Дело о чаше
    Осень 1895 года

Начало осени ознаменовало собой начало нового светского сезона и, соответственно, новых мучений Штольмана. Хотя с прошлым годом, конечно, не сравнить, но всё же… Штольман только и думал, куда бы сбежать из города, хоть временно.
Анна вовремя пришла с новостью::
— Нас пригласила графиня Белецкая погостить в её семейном особняке несколько дней. Её крестнику уже полгода, ему вполне можно проехать немного за город.
Крестным позвали Евдокимова, начальника уездной полиции. А графиня Белецкая, хотя сама и не могла быть официальной крестной, по вдовству и возрасту, но привела с собой двоюродную племянницу, тихую и неприметную молодую женщину. Племянница её менее года назад родила первенца, матушек и тетушек, а значит, и советов, имела в избытке, к коим советам, как оказалось, относилась весьма здраво: со смесью логики Штольмана, интуиции Анны и опыта собственного. Общие интересы у молодых матерей обнаружились мгновенно. Графиня Белецкая осталась очень довольна, но, тем не менее, малыша все, не сговариваясь, считали именно её крестником.

— Чашу, что ли, собирается показать?
Анна вздохнула:
— Вот что значит, быть замужем за полицейским. Ты опять всё раньше меня знаешь.
Графиня Белецкая ежегодно ездила на богомолье в Воскресенский Горицкий монастырь, где проводила до месяца времени. В этом году в дар монастырю она собиралась вести чашу старинной работы, редкой красоты и ценности — очень большую, серебряную, богато украшенную гравировкой и драгоценными каменьями. Но более того, ценна чаша была своей историей — именно из неё, по преданию, окропил прихожан святой водой Прокопий чудотворец, чем сотворил чудо исцеления. После чего чаша считалась утерянной, затем обнаружилась в частной коллекции, откуда и была выкуплена графиней Белецкой.

Штольмана беспокоило лишь одно — маленького ребенка всё же желательно было держать в стороне от посторонних людей. Но Анна успокоила — чашу разместили не в доме, а в саду, в небольшой часовне. Некоторое время та оставалась открыта для посещения, но с сегодняшнего дня ворота уже заперли, и пройти туда могли бы лишь личные гости графини.
Так как в губернском городе последнее время была тишь и благодать, живущее до сих пор без начальника, (коих без толку поменялось уже двое), сыскное отделение работой завалено не было, то Штольман счел возможным взять отпуск и отбыть со всем семейством в гости.
С собою взяли Петрищева — с полицмейстера в гостях должна быть хоть какая-то польза, а именно — организованный, пусть даже чисто формально, присмотр за чашей.

Дом графини Белецкой огромным дворцом вовсе не был. За подъездной аллеей ухоженного, наполненного прозрачным осенним спокойствием парка, показался большой светлый особняк с колоннами, традиционной для этих мест архитектуры.
— Тут хорошо. Уютно. — Анне здесь понравилось.
Штольману тоже. Всё казалось уютным, удобным, с любовью устроенным для жизни большой семьи. Но, как они знали, ныне графиня проживала здесь в одиночестве — дочь после замужества уже много лет находилась в Москве.
Штольман первым выпрыгнул из коляски, помог спуститься Анне, и подхватил из рук няни малыша. Так и нес сам до дома — когда дело касалось Платона, до этикета Штольману дела не было.
Графиня Белецкая несколько извинялась:
— На завтра запланирован небольшой прием, около десяти человек. Большей частью затеян для крупных торговцев и промышленников, давно планировался с целью привлечения внимания к губернским благотворительным проектам. А ныне выпал такой удобный случай — многие из них с большим пиететом отнеслись к найденной реликвии. Будет даже московский фабрикант, который недавно приехал в Вологду. Я собираюсь продавать лес, и вот это как раз его интерес и вызвало.
И попросила тут же:
— Я надеюсь, Анна Викторовна поможет мне выполнять роль хозяйки дома? Одной это бывает несколько затруднительно.
Анна тут же согласилась.

