, сын мой, и, увы, не ты последний.
- Я пытался, отец мой. Я молился. Я ждал…
- Моей помощи? Я, к несчастью, тоже всего лишь человек. И, как и ты, наказан за гордыню.
- Отец?
- Я не могу судить тебя, Давид. Я и сам мнил себя способным противостоять любым проискам Врага человеческого. Но ошибся.
Моё изумление не ускользнуло от учителя. Не он ли всегда говорил, что сомнения, суть диавольское порождение? Я почувствовал, что земля подо мною колеблется, словно в недрах её уже неистово хохотал торжествующий Враг.
- Но, отец, как же…
- Я смирился, сын мой. Не всё в моих силах. И ты смирись.
- Что же делать, отче? Неужели люди обречены в бессилии наблюдать, как наступает царство зла.
Преосвященный грустно улыбнулся.
- Господь не допустит этого, дитя моё. Я сказал, что мы всего лишь люди, и это истина. Но я не говорил, что для истинно верующего нет надежды. Этот варвар…
- Этот варвар – Мамона, иначе как ему удалось?
- Этот варвар силён, раз обладает такими способностями в чёрной магии. Он, несомненно, служит Сатане. Тень Нечистого доподлинно увидел я за его спиной. Но он всего лишь человек. И мы – люди.
Голос Преосвященного как-то особенно выделил последние слова. Мне представились языки Божественного огня у стен нечестивой Гоморры. Как мне хоть на миг могло почудиться, что несгибаемый отец Прокл может сложить оружие? Если нас не покинули ещё подвижники, подобные моему учителю, значит, у мира есть надежда.
Епископ подошёл к столу, неторопливо взял в руки пергамент, стал рассматривать рисунок, поворачивая так и сяк, словно изучая врага.
- Почему вы раньше не сказали мне этого? – тихо спросил я.
- Я должен был подумать. Я молился. Мне нужно было время, чтобы отринуть гордыню.
- Значит, эта ночь была нелёгкой для нас обоих, отец мой?
Он удивлённо посмотрел на меня. Затем таинственно улыбнулся.
- Нет, моё дитя, ты лучше меня. Мне понадобилось много дней.
- Не понимаю…
- Ты лежал в горячке двое суток, Давид. А я размышлял о своей бренной человеческой природе, коварстве Врага и Божественном промысле. И пришёл к нужным  выводам. Когда человек в гордыне своей один встаёт против воплощённого зла, он обречён. Если же Господь в мудрости своей направляет многих – козни диавольские да развеются!
А солнце, стремясь к закату, пронзало висящие на горизонте облака, заливая их дымящейся кровью древний Истрополь. То Святой Георгий в несчётный раз выходил на бой с ночными чудовищами, таящимися до темноты. Я впервые подумал о себе, как о части Божественного промысла. Неужели Он услышал?..

        *     *     *
В этот дом, стоящий недалеко от порта в кинжальной тени трёх пирамидальных тополей, я постучал три недели назад. Мне отпер чернокожий калека немалого роста, который в ответ на мою робкую просьбу повидать Визария так сдвинул свои устрашающе широкие брови, что мне немедленно захотелось бежать назад к учителю и, уткнувшись ему в колени, умолять выбрать для непосильного служения более закалённое орудие. Тем не менее, Бог не попустил смалодушничать.  Чернокожий Голиаф нехотя отступил в сторону и буркнул, чтобы я шёл в таблин. Это сбило меня с толку окончательно. По моему разумению варвар Визарий мог быть где угодно: разминаться, рубя своим жутким мечом соломенные куклы, как делала городская стража, перед тем как заступить на дежурство, или точить и ладить оружие. Но представить этого человека со стилом сидящего над какими-то записями! Это было выше моего понимания. Не без некоторой опаски перед нежданным искушением поднялся я по ступеням добротного каменного дома.
Визарий действительно обнаружился в крохотной комнатке, которую я никогда не назвал бы библиотекой. Перед ним и вправду лежали свитки. Но его внимание занимали совсем не они. На руках у варвара сучил ножками голенький смуглый младенец, а рядом, если мне не изменило чутьё художника, подмечающее даже малейшее сходство, стояла его мать. Все трое весело смеялись. Поэтому не сразу увидели тощего парнишку, замершего у двери. Жена и сын. Господь Всемогущий!
Я шёл обличать Зло, как должно благословлённый и напутствуемый Матерью нашей, церковью в лице святого отца, моего учителя и друга. Я был готов именем Её разить бесовские легионы. Я был готов изворачиваться и лгать, ибо зло порождает зло, и зло пожирается злом. Те грехи, что я совершу на этом пути, были уже заранее мне отпущены ради святой цели, во имя которой я покинул обитель. Но когда враг предстаёт в облике  отца, подбрасывающего в воздух безгрешного ребёнка, который заливается счастливым смехом… Как быть тогда непримиримому борцу со злом? Почему я не могу, подобно святому отцу Проклу, видеть диавольские тени, повелевающие людьми? Мне было бы легче.
Нет, я не убежал ещё. Правда не сразу смог ответить что-либо вразумительное, когда обернувшаяся женщина спросила, зачем я пришёл.
- Не прогоняй меня, добрый Визарий! Нет мне теперь другого пути, - наконец почти прошептал я, чувствуя, как немеют губы. Выхватил из сумы смятый пергамент и сунул его в руку варвара, успевшего передать ребенка жене. – Отрешили меня святые отцы от обители. Велели пути искать.
Варвар молча рассматривал набросок Святого Георгия. Его жена непонимающе переводила взгляд с мужа на меня и обратно.
- Я рисовальщик. Из обители. Святой отец Прокл проповедовал в той деревне… Ты… там… тогда…
- Как тебя зовут? – неожиданно спросил Визарий. Я поднял глаза и встретил спокойный  взгляд светлых глаз. Вот тогда я бежал. Я нёсся, словно щенок из кухни. Сума, заботливо снаряженная братом-келарем, увесисто пинала меня пониже спины, словно гоня подальше от этого дома.
Был ли в нём Диавол, когда он на меня смотрел?
Врата обители, как всегда, были гостеприимно распахнуты. Я остановился только у двери отца Прокла.
Он сидел за столом. Перед ним, как обычно, лежала раскрытая книга. Он не поднялся мне навстречу, не сделал движения, чтобы оторвать мои трясущиеся руки, пытающиеся обнять его колени.
- Зачем ты здесь? – высоким холодным голосом спросил он. От этого голоса у меня разом высохли слёзы.
- Там… Там… Младенец… Жена и младенец… - лепетал я, протягивая руки, словно епископ мановением длани способен был развеять морок, дабы Диавол предстал мне в своём истинном обличии.
- Зачем ты здесь? – опять повторил Преосвященный.
Я снова попытался объяснить ему, сбиваясь и чувствуя постыдную безысходность, так как уже понял, что за этим последует.
- Сам Господь не ведает, сколько обличий у Врага человеческого! Но он способен увидеть его под любой личиной. И Он в своей прозорливости уже указал нам путь. Что же, ты сомневаешься в Пастыре нашем? Значит, Диавол уже посеял в твоей душе злые плевелы? Что же ты за воин Господень! Отринь жалость, ибо это инструмент, на котором играет Сатана, толкая тебя погубить свою бессмертную душу. Опомнись, несчастный, за кого потягаешь! Ты дал узнать себя врагу, и, сделав это, бежал с позором! Ты, за кем стоит Церковь! Вернись и побори искушение. Или - прочь от меня навеки! Я не могу допустить, чтобы скверна, принесённая из сатанинского гнезда, пятнала здешние святые стены.
Я медленно поплёлся прочь. Шёл как в тумане, пока не остановился на паперти городской церкви. Увидев крест над входом, я опустился на колени и стал молиться. Я молил Бога о прощении, мучительно сожалея о собственной слабости, и в отчаянии чувствовал, что сомнение никуда не уходит. Очнулся я только, когда тень соседней с церковью стены наползла на ступени, на которых я простёрся ниц. Мягкий свет закатного солнца золотил резной крест, к которому я обращал свои молитвы. Слова покаяния не принесли, как обычно, мира моей душе и поэтому я решил ждать знака. Если Господу угодно, чтобы я вернулся к Визарию и довершил начатое, он пошлёт знак. Тогда я больше не стану сомневаться. Приняв это решение, я перекрестился и хотел было встать с колен, но на моё плечо неожиданно опустилась тёплая рука. Я резко обернулся, едва не застонав от неожиданной боли в занемевшем теле. Сверху на меня смотрели знакомые светлые глаза.
- Так как тебя зовут, мальчик?
Похоже, я получил своё знамение.

