Едва войдя в участок, Штольман понял – произошло непредвиденное. Шумский смотрел расстроенно, Трегубов – возмущенно. Еще и Светловидов из министерства почтил своим присутствием. Его злорадный вид и вовсе не сулил ничего доброго. Штольман отдал общий поклон и вопросительно глянул на поручика.

- Задержать Надежду Епифанову не представилось возможным ввиду ее отсутствия, - на одном дыхании доложил Шумский. И тут же в разговор вступил Трегубов:

- Упустили преступницу, господин столичный сыщик! Для того ли вас вызывали?! С этим, знаете ли, любой городовой справился бы! А на вас, так сказать, надежды возлагали…
- Каюсь, не оправдал, - сухо ответил Штольман. – Готов немедленно вернуться в Петербург.
- Да как же это, - уже менее уверенно сказал Трегубов, оглядываясь на Светловидова. – Отступаетесь, стало быть?
- Так ведь тут любой затонский городовой справится?

Трегубов начал краснеть, набирая в грудь воздуху. Светловидов опередил его.
- Вам, господин Штольман, было дано поручение. А вы его провалили!

Штольман чуть откинул голову, глядя в глаза чиновнику:
- Известно ли вам, в чем заключалось мое поручение?

Светловидов отвел взгляд. Он не был введен в курс дела.

- От вас результат требуется. И где же он?
- Не уполномочен разглашать результаты кому бы то ни было, кроме своего начальства.

Светловидов, вычеркнутый из категории стоящих над Штольманом, пошел пятнами, но крыть было нечем – он действительно не являлся прямым начальником надворного советника. А отсылкой к министерству можно было запугать разве что местного полицмейстера.

Штольман выждал какое-то время, повернулся к Трегубову, но тот уже просматривал какие-то бумаги.
- Если ко мне больше нет вопросов, разрешите откланяться.

Николай Васильевич махнул рукой, Светловидов заложил руку за лацкан пиджака и опустил глаза. Штольман блеснул вежливым оскалом и прошел в отведенный ему кабинет, кивнув Шумскому.

Поручик торопливо покинул поле битвы. Оказавшись наедине со Штольманом, раскрыл было рот, но его опередили:
- Я уже понял, Иван Алексеич, - бежала. Я тут распоряжусь и пойду с обыском к Епифановой, а вы ступайте к Анне Викторовне. Не нужно ей сюда приходить. Оставайтесь пока с ней ради ее безопасности.
- Вы полагаете, ей что-то угрожает?

Штольман неопределенно качнул головой.
- Если Надежда поняла, что ее попытка заставить Анну Викторовну замолчать не увенчалась успехом, все возможно. Так что прошу вас быть рядом с барышней Мироновой, пока я не пришлю Елисея.
- Пусть не торопится, ему надо отдохнуть, - поспешно ответил Шумский.

***
Объявляя Надежду Епифанову в розыск, оформляя и подписывая нужные бумаги, Штольман не мог не думать о том, что в действительности стоит за исчезновением подозреваемой. Она умела стрелять из арбалета и ездить верхом; была на месте второго убийства, судя по сережке; боялась разговора с полицией; наконец, прошлой ночью в одежде, скрывающей лицо и фигуру, ушла от наблюдения в момент нападения на Анну. Это все косвенные улики, но их слишком много для совпадения. И мотив! Мотива до сих пор не было. Единственное предположение – желание мстить тем, кто счастлив, за свое затянувшееся девичество и полутюремное существование у постели больной матери. Но уж больно зыбкая почва!

Просматривая полученную на его имя корреспонденцию, Штольман увидел долгожданное письмо. Он вскрыл его, прочел дважды, задумался. Достал из ящика стола папку с делом, перебрал бумаги и нашел полученную ранее справку из Департамента полиции. В ней говорилось о жертвах мошенничества, покупавших фальшивые облигации золотого займа. Дело приобретало неожиданный, но вполне логичный оборот. Только вот многое нужно проверить здесь, в Затонске. Придется отправить Ельку к Анне, Шумского – в поместье Рогозина, а самому заняться главным.

