Становление           Глава 10                           Становление

     Что может чувствовать человек, чьи наихудшие предположения оправдались? Удовлетворение? Разочарование? Ничего подобного Штольман не чувствовал, только злость, злость, прежде всего, на себя самого. Ведь знал же, что у любого предположения есть серьезная материальная основа, реальные факты, которые надо было сопоставить и срочно принимать меры. Слишком долго стали раздумывать, господин начальник сыскного отделения.

     Так или примерно так думал Яков Платонович, когда на следующий день возвращался с осмотра тела утопленника, обнаруженного местными рыбаками в десяти верстах от пристани. Один из рыбаков опознал конюха из усадьбы фабриканта Шумилина. Штольман не сомневался, что Федор Грачев утонул в Волге не по собственной воле, но доказать это, а самое главное, найти того, кто напоил, а затем подтолкнул пьяного преступника в реку, было невозможно. Пьянствовали эти двое в глухом уголке на берегу Волги, ни свидетелей, ни улик не найти.

     В таком отвратительном настроении Штольман вернулся в Управление полиции, и его тут же потребовал к себе Рохлин. В кабинете полицмейстера сидел господин представительного вида, лет 35, с умными колючими глазами и загорелым лицом. Ни дорогого костюма, ни золотых побрякушек размером с амбарный замок на нем не было, но то, что перед ним был обладатель большого состояния, сомнений не вызывало.

     Шумилин младший держал себя уверенно, но без кичливого превосходства. На ловца и зверь бежит, подумал про себя Штольман, выдержки вам не хватило, господин Шумилин, прибежали сами разузнать обстановку.

     - Вот, Яков Платонович, Александр Иванович приехал лично выразить вам свою признательность за раскрытие убийства его отца, - сухим и сдержанным тоном сообщил Рохлин о цели визита гостя, после официального представления Штольмана и Шумилина друг другу.

     - Я никогда не верил в прежнюю версию о заезжем жулике, - вмешался Шумилин, не сводя глаз с Якова Платоновича, - но все тайное рано или поздно становится явным, - Шумилин перевел взгляд на Рохлина, - я хотел бы предложить небольшую премию вашим следователям за успешное проведение расследования, - и фабрикант вынул из внутреннего кармана чековую книжку.

     - Благодарю вас за высокую оценку работы сыскного отделения, но полиция в частных премиях не нуждается и не принимает их. Я могу уйти? - теперь уже Штольман обратился к Рохлину с каменным выражением лица.

     - Александр Иванович, господин Штольман прав, всякие частные выплаты полицейским за отлично проделанную ими работу запрещены. Яков Платонович, зайдите ко мне через полчаса, хорошо? - Рохлин проводил глазами вышедшего Штольмана.

     - Зря вы, Александр Иванович, так грубо пытались его опорочить. Штольман - не Любинин, он птица высокого полета. Его опекает в Петербурге начальник личной охраны Государя, да и с губернатором он не только в дружеских, но и в родственных отношениях. Так что мой вам совет: даже не думайте с ним тягаться, в этом случае ваши капиталы не помогут...

     Проводив Шумилина, Григорий Андреевич сам зашел в кабинет сыскного отделения. За своим столом занимался бумагами Штольман, больше никого не было.

     - Поздравляю вас, Яков Платонович, в списке ваших врагов появилась еще одна фамилия. Он - заказчик убийства своего отца и этого несчастного учителя, а также убийцы-конюха, но доказать это невозможно. Шумилин знает, что вы все это знаете. Я попытался его постращать, чтобы он к вам не лез, но надолго ли этого хватит?

     - Путилин говорил, что чем лучше работает следователь, тем длиннее у него список врагов, - усмехнулся Штольман.

     - Вы это сейчас сами придумали или Дмитрий Иванович действительно такое говорил? - с хитрецой улыбнулся Рохлин, - так-то оно так, но будьте осторожны, он враг опасный...

     Если день не задался с утра, то к вечеру неприятных событий не станет меньше. Стоило только Штольману выйти из Управления полиции на Соборную площадь, как к нему подошел Дмитрий Александрович Урусов и попросил уделить ему немного времени. Яков Платонович и сам планировал побеседовать с молодым князем, уж очень зло и язвительно разговаривал он не только с Сысоевым, но и со всеми членами сыскного отделения. Штольмана удивила такая перемена в поведении Дмитрия Александровича, и он поставил себе задачу разобраться в том, что так повлияло на Урусова. То, что Урусов первым обратился к нему, было хорошо, но сегодня был не самый удачный день у Штольмана для серьезных и спокойных разговоров. Они прошли по парку "Липки" и, наконец, нашли свободную скамейку в тени старинных лип.

