Штольман начинал день с проверки ежедневной сводки. Нахмурился — в борделе ограбили приезжего торговца, тот написал заявление и жалобу. Работы на пару часов — сделать внушение всем, начиная с торговца.
Явился в веселый дом вместе с Петрищевым. Тот умел принимать грозный вид и нагонять на всех почтение к власти.
Ярко накрашенная мадам при виде полицмейстера призывно изогнулась:
— Обслуживание изволите?
Штольман ожег взглядом. Та выпрямилась недовольно:
— Так за мздой, что ли? Я всё уже отдала.
Штольман уточнил тут же:
— Кто приходил?
Оказалось, чиновник из уездного полицейского управления, подотчетный по службе лично Ладожеву.
— Купцу кошель сами вернете, или обыск делать?
Та лишь недовольно нахмурилась.
— Не первая жалоба на вас. Пойдете на каторгу совместно с воровкой — за укрывательство.
Та попыталась о чем-то возмутиться. Волю почуяла?
— За прямое нарушение закона будете отвечать, и покрывать вас не станет никто — можете мне поверить.
Петрищеву кивнул:
— Обыскать.
Реквизировали всё, что нашли подозрительного. По описи.

Следующий шаг был ожидаем — в трактире того же чиновника сегодня тоже видели.
На другой день явился к Ладожеву. Вопрос следовало выяснять.
— Что ваши люди на моей территории делают?
Тот поморщился:
— Яков Платонович, хоть вы туда не лезьте. Я семь лет это всё в порядок приводил. У меня берут только те, кому положено, сколько положено и ни медяком больше, и у тех, у кого положено. Мастеровых и торговцев не трогают. А вот тех, кто всеми силами от выплат налогов скрывается — тех сам Бог велел. И ведь самое смешное — вздумай я налоги установить, или учет и выплаты налаживать, первым врагом стану, врать и скрывать всеми силами будут. А так по сумме еще и более выходит, чем ежели платили бы честно, так сами несут, и еще и благодарят. Душа русская непредсказуема.
Штольман скривился:
— То есть, вы добро всем причиняете?
Тот спокойно подтвердил:
— Разумеется. Фактически, альтернативное налогообложение. И все средства полностью в полиции остаются, в основном на информаторов и прочее. Я не всё могу провести через бюджет. Я тому в Петербурге научился. Вёл в молодости дело одного пристава, из купцов. Тот подобные средства по участку собрал, пистолеты на всё отделение купил, в следующий раз собрал — внеурочные всем выплатил. Финансирование петербуржское всегда в половину от нужного было.
Штольман рассматривал с холодным интересом:
— И что же?
— Да ничего. У того лучшая раскрываемость по городу. Нервы помотали, взыскание вынесли, в должности понизили. Заявившего в иное место с повышением перевели. А пристава через пару месяцев назад приняли, важное дело расследовать.
Усмехнулся:
— Еще и польза тому вышла. Он жениться собирался, да всё не ладилось, то с невестою, то с её родными. А тут мы, карами грозимся, с должности снимаем.
Штольман отлично понимал, что тот разговор в сторону уводит:
— И чем закончилось?
Тот усмехнулся:
— В два дня обвенчались.
Штольман произнес холодно:
— Мои в таком участвовать не будут.
Ладожев смотрел пристально и жестко:
— Вашим никто и не предлагает. На их участь такая случайная мелочевка остается, которая никому не интересна.
И разговор оборвал.
Через несколько дней вызвал Штольмана. Очевидно, совесть проснулась, или что он там под ней понимал.
— На окраине города началось возведение пивоваренного цеха. Вот документы: строительному уставу соответствует, городскому плану тоже, разрешение выписано. Наблюдение за соблюдением возложено на городскую полицию, так что отправляйтесь, документы отвезите, сами всё с ними решайте.
Штольман смотрел молча и вопросительно.
— Что вы так смотрите? Не знаю, кто вам что сказал, но никакой доли наверх передавать не надо. Я вовсе не гребу всё под себя. Ваша обязанность, сами и разбирайтесь.
Штольман отправился. Лично. Проверил всё до последней запятой. Всё действительно соответствовало. Деньги здесь предлагали не за покрытие, а потому что так полагалось.
Отказался так, что торговец замолк надолго.

На следующий день вновь был в правлении.
Ладожев смотрел с холодной яростью:
— Что вы себе творите, ваше дело. Но капиталы мне от города не отпугивайте!
Штольман глядел ровно:
— Сами просили особое отношение. Закон соблюдают — значит, и бояться им нечего.
Ладожев смотрел тем же взглядом:
— За соблюдением город следить будет.
Значит, занесли напрямую Ладожеву.
Встал по стойке смирно:
— Наблюдение за соблюдением правил строительства входит в обязанности полицейской службы. Разрешите выполнять?
Ладожев смотрел жестко. Штольман совершенно спокойно:
— Кстати, ваше высокоблагородие, жалоб на злоупотребление службою ни от кого не поступало? Вот как поступят, передавайте мне. Как раз в обязанности полиции входит.
Вместо ярости во взгляде появилась задумчивость:
— Свободны.
То, что ничем хорошим это всё не закончится, ясно было изначально.

