Крутой поворот          Глава 22     Прощальная

     Когда Звягин подъехал к воротам больницы, полицейского экипажа там уже не было. Молодцы, он мысленно похвалил Сысоева и двух полицейских, умчались за Красиным, чтобы отвезти его в острог. Конечно, с прострелянной ногой никуда не убежишь, но кто его знает, что он еще напридумает, сумел же так хитро организовать убийство иеромонаха Иллариона... Чем быстрее доставят его в острог, тем спокойнее.

     В приемном отделении было пусто, и он зашагал по уже знакомому ему после ранения Ульяшина коридору. В дальнем углу больничного прохода, напротив дверей в операционную,  сидела на деревянной кушетке Анна Викторовна. Михаил Иванович поразился той резкой перемене, которая с ней произошла. Ее тонкая фигурка напоминала натянутую стрелу, она скрестила руки на груди и обняла себя за плечи, взгляд ее потемневших глаз был прикован к дверям операционной. Казалось, что она ничего не видит и не слышит, пытаясь уловить малейшие звуки и движения за дверью.

     Звягин сел рядом, положил руки перед собой на колени, чтобы можно было контролировать их безотчетное желание обнять и утешить ее. Надо было каким-нибудь способом вывести Анну Викторовну из этого напряженного состояния, и он задал первый пришедший ему в голову вопрос:

     - Что это значит "закрытый пневмоторакс"?

     Анна Викторовна не удивилась ни его появлению, ни его вопросу. Она даже не повернула голову в его сторону и произнесла заученные когда-то слова:

     - При проникающем ранении воздух поступает в плевральную полость однократно, в момент ранения, и дальнейшее поступление воздуха прекращается, так как раневой канал закупоривается сгустком крови и порванной мышечной тканью.

     - А вам это зачем? - она вдруг посмотрела на Звягина, - вы здесь давно?

     - Нет, только подошел. Что врачи сейчас делают?

     - Вынимают пулю и зашивают разорванную плевру. Такие ранения вызывают кровотечение в плевральную полость - гемоторакс. Он может быть опасен.

     - А где все остальные? - Анна отвела взгляд от операционной и стала внимательно разглядывать Звягина.

     - Повезли преступника в острог, - слава Богу, обрадовался про себя Михаил Иванович, переключилась хоть немного, - Сысоев приедет попозже.

     Анна Викторовна кивнула, подумала о чем-то, потом легонько коснулась его ладоней, лежащих на коленях, и тихо спросила:

     - Хотите я вам расскажу, как мы с Яковом Платоновичем познакомились в Затонске?

     - Конечно, - Звягин немного освободил воротник кителя, чтобы можно было дышать. Ее откровенность и искренность захлестнули его с такой силой, что он растерялся и одновременно обрадовался этой тоненькой ниточке взаимопонимания, которая протянулась между ними...

                                                    *           *          *

     Операция закончилась только через два часа, и когда Штольмана привезли в палату, было уже семь часов вечера. В это время в июле еще светло. Сысоев принес лампу, но Анна ее не включала, мягкий и рассеянный свет летнего вечера будет приятнее для глаз, когда Яков начнет приходить в себя после наркоза. Анна поправила подушки, которые Мария Тимофеевна привезла из дома. Ты откроешь глаза и почувствуешь свои домашние подушки, свое одеяло, своя жена рядом, Анна грустно улыбнулась, все будет почти как дома, почти...

     Мягкой влажной салфеткой, едва касаясь, она протерла лоб, брови, шеки Якова. Борода немного отросла, и жесткие волоски кольнули пальцы. Яков такой педант, всегда тщательно бреется и утром, и вечером, говорит, чтобы на него было приятно смотреть за ужином и чтобы не пропал аппетит из-за его неопрятного вида, но главное не в этом, а в том, чтобы его любимая жена не уколола губы, целуя его ночью...

     - А знаешь, Яшенька, я еще в Затонской больнице хотела тебе сказать, что нам надо родить еще одного ребенка, - Анна покачала головой и мечтательно прошептала, - девочку, я так хочу девочку...

     - Только после второго мальчика, - не открывая глаз и с трудом разжимая губы, прохрипел Яков.

     Анна с изумлением уставилась на него, а потом счастливо рассмеялась.

     - Притворщик! И не стыдно вам, Яков Платонович, так притворяться! Слава Богу, Яшенька, ты вернулся, ты со мной! 