     - Яков Платонович, я скоро уезжаю в Петербург, - Урусов заметно нервничал, крутил в руках сломанную ветку липы и избегал смотреть на Штольмана, - но я считаю своим долгом предупредить вас о... - он замолчал, а потом сказал, словно прыгнул с обрыва в реку, - о готовящемся теракте против полиции.

     Ни один мускул не дрогнул на лице Штольмана, он терпеливо молчал и ждал дальнейших признаний от Урусова.

     - Я не только учусь на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, но и занимаюсь революционной деятельностью, вхожу в группу социал революционеров, а точнее, в ее боевую часть, - он опять замолчал и изучающе посмотрел на Якова Платоновича, - вы же умный и образованный человек, замечательный следователь, неужели вы не видите, что творится в нашем Отечестве, как мучается крестьянство, как бесправен и унижен простой народ! - молчание Штольмана только подстегивало Урусова, - мы должны изменить порядок и законы в нашем Отечестве.

     - Яков Платонович! Почему вы все время молчите? - вдруг спохватился Урусов, - Вы уже все знали обо мне? Вы наблюдали за мной? - закричал Дмитрий Александрович, - я был у вас под надзором! Вы просто делали вид, что хорошо ко мне относитесь! А я, дурак, вам верил! - Урусов захлебывался в крике и возмущении...

     - Успокойтесь, Дмитрий Александрович, ни под каким надзором вы не были, и ничего конкретного о вашей революционной активности я не знал, пока вы сами об этом не заговорили, иначе я бы выгнал вас в тот же день, когда вы принесли мне ту филькину грамоту о практиканте, - теперь уже в голосе Штольмана слышались резкие нотки, - я десять лет прослужил в Петербурге и знаю, что у большинства студентов присутствуют революционные взгляды на жизнь Российской Империи, они увлечены не столько изучением юридических учений, сколько мечтают о справедливом переустройстве Отечества. Закончив обучение в Университете, они, как правило, прощаются и со своими революционными устремлениями, - Штольман смотрел своему собеседнику прямо в глаза, - но одно дело высокие идеи, а другое - террор. Преступление, совершаемое с самыми благородными целями, остается преступлением. Террор - это убийство во имя благих целей, вы, будущий юрист, не можете считать это справедливым и законным.

     - Надо менять законы, - запальчиво возразил Урусов.

     - Нет таких законов, которые определяли бы террор законным актом. Это - беспредел, дорога к хаосу, безнаказанности. И это вы провозглашаете как высшую справедливость? - Штольман резко изменил тему разговора, - Зачем вы пришли в полицию?

     - Я пришел, чтобы самому убедиться, что полиция одно из зол нашей жизни, карающий орган несправедливой власти, а получилось, что все не так. Я увидел, как вы, Михаил Петрович и даже Юрочка Сысоев честно и самоотверженно боритесь с убийцами, жуликами, преступниками всех видов. Теперь я считаю, что теракты против полиции не нужны и постараюсь убедить в этом моих товарищей.

     Урусов излагал свои политические взгляды еще минут 15, Штольман терпеливо слушал и только изредка вставлял короткие вопросы, которые подстегивали Дмитрия Александровича все более эмоционально убеждать ... самого себя в правильности выбранного пути. Революционный настрой Урусова не стал для Якова Платоновича новостью. Во время последней встречи с капитаном Шиловым, он получил от него сведения об участии Урусова в кружке социал революционеров. Разговор, незаметно направляемый Штольманом, перешел от политических вопросов к проблемам самого Урусова.

     - А как ваши товарищи относятся к вашему княжескому титулу? Вы собираетесь от него отказаться? - по болезненной реакции побледневшего Дмитрия Александровича Штольман понял, что попал в больное место.