        *     *     *

Женщина была какой-то выгоревшей. Она прошла ко входу в дом Визария мимо меня, сидящего на крыльце со стилом и набросками, которые я, чтоб занять руки, малевал с чёрного Томбы, таскающего воду от колодца на огородные грядки. Край её вдовьего покрывала отнесло ветром, и меня обдало неприятным холодком. Как если бы в тёплый ласковый полдень я вдруг заглянул внутрь бездонной пещеры, полной влажной льдистой сырости и непонятных шорохов. Женщина искоса взглянула на меня пустыми глазами и ни о чём не спросила. Вроде ничего не произошло, но…  Словно из той пещеры вылетела бы внезапно летучая мышь и чиркнула кожистым крылом по щеке. Я съёжился на ступенях, постаравшись не коснуться её одеяния. Неужели вот оно приходит – зло, которое чуял епископ? Я тоже начинаю его узнавать?
Помня наставления Преосвященного, я быстро свернул листы и юркнул следом за таинственной гостьей, успев заметить, что чернокожий бросил свои бадейки и с тревогой уставился в сторону дома.
Визарий знал уже, что я не отступлюсь от задуманной мною мысли нарисовать поединок. Кажется, идея не слишком пришлась ему по душе. Но он не прогнал меня  от двери таблина. Сегодняшняя же посетительница, похоже, не настаивала на сохранении тайны. Сомневаюсь, что она вообще что-нибудь замечала вокруг, странно сосредоточенная на чём-то внутри себя. Тусклым голосом, безо всякого выражения, она проговорила:
- Ты ли Марк Визарий, именуемый людьми Мечом Истины?
Тот кивнул, молча вглядываясь в её застывшее лицо.
- Я Луциллия Корната, куртизанка. Возможно, моё имя  было тебе известно.
Визарий снова кивнул. Меня же поразило несоответствие облика её и рода занятий. Несмотря на мирную жизнь в обители, далёкую от сует этого мира, я часто выбирался в город. Я видел женщин, подобных той, что стояла теперь против Визария. Они катались в паланкинах по морскому берегу, сидели, окружённые толпой масленых мужчин на зрелищах, из их домов, стоящих в зажиточных кварталах, всегда доносились музыка и смех. Где бы ни появлялись куртизанки, их всегда можно было узнать по нарочитой яркости наряда, открывающего искусы плоти любому, кто способен за них заплатить. Я не порицал их, ведь даже Спаситель не велел бросать камни в блудниц. Но и не почитал в полной мере человеческими существами. Для меня они были просто красивыми животными, не ведавшими радостей духовного просветления, заложницами собственной плоти и похоти любого самца, коему случится возжелать их прелестей.
Так вот, Луциллия совсем не походила на подобных женщин. Её лицо, кабы добавить в глаза духовного пламени, могло быть лицом Марии Магдалины. Тонкость без вульгарности, ни грана притираний, столь любимых падшими созданиями, строгость вдовьего одеяния. И безжизненный отрешённый голос.
- Я прошу справедливого суда. Центурион Терций Аквила по прозвищу Шило, - по её лицу пробежала дрожь, – третьего дня был казнен. Его обвинили в том, что он измыслил заговор против наместника. Его брат будто бы подслушал беседу Терция с Маго, который берётся за решение щекотливых вопросов. Квинтиллий Аквила достаточно убедительно говорил перед наместником. За Маго послали вооружённый отряд. Но он сбежал, и найти его нет возможности. Этот человек очень надёжно прячется. Никаких доказательств вины  не было найдено в его покинутом доме… Кроме тысячи солидов. Квинтиллий показал, что именно столько денег было у его брата, ведь он собирался обновить дом, в который хотел ввести жену и ребёнка.
Женщина замолчала, прерывисто переводя дыхание, словно все её силы ушли на то, чтобы рассказать это. Визарий пристально разглядывал что-то за окном. Мне показалось, что он погружён в собственные мысли и не отнёсся к словам Луциллии с должным вниманием. Но тотчас же мне пришлось убедиться в собственной ошибке.
- Сколько лет вашему сыну? – негромко спросил воин.
Вот тут она зарыдала. Закусила костяшки пальцев и буквально рухнула к ногам Визария. Покрывало сползло на плечи, чёрные, с блёклыми нитями седины завитки на висках разом промокли от брызнувших слёз.
- Шесть… Ему шесть, - выдавила она сквозь судорогу горла. – Господин, мне не поверят… не послушают… Помоги, только и надежды, что на Божий суд…
Луциллия не опускала упорного взгляда, глаза её теперь лихорадочно светились.
- Помоги мне, Меч. Вот, - она запустила пальцы за пазуху, вытащила матерчатый свёрток и стала совать его Визарию. – Вот… всё здесь… всё продала: дом, драгоценности, наряды… на… Что же ты?
Визарий отстранил её руки, взял за локти и рывком поднял на ноги, уронив свёрток. Женщина поняла это по-своему.
- Неужели мало? Но… больше нет… У меня больше ничего нет! – вскрикнула Луциллия, испуганно глядя на него. Потом лицо её снова окаменело. – Если так, то возьми меня. Когда-то я дорого стоила.
С этими словами она отбросила покрывало и рванула фибулу. Одеяние тотчас же упало, обнажив её до пояса. Меня словно парализовало: и надо бы отвернуться, отвести глаза от непотребства, да тело стало будто ватное.
Визарий же не проявил признаков волнения. Спокойно поднял концы столы, выпутал фибулу из негнущихся пальцев Луциллии и застегнул на плече.
- Не сомневаюсь, что так оно и есть до сих пор. Давид, не стой столбом, попроси у Аяны чашу вина. А что до денег, Луциллия, то оставь. Тебе сына растить. Лучше расскажи мне подробности. Если я правильно понял, ты считаешь, что центуриона оговорили?
Когда я вернулся, Визарий и Луциллия закончили беседу. Глаза женщины уже не казались мне погасшими, они светились надеждой. Она чуть пригубила принесённое мною вино и поднялась уходить. Вдруг схватила руку Визария, быстро прижала к губам и стремительно вышла. Только мелькнул уголок покрывала в дверном проёме.