     После недолгих препирательств Анна Викторовна согласилась быть с Яковом Платоновичем и ухаживать за ним в дневное время, а ночевать уезжать домой. Если днем Штольману удавалось скрывать от Анны, как сильно мучают его боли, когда грудную клетку стягивало стальными обручами, и было трудно дышать, то ночью боль выходила победительницей в их схватке. Слава Богу, что его драгоценной Анечки не было рядом... Он старался не злоупотреблять морфием и нашел выход в анализе событий дня и размышлениях в эти бессонные ночи. Вспоминая и еще раз переживая дневные встречи и разговоры с разными людьми, навещавшими его в больнице, он загонял боль и тяжесть своего физического состояния в дальний угол ощущений, заставляя мозг работать и отвлекаться от боли. Штольман постоянно напоминал себе слова Милца о том, что все в нашем организме управляется головой. И это помогало.

                                                  *          *          *

     Два дня назад он в деталях припоминал свой разговор с Юрием Анатольевичем Сысоевым о его возможном переводе в Затонск и назначении начальником сыскного отделения. Объем работы, конечно, меньше, чем в Саратове, но у него должен накопиться опыт самостоятельной работы и руководства подчиненными ему сыскарями. Штольман был уверен, что это будет хорошим следующим этапом в профессиональной и карьерной лестнице Юрия Анатольевича. К его радости Сысоев легко согласился с этими доводами, и особенно Якова Платоновича порадовало завершение их разговора, которое еще долго не выходило у него из головы.   

     Тогда Сысоев уже взялся за ручку двери, но внезапно повернулся к Штольману и снова решительно подошел к его кровати.

     - Яков Платонович! Разрешите еще с вами посоветоваться? - лицо Юрия Анатольевича покраснело от волнения, и он сжал руками спинку кровати.

     Штольман кивнул, взгляд его стал серьезным.

     - Как вы думаете, я могу взять фамилию отца и на новом месте появиться как Рохлин?

     - А почему вы не сделали этого раньше, сразу после признания Григорием Андреевичем вас своим сыном?

     - Из-за матушки, - Юрий тяжело вздохнул, - половина Саратова хорошо знала и семью Сысоева, и семью Рохлина, пошли бы сплетни по всему городу, матушку стали бы осуждать и мешать память о ней с грязью ...
Да и братья были еще очень молоды, они могли подумать, что я от них хочу отказаться... - он с трудом подбирал слова, снова переживая душевную боль, - им было бы горько это слышать.

     - А в Затонске нашу печальную историю никто не знает, я к ним приеду как Рохлин Юрий Григорьевич, так можно? - молодой человек с надеждой смотрел на Штольмана, - я братьям два года назад все рассказал, когда они стали спрашивать, почему Григорий Андреевич завещал нам свой дом и деньги. Я правду сказал - не потому, что его жена и наша матушка были родными сестрами, и у него детей не было, а потому, что он мой родной отец. И письмо мамино показал, - Юрий закусил нижнюю губу и поднял глаза к потолку, пытаясь скрыть захватившие его эмоции, но через минуту он с собой справился и глухим голосом закончил, - мы тогда обнялись и поклялись относиться друг к другу как самые настоящие родные братья.

     - Я понял вас, Юрий Григорьевич, - тронутый его честностью и доверием ответил Штольман, - оформляйте бумаги, а я и князь Мещерский засвидетельствуем признание Григория Андреевича в отцовстве. Я думаю, что его душа только порадуется вашему решению.

                                                *          *          *

     А вчера к Штольману неожиданно приехал из Петербурга полковник Варфоломеев. Яков Платонович отправил ему письмо о предложении Николая Петровича Мещерского еще из Затонска, сразу после встречи, но вместо ответного письма в больнице появился сам Владимир Николаевич.

     - Я получил ваше письмо через связного, но не смог сразу приехать, Яков Платонович, а писать письма на эту тему небезопасно, - Варфоломеев задумался и горько усмехнулся, - теперь и моя корреспонденция может подвергаться контролю, - заметив, как помрачнел Штольман, он покачал головой, - да, все так, Яков Платонович! Пора ставить точку в моей службе... Я принял решение и сообщил о нем Государю - в октябре ухожу в отставку, и мы с женой уезжаем в Крым, хочется побаловать себя золотой осенью, а потом видно будет, но в Петербург я не вернусь.