     - Конечно, нет! Мои предки - ногайские военноначальники. Они перешли на службу московскому государю, крестились и жизней своих не жалели, сражаясь за Русское государство. В роду Урусовых много славных военных и дипломатов, но богатств мои предки и родные не нажили, а мой отец, Александр Иванович Урусов, всего лишь присяжный поверенный в Петербурге, успешный, но не самый знаменитый, живет только на свои доходы от адвокатской деятельности. Он меня и уговорил поступать на юридический факультет, хотя я все больше чувствую, что это не мое поприще.

     - Тогда вам, наверное, лучше пойти по военной линии, там ваш боевой настрой найдет свое верное применение, - предложил Штольман.

     - Я подумаю, возможно, вы и правы, - Урусов задумался, а потом грустно сказал, - трудно сразу выбрать правильную дорогу в жизни... да все трудно, трудно и друзей найти, трудно и любимую женщину встретить, - он с болью произнес последние слова, - да что там скрывать - я очарован Анной Викторовной, удивительная женщина, вам так повезло в жизни, Яков Платонович, хотя нет, - он перебил себя сам, - вы заслуживаете такую счастливую семью. Я от всей души желаю вам Счастья!

     
     Уже давно Анне не снились такие страшные сны: вспышка яркого света, взлетевшие в воздух куски человеческой плоти, залитый кровью полицейский экипаж. От ужаса она закричала и подскочила на кровати. Яков тут же проснулся, обнял, прижал к себе, стал гладить и повторять: "Тише, тише, это только сон, все в порядке". Анна часто дышала, слезы лились потоком, пряди волос прилипли к мокрому лицу.

     - Воды, - прошептала она, Яков соскочил с кровати и через мгновение она пила маленькими глотками прохладную воду. В руках у Якова оказалось влажное полотенце, и он нежно, едва касаясь, вытирал ей лицо. Анна потихоньку приходила в себя.

     - Яшенька, мне приснился страшный сон, - все еще дрожа всем телом, заговорила Анна.

     - Потом, все потом, - Яков перебирал ее волосы, пытаясь заплести их в косу, - ты успокоишься и потом расскажешь, когда тебе будет по-легче.

     - Нет, сейчас, - Анна даже погрозила ему пальчиком, - это очень важно. Нужно успеть что-то сделать, ведь не просто же так мне все это приснилось, - и она стала рассказывать Якову свой ужасный сон.

     - Почему ты решила, что это был полицейский экипаж, - Яков вспомнил предупреждение Урусова, но все же задал Анне этот вопрос.

     - На козлах сидел человек в полицейской форме. Ты мне веришь? - сейчас она больше всего боялась, что Яков не отнесется к ее рассказу серьезно.

     - Да, верю. Варфоломеев передал мне через связного, что боевики из группы социал революционеров готовят этой осенью теракты в крупных городах. Если ты видела взрыв полицейского экипажа, то Урусову не удалось убедить своих товарищей оставить полицию в покое.

     - Дмитрию Александровичу? А разве он замешан в терроризме?

     - Да, он мне сам признался, но сообщать о других боевиках категорически отказался, - Яков совершенно серьезно спросил, - а бомбиста ты видела?

     - Разглядеть лицо не было возможности, все произошло очень быстро, он прятался за углом здания Управления полиции. Так, общее впечатление, - Анна изобразила рукой как бы круг,- Яков, принеси, пожалуйста, лист белой бумаги и карандаш, я попробую нарисовать фигуру, хотя бы как он был одет.

     Через десять минут рисунок молодого человека, похожего на приказчика из какой-нибудь лавки, был готов.

     - Он какой-то фальшивый, на нем вся одежда новая, одетая первый раз, - Анна пыталась подобрать нужное слово, - маскарад какой-то!

     В Управление полиции Штольман приехал в шесть часов утра, позвонил Рохлину и доложил, что от петербургских осведомителей получена информация о возможном теракте, который может быть направлен против Саратовской полиции. Переодетого приказчика искали все полицейские города, обошли лавки, торгующие такой одеждой - найти никого подозрительного не удалось. Полицейские вымотались вконец и еле стояли на ногах. Решено было отложить поиски на завтра.

     В восемь часов вечера за Рохлиным зашла супруга, они были приглашены на именины ее тетушки. Григорий Андреевич собрался не сразу, он еще какое-то время беседовал со Штольманом. Полина Ивановна
нервничала, упрекала полицмейстера в нежелании навестить ее родных. Чтобы не опоздать на званный ужин, Рохлин решил поехать в полицейском экипаже. На улице они чуть не поссорились из-за того, кто должен сидеть справа и первым выходить. В конце концов, Григорий Андреевич махнул рукой, первым сел в экипаж, а дежурный полицейский помог сесть его супруге.