        *     *     *

- И что? Будем теперь всех приблудных расстриг собирать? – желтоголовый молодец, подбоченившись стоял на крыльце дома, куда привёл меня Визарий, после давешней встречи на паперти. – Что-то гляжу, невелик урожай, Длинный! Там, в гавани  ещё сотни полторы нищих болтается. Как же ты их обошёл?
- Это, друг Лугий, не просто нищий, это будущий великий художник.
Лугий презрительно сплюнул.
- Это он-то великий? Чем там тебя святоши кормили? Не иначе как молитвами да песнопениями. То-то, смотрю, из-за удилища чуток выглядывает! А может святые отцы тебя, Визарий решили в свою веру обратить? Экого агнца кроткого прислали.
Я съёжился. Я и на Визария-то до сих пор боялся лишний раз взглянуть, а этот охальник явно видел меня насквозь. Вот сейчас посмотрит мне в глаза и дознается, зачем это отрок Давид обитель святую покинул и решил на житьё к закоренелым язычникам  проситься! Мне было страшно оттого, что ни за кем из них не чую я зла, которое гнездится в этом доме.
Спасение снизошло ко мне в виде светловолосой девчушки в опрятной льняной рубашонке. Невинное создание соскочило с рук матери, красивой, но очень худой женщины с совершенно седыми волосами, вышедшей на голоса из пристройки. Подбежав ко мне, девочка, не смущаясь, взяла меня за руку и, глядя снизу в моё лицо голубыми глазами, поинтересовалась:
- Ты теперь у нас жить будешь, да? Вот здорово!
Подошла женщина. Положила ладонь на голову ребёнка  и тоже посмотрела мне в лицо. Глаза у неё были странными, глубокими, как ночное небо. И выговор тоже казался непривычным.
- Не тронь мальчика, Лугий! Его Бог поцеловал, - негромко проговорила она. И уж совсем непонятно добавила. – Он  нам во благо призван.
Лугий пожал плечами, развернулся и шагнул в дом. А мне стало жарко. Знала бы глупая женщина,  какое благо несёт этому дому моё появление. Или Господь снова шлёт мне через неё  свой знак?
В тот день я до темноты сидел на крыльце. Меня никто не гнал: ни суровый Томба – тот чернокожий здоровяк, которого поначалу я так испугался, ни строгая жена Визария, Аяна, ни подозрительный Лугий. Похоже, Господь и вправду вёл меня одному Ему ведомым путём. Наверное, мой учитель был прав. Но спокойствие не приходило, неся с собой осознание собственной правоты. Неужели Сатана в злобе своей столь изобретателен? Не гони гонимого…Подобрать ни разу не виданного найдёныша и ввести его в свой дом, свою семью безо всяких условий? Разве не то же сделали святые братья пятнадцать лет назад? Как разобраться, как найти дорогу? Господи, не оставь, укажи, где теперь мой Путь?!
От раздумий, разъедающих нутро, меня отвлёк Визарий, вышедший из дома звать меня к ужину. От прикосновения его руки по спине хлынули мурашки. Я порывисто схватил его ладонь, хотя желание бежать было как никогда сильно во мне в этот момент.
- Ты не думай! Я не буду нахлебничать. Я могу рисовать, грамоту знаю… Буду письма помогать составлять тем, кто неучёный. Я и по хозяйству могу.
- Ладно-ладно! Конечно, можешь, - усмехнулся варвар, потрепав меня по плечу. – Иди, поешь.
- Только… - как же мне было трудно это выговорить. – Ты позволишь мне почитать моего Господа?
Он присел рядом со мною на уже захолодевшую ступеньку, так что наши глаза оказались напротив друг друга.
- Разве необходимо спрашивать разрешения на то, чтобы верить?

        *     *     *

Несколько дней после визита Луциллии прошли мирно. Визарий всё больше отсутствовал. Он уходил с утра, возвращался к ужину, и не звал меня с собой. И я не напрашивался, стараясь не навлекать на себя излишних подозрений. Он, приходя, улыбался мне мягкой улыбкой и шёл на свою половину – к Аяне и малышу, к свиткам с языческими пьесами для театра, философскими трудами и древними поэмами. Пока его не было, я как-то забрался в библиотеку и тщательно переписал их названия для отца Прокла. Да, после нескольких дней знакомства, я уже знал, что мой подопечный вовсе не был варваром. Он был не просто грамотен, но скорее искушён в науках. И при этом звали его Марком. Римлянин, да ещё и не из последних!
Одного я не мог понять в этой таинственной натуре. В свитках Визария упоминалось много языческих богов и богинь, но в доме не было алтарей, не совершалось никаких обрядов. Мне с детства внушали, что поклонение Диаволу сопровождается кровавыми требами и убиением младенцев на чёрных алтарях. Это странное семейство, похоже, вообще никому не поклонялось. Глядя на Лугия, нельзя было даже на миг заподозрить в нём страха божия. Аяна и седая женщина Лугия с непроизносимым именем подолгу говорили на неизвестном мне языке, но слова их явно не были молитвами. У чёрного Томбы в углу каморки стояли фигурки зверей и людей с непомерно раздутыми срамными органами. То были боги его народа. Я спросил его:
- Томба, почему ты никогда не говоришь со своими богами?
В ответ чернокожий расхохотался, будто я удачно пошутил.
- Как же я буду с ними разговаривать, когда моё племя так далеко? И потом я ведь не жрец!
Мне не чинили никаких препятствий, когда я молился и ходил на исповедь в церковь. Лугий временами принимался дразнить меня, но то ли ему надоело, то ли Визарий вразумил охальника, так или иначе, он вскоре отстал. Я продолжал ревностно посещать храм. Моим хозяевам невдомёк было, что не только вера тому причиной. Иногда исповедь приходил выслушать сам епископ.
После моего возвращения в дом Визария, отец Прокл больше не угрожал мне отлучением. Это снова был терпеливый учитель, милостивый благодетель, с живым интересом выслушивающий мои сбивчивые пояснения. Порой он даже давал понять, что гордится мною. Так было, когда я сказал ему, что Визарий - бывший гладиатор. Мне удалось подслушать разговор Томбы и Лугия, из которого я почерпнул эту тайну. К слову сказать, это не прибавило мне ни толики понимания, но отец Прокл почему-то вознегодовал, выслушав мой рассказ.
- Из какой же мерзости Сатана выковывает свои орудия! Гладиатор! Мечом это исчадие ада не возьмёшь – его слишком хорошо обучили им владеть. Да, оружием его не возьмёшь…
Он так и ушел, бормоча эту фразу, оставив меня в полном недоумении. Почему наставник сомневается в промысле божьем? Разве Господь не даст своим воинам силу побороть бесовские легионы, пусть даже обученные самим Сатаной? Учитель вновь разглядел какую-то мерзость в этом человеке, хоть я до сих пор её не видел.
Придя домой, я застал Лугия и Визария за странным разговором. Я уселся на лавку в кухне и стал внимательно прислушиваться к доносящимся из соседнего помещения голосам.
- И ты, конечно, отказался от платы? И отправился восстанавливать справедливость, - это Лугий.
- А ты бы поступил по-другому? – спокойный голос Визария.
- Ладно, баба, что ей! Но ты-то! Ведь она не кого-то обвиняет, а дядьку своего мальца, так?
- Ну и что это меняет?
- А то, что это семейное дело. А когда в семье грызутся, никакие боги не разберут кто прав, кто виноват. Всегда свекрови невестка плоха, а невестке золовка. Да не приведи боги ещё и наследство какое-нибудь затешется! И вот за это ты головой рискнуть готов.
- Ты не говорил с той женщиной.
- Это с куртизанкой-то? Тоже мне источник истины! – я словно вижу перекошенное в презрительной гримасе лицо галла.
- Лугий! – имя произнесено будто бы спокойно, без намёка на угрозу, с лёгким оттенком упрёка, но галл тут же смолкает. – Ты бы лучше взял арфу да посидел по тавернам. Может, узнаешь что-нибудь о человеке по имени Маго?
Несмотря на просительный тон Визария, Лугий так и не решился открыть рта. Только шумно вздохнул. Затем я услышал, как жалобно тренькнула арфа, которую галл непочтительно сцапал со стенной полки.
Господи, ты ведаешь самые глубокие тайны человеческого сердца! Возможно ли творить зло, радея всей душой о добром?