     - И Государь согласился? - с сомнением в голосе спросил Штольман.

     - Сейчас не Государь решает, соглашаться ему или нет, а великие князья. Они не просто согласны, они рады, и радости своей не скрывают, такие вот дела, Яков Платонович. Но у меня есть еще три месяца, а за это время я хочу многое сделать, - к Варфоломееву вернулась его прежняя уверенная и ироничная манера общения, - кому-то хвост прищемить, а кого-то из западни вытащить...

     - Если вы решили остаться в Саратове, оставайтесь! Пожалуй сейчас это лучший вариант... Великие князь Михаил Александрович, Владимир Александрович и Павел Александрович получили информацию, что Охранители не доверяют Государю и его немецкой супруге. Согласно имеющимся у них донесениям, Охранители будут стараться ограничить власть Государя, передавая часть его полномочий Думе и Правительству, предварительно определив туда  своих сторонников и отодвинув от принятия государственных решений членов царской семьи.

     - Сейчас начнется подковерная борьба между ними, от многих придется избавляться, конечно, путем естественного ухода в мир иной... Поэтому Охранителям и потребовался честный следователь по особо важным делам с безупречной репутацией, например, Штольман, чтобы его расследования несчастных случаев не вызывали кривотолков.

     - Однако Охранители поздно спохватились, за ними уже установлена слежка, и единственный выход для них сейчас - залечь на дно. Кстати, князь Николай Петрович Мещерский срочно уехал в Ниццу лечиться, и я думаю, что лечиться он будет там лет пять... - Варфоломеев засмеялся, - так что ему будет не до вас, Яков Платонович.

     - А что касается вашей просьбы назначить начальником сыскного отделения в Затонске сына Григория Андреевича Рохлина, то в этом вопросе я попросил помочь Ивана Логгиновича Горемыкина, нашего министра внутренних дел, он мой хороший приятель. Довольны? - Владимир Николаевич легонько похлопал Штольмана по руке, - Не держите на меня обиды за два года в Петропавловке, Яков Платонович, я делал, что мог, но не все от меня зависело. Вы тоже дров наломали достаточно...

     - Поправляйтесь и берегите Анну Викторовну, она для вас Божий подарок! Прощайте! - Варфоломеев быстро вышел из палаты, где лежал Штольман, прижался головой к стене, вынул из кармана металлическую коробочку, достал из нее две горошины, положил их в рот и стал медленно рассасывать.

     Это встреча действительно оказалась их прощальной встречей. Варфоломееву не удалось порадоваться золотой осени в Крыму - спустя неделю после приезда в Ливадию Владимир Николаевич умер во сне. Официально было объявлено, что умер он от разрыва сердца. Его родным и близким друзьям было известно, что Владимир Николаевич давно страдал сердечной болезнью, поэтому вскрытие не проводилось по религиозным соображениям. Смерть Варфоломеева напомнила Штольману гибель Виктора Ивановича Миронова... но разве царскую семью волнует уход из жизни бывшего начальника личной охраны Государя?

                                                     *          *          *

     Уже неделю Яков Платонович Штольман находился на лечении в Александровской больнице Саратова, и сегодня Михаил Алексеевич Аплавин, известный и уважаемый в городе доктор, решал вопрос о дальнейшем пребывании Штольмана в больнице.

     С одной стороны, сам Яков Платонович и Анна Викторовна просили его разрешить перевезти Штольмана для лечения и восстановления домой под наблюдение Анны Викторовны, чью медицинскую подготовку Аплавин  оценивал очень высоко. Особых препятствий для такого переезда Штольмана Михаил Алексеевич не видел, процесс выздоровления шел без серьезных осложнений и был бы гораздо эффективнее в домашних условиях.

     С другой стороны, как главный врач Аплавин видел важные плюсы для больницы в более длительном нахождение в ее стенах господина Штольмана. Теперь свой рабочий день полицмейстер начинал с приезда не в Управление полиции, а к ним в больницу, выслушивал доклад палатного врача о состоянии здоровья Якова Платоновича и затем навещал его в палате. Во время своих визитов по военному строгий и требовательный полицмейстер замечал любые случаи неорганизованности, халатности и разгильдяйства как у медицинского персонала, так и у больных и устраивал настоящие "разносы" и выговоры, после которых никто не хотел  ничего нарушать. В больнице установилась такая дисциплина и порядок, о которых главный врач раньше и не мечтал.