     Все члены сыскного отделения продолжали обсуждать план работы на завтра и не выходили из кабинета. Вечер был душным и пришлось широко открыть окна, поэтому осколки стекла от взрыва на площади не разлетелись по всему кабинету и никого не поранили.

     
     Когда останки Полины Ивановны увезли в морг, а раненного в обе ноги Рохлина отправили в больницу, Штольман и пристав 2-го полицейского участка, который располагался в том же здании, что и Управление полиции, оставались на площади, командуя полицейскими и пожарниками, наводившими там хоть какой-то порядок. Искореженный экипаж, труп лошади, залитая кровью земля, забрызганный кровью и грязью первый этаж здания заставляли даже повидавших много чего на своем веку полицейских отводить глаза и тихо материться.

     Площадь была оцеплена, и никого не пропускали. Ульяшин первым заметил Анну Викторовну, пытавшуюся что-то объяснить незнакомому полицейскому. Михаил Петрович быстро подошел к ней, кивнул и тихо шепнул: " С Яковом Платоновичем все в порядке, его на площади не было". Он прошел через оцепление, отвел ее в парк и усадил на скамейку.

       - Анна Викторовна, вам туда нельзя, я передам Якову Платоновичу, что вы его здесь ждете. Как только сможет, он к вам придет сам. Договорились? - Ульяшин строго посмотрел на нее, развернулся и убежал.

     Время тянулось тягуче медленно, Анна старалась смотреть в одну точку и повторять про себя сказанные Ульяшиным слова: " С Яковом все в порядке, думай о сыне, не тревожь его, думай о сыне." Парк наполнялся людьми, слышались женские причитания и крики, мужской глухой ропот. Анне стало невыносимо там находиться, сильно пересохло во рту, лицо заливал холодный пот, казалось, что еще минута и она потеряет сознание, и в этот момент она услышала, как ее зовет Яков:

     - Анечка, что с тобой, родная моя?

     У нее тут же задрожали губы, полились слезы и она открыла глаза. Рядом с взволнованным Штольманом стоял Ульяшин.

     Анна проболела целую неделю, вызывать врача она категорически запретила - чем ей может помочь незнакомый врач, если она сама разобралась со своим состоянием и назначила себе лекарство. Правда, такие доводы Якова Платоновича не успокоили, он так жалел, что в Саратове нет доктора Милца, зато в Саратове был телефон... Он позвонил Александру Францевичу и после долгого рассказа о состоянии Анны, получил от доктора, которому он полностью доверял, одобрение назначенного Анной самой себе лечения. 

      Через две недели Григория Андреевича выписали из больницы домой. Раны на ногах постепенно заживали, а вот сердечная болезнь Рохлина вызывала у врачей серьезные опасения. Пережитая трагедия подорвала его и так нездоровое сердце.

     Узнав, что Рохлин дома, Анна уговорила Якова Платоновича навестить полицмейстера. Яков Платонович попросил Сысоева узнать у Рохлина, когда он и Анна Викторовна могут с ним встретиться. Юрий Анатольевич все свободное время проводил с полицмейстером в больнице, а когда Рохлина перевезли домой, то он у него и поселился. Штольман отпускал Сысоева со службы пораньше, а в первые дни после трагедии разрешал ему проводить с Григорием Андреевичем в больнице целые дни. Юрий Анатольевич заметно изменился, стал серьезнее, ответственнее, он, к счастью, не замкнулся в тяжелых переживаниях, но и делиться своими эмоциями и чувствами стал реже, одним словом, резко повзрослел.

     Едва они вошли в кабинет, где на диване полулежал - полусидел Григорий Андреевич, Анна почувствовала, что появился дух Полины Ивановны. Он скорбно глядел на Рохлина, потом низко ему поклонился и вытер слезы. К Анне он обратился только с одним словом - ПИСЬМО и позвал пойти за ним. Анна немного растерялась, однако взяла себя в руки, подошла к Григорию Андреевичу и медленно заговорила, давая ему время осознать сказанное ею.