Размышляя об этом, Штольман пришел в дом Епифановых. Там царил ожидаемый переполох. Кирилл Артемьевич, более раздраженный, нежели взволнованный, требовал объяснений.
- Это что же творится, господин полицейский! Сперва приходите допрашивать честных людей, потом арестовывать… Пугаете зря, а я потом дочь ищи.
- Куда могла уехать Надежда Кирилловна?
- Да никуда, никуда не могла, - купец в волнении заходил по комнате. – Родня есть, конечно, да только ее бы тотчас отослали, когда узнали бы, что она без моего позволенья явилась.
- А если б она солгала?

Такая мысль Епифанову в голову не приходила. Он застыл на мгновение, задумавшись, потом махнул рукой:
- Надежда хорошая дочь, почтительная, не в ее характере ездить по родственникам в одиночку, да еще врать чего-то.
- Но ведь дома ее нет, - резонно заметил Штольман.

Купец потер лоб, не в состоянии объяснить эту загадку.
- Может, силой кто увез?
- Если позволите, я осмотрю ее комнату.
- А если нет? – Епифанов угрожающе наклонил голову.
- Придется обойтись без вашего позволения, - сухо ответил Штольман, показывая распоряжение.

Спальня Надежды больше походила на казарму, чем на комнату девицы: узкая кровать с аккуратно заправленным одеялом, допотопный комод и стол со стулом. Ни мягких пуфиков, ни милых безделушек, ни даже цветов. Занавеси, и те самые простые – из плотной синей ткани, не пропускающей света. Единственное, что говорило об увлечениях хозяйки, - нитки для вышивания и пяльцы с начатой работой. Штольман пригляделся – что-то вроде лика святого.

Обыск не занял много времени. Надежда собиралась основательно: опустошила шкаф и комод, шкатулки, даже нехитрые тайники, обнаруженные Штольманом: потайной ящичек и место за иконой, где было спрятано что-то небольшое и плоское. Такие сборы могли означать только одно – хозяйка не собиралась возвращаться в отчий дом.

И все же Штольману удалось кое-что найти: под комодом валялась бумажка, на которой был нарисован кривоватый Колобок, и металлический штырь вершка три длиной. На одном конце штыря было нечто вроде щели, другой конец был тупым и гладким.

Штольман еще раз осмотрел спальню. Подошел к окну, раздернул шторы. Оглядел улицу, представил, какие комнаты выходят на эту же сторону. Его внимание привлек дом напротив. В голове забрезжила неясная идея, которую стоило проверить. Штольман собрал свои находки и поспешил к выходу.

***
Анна обрадовалась поручику, однако от этой радости ничего не осталось, когда она узнала новости.

- Теперь все еще больше запуталось. Ведь Надежда может быть и жертвой!

Шумский не понял, почему.

- Вспомните, Иван Алексеич, еще позавчера мы подозревали Елагину.
- Против Елагиной не было столько улик, - осмелился возразить Шумский. – Епифанова, к примеру, умеет стрелять, и маленький арбалет у нее когда-то был.

Видя недоумение на лице Анны, поручик вспомнил, что к кузнецу она не ходила и не знает того, что известно ему и Штольману. Мысленно браня себя за упущение, он наскоро пересказал ей весь визит.

- А что сказал Федор?
- Сын Привалова? Мы его не видели.

- Да ведь он, может, самый важный свидетель! Ведь вы сказали, что он сватался к Надежде, но ему отказали, – Анна схватила поручика за руку, не обращая внимания на его реакцию.
- Дома его тогда не было, - промямлил Шумский, ничего не соображая, лишь ощущая ее прикосновение.
- Поедем сейчас! – Анна заметалась в поисках шляпки.
- Это может быть опасно, - к поручику вернулась способность мыслить.

Анна надела шляпку и посмотрела на него с удивлением:
- Какая же опасность, Иван Алексеич, ведь вы будете со мной!

Шумский сдался. В конце концов, бездействие точно не пойдет на пользу расследованию, а у Привалова он сможет разузнать что-то полезное, особенно вместе с Анной Викторовной.