        *     *     * 
- Навязался ты на мою голову! Что теперь, нести тебя прикажешь? – кряхтел желтоволосый, в который раз безысходно стараясь поставить меня на непослушные ноги. Мир вокруг выделывал такое, что нельзя было смотреть без тошноты на закопченные стены и качающийся потолок портовой таверны «Ключ Диониса». Как сквозь вату до моего слуха донёсся дребезг разбитого кувшина.
- Побереги моё имущество, красотка! – крикнул Лугий, выглянувшей на шум стряпухе, указав на лежащую на столе арфу. Сграбастал меня под локти и почти что вынес на  крыльцо. После густого аромата таверны, свежий воздух показался мне холодным и острым настолько, что свинина с чечевицей, съеденные на ужин, тут же изверглись наружу, едва не осквернив сапоги Лугия. Что, конечно же, хорошего настроения ему не прибавило.
Прислонив меня к перильцам, он, ругаясь на трёх языках, рухнул рядом.
- Ты уж, давай, решай, кто ты – праведник или грешник!
Я благодушно кивнул. Мне стало легче: мир по-прежнему ходил ходуном, но в голове прояснилось настолько, что я даже измыслил отповедь, достойную случая. Воздев к небесам указательный палец, я начал:
- Господь в доброте своей…
Дальнейшее выскользнуло из моей головы с такой быстротой, что я застыл с открытым ртом, тщетно взывая к своей помутившейся памяти.
- Ясно, - усмехнулся Лугий. – А коли ты праведник, то нечего глаза пучить на красивых девчонок. И в рот совать всё, что они тебе предлагают! Хотя, если по совести, Трина и мёртвого напиться уговорит. Для того Приап её тут и держит.
- Я помню, - с глубоким убеждением проговорил я. - Приап – это хозяин таверны!
- Ну да, а зовут его так, потому что у него шестнадцать детей от семи женщин. Трина – старшая.
Я ужаснулся.
- Это же грех!
Лугий непонимающе на меня уставился. Видимо чёрное критское вино подействовало и на него.
- Грех быть старшей в семье?
- Нет. Грех сладострастия. Иисусе! С семью разом!
- Дурная твоя голова! Я же не сказал – разом. Просто у него было несколько жён, ну, одна за другой, понимаешь? Одна умирает, ты снова женишься…
- Я?!
- Да не ты, дурень… Ох, что говорить с пьяным! Сиди здесь, никуда не двигайся. Я схожу за арфой, и мы пойдём домой.
Синий плащ моего спутника скрылся за дверью. Лёгкий ветерок с моря колебал оливковые ветви за оградой. Небесные звёзды плясали в моих помутившихся глазах, словно ветер раскачивал и их.
- Злой человек Лугий, - думал я, таращась в безлунное небо. – Безбожник, что ему! Мой грех, конечно, велик. Ну, откуда мне, сироте монастырскому, вкушавшему на своём веку лишь воду да козье молоко, знать о коварстве критского вина!   Не ведающему – прости, говорит Господь! А он издевается, Лугий! Но я его всё равно люблю. Бог велел прощать и любить. Я и Трину люблю, хоть она и напоила меня. Она весёлая. У неё искрящиеся чёрные глаза и стола цвета вишни. От неё пахнет мёдовыми пряниками. Я люблю даже Приапа, хоть он и спал с семью женщинами! И Визария… Хотя, нет, Визария мне любить почему-то нельзя.
Донельзя расстроенный этой мыслью, я даже всплакнул. Галл что-то задержался в таверне, и  я решил пройтись немного, чтобы выветрился хмель. Я пьяно ковылял вдоль садовой дорожки, одолеваемый меланхолией и икотой.
Почему же мне нельзя любить Визария? Ведь он, несомненно, добр ко мне. Он благородный человек, умный и начитанный, пусть и рядится зачем-то в варварские одежды. Под его защитой так покойно всем его домашним. Почему же мне нельзя даже помыслить о любви, которой этот человек, кажется, достоин?
Ответ пришёл ко мне, как будто нашёптанный тенью моего наставника.
- Потому что он враг!
- Но разве Всемогущий Иисус не призвал учеников любить также и врагов своих? Господи, вразуми меня, грешного! Как же можно, любя, предать? Любил ли Тебя Иуда, перед тем как отдать в руки мучителей? Церковь учит нас, что презренный любил только деньги. Боже, чего же ты хочешь от раба своего?
В глубине души я знал в себе любовь к Визарию, я чувствовал, что он её заслуживает. Но он же и был врагом, в гнездо которого я послан Богом и моим наставником, дабы разоблачить его оскорбительную для веры сущность. Неужели, выполнив приказ Преосвященного, я на всю жизнь обречён буду носить на себе иудино пятно? Совесть моя саднила, как больной орган.
Лугий всё ещё не появлялся, хотя прошло уже довольно много времени. Измученный душевными терзаниями я сел прямо на землю, привалившись к колесу тележки, стоявшей в укромном уголке сада. Голова моя клонилась под тяжестью мыслей. Наверное, поэтому я и уснул.
Очнулся перед рассветом, когда ласковый ветерок сменила утренняя стылая мгла. С моря поднимался туман. Я с трудом разлепил склеившиеся от слёз веки, и долго не мог понять, где я и что меня разбудило. В ушах громко шумело, и я не сразу расслышал шёпот рядом со мной. В тумане было плохо видно, но я разглядел человеческую фигуру, облокотившуюся на глинобитный забор недалеко от телеги, под которой уснул накануне.
- Что ты, любезный, Вителий и не заподозрит меня. Мне удалось так  втереться к нему в доверие, что он даже дал мне изрядную сумму на покупку еды для гребцов.
- Что же передать Маго? – донеслось из-за ограды.
Человек у ограды пошевелился, словно шарил за пазухой.
- Здесь перечислено всё добро, каким можно поживиться на корабле Вителия. Если Маго заинтересуется, то мы можем обговорить детали завтра. В этой корчме у хозяина есть несколько отдельных комнат для особых посетителей. Мы можем встретиться с Маго в одной из них, чтобы обсудить дело. Я буду ждать его после захода солнца. Пусть он скажет Приапу, что пришёл к Димне, и тот проводит его ко мне. Только пусть придёт один.
Несмотря на последствия опьянения, мне удалось вспомнить, что именно этого человека, Маго, отправился искать Лугий, когда я по глупости увязался с ним вчера. Дождавшись, чтобы преступники убрались, я, нетвёрдо ступая в тумане, побрёл к знакомому дому. Визарий встал на защиту женщины и её ребёнка. Сущность же тех, кому он противостоял, была мне явлена только что, и недвусмысленно! Кто-то ещё может пасть жертвой их козней. Это казалось мне настолько важным, что я не думал о том, как объяснить Визарию мою неожиданную осведомлённость о разговоре, при котором меня не должно было быть.