Вскоре предложила показать гостям знаменитую чашу.
Часовня оказалась переделанной из небольшого флигеля, расположенного отдельно в саду. Дверь в заднюю часть была закрыта, а в просторной передней комнате организовано место для моления. На высоком постаменте стояла довольно большая чаша на широкой ножке, действительно старинной работы. Штольман отметил, что камни, украшавшие чашу, не были особо велики. Ценность в основном представляла искусная работа — подобных серебряных дел мастеров нынче водилось немного.
Штольман решил высказать свои соображения:
— Екатерина Андреевна, всё-таки флигель находится в стороне, а гостей здесь побывало немало. Кто-то из бродяг мог ведь и польститься на каменья.
Но графиня вовсе не собиралась тревожиться:
— Всё в полном порядке. В саду высокая ограда, и ныне её постоянно обходят садовники и прочая мужская прислуга. А на ночь у флигеля дежурят два конюха.
Штольман всё-таки прошел в заднюю комнату, оказавшуюся почти полностью заставленной старой, вышедшей из употребления мебелью. Убедился, что окна надежно закрыты и находятся высоко от земли.
— Но всё же я направлю к сторожам еще и Петрищева. Надежнее будет.
Никто и не возражал.
День незаметно прошел, тихий и неторопливый, словно кружащийся над аллеей желтый лист. Гуляли семьей, втроем, им никто не мешался.
В прозрачном свете осеннего парка, в желто-багряном костре склонившихся ветвей растворилось, расплылось такое умиротворение — словно и не было мира вокруг.
Съезжались немногочисленные гости. Нарядная Анна встречала их совместно с хозяйкой дома.
Штольман на приём не пошел. Для начала решил выполнить свои обязанности. Заглянул в часовенку, внимательно осмотрел замок, подергал дверь, вздохнул и строго приказал:
— Чтобы все здесь постоянно находились. И не спать. Смотрите у меня…
Только Штольман отошел, как конюхи, которые прежде с полицмейстером знакомы не были и пугаться заранее не думали, мигом столковались, кому и сколько у двери на часах стоять.
— Ни к чему сразу троим здесь торчать, — решили они. — Чей, не война.

А Штольман в дом пошел. Анна сегодня обещала хозяйке помочь, она весь вечер с гостями занята будет, а он с Платоном посидит. Не может же он ребенка без присмотра оставить!
Взял на руки, заглянул в глаза, уже четко определившегося серо-зеленого оттенка, и невольно подумал: «А даже и хорошо, что Анну сегодня на вечер позвали». Побыть в чисто мужской компании безо всякого присмотра, какими бы любимыми их женщины ни были — это тоже обязательно нужно.
Няня, давно привыкшая к странностям хозяев, отправилась отдыхать. Нужна она будет, позовут, а барин с малышом обращаться умеет получше иной няньки. Причуда для господ странная, но не настолько уж редкая, как кому-то со стороны может показаться.

Званый вечер продолжался своим чередом. Гостей было немного —соседи по имению, еще три семейные пары. Без пары был фабрикант Гризнов из Москвы. Держался он несколько в стороне от местных коллег, беседуя сдержанно и лишь на самые общие темы.
Анна, обойдя всех по очереди, заняла разговором и фабриканта Гризнова. Он оказался несколько худощавым мужчиной лет до сорока, среднего роста, довольно непримечательной внешности. Впрочем, жесткие нотки, проскальзывающие в разговоре, уверенный и властный вид выдавали в нем человека, привыкшего повелевать. Анна завела разговор о традиционной Крещенской ярмарке — благодаря Штольману, который там и дневал, и ночевал, да и Вере Петровне тоже, она знала множество различных нюансов. Увы, тема оказалась неудачной, Гризнов отошел к образовавшемуся мужскому кружку.

Графиня в свою очередь подошла к фабриканту Гризнову. Не так уж долго проговорили, вернулась ни с чем — вечер не задался. Говорили о продаже леса, на ценах уже почти сошлись, но как стали обсуждать условия доставки, тот замялся, разговор перенес.
— Он ведь всего лишь второй сын. А командует там отец, о нем я слышала, тот предприниматель очень известный. Семьдесят лет, а всю семью до сих пор в железном кулаке держит.
Вечер, к счастью, подошел к концу. Проводили гостей, довольных весьма приемом, для них по положению — очень почетным.