…И вновь пролетка мчалась по лесной дороге, только на этот раз Шумский был наедине с Анной. Ему хотелось говорить с ней, выразить, наконец, в словах все, что давно уже испытывал, но не решался признать. Однако она смотрела отстраненно и печально, и он не посмел нарушить ход ее мыслей.

Анна думала о том, что, должно быть, приблизит Штольмана к разгадке убийства, а значит, к отъезду. Будущее казалось туманным и неопределенным. Что она будет делать, если он уедет? Рядом вздохнул Шумский. Простите, Иван Алексеич, мысленно сказала ему Анна. Вы по-прежнему дороги мне, как друг. Но не больше.

…Привалов и его жена встретили неожиданных гостей, как долгожданных. С первых же слов стало ясно, в чем дело.
- Вовремя же вы, господин полицейский!
- Что случилось?
- Федька пропал! Вчера целый день где-то шлялся, не ночевал, и теперь нигде нет!
- А до этого вел себя, как обычно?

Привалов почесал в затылке.
- Взрослый парень-то, не слежу за ним.

Вмешалась жена.
- Давно уж сам не свой ходит! Скрытничает, по ночам пропадает. И денег просит.
- Что ж мне не говорила? Он и у меня деньги брал, – нахмурился Привалов.
- Так ведь сам сказал - взрослый уже! Думала, к девкам ходит.
- Спальню его проверяли? – спросила Анна.
- Зачем это?
- Там может быть объяснение его исчезновению.

Привалов неопределенно мотнул головой и провел их в дом. Спальня Федора была на втором этаже. Шумский вошел и остановился, не зная, что делать дальше. Перед ним была самая обычная комната: кровать с двумя матрасами, умывальник, письменный стол у окна, шифоньер. Что тут искать? И где?

Анна деликатно отодвинула его и подошла первым делом к шифоньеру. Едва заглянув внутрь, кивнула Шумскому. Он подошел и увидел то же, что и она: пустые полки.
- Это побег! – вырвалось у него. Привалов, стоявший на пороге, тоже бросился к шифоньеру, застонал и ударил кулаком по дверце.

- Может, он оставил записку? – спросила Анна и посмотрела на стол. Он был завален какими-то амбарными книгами, охотничьими изданиями, но ничего похожего на записку на нем не было. Она выдвинула ящики и увидела кое-что, представлявшее интерес. Меж тем Привалова, привлеченная шумом, заглянула в комнату сына и застыла, прижав руку к сердцу.
- Господи!
- Это ты виновата! Что молчала, не сказала мне, куда он бегает?
- Да откуда ж я могла знать, Лукьян Кузьмич! Дело такое, деликатное, я ж думала, он с твоего ведома…

Привалов снова саданул кулаком, на этот раз по столу. Анна улучила момент и припрятала найденную бумажку за обшлаг рукава. Шумский заметил это и обратился к помещику:
- Мы объявим его в розыск. Ждите известий.

И он увел Анну подальше от разгорающегося семейного скандала. Когда пролетка отъехала от поместья, Анна показала Шумскому найденную бумагу. Это была расписка на имя Федора Привалова, в которой был указан адрес.
- Едем туда?

Шумский покорился неизбежному и отдал распоряжение городовому, сидящему на козлах.

***
Доходный дом напротив Епифановых был из числа богатых: чистые парадные, целые стекла, никаких подозрительных личностей. Наверняка даже каморки на чердаке стоили недешево. Штольман взбежал по лестнице на второй этаж. Скользнул взглядом по лестничной площадке, прислушался. Потом достал отмычки и принялся открывать замок. Первая и вторая не подошли. Он возился с третьей, когда соседняя дверь приотворилась.
- Доброго вам здравия! А вы к кому это, господин хороший?
- К себе, - невозмутимо ответил Штольман.
- Так ведь тут молодой господин проживать изволят.
- Кто платит, того и квартира, - ответил Штольман, не прерывая своего занятия. На этот аргумент сосед возражений не нашел, да и замок, наконец, поддался. Штольман переступил порог и захлопнул дверь за собой, временно избавляясь от бдительного наблюдения.