        *     *     *

В доме рядом с тремя тополями было тихо, верно все ещё спали. Только в одном окне мерцал слабый огонёк. Но двери неожиданно быстро отворились, явив хмурого Томбу. Я не стал доискиваться, почему чернокожий поднялся в такую рань. Но мне всё сказали слова, которыми он встретил меня:
- Наконец-то! Мы уже сто раз видели тебя утонувшим или зарезанным негодяями, которых здесь в избытке. Лугий обегал в поисках весь портовый квартал! Где тебя носило?
Я одновременно устыдился и растрогался. Менее всего ожидал подобной тревоги от людей, ещё недавно бывших мне чужими.
- Не волнуйся, Томба. Я просто много выпил с непривычки и уснул на свежем воздухе, не дождавшись Лугия. Теперь всё хорошо. А Визарий не спит?
- Кто в этом доме спал сегодня ночью? – проворчал чернокожий, передёрнув плечами. – Быстро иди к нему и постарайся не напороться на галла, а не то отведаешь тумаков.
Лугий сидел напротив Визария за столом. Когда я вошёл, он стремительно подскочил, как будто его укусил сам диавол.
- Ах ты, маленькая лицемерная крыса! Отвечай, где шлялся, раб божий, а то…
Я сжался, ожидая побоев, но Визарий остановил расходившегося галла.
- Оставь парня, Лугий. Ты ведь знал, что он не привык к вину, а с пьяного что за спрос? Сам позволил ему накачаться, а теперь хочешь побить за свою же ошибку.
- Я этому щенку в няньки не нанимался! Другие дела есть! – запальчиво крикнул желтоволосый, всё же  опустив занесённую руку.
Визарий посмотрел на меня.
- Не бойся, мальчик, он не станет бить тебя. Просто он, как и все мы, переволновался. Ты слишком мало знаешь жизнь, чтобы пускаться в такие приключения.
Я преступил с одной ноги на другую и решился взглянуть на Лугия. Похоже, Визарий был прав, и галл передумал меня бить. Мне опять стало стыдно.
- Прости, добрый галл. И все – простите… Бог свидетель, я не нарочно. Я знал, конечно, что вино опьяняет, но не смог удержаться. Оно такое сладкое и… Визарий, не ругай Лугия! Он не виноват, это мой грех.
Галл хмыкнул удивлённо и недоверчиво одновременно:
- Нет, Длинный, ты видел такого ягнёночка? Ладно, прощаю. Но если ты ещё раз позволишь себе такое выкинуть – отведаешь палки! И уж точно, больше со мной в кабак – ни ногой!
- Меня Бог не пустит, - ответил я и перекрестился.
Лугий досадливо сплюнул на пол, и хотел уйти, но я удержал его за край плаща. Галл недовольно обернулся.
- Что ещё?
Я вздохнул, предвидя его реакцию, и решился.
- Вы ищете человека по имени Маго…
И конечно, галл опять чуть меня не побил. Но Визарий выслушал мой нехитрый рассказ, не придав особого значения яростному недоверию Лугия. Казалось, он вообще не обратил внимания на то, каким образом я узнал о желании Мечей найти этого преступника. Он даже поблагодарил меня за оказанную услугу. Когда галл, наконец, угомонился и перестал сыпать оскорблениями, было решено, что Визарий и Лугий отправятся в «Ключ Диониса» ко времени встречи преступников и попытаются захватить неуловимого Маго. Я не решился последовать за ними открыто. Да меня бы и не пустили.