     Кроме того, полицейские с коробками, узелками и бутылками с молоком свободно ходили по коридорам в течение всего дня, пугая своим присутствием некоторых непослушных больных. Свежие овощи, фрукты, пироги и молоко, приносимые ими в больницу в большом количестве, раздавались лежачим больным и явно способствовали их выздоровлению.

     Представители мукомольного Союза привезли две подводы первоклассной пшеничной муки на нужды больницы, а три солидных господина в темных костюмах и шляпах из Союза немецких колонистов полчаса провели в палате Штольмана, беседуя с ним по-немецки. После посещения Штольмана они зашли к Михаилу Алексеевичу и вручили ему чек на 1000 рублей для покупки медицинских инструментов.

     Губернатор князь Мещерский приехал к Штольману по-домашнему, без свиты и тихо уехал, не встречаясь ни с кем из сотрудников больницы. Игумен навестил Якова Платоновича вместе с двумя иеромонахами и подарил больнице три прекрасные иконы, а иеромонахи до позднего вечера исповедовали и причащали больных. Происходило это таинство в кабинете главного врача, где Аплавин теперь принимал разные делегации и уважаемых людей города. Случались и таинственные посетители, о которых ничего не было известно, и сам Штольман тоже молчал.

     Но большего всего доктора Аплавина поражало то, что каждый день в приемное отделение больницы обращались несколько человек, обыкновенных жителей Саратова самых разных сословий, чтобы справиться о здоровье Якова Платоновича и передать ему записку или небольшой гостинец и даже два скромных букета.
Такое внимание и уважение не вызывали бы вопросов, если бы Штольман был врачом или учителем, но он был полицейским следователем, а к представителям этой профессии трудно испытывать добрые чувства почтения и благодарности. Однако многие врачи не разделяли его взглядов. Один из докторов, с которым Аплавин поделился своими мыслями, возразил ему следующим образом:

     - Штольман служит в сыскном отделении полиции уже четыре года, и стал известен как умный, честный и порядочный человек. Если преступление расследует следователь Штольман, то все в городе уверены, что преступник будет найден и справедливость восторжествует. Такие люди, как Штольман, городу очень нужны.

     Михаил Алексеевич все-таки принял правильное решение - выписать Штольмана домой для дальнейшего восстановления...

                                               *          *          *

     Прошла неделя, как Яков Платонович вернулся домой. Радости родных и близких друзей не было предела, но на второй день Софья Петровна Елагина таинственно пошепталась с Марией Тимофеевной, и они сообщили Анне, что приняли решение вернуться в Затонск и взять с собой до конца лета Витеньку. По их мнению, Якову Платоновичу больше всего требуется покой, тишина и возможность побыть наедине с любимой женой, поэтому они хотели бы создать для них второй медовый месяц. Анна была тронута до слез такой заботой, и они с Яковом Платоновичем согласилась с этим предложением.

     Через два дня Анна и Яков Платонович остались одни в их чудесном доме-корабле. Правда, капитан немного приболел, но его выздоровление было не за горами... Как же хорошо им было одним в этот медовый месяц. Вторая половина лета оказалась солнечной, но не жаркой. Щедрое лето одарило горожан изобилием спелых персиков, абрикос, яблок, в городе витали по-восточному яркие ароматы дынь и арбузов, почти в каждом саду цвели розы, наполняя воздух роскошными запахами. Можно было не отходить друг от друга, обнимать, целовать, говорить всякие глупости и вместе смеяться, никого не стесняясь... Как странно бывает в жизни, думала Анна, две недели назад к ним пришла беда, а сейчас они были так упоительно счастливы! Какие крутые повороты бывают на дороге жизни! А ведь справились, выстояли и опять пойдут вперед ВМЕСТЕ.

     Сегодня с утра Анна почувствовала легкое беспокойство, поэтому ее не удивило, когда после завтрака у ворот дома остановился полицейский экипаж. Звягин легко выпрыгнул из экипажа и быстро пошел к беседке, заметив там Анну Викторовну.

     - Рада вас видеть, Михаил Иванович, вы к Якову Платоновичу? - поприветствовала его Анна Викторовна и подала руку.

     - Я к вам, Анна Викторовна. Уделите мне немного времени, я хотел бы с вами попрощаться.

     - Попрощаться? - она с удивлением посмотрела на Звягина.