Две маленькие комнатки были чисто прибраны. Кругом царил порядок, наводивший мысль о том, что здесь не живут постоянно. Штольман осмотрел постель, нашел на подушке длинный волос. Вещей в шкафу было немного – смена мужской одежды. Штольман раздернул занавески и хмыкнул: окно спальни, из которого он выглядывал совсем недавно, находилось прямо напротив. Как удобно!

Он быстро обыскал комнаты и нашел то, что искал: на самом верху платяного шкафа лежали два арбалета и болты к ним. Там же была книжка с самодельной обложкой – дневник. Штольман выложил свои находки на стол и принялся изучать их.

Он перелистал дневник, вынул из него сложенное письмо, написанное явно второпях. Содержание подтверждало его предположения. Штольман досадливо дернул головой – не зря визит Анны к Надежде привел его в такое бешенство. Так, что там дальше? Дневник оказался не менее интересен, особенно последние страницы. Надежда не поверяла бумаге сердечных тайн, однако из даже из сказанного обиняком можно было сделать выводы.

Он читал, без труда разбирая почерк – отличная домашняя учительница досталась барышне Епифановой! По большей части в записях говорилось не о чувствах, а о повседневных делах, довольно многочисленных, и событиях, которых в жизни Надежды было крайне мало. К последнему относились даже короткие прогулки в компании родственницы, встреченные прохожие, потери и обновы. К слову, о пропаже сережки в дневнике ничего не говорилось.

Штольман спохватился, что потратил на чтение немало времени, отложил дневник и взялся за иные улики. Арбалеты были небольшими, почти игрушечными, как и говорил Тихон. Сработаны явно одним мастером. Механизм работал отлично – в этом Штольман убедился, поочередно зарядив арбалеты имеющимися болтами. Сила натяжения была приличной для таких малюток, фунтов восемьдесят, стало быть, стреляет аршин на двадцать. Все болты были тупыми, гладкими на конце. Чтобы проверить свою гипотезу, Штольман зарядил один из арбалетов, открыл окно и выстрелил в соседний дом. Болт звонко ударился о стену, отскочил и упал на мостовую. Штольман удовлетворенно потер рукой подбородок. Даже если бы на улице кто-то был, заметить или услышать выстрел было бы трудно.

Картина сложилась. Можно идти по остальным делам. Штольман бросил последний взгляд на улицу и застыл, заметив парочку, деловито шагающую к доходному дому. Он что-то говорил, она улыбалась, даже рассмеялась. Неожиданно стало душно. Он машинально ослабил галстук, но дышать по-прежнему было трудно. На сердце было так тяжело, что все вокруг казалось отвратительным. Парочка тем временем остановилась перед парадным, глядя на номер дома и сверяясь по бумажке. Видимо, адрес был верный – молодые люди отворили дверь. Через минуту будут здесь. Что ж, прием будет самым теплым.

***
Дворник неторопливо рылся в ящике с ключами. Шумский следил за ним краем глаза, больше беспокоясь о том, что Анна ждет его на улице одна. Он ни за что не хотел оставлять ее, но ей как-то удалось убедить поручика. Шумский с досадой думал, что возражать ей не легче, чем Штольману.

Наконец, ключ был найден. Вместе с Анной поручик поднялся по лестнице, отпер замок и первым переступил порог. Анна шагнула вслед за ним. Внезапно дверь скрипнула и с шумом захлопнулась у них за спиной. Анна вскрикнула и подскочила от неожиданности, поручик обернулся. Прямо на него смотрел Штольман с арбалетом в руках. Арбалет был опущен, но почему-то было ясно, что Штольман успел бы выстрелить раньше, чем Шумский – достать пистолет.

- Дмитрий Платоныч!

Анна быстро пришла в себя, увидев, кто устроил на них засаду. Поручик же молча смотрел на Штольмана. Вызов был брошен и принят - один тяжелый взгляд скрестился с другим. Покровы цивилизации взметнулись, подхваченные ветром ревности, и опали, как осенние листья, оставив первобытное «моя» и «прочь». Ни один не желал уступать. Противостояние затянулось.

- Дмитрий Платоныч! Что за шутки!