        *    *    *

Улочка, на которой стояла таверна «Ключ Диониса» вела от порта, мимо  складов с товарами к руинам крепости. Много лет назад здесь были городские ворота. Таверна вплотную примыкала к  крепостной стене и отделялась от остальных строений обширным садом. Город рос, и скоро были построены новые стены. От старой стены остались развалины, заросшие сорной травой и кустарниками, за которыми теперь начинался новый квартал. Там, в руинах, я и спрятался, не желая упускать из виду двоих воинов, оправившихся на ночную охоту. Устроившись на куче битого камня, в основании которой ещё угадывалась прочная кладка, я руками стал разгребать мусор и вырывать с корнем сорняки, застилающие мне обзор. Солнце садилось. Только малый багряный краешек его виднелся из-за горизонта, окрашивая стены домов в цвет огня и пепла. Было ещё достаточно светло, и я молил Бога, чтобы те, кого я ждал, явились до того, как окончательно опустится тьма.
Зачем я пошёл туда? Только ли любопытства ради, или Господь снова вёл меня, чтобы я мог узреть потаённую суть. При свете дня Меч Истины казался прекрасным. Каким он явит себя во мраке ночи, уверенный, что его не видят чужие глаза?
Скоро они пришли. Длинную фигуру Визария трудно было с кем-то спутать. Я знал, что пред тем, как войти они должны будут разделиться. Мне хорошо были видны освещенные приглушенным светом окна задних комнат таверны. Именно под ними и остановился Визарий. Он затаился между освещенными квадратами на траве, полностью исчезнув с глаз в сгущающейся темноте. Лугий вошёл в двери харчевни.
Через некоторое время из окна, находящегося справа от угла дома, послышался невнятный шум. В проёме появился силуэт человека, который, не разбирая пути, ринулся наружу. Вслед за ним возник второй, но вдруг резко отпрянул назад, словно кто-то схватил его за волосы. Почти сразу же с подоконника мягко, как кот, спрыгнул Лугий. Визарий справился со своим противником настолько бесшумно, что я уже решил, будто тому удалось улизнуть. Успев покрыться холодным потом от ужаса, я всё же увидел силуэты Мечей, тянущих оглушённого преступника в сторону тёмного сада, окружающего таверну. Я едва не застонал, потому что теперь между ними и мною оказалось само здание таверны и часть сада. Быстро побежал за ними, пригибаясь на ходу. Кошачье зрение Визария часто было предметом шуток его домашних, и я не хотел испытать этот его талант на себе.
Медленно двигаясь среди старых яблонь, я дошел почти до ограды, когда, наконец, заметил их. Лугий держал у горла преступника нож, бледное широкое лицо Маго ярким пятном выделялось на фоне запущенной растительности и тёмных одежд Лугия. Я затаился за толстым корявым стволом и стал слушать.
- …будешь благоразумен, я надеюсь, - Визарий говорил очень тихо, и мне стоило усилий понять суть его слов.
Внезапно тишину сада огласили странные клекочущие звуки – преступник смеялся. Лугий шевельнулся и звук утих.
- Осторожней, белобрысый! Ты проткнёшь мне горло и подохнешь. Ваш бог, мне кажется, не жалует тех, кто расправляется с невинными?
- Это ты, что ли, невинный? - ухмыльнулся галл. – А я тогда христианский жертвенный агнец!
На этот раз преступник заговорил не так уверенно.
- Эй, парни! Вы же знаете, что я его не убивал. Его приговорил суд.
- Своими руками – не убивал, - послышался спокойный голос Визария, - но позволил случиться злу и даже помог ему. Меру вины мы не оговариваем, но ты определённо виновен.
- Кроме того, - презрительно подхватил галл, - ты убивал раньше. Моему богу нет разницы, когда это было. Он знает обо всех твоих делишках. Расплатишься за всё разом, только и всего!
- Подождите! – вскрикнул Маго. – Вы отпустите меня, если я скажу?
- Отпустим. С пожеланием как можно скорее покинуть этот город, дабы не гневить нашего бога и не искушать нас, - издевательски проговорил Лугий. – А то ведь я могу заняться и твоими делами, не так ли?
- О, милосердные боги…
Длинный силуэт Визария отделился от ствола.
- Раз такой негодяй, как ты, заговорил о богах, значит ли это, что мы договоримся?
- У меня нет выбора, - глухо проговорил Маго и, сглотнув, продолжил. – Я взял у Квинтиллия Аквилы деньги, которые тот выкрал у своего старшего брата. За дополнительную плату я согласился смыться из своей норы, оставив там тысячу солидов. Это послужило бы доказательством вины центуриона, который  якобы нанял меня убить наместника. Младший Аквила даже придумал, для чего это нужно было мне, но никто не спросил. Никто не заподозрил Квинтиллия в том, что он подставил центуриона. Мне-то терять нечего, да и денег он мне отвалил достаточно, чтобы уехать куда угодно, хоть в Рим, хоть в Византий, хоть в Эреб! Обо всём этом знали я и он, больше никто. Я не могу понять, откуда вам известно…
- Зачем Квинтиллию понадобилось устранить брата? – перебил его Визарий.
- Старый Аквила помер, оставив землю старшему из живых детей мужского пола, а затем она должна была перейти к его первенцу. Сукин сын  хотел прибрать имение к рукам, но мешал старший братец. И это ещё не всё. Недавно выяснилось, что Терций прижил с какой-то потаскухой наследника и собирается его признать. Квинтиллию нужно было поторопиться, пока Терций не женился и не признал мальца. Иначе земелька уплыла бы от него!
- Зачем ты впутался в это дело? Я не верю, что Квинтиллий дал тебе много денег, он сам зависел от брата. Какая же выгода толкнула тебя на преступление?
- Ха! Я стал слишком известен в этом городишке. Наместник, того и гляди, начнёт за мной охотиться. Словом, пора пришла менять нору. Тут мне очень кстати подвернулась эта хитрая крыса со своим предложением.
Лугий отнял нож от горла Маго. Преступник потер шею и обернулся к галлу.
- Чего ты ухмыляешься, белобрысый?
- Понять не могу: деньги ты получил, а зачем сидел здесь так долго? Почему сразу не смылся?
Маго саркастически хрюкнул.
- Умник! Золота много не бывает. У меня здесь намечалось ещё одно дельце, которое принесло бы втрое больше, чем дал этот ублюдок Квинтиллий. Жаль, я поздно узнал о нём. Может, не влез бы в эту паутину. Да теперь, чего уж! Придётся отправляться с тем, что есть.
- Отправляйся с пожеланием больше не встретиться с нами, Маго! – напутствовал его галл.
Визарий постоял ещё какое-то время, прислонившись к стволу старой яблони. Наверное, задумался, по своему обыкновению. Лугий присел на перевёрнутую бочку.
- Не зря ли мы его отпустили, вот что я думаю? – пробормотал галл.
- Завтра я вызову Квинтиллия Аквилу, - буднично сообщил Визарий.
- Почему ты? – спросил Лугий, но ответа не последовало, и он замолк.

        *     *     *

Господи, благодарю тебя за то, что они никого не убили!
События, произошедшие в саду возле «Ключа Диониса» настолько ошеломили меня, что я опомнился только, когда Мечи собрались уходить. Они уже сделали несколько шагов в мою сторону, когда я сообразил, наконец, что нужно удирать. Страх быть немедленно обнаруженным заставил по-заячьи дёрнуться в сторону. И, естественно, это меня выдало. Лугий кинулся на шорох и успел поймать меня за щиколотку.
Он скрутил меня, награждая оплеухами и приговаривая:
- Вот тебе, раб божий, по одной щеке, а вот тебе – по другой! Мало тебе, щенку, за твою глупость и назойливость! Кому было велено не таскаться за мной? Кому, я спрашиваю?
Я только охал, глотая слёзы. Визарий отнял меня у галла.
- Ну, вот, ты разбил ему нос, доволен? Может, теперь немного остынешь? А ты, Давид, зачем опять подслушивал? Что за неуёмное любопытство заставило тебя столь неосмотрительно последовать за нами? А если бы бандит тебя заметил? Такие, как он, не любят свидетелей.
Лугий плюнул в мою сторону.
- Вот именно, странное любопытство! Особенно со стороны святоши. Ты спроси-ка его, зачем это ему, праведнику, лезть в наши богопротивные дела? Может он неспроста старается?
- Глупости. Зачем шпионить за нами? Ведь мы из своего служения тайны не делаем.
Я осторожно поднялся, пошатываясь. Мне казалось, что я стою на краю бездны. Упорное недоверие Лугия сейчас погубит меня. Всё раскроется, Визарий поймёт, для чего я появился в его жизни. И тогда я узрю диавольский оскал. Он бросится на меня и вытряхнет из слабого тела душу.
Но он молчал и не отворачивался от меня. Сатана или всё же человек, к которому я привязался помимо воли?
Самым ярким чувством, из всех, охвативших меня в тот момент, было облегчение. Умереть не страшно. Жутко предстать перед Всевышним, как предатель, иудино семя. Я почти желал, чтобы всё открылось, чтобы я не мучился больше этим вопросом.
Но Визарий отвёл меня к бочке с дождевой водой, стоящей рядом с таверной. Я плескал себе в лицо несвежую, нагревшуюся за день воду и словно ощущал чей-то взгляд – пристальный, холодящий затылок. Я знал, что в этом взгляде необъяснимо смешались и нежность, и сострадание, и презрение.
Может быть, это Бог смотрел на меня с небес?