Через пару дней вице-губернатор общался спокойно, словно ничего и не случилось. То ли отошел быстро, то ли не желал конфликты множить. Но рад Штольман уже ничему не был. Ладожев еще пару раз пытался ему поручения подкинуть, с прежним упорством добиваясь своего. Явно надеялся, что грядущее пополнение в семействе сподвигнет того на финансовые подвиги.
Штольман хорошо помнил принятое еще во время «сводки» решение и упрямо игнорировал всё, вплоть до прямых просьб.
Приказывать ему в подобном деликатном деле Ладожев, разумеется, не мог, и, впрочем, отчего-то даже и не пытался.
Штольман смотрел в упор, никакие оправдания возможной пользой для города во внимание не принимая:
- Это не ваш город.
Ладожев усмехнулся в ответ. Жестко, четко:
- Мой.
Штольман глаза чуть прищурил, словно всматриваясь.
- Не только ваш.
Тот глянул несколько удивленно, протянул медленно:
- Ладно...

То, что уезжать придется, Яков понимал. Но срываться с места сейчас он не мог. Рассказать Анне о проблемах тоже не мог. Анна ходила, переваливаясь, словно уточка, кругленькая, словно шарик. Сердце замирало, наливаясь теплом до края. Все проблемы исчезали, призрачные, словно развеянный ветром ночной туман.

Тем более, на службе не до торговцев уже было. Задачи сейчас были поставлены гораздо более важные: намечалось открытие нового здания вокзала — большого, каменного, по действительно красивому и качественному проекту построенному. На открытие ожидали приезда московского генерал-губернатора, затем торжественное благодарственное молебствие с присутствием высших церковных чинов. Работы у полиции было немеряно. Анна вновь видела его всё реже.

Не выдерживал, прибегал при каждой свободной минуте, как только оказывался в участке. Для того чтобы просто жить дальше, ему надо было всего лишь опуститься рядом, уткнуться лицом в колени, ощутить её руки в своих волосах, замереть. Надо было дожить до его лет, пройти и огонь, и воду, и медные трубы, чтобы наконец-то понять, что такое счастье.

Проезжал в коляске по соседней улице, и в очередной раз не выдержал. Время уже около полудня, а он не обедал — предлог более чем благовидный.
Анна встретила его, улыбаясь. Улыбка показалась ему несколько слабой и невеселой.
— Анечка, как ты?
Под рассказ о том, что всё хорошо, Анна вновь охнула.
Целую минуту пыталась остановить его суету — одновременно узнать, что болит, принести воды и послать за доктором.
— Яша, всё хорошо, время еще есть.
Тот побледнел:
— Время до чего?
За доктором уже, к счастью, послано.
Успокоился, сосредоточился:
— Аня, что теперь делать?
Та слабо улыбнулась:
— Доктор говорил, нужно ходить.
Яков продолжил внешне уверенно:
— Значит, будем ходить.
Гуляли по саду. Через, кажется, целую вечность явился доктор. Минуту наблюдал. Произнес мягко:
— Яков Платонович, может вы уже всё-таки в дом заведёте? Рожать под кустом всё-таки несколько неудобно.
С доктором приехала и повитуха — одному доктору-мужчине пользовать роженицу нельзя, можно и лицензии лишиться. Кажется, здесь до сих пор восемнадцатый век.
Из комнаты Якова выгнали. С этажа тоже выгнали. Затем послали в аптеку, она всего через две улицы.
С указанием:
— Не торопитесь, время есть, вы еще десять раз вернуться успеете.
И провинция — такая провинция:
— Держитесь спокойнее, чтобы слухи по городу не ходили.
Уже подъезжая к аптеке, Яков понял — из дома его тоже выгнали.
Взял себя в руки, успокоился. Проехав по свежему воздуху, окончательно пришел в себя.
Кажется, выглядел он уже получше, так что с этажа больше не прогоняли, лишь попросили вымыть руки и переодеться в чистое.