В другое время такая сцена расстроила бы Анну, но теперь она была слишком зла. Не отводя глаз от поручика, Штольман спросил:
- Вы находите ситуацию смешной, Анна Викторовна?
- Отнюдь!
- Я напугал вас?
- Не льстите себе!
- А следовало бы. Стоило бы застращать вас так, чтобы вы, наконец, перестали подвергать свою жизнь опасности, - тон был ровный, почти спокойный. Все, что Штольман хотел сказать, выражалось во взгляде.
- Со мной Иван Алексеич! Он способен меня защитить.
- Это совершенно очевидно.

Удар был ниже пояса. Поручик словно постепенно окунулся в стыд: сначала покраснел  подбородок, потом щеки, уши. Он отвел глаза. Анне стало так жаль его, что она чуть не выпалила: «Да вы просто ревнуете», но сдержалась. Слишком свежа была в памяти недавняя ссора у Епифановых.

Штольман положил, наконец, арбалет на стол и спросил:
- Так что привело вас сюда?

Анна заторопилась:
- Пропал Федор Привалов!

Маневр удался – Штольман отвлекся от поручика, и тот получил возможность отдышаться.
- Откуда вам это известно?
- Мы были у него, - и, не давая Штольману отреагировать на очередное нарушение правил безопасности, добавила: - Скорее всего, он бежал, многих вещей недостает. Мы нашли расписку о внесении платы за эту квартиру.

«Мы» резало Штольману ухо, и он не сдержался:
- А каким ветром вас занесло к Привалову?!
- Я хотела узнать, не было ли у него… отношений с Надеждой.
- Были, - он кивнул на два арбалета и бросил взгляд на постель. Анна глянула, отвернулась и схватилась за письмо.

- Прочтите, - разрешил Штольман. – Можно вслух.

«Ждать больше нельзя. Сегодня у меня была особа, которая пыталась меня шантажировать. Я съезжу за деньгами. Соберись и жди меня на рассвете».

Подписи не было. Настала очередь Анны краснеть:
- Как она могла подумать!

Штольман пожал плечами. Он выдержал паузу и сказал:

- Думаю, Федора и Надежду отказ родителей не остановил. Он снял квартиру для тайных встреч напротив ее дома. Она приходила к нему всякий раз, когда появлялась возможность. Арбалетами пользовались для переписки. Она посылала ему записки, он ей, скорее всего, рисунки, чтобы можно было выдать за детскую шалость, если их найдет посторонний.

Штольман показал тупые болты и бумажку с Колобком.
- Вот его ответ – «я от бабушки ушел, я от дедушки ушел». Ночью она ездила куда-то за деньгами, которые нельзя было хранить дома. Вернулась, чтобы захватить вещи, и тут же ушла к нему. Нужно вернуться в участок и предупредить, чтобы искали не одинокую барышню, а пару.
- Погодите. Но тогда получается, что Надежда не убийца?
- Факты по-прежнему не в пользу Епифановой: оружие у нее было, и она умела им пользоваться. Что до болтов, - прервал он Анну на полуслове, - о них придется спросить кузнеца. Он умолчал о тупых, мог скрыть и острые.

Он распахнул дверь, пропустил Анну вперед и вышел за ней. Поручик последовал за ними, по-прежнему молча.

***
В участке их поджидал Елька. Штольман распорядился насчет розыска и подошел к Анне.
- Теперь нам остается только ждать. Прошу вас все же какое-то время побыть дома. Елисей проводит вас и останется с вами.

Анна хотела что-то сказать, но Штольман перебил ее:
- Я сообщу, как только будут новости. И… благодарю за помощь.
- Не верю своим ушам, - пробормотала Анна, - неужели вы признали, что от меня есть какая-то польза, а не одно только беспокойство?

Вопреки ожиданиям, он не рассердился, а, глядя ей в глаза, сказал:
- Я всегда ценю ваше содействие и лишь сожалею о том, что стремление помогать часто заводит вас на опасную территорию. Не желаю соглашаться с тем, что однажды вы можете пострадать.

С этими словами он поцеловал ей руку, задержавшись несколько дольше, чем это позволяли правила. Анна отступила на шаг, а он все сжимал ее пальцы и неохотно отпустил только тогда, когда удерживать стало решительно невозможно.