     - Григорий Андреевич, у меня есть способности, доставшиеся мне от моей прабабушки-сербиянки, я могу видеть духов умерших людей и понимать их просьбы, - она сделала паузу, чтобы оценить реакцию Рохлина на ее слова.

     - Я догадывался, Анна Викторовна, что вы необыкновенная женщина. Юра мне рассказывал о вашем таланте, я могу называть ЭТО талантом? - спокойно спросил Григорий Андреевич.

     - Можно и так называть. Я - медиум, и сейчас я вижу в этой комнате дух Полины Ивановны, он просит у вас прощения, повторяет одно слово ПИСЬМО  и зовет меня пойти с ним, - Анна опять замолчала, но на лице Рохлина не появилось никаких эмоций, он сдержанно слушал ее, - Я бы хотела пройтись по вашему дому с Юрием Анатольевичем, он здесь бывает и знает его.

     - Пожалуйста, делайте, как считаете нужным, Анна Викторовна. Полина Ивановна имела свою половину в доме: ее спальня, ее гостиная и что-то там еще, я там редко бывал. Юра, - обратился он к Сысоеву, - проводи Анну Викторовну.

     Когда Анна и Сысоев вышли из кабинета, Рохлин подозвал к себе поближе Штольмана.
     
     - У меня к вам, Яков Платонович, большая просьба, - Рохлин указал Штольману на два больших конверта, - передайте эти бумаги губернатору. Здесь, - он протянул Якову Платоновичу первый конверт, - мое прошение об отставке, не по силам мне сейчас добросовестно исполнять мои обязанности, не с моим больным сердцем, - Рохлин сделал паузу и внимательно посмотрел на Якова Платоновича, - а во втором конверте - моя рекомендация Вас на должность полицмейстера, - Григорий Андреевич пододвинул к Штольману второй конверт.

     - Прошение об отставки передам по назначению, а второе письмо, - теперь замолчал Штольман, потом спокойно посмотрел Григорию Андреевичу в глаза, - вы зря написали. Я благодарен вам за такую высокую оценку, но я никогда не буду назначен на должность полицмейстера.

     Рохлин ничего не спросил, но вопрос так и застыл в его глазах.

     - Потому что, - продолжил Штольман, отвечая на незаданный Рохлиным вопрос, - я провел два года в Петропавловской тюрьме по обвинению в убийстве князя Разумовского, которого я, конечно, не убивал.

     - Но вас ведь выпустили, - с волнением перебил его Рохлин.

     - Меня помиловали и освободили, но не оправдали. Полковник Варфоломеев с трудом добился моего назначения в Саратов на должность начальника сыскного отделения. Помогла и рекомендация Путилина, но моя сегодняшняя должность - мой "потолок" в карьерном продвижении.

     - А я все гадал, чем же вы занимались два года, о которых ничего не сказано в вашем личном деле...Вот оно значит как... - Рохлин глубоко задумался, замолчал и прикрыл глаза.

     Штольман встал и положил второй конверт на письменный стол.

     - У меня к вам еще личная просьба. Присматривайте за моим сыном, вы ведь знаете, что Юра мой сын? - Рохлин дождался, когда Штольман кивнул, - он вас уважает и всей душой к вам расположен... я на вас надеюсь, Яков Платонович... обещайте мне.

     - Хорошо, буду следить за его судьбой. Обещаю вам, Григорий Андреевич.

     Рохлин протянул ему руку и из последних сил крепко пожал руку Штольмана.

     Скромный и уже пожелтевший конверт Анна нашла, когда дух Полины Ивановны подвел ее к секретеру и указал на библию, среди страниц которой и хранилось важное послание. Юрий Анатольевич стоял у двери в комнату и с нескрываемым интересом наблюдал за Анной. Она протянула конверт Сысоеву и посмотрела на дух Полины Ивановны. Он утвердительно кивнул и исчез.

     Рохлин побледнел, взял конверт дрожащей рукой и спрятал его под подушку. Яков Платонович и Анна Викторовна попрощались с полицмейстером, и Сысоев пошел их провожать. На какое-то время Юрий Анатольевич задержался в прихожей, он чувствовал, что Григорий Андреевич хотел бы прочитать письмо в одиночестве.
Так и было. Стоило ему остаться одному, как он развернул слежавшийся лист бумаги.