О краже чаши рано утром Штольману сообщил несколько помятый Петрищев.
У флигеля уже стоял управляющий.
— Клянутся, что глаз не сомкнули, — говорил тот, едва поспевая за полицмейстером. — Вечером всё на месте было: дверь цела, и замок закрыт. Ничего подозрительного. А утром я пришел проверить всё. А на постаменте пусто.
Штольман от неожиданности даже на миг растерялся. Никакой реальной опасности для чаши он не ожидал. Хотя бы по той причине, что красть её особого смысла не было. Основной ценностью чаши была её же древняя история. И именно поэтому чашу никуда не продашь, а ежели разбирать на серебро и каменья — так тогда проще и выгоднее было бы золотые украшения взять.

Быстро прошли внутрь. Высокий постамент действительно пустовал. Небрежно поддернутая темная бархатная ткань придавала тому пустому постаменту довольно печальный вид. И та же печаль читалась на лицах молчаливой, проштрафившейся стражи. Все они стояли перед Штольманом навытяжку.
— Никто сюда не входил! — тут же доложил Петрищев, стоило только Штольману одарить его строгим взглядом.
— Ни единая душа! — часто крестились уже много повидавшие на своем веку конюхи, которым Штольман был не начальник.
Да уж. Кому сказать — не поверят. Полицмейстер в доме — и чашу украли. Как только самого не вынесли.

Всё проверив, прошли через боковую дверцу еще и в соседнюю комнату, осмотрелись. Вся она была заставлена старой, отслужившей свой срок мебелью. Огляделись. Переминающийся с ноги на ногу Петрищев осторожно прошел вслед за ними.
Вид Петрищева внушил Штольману вполне обоснованные подозрения:
— Значит, вы, — Штольман резко повернулся к городовому, — ни на шаг от двери не отходили? Так?
Несколько мгновений в часовенке висела гнетущая тишина, потом Петрищев закашлял.
— Петрищев! — грозно повелел Штольман. — Докладывай.
— Простите, ваше высокоблагородие, — приложил широченную руку к груди смущенный и красный, как вареный рак, унтер-офицер. — Живот у меня скрутило. Но я рядом с крыльцом присел. Там вот. Но… Никто во флигель не входил. Богом клянусь!
Он так резко взмахнул рукой, что задел старый шкаф у стены. Шкаф тут же наклонился и рухнул на Петрищева. Тот, вовремя опомнившись, схватил обоими руками шкаф и закричал:
— Ваше благородие, держите его, упадёт ведь.
Штольману и голос, и тон невольно напомнили: «Держите его, уйдёт ведь!». Он почти дернулся хватать шкаф но, к счастью, управляющий среагировал прежде него. Вдвоем с Петрищевым они осторожно подвинули шкаф вновь к стене.
— А зачем ему входить-то? — на удивление спокойным голосом молвил Штольман. — Он здесь прятался. С вечера…. Юркнул в суматохе вот за этот шкаф и ждал там своего часа.
— Замок этот открыть знающему человеку меньше минуты, — подтвердил управляющий. — Замок врезной, с обеих сторон открывается. Старый замок, не серьезный. Хотел я его сменить… Хотел же… — управляющий, отодвинув в сторону какой-то колченогий столик с резной крышкой, прошел между стеной и столиком к окну. Окно оказалось приоткрытым.
— А потом в окно! — радостно продолжил Петрищев. — Говорю же, никто не входил! Я рядышком присел… Это из-за кваса… Мальчишка поднес…
— Какого кваса? — тут же насторожился Штольман.
— Вечером, уж, — жалобным голосом поведал проштрафившийся унтер-офицер, — когда расходились все, ко мне мальчишка подбежал. И кружку мне в руки сует. Выпил я тот квас, без задней мысли выпил, а теперь понимаю, что неспроста мне тот малец квас поднес…
— Что стоим? — глянул Штольман на Петрищева. — А ну бегом мальчишку искать.