        *     *     *

Танец был мне знаком. Промельк меча в бликах факела, воткнутого в кольцо на стене. Согласное, в едином порыве с мечом, движение мускулов, в призрачном свете похожих на сплетение атласных жгутов, стремящихся вслед за мерцающим клинком. Молниеносные, точные движения воина, бьющегося с самой темнотой. Мой мозг в восторге хватал движения, а руки лихорадочно переносили их на пергамент, словно заразившись безумной энергией ночной пляски.
Визарий упражнялся перед предстоящим поединком. Временами всполох красного света выхватывал из темноты его сосредоточенное лицо. Взгляд из-под полуопущенных век казался мне суровым и даже торжественным, будто Меч Истины не просто укреплял своё умение, но вёл битву с чем-то неосязаемым, но от этого не менее гибельным. Словно божественный витязь, который сначала должен поразить бесплотное зло, чтобы затем победить его телесное воплощение, Визарий наносил мощные удары, колол, рубил вязкую тьму.
Мои глаза, принуждаемые угадывать и ловить фигуры этого грозного танца в более чем скупом освещении, уже вовсю слезились, когда Меч замер в последнем броске, перевёл дыхание и, положив оружие на колоду для рубки дров, пошёл к колодцу. Я бросил свои листки и стило и, захватив кусок льняной ткани, брошенный на ступени крыльца, спустился во двор.
Визарий, зачерпнув воды, медленно и  с явным наслаждением вылил её на себя. Затем поставил ведро и потянулся. Я, пряча глаза, подал ему ткань. Он улыбнулся мне и стал энергично растирать своё тело. Потом отбросил тряпку и снова глянул на меня.
- Что с тобой, малыш? Всё ещё обижаешься на Лугия?
Я помотал головой.
- Я же вижу, что ты обеспокоен чем-то, разве нет?
И тогда я решился.
- Скажи Визарий, что будет завтра? Это будет как тогда, с Этельредом?
- Ты хочешь узнать, всегда ли Меч Истины умирает, совершив суд?
Я молча кивнул.
- Всегда, - просто ответил он.
- И всегда воскресает потом?
- Нет. Ты ведь знаешь, что нет греха страшнее, чем отнятие чужой жизни? Видишь ли, мне кажется, что все верования в этом вопросе единодушны. Отнятие жизни – это зло, так же как добро – это то, что помогает её сохранить. Мой бог строго судит убийство, даже если оно необходимо, чтобы защитить слабых или наказать виновных. Поэтому Меч Истины всегда испытывает то же, что и осуждённый им преступник. Но если суд был справедлив, то бог возвращает жизнь судье.
Слушая Визария, я думал о том, как справедлив и как беспощаден его бог. Как сама природа, что кормит и поит любую живую тварь, признавая при этом, что каждая из них рано или поздно сама может сделаться пищей для своих сородичей.
Но разве, человек не превзошёл любую земную тварь, да и самоё природу, ибо по своему подобию сотворил его Господь?
- Наверное, твой бог прав, ибо такой суд не может быть несправедливым, если гарантией ему служит жизнь судей, - сказал я вслух. – Но… Нельзя ли обойтись без пролития крови? Иначе чем мы лучше бессмысленных тварей, пожирающих себе подобных ради выживания?
Визарий невесело усмехнулся.
- Я не верю в царство высшей справедливости на земле. Каждый человек сам выбирает свою судьбу. Возьми Маго, какой путь выбрал он?
Я содрогнулся.
- Этот человек – идолопоклонник. Его жизнь определяется количеством серебра, которым его прельщает Враг рода человеческого.
Мой собеседник снова усмехнулся.
- Он сирота, как и ты. Он не родился с окровавленным ножом в руке. Просто сделал неверный выбор.
Я, возмущённый таким сравнением, едва не подскочил на месте.
- Моя судьба определяется Богом, а им руководит Диавол!
Визарий покачал головой.
- Нет. Не так. Ты выбрал добро, а он - зло.  Разница есть и она очень существенна. Боги приводят нас в этот мир, но выбор совершаем мы сами.
Почему мне стало так холодно и неуютно рядом с этим большим человеком?
Может, не зря мой многомудрый наставник считает, что в нём есть нечто дьявольское? Разве не безумная гордыня заставляет его сейчас высказывать столь крамольные суждения? Нет, скорее всего, он просто не отдаёт себе отчёта, в том, как катастрофически ошибается. Он не может быть прав!
Но Визария способна убедить только безупречная логика. Внезапно, озарение снизошло на мою бедную голову.
- Разве сам, по собственной воле ты согласился на такую жизнь? Я ведь знаю, что убийства претят тебе, а последствия их для тебя ужасны. Если бы бог, или скорее диавол, не наставил тебя на этот путь, разве пошёл бы ты по этой зыбкой тропе?
Он пристально смотрел сквозь меня, словно мысленно советовался со своей совестью.
- Я выбрал путь Меча. Потому что иначе это должен был сделать кто-то другой.
Я молча повернулся и пошел в дом, ощущая ледяное дуновение под ложечкой. Визарий никогда не лжёт, в этом я уже успел убедиться.
Но если это так, то какой путь выбрал я?