Держался Яков несколько спокойнее, во всяком случае панические мысли: вдруг что-то случится, и это я во всём виноват, больше никогда… — в голову уже не приходили.
Когда раздался детский крик, ворвался в комнату. Встретил упрямый доктор:
— Всё хорошо, всё в полном порядке. Подождите еще немного, дайте мне закончить.
Яков честно какое-то время ждал. Звать его до сих пор никто не собирался. Незаметно просочился в комнату, кажется, прямо через закрытую дверь. На кровати, накрытая одеялом, лежала Анна, Бледная, чуть улыбающаяся и отчего-то очень красивая. Опустился на колени рядом, упрямо допрашивая:
— Аня, как ты?
Та улыбнулась ему, но ничего не отвечала.
Подошла повитуха:
— Тише, всё хорошо. Дали лекарство, она спит.
И позвала:
— Вы на сына посмотреть хотите?
Яков опомнился. Здесь где-то и сын? Его сын?
На кушетке лежал замотанный светлый кулёк, из которого выглядывало сморщенное красное личико. Смотрел с благоговейным почти страхом. Совершенно крошечный живой кулёк. Прикоснуться к нему хоть кончиками пальцев Яков не решился бы ни за что в жизни. Никак не мог осознать, что этот крошечный ребенок — сын, его родной сын, живой и настоящий. Что это всё не во сне, не в бреду, и что он сам, стоящий здесь — тоже сейчас настоящий.
Сегодня он из комнаты больше никуда не уйдет.

С утра его из комнаты всё-таки дружно выгнали.
Опомнился. Вскоре совещание у вице-губернатора по координации действий. Необходимо идти, его и так вчера весь день на службе не было.
— Аня, я вернусь очень быстро.
Вначале зашел в участок. Некоторое время не мог понять, отчего сегодня все, глядя на него, совершенно по-идиотски улыбаются. Пока не сообразил, что это он сам совершенно по-идиотски сегодня улыбается. Тут же стал серьёзным.
— Петрищев! Сводку составил?
— Так точно.
Штольман глянул и на мгновение замер:
— Это вот что такое? У его высокоблагородия господина полицмейстера сын родился?
Тот вытянулся с привычным уже видом:
— Так точно! Ежели я про городовых всех пишу, ежели какое событие важное, то как тут не написать? Никак нельзя.
Штольман еще тише:
— Пишешь, говоришь?
— Так точно. Вот прошлый раз писал, что у Епифанова седьмой сын родился.
Штольман не удержался. Отчего-то вдруг представились семь кулёчков, лежащих в ряд на кровати:
— Точно седьмой?
— Точно. И ни одной девки. Так ему вспомоществование выдали.
В голосе проскользнула едва уловимая мечтательная нотка.
— И долго вы за счет того вспомоществования праздновали?
Петрищев тут же четко ответил:
— Так три дня. Ой…
Штольман резко скомандовал:
— Сводку переписать. Я в правление.
Петрищев задумчиво посмотрел вслед начальству и, перечеркнув листок, пробормотал себе под нос:
— Так бы и сказали, что лично доложитесь.
Какая там сводка. Как оказалось, о Штольмане уже знают. Поздравляли его все, по положению ему равные, а прочие явно обдумывали, как бы собраться и с теми же поздравлениями достойно явиться.

В кабинет входил с явным облегчением.
Ладожев окликнул после краткого совещания:
— Задержитесь.
Покачал головой:
— Яков Платонович, берите неделю отпуска, заместитель у вас уже довольно толковый, справится. И можете на службе не показываться. Ладно, разве что на час в день, не более.
И на вопросительный взгляд:
— Смотреть на вас не могу. Вы сейчас сердечки на циркулярах рисовать начнете.
Штольман молча кивнул и направился к двери.
Тот пробормотал вслед:
— Надо же, Штольман, и не пререкается. Снег завтра опять выпадет.
Штольман явно возмутился. Возражал он резко лишь тогда, когда Ладожев пытался втянуть его в свои расчеты с торговцами.
Да в результате они уже и без слов обходились.
— Я же вам вроде бы последнее время кроме «Так точно» ничего более и не отвечаю.
Тот рукой махнул:
— Когда вы «Так точно» отвечаете, это еще хуже. Идите уже.

С тех пор как-то незаметно окончилось молчаливое противостояние. Ладожев перестал пытаться втягивать Штольмана в очередную схему. Штольману пришлось смириться со своеобразными взглядами на общественную пользу вице-губернатора. Всю империю ему не переделать, а Ладожев в этом списке был первым.

Пробовал разобраться в ситуации, но отыскать злоупотребления так и не смог — если они и были, то минимальны. Казенных средств Ладожев скорее всего не трогал, а наоборот — экономил и разумно расходовал, организовав за городским бюджетом максимально возможный контроль. Ни жалоб на вымогательство, ни слухов по городу не ходило. Если бы не его личный недавний опыт, Штольман мог бы утверждать, что вице-губернатор чист настолько, насколько при его должности вообще возможно. Рассудив здраво, задумался — не могло ли то всё быть своеобразной проверкой? Впрочем, в случае Ладожева, одно другому не мешало. В очередной раз махнул на того рукой. По службе вариант не самый худший из возможных, а до личных качеств ему дела нет. Ему с ним детей не крестить.