Однако Анна не забыла о Шумском.
- Не могу уйти, не поблагодарив вас, Иван Алексеич. Я не прощаюсь. Надеюсь, вы присоединитесь к нам за вечерним чаем.

С этими словами она пожала ему руку и ушла, провожаемая одинаковыми взглядами двух совершенно разных мужчин.

***
Елька пристроился сбоку и чуть позади Анны. В руках он нес какую-то коробку – ни дать, ни взять посыльный из лавки. Сначала они молчали. Анна переживала прощание и, как могла, отбивалась от воспоминаний. Получалось плохо. Чтобы не утонуть в них совсем, она спросила Ельку, давно ли он служит у Штольмана.

- Давно. Сколько лет, не упомню.
- А дуэль при вас случилась?
- При мне, - ответил Елька, прищурившись и глядя мимо Анны. – Я, можно сказать, обидчика определил.
- Расскажите, - попросила Анна.
- Вы, барышня, мне не выкайте, непривычные мы. А рассказать-то что ж, могу. Большого секрета в том нет. Весь Петербург наслышан.
- Я знаю, что на Дмитрия Платоновича написали донос…
- Ну да, дружок его и написал, Колесников, - Елька сплюнул в сторону. – Живет, мол, на широкую ногу, на костюмы, как у него, никакого жалованья не хватит. Откуда бы деньги? И подсказать, значит, решил начальству, откуда.
- Каким образом?
- Выбрал время, когда Платоныч на службе, да и отозвал меня запиской. Вроде по делу. А я с полдороги вернулся, будто торкнуло меня что. Смотрю издалека, выходит из нашего парадного, рожа довольная. У него свой ключ был от нашей квартиры. Платоныч ему доверял, как себе, от смерти когда-то спас этого гада. Думаю, что ж Колесникову у нас занадобилось. Вернулся я, обшарил всю квартиру, да и нашел деньги. Без малого пять сотен он у нас припрятал, - Елька сделал движение губами, покосился на барышню и проглотил бранные слова.

- И стою я это с деньгами в руке, а по лестнице, глядь, уже подымаются. Так я за дверь тихохонько выскользнул и вверх, на чердак. И слышу, как городовые с дворником препираются. Он, значит, не желает им дверь открывать, а они ему бумажку суют. Не стал я дожидаться, чем там кончится, крышами ушел и сразу к Платонычу. Сунулся к нему в кабинет. Гляжу, один сидит. Я сразу и выложил все, и деньги, и про Колесникова. Только досказал – а тут и он, легок на помине. Платоныч встал, этот к нему…
- И вы при этом были?
- Ну да, своими глазами все видел. Да вы не перебивайте, Анна Викторовна, и так вспоминать тошно.
- Простите… прости, Елисей.
- Ну вот, стоят они насупротив друг друга, и деньги эти меж ними на столе. Колесников, как вошел, лыбился, а как понял все, насупился, глядит исподлобья. Что, говорит, смотришь, Штольман? Мне по-другому карьеру не сделать, не пробиться из-под тебя. Тебе вон все на блюдечке досталось, и дворянство, и наследство, и чин следующий поднесут не спросясь. А я из разорившихся, и жалованье мое не приятная мелочь, только им и живу, еще человек пять кормлю. Платоныч молчит, желваки катает. Колесников распалился, прям праведник во гневе, говорит, талант мой сыскной твоего не меньше, а вот не ценят, рылом не вышел. Все одно, говорит, сдам тебя, иначе нельзя. И вроде как сочувствия в нем ищет. А вместо этого в рожу деньгами получил. Залепил ему Платоныч по щеке этой пачкой, знатно вложил. И тут, как нарочно, чиновники заходят, кто с ними вместе служит. Платоныч им – при вас, мол, вызываю этого господина за подлость. Они, конечно, засуетились, да он слушать не стал. Сказал – завтра в семь утра там-то и там-то. И ушел.