                            "Гришенька, Солнышко мое!
     Я согласна бежать с тобой и венчаться без родительского благословления. Все это уже не важно, а важно то, соколик мой, что будет у нас с тобой ребеночек. Я очень рада и Бога благодарю каждый вечер за такой нам подарок.
     Батюшка следит за мной очень сурово, боится, что после отказа выдать меня за тебя замуж, я могу руки на себя наложить, а я такого греха на душу не возьму, я теперь отвечаю за нашего маленького.
     Напиши мне, согласен ли ты взять меня в жены без приданного, и как нам бежать.
     Письмо передай через Полину, ей разрешили выходить в город, это письмо я тоже посылаю тебе через нее.
                  Люблю тебя, Гришенька, и жду ответа. Твоя Маша"

     Когда Юрий Анатольевич вернулся в кабинет, Рохлин указал ему на место рядом с собой на диване, протянул письмо и прикрыл глаза.

     - Я, сынок, любил всю жизнь только Машеньку, - он заговорил тихим голосом, наполненным такой душевной тоской, что звучала она в каждом его слове, - а на Полине женился, чтобы быть ближе к Машенькиной семье. Я и тебя сначала полюбил за то, что ты, Юра, был ее сыном. А когда тебя привезли в Саратов, и я стал чаще встречаться с тобой, то увидел, что жесты у тебя мои, плаваешь ты, как я в детстве плавал, пойманную рыбу в Волгу выпускаешь, как я выпускал... Сердце мое радовалось каждой нашей встрече, - Рохлин замолчал, собирая остатки сил, чтобы продолжить свой рассказ, - Однажды Сысоев приехал в Саратов по делам, зная его слабость к карточной игре, я ни на шаг не отпускал его от себя, а вечером в ресторане напоил, - Григорий Андреевич открыл глаза и с улыбкой посмотрел на сына, - грешен, сознаюсь, специально напоил и стал корить за то, что не беспокоится он о семье, о детях... Он пытался оправдываться, возражать, что так, как я беспокоюсь о сыне, он о своих детях переживать не может. Утром он, конечно,  нашего разговора вспомнить не мог, так и уехал в деревню, не зная, что открыл мне правду о тебе.

     - Я десять лет жил с этой радостью и с болью в сердце, которая терзала меня день и ночь. Ты, сынок, - продолжал Рохлин, не отводя глаз от Юрия, - не держи зла на Полину, она за свои грехи приняла мученическую смерть. Ей с этим предательством было трудно жить, потому и стала такая злая...

     - Не волнуйся, отец, она все искупила, когда настояла сесть на твое место в экипаже, а тот поганый дурень от страха даже не видел, в кого бросал бомбу. Не нам ее судить, хорошо, что дух ее показал Анне Викторовне это письмо... Теперь все встало на свое место.   

     Через неделю Григорий Андреевич умер после очередного сердечного приступа. Хоронил полицмейстера Рохлина весь Саратов.

     Неделя была трудной, казалось, что многие тяжелые события недели были спрессованы в один бесконечный день с такой силой, что напряжение не скоро отпустит. Штольман не мог заснуть. Надо переключиться на что-то хорошее, убеждал он себя. Как же он мог забыть - сегодня исполнилось четыре месяца их с Анечкой жизни в Саратове. Четыре месяца, уже четыре месяца, хотя всего-то четыре месяца...

     И Яков стал мысленно подводить итоги. У них создалась семья, Яков с улыбкой посмотрел на спящую рядом ЖЕНУ; у семьи появился свой дом, он опять улыбнулся, с беседкой. Анечка вьет гнездо, мы ждем сыночка, он легонько погладил ее уже заметный живот, в ответ Анна брыкнула его ногой. Господи, какая же она еще маленькая, брыкается во сне, как это делают дети.

     У него на службе определилась команда: вдумчивый и серьезный Михаил Петрович, увлекающийся и искренний Юрий Анатольевич, и он, сомневающийся и одновременно решительный Штольман. Для Анечки тоже нашлось дело, которым она с удовольствием занимается - детская больница в Саратове. Появились и враги, но есть и  дружеская поддержка: редактор Колобов, губернатор князь Мещерский. А самое главное - их принял Саратов и стал НАШИМ Саратовом, а уж красавица Волга... - Штольман, наконец-то, заснул, обнимая Анну.

Отредактировано Nora Brawn (28.05.2025 09:56)