Штольман подошел к окну:
— Да уж.
Окно было старательно открыто, но и по подоконнику, и по косякам сбоку виднелась совершенно целая ажурная сеть паутины, по которой прямо сейчас полз крупный паук.
Штольман хмыкнул. Вышел вор, судя по всему, через дверь, и затем, не бегая в темноте по саду, и не ища возможность перелезть через высокий забор, к тому же охраняемый, спокойно пошел через ворота.
Дальше рассуждал:
— Чтобы чужому выйти через ворота, не вызывая подозрения, тот должен был быть среди гостей на приеме. Но за шкафом вор в таком случае сидеть не мог. Слуги. Если кто коляской приехал — с ними кучер был. Все во двор заезжали, и никто после того на них не смотрел.
Пока у него была только одна стоящая «зацепка» — это мальчишка, поднесший городовому кружку с квасом.
Невольно поморщился, услышав громкие вопли у порога. Выглянул. Именно этот мальчишка и орал во дворе так, что едва дверь от того не шаталась. Державший мальчишку за ухо Петрищев счастливо улыбался:
— Вот он, стервец. Вот.
Под грозным взглядом Штольмана ухо было тут же отпущено. Мальчишка сразу же замолк, вытер рукавом грязный нос и решил признаться:
— Дяденька извозчик за гривенник велел кружку вон ему снести. Пустите меня...
— Какой извозчик? — переспросил мальца Штольман.
— Не знаю, — недовольно сопел мальчишка.
— Я тебе сейчас покажу «не знаю»! — не удержался, чтоб не поучаствовать в допросе Петрищев. — За уши давно не драли?!
Услышав над пострадавшим ухом грозный окрик, малец присел, закрыл ухо рукой и тут же рассказал о том, что знать он того извозчика не знает, но часто видел возле станции.
Там же, на станции, мальчишка извозчика и опознал. Первым следственные действия начал Петрищев. Выглядел он сейчас наиболее грозно. Извозчик решил за лучшее тут же дать показания.
— Простите меня, люди добрые, — кланялся извозчик, — позарился на рубль. Позарился. Лакей соблазнил меня. Рублем соблазнил. Не здешний, здоровый такой. Простите меня, люди добрые.
— Лакея опознать сможешь?
Тот в голове почесал:
— Да не то, чтобы. Выпивши я был. Но спробовать можно.
Но лакея еще отыскать следовало.
Штольман послал Петрищева в город, приказав дать всем задание — расспросить всех информаторов, не проскальзывало хоть где-то упоминание о чаще. К вечеру к нему с докладом.
Он не сомневался, что вся полиция землю рыть по его заданию будет.

Штольман уже перебрал в уме все возможные варианты. По всему выходило, что тут не ожидаемые бродяги, а преступники, что подготовились к краже основательно и со знанием дела.
Опросил всех слуг. Конюхи утверждали, что коляска фабриканта московского стояла дальше всех и кучера никто не видел. Кучер мог в самой коляске в середине прикорнуть, поэтому особо не удивились. Близко никто не подходил.

И вновь в сад посмотрел. Анна, держа малыша на руках, сидела на лавочке. Попыталась его укачивать — спать, наверное, пора. А малыш выворачивался и, держась за маму, упрямо пытался вставать на ножки. Подхватила, поддерживая, а тот за маму ухватился, и уже стоял. Потом видно устоять пытаясь, ножками перебирал, и за волосы вдруг ухватился. А Анна засмеялась. Так, словно тучи осенние разошлись, небо открылось, и радуга оттуда выглянула, ясная, на весь небосвод, как в позабытом детстве.
И лишь когда няня перехватила ребёнка, и все вместе направились в дом, Штольман с трудом отвел взгляд.

А о том, что происходило во время приема, вполне можно было побеседовать и с графиней, и с Анной.
Белецкая четко назвала и охарактеризовала всех гостей. Местных, вологодских, она хорошо знала:
— Все они уважаемые, обеспеченные люди. Воровать церковную чашу кому-либо было бы безумием. Подобных среди них не наблюдается.
Штольман не спорил. Он вполне мог бы понять ограбление по случаю каким-нибудь бродягой, но в данных обстоятельствах толковой версии пока не было.
Присел возле Анны, вздохнул:
— Жаль, что нельзя вызвать дух чаши, и спросить, где она.
Анна глянула удивленно — как говорится, в каждой шутке есть лишь доля шутки.
Штольман задумался:
— Но, возможно, что-либо показалось подозрительным?
Анна вдруг кивнула:
— Пожалуй. Фабрикант Гризнов — он вовсе не показался мне похожим на младшего сына при строгом деспоте отце, как рассказывала о нем Екатерина Андреевна. Наоборот, он иногда держался слишком уж уверенно. И вовсе не поддерживал разговоры о торговых делах.
Штольман кивнул:
— Проверим. Но ведь у него полное алиби. А окно в часовне было открыто, мы должны были подумать