Елька замолчал. Брови сведены, кулаки сжаты – воспоминания разгорячили его. Анна выждала какое-то время и осторожно спросила:
- А потом?
- Ну что потом-то. Стрелялись. Я, грешным делом, хотел гаду этому помешать… ну там, отвлечь, в глаза зайчик пустить… Не дело это – самому под пулю подставляться! А Платоныч враз понял, слово с меня взял, что ежели с ним пойду, делать ничего не стану. Говорит, хоть он и предатель, а нужно, чтоб все по чести было. Тоже ему шанс дать. Я не выдержал – да пошел он, говорю! А ежели он тебя прикончит, как тогда?
- И что же сказал Дмитрий Платонович?
- Сказал, пусть будет по справедливости или никак. Бесчестье страшно, а умирать - нет. Если и гада прикончит – значит, жил не зря. Ну а если нет – и жить незачем, рядом с такой падалью землю топтать. Будешь мешать, говорит, лучше вообще не приходи.

Елька тяжело вздохнул. Анна, наоборот, боялась дышать.
- Сказал я ему… счас и вспомнить неловко. Всех помянул, грешным делом, и матушку, и отца, чтоб ему и на том свете икалось… Утром пошли. Все, как положено, свидетели, пистолеты. Он вроде холодный, не трепещет, лицом как идол каменный, да только я цену его спокойствию знаю – чем снаружи тише, тем внутри бурливее. На меня глянул, я сразу отошел, чтоб не брал в голову, значит, на меня не отвлекался. Пистолеты, сталбыть, подали, проверили.

Он снова вздохнул.
- Разошлись они. Ну, платком махнули, сходятся. Стою там, а сам будто с ним рядом – в дуло смотрю. И все ближе, ближе… Слышу – пли! И как толкнули меня. Упал навзничь, только деревья голые надо мной. Вдруг в бок меня пихают, очухался – не я, он на земле лежит и в небо смотрит. Бросился я к нему, гляжу, на плече пятно кровавое. Ну тут уж с меня морок слетел, рану зажимаю, доктора тороплю. А он к Колесникову. Пальцами в шею ткнул, глаза приоткрыл. Я ему – доктор, скорей! Так нет же, еще зеркальце стал подносить. Потом уж к нам пошел, тому-то помощь не нужна была.

Елька замолчал, вновь переживая тот день. Молчала и Анна, не зная, что сказать. Перед мысленным взором мелькали описанные Елисеем картины. Гнев, страх и мучительная жалость раздирали сердце. Оказалось, что они незаметно дошли до дома. Но Анне не хотелось к себе. Она направилась в беседку.
- Плечо-то зажило, - сказал внезапно Елька, - а душа не заживает. Он и теперь Колесникова не забыл. Скучает.
- По предателю?! – вскинулась Анна.
- По другу, - ответил Елька и снова надолго замолк.

Анна увидела, что забыла в беседке альбом и карандаши. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Она села за стол, раскрыла альбом, выбрала карандаш. Елька хотел было уйти, но Анна жестом попросила его остаться. Он не спорил, отошел только, чтобы не мешать.

Особенная барышня, думал Елька. Сердцем слушала, чужую беду, как свою, поняла.  А может, не чужую? Не зря Платоныч во сне ее поминал. Днем-то весь в кулак собирается, мысли о девице гонит. А ночь не в его воле, вот и разговорился. Сказать бы – совет да любовь, да непростой он человек. Кто знает, как все повернется, ежели она день и ночь рядом будет. Молода, своенравна, а он собой крутить не позволит. Да ну что там, все в воле божьей. Чему быть, того не миновать.

Анна прервала его философские размышления, подозвав Ельку к себе. Она хотела показать ему сделанный на скорую руку набросок. Он взял рисунок, глянул только раз, изменился в лице. Все уже было понятно, но Анна все же спросила:
- Елисей, это Колесников?
- Как живой, - хрипло ответил Елька, - худой только и лицо... доброе.

Анна закрыла лицо руками, пряча нахлынувшие чувства. С портрета на нее смотрел Антон Андреич Коробейников, только теперь встретившийся ей в ином Затонске.

Содержание

Глава 18. Sapere aude

Отредактировано АнонимФ (24.08.2025 14:58)