     - Да, Анна Викторовна, уезжаю я, - в глазах Звягина застыла такая печаль, что Анне стало тревожно. Она указала ему на место за столом напротив себя и тоже села.

     - Спасибо, - Звягин снял фуражку, положил ее на стол и замолчал, собираясь с мыслями.

     - Уезжаю я, - задумчиво повторил Звягин, потом поднял на Анну глаза, и решившись на откровенный разговор, он продолжил, - я возвращаюсь в армию, а точнее, в свой полк. Месяц назад я подал рапорт о переводе меня на старое место службы.

     - Месяц назад? - переспросила Анна, - это когда ранили Якова Платоновича?

     - Да, беда с Яковом Платоновичем стала последней точкой в моей, - Звягин грустно усмехнулся, - полицейской карьере. Не мое это, Анна Викторовна, совсем не мое дело. Я, честно говоря, считал, что нет ничего особенного в работе полиции, и мне с моим опытом армейской службы особого труда не составит справиться с такой работой... -  он одернул себя и смутился, - самодовольным дураком я был тогда. А первый звонок мне прозвенел, когда по моей вине получил ранение Ульяшин. Ведь это я к ним в сыскное отделение этого труса Козлова устроил, да что говорить! - Звягин махнул рукой, - я не каяться пришел, а с великой к вам просьбой!

     Анна с пониманием взглянула на Михаила Ивановича и продолжала заинтересованно его слушать.

     - Яков Платонович  и вы стали очень важными в моей жизни людьми, - он с трудом подбирал слова, - дорогими для моей души людьми... не могу я так просто с вами расстаться. Вы позволите мне вам писать, и, - он резко закончил свой монолог, как будто прыгнул со всего размаха в Волгу, - надеяться на ваши ответные письма?

     Еще не дослушав до конца Звягина, Анна поняла, о чем пойдет речь. Ей вспомнилась сцена в больнице, когда она сидела у дверей операционной, а Звягин снова и снова повторял ей слова утешения. Возникшая тогда тонкая ниточка взаимопонимания между ними вновь протянулась от Звягина к ней.

     - Я постараюсь, Михаил Иванович. Мы будем ждать ваши письма и читать с большим интересом. Когда нам в жизни встречаются хорошие люди, рвать с ними связь тоже не хочется.

     - Вот и замечательно, - лицо Звягина расплылось в широкой улыбке, - я хотел бы также переговорить с Яковом Платоновичем, сообщить ему о моем переводе и получить его разрешение писать вам письма. И еще, примите от меня на память маленький подарок - книгу стихов Тютчева, моего любимого поэта, - Михаил Иванович протянул Анне Викторовне завернутую в подарочную бумагу книгу. Он встал, поцеловал Анне руку, взял свою фуражку и уже направился к дому, но неожиданно  вернулся, встал у входа в беседку и срывающимся голосом спросил:

     - Мне рассказывали, что у вас, Анна Викторовна, есть дар видеть будущее, - глядя ей в глаза, он выдохнул свой вопрос, - Мы с вами еще хоть раз встретимся на этом свете?

     - Встретимся, - с мягкой улыбкой кивнула ему Анна.

     Михаил Иванович повеселел, взял под козырек и быстро зашагал к дому. Анна прижалась лбом к столбу беседки, ухватилась одной рукой за перила, а другой смахнула катившиеся по щекам слезы. Она постояла так минут пять, потом вернулась к столу, взяла в руки подарок Михаила Ивановича, развернула бумагу, погладила новую, еще пахнувшую типографской краской книгу и подняла выпавшую красивую закладку, на которой твердым строгим почерком было написано четверостишье:

                                     О, как на склоне наших лет
                                     Нежней мы любим и суеверней…
                                     Сияй, сияй, прощальный свет
                                     Любви последней и безнадежной!

     - Спасибо, Михаил Иванович, - еле слышно прошептала она.

     Вот такие крутые повороты оказались на жизненном  пути Анны Викторовны и Якова Платоновича. Пришла золотая осень, чудесный дом-корабль и красавица-беседка снова были наполнены веселыми голосами их замечательной семьи. Давайте пожелаем нашим дорогим Анне Викторовне, Якову Платоновичу и Витеньке удачи и радости на следующем этапе их жизни, а счастье и так всегда с ними, потому что они ВМЕСТЕ!

Отредактировано Nora Brawn (10.08.2025 14:17)