        *     *     *

И, конечно, Аквила-Младший умер. Умер от широкой раны внизу живота. Я успел поймать его затухающий взгляд, когда он медленно, словно всё происходило во сне, оседал на песок. В бледно-голубых глазах предателя я прочёл только глубочайшее удивление. Странно, что человек, из ничтожных побуждений ставший братоубийцей, был так поражен тем обстоятельством, что смерть настигла его самого. Я подумал, что люди вряд ли убивали бы, если бы могли испытать то же, что испытывали их жертвы.
Но жил человек Визарий, который снова - в который раз умер и воскрес. Умер мучительно, как и тот, что остался лежать на песке прибрежной полосы, где  происходил Суд. Удивительно, но я на этот раз почти не следил за ходом поединка. Моё сознание хваталось за всяческие посторонние детали: суровую сосредоточенность Лугия, горящие сухим блеском глаза Луциллии, прижимающей к себе голову ребёнка, недоверчивое молчание распаренной на жаре толпы. Мне хотелось смотреть куда угодно, только не туда, где, убивая другого, убивал себя мужчина по прозвищу Меч. Искоренял грех, смертию смерть поправ!
Заметно было, что многие присутствующие на поединке явились просто для того, чтобы посмотреть ристалище. Без жажды узнать истину. Без веры в сердце. Я – не так. Я верил. Я знал Евангелие, с детства впитав все его величайшие откровения. Мне, трусливому и суетному, открылась вдруг правда Меча! От этого прежние мои сомнения как-то сразу выцвели и отошли на задний план, душу охватило неизъяснимое облегчение.
Господь наш Иисус умер на кресте во имя очищения человечества от скверны греха. Ибо самопожертвование – великая сила, перед которой не могут устоять диавольские легионы! Меч не славит моего Бога, он не знает имени своего божества. Но совершает его волей великое искупление.
Квинтиллий Аквила, конечно, умер. Но в силу жертвы, принесённой его убийцей, он отправился на небо безгрешным, как в час своего рождения! Своей смертью Меч поставил печать в дарственной на его вечную жизнь. Это не могло быть по-другому! Теперь я точно знал, КОМУ служит Визарий!
Когда всё завершилось, и мы вернулись в дом под тремя тополями, Визарий попросил меня принести воды из колодца, чтобы смыть с себя смертный пот. Выполнив его просьбу и дождавшись, пока он умоется, я припал к его коленям.
- Что с тобой, Давид? Что-то случилось? – с тревогой спросил Меч.
Что я мог ему ответить? Тайна жгла мне сердце и глаза, но никак не хотела вылиться в слова, достойные такого откровения.
- Теперь я понимаю, - выдохнул я, кажется единственное, на что был способен.
Объяснять чудо? Это всё равно, что ковырять в ранах ангела, павшего с небес!

        *     *     *

Я не узнавал сам себя! Куда делся тот мерзкий предатель, коим я мнил себя накануне? Теперь я всё смогу объяснить! Даже светило небесное, столь тягостное и неумолимое вчера, сегодня улыбалось мне с прозрачного неба. Ночью прошла гроза, и природа словно очистилась вместе со мною. Хотелось петь, как подвыпившему.
На углу у рыночной площади мне попалась Трина с корзиной яблок. Я так любил мир, что кинулся к ней с объятиями, закружив её по улице в бешеном танце. Корзина опрокинулась, яблоки раскатились по улице. Мы собирали их в пыли, медово-красные и благоухающие. Девчонка ругалась, как портовый грузчик, и даже попыталась меня побить, но я всё равно её любил.
В таком настроении я ворвался в келью моего учителя. Уверенный, что буду понят, восторженно поведал о своём откровении. Мне казалось, что мои аргументы звучат так убедительно! Тем более что Преосвященный не прерывал меня вопросами, слушал внимательно, а под конец встал и подошёл к окну, повернувшись ко мне спиной. Когда поток слов, наконец, иссяк, он посмотрел на меня.
Мне стало не по себе. Взор моего учителя затуманился, словно его подёрнуло плёночкой, как у больной птицы.
- Правильно ли я понял, что ты считаешь этого язычника орудием Господа нашего?
Я только кивнул, чувствуя, как сохнет в горле.
- Ты видел в его доме крест или другие предметы культа? Молился ли он Отцу нашему Небесному? – голос Преосвященного становился всё громче и холоднее. – Нет?! Но тогда ты сам стал добычей Диавола, несчастный! Ибо то, что ты сейчас говорил, есть худшее из богохульств, измыслить которое тебя подбил не иначе, как Враг рода человеческого!
Прижав руки к щекам, в ужасе оттого, что слышу, я упал перед ним на колени.
- Но отец мой, вы же сами учили, что самопожертвование - это промысел Божий! Ведь Диавол в мерзости своей не имеет души и никогда не причинит вреда плоти своей. Тому же учит и слуг – потакать плоти, а не умерщвлять её.
- Что говоришь ты, ничтожный! Самопожертвование?  Чем рискует этот презренный, которого научили лучше всех убивать? Он дерзает вершить суд, зная, что Нечистый защитит его, дабы вернее соблазнить невинные души. Это не истина, а покушение на истину! Гордыня! Смертный грех! Клеймо Люцифера!
Я смотрел на своего учителя, широко распахнув не только глаза, но и душу. На его нервные руки, раздувающиеся ноздри, сведённые гневом брови. Он продолжал громить мои доводы, а я видел капли слюны, вылетающие из его раскрытого рта.
- Учитель, он помог отчаявшейся женщине наказать убийцу. Он, может быть, спас её сына! Он не мог это сделать по диавольскому наущению!
- Женщину спас? Блудницу, живущую во грехе и во грехе зачавшую своего ублюдка!
- Бог сказал… Господь наш спас блудницу от побивания камнями… - залепетал было я, но, увидев его лицо, осёкся.
Тем временем замолчал и святой отец, видно прочёл что-то такое в моих глазах. Когда он вновь заговорил, голос его сделался мягким.
- Ты поступил правильно, сын мой! Этот язычник совершает ежечасно смертный грех, но вряд ли он в своей гордыне понимает это. Ибо не ведает, что творит. Ты рассказал мне то, что я хотел узнать. Это говорит о том, что душа твоя, хоть и поддалась диавольскому мороку, но в глубине своей остаётся чистой. Я спасу тебя, сын мой. А пока, отправляйся в келью и займись своей душой. Тебе необходимо очиститься молитвой. Я позже присоединюсь к тебе.
- А Визарий? Что будет с ним?
Епископ вприщур посмотрел на меня.
- Я вижу, ты привязался к этому нечестивцу. Поверь мне, это постыдная слабость.
- Он кормил меня всё это время. Он дал мне кров, - почти прошептал я, чувствуя, как струятся слёзы по моим щекам.
- Ты сделал для него не меньше. Ты позаботился о его душе.
- Не так! Я должен был спасти, не предавая! – крикнул я из последних сил.
Преосвященный устало улыбнулся.
- Ты думаешь, Бог не любил Люцифера? Своего самого способного и сильного ученика?  И любя – воздал! Ибо если самое близкое тебе существо после Бога вершит зло, ты обязан изгнать Нечистого из его помыслов. Удержать от греха.
Почему он не видит, Прокл? Не сам ли он впал во искушение, пожелав узреть зло там, где его нет? Он ненавидит, потому что ему кажется, будто Визарий своим мучительным чудом посягнул на любовь нашего Бога. Попытался Его отобрать у самого Преосвященного!
Я словно очнулся от дурного сна. Глядел на учителя и будто впервые видел! Видел эти вдавленные виски, залысый лоб, эти близко и глубоко посаженные глаза, этот запавший рот с непомерно длинной верхней губой, прорезанной посредине вертикальной складкой. Мне показалось, будто сквозь знакомые черты проступает лицо самого зла. Мне стало жутко. Лицо это вдруг перекосилось и улетело куда-то вбок. Я потерял сознание.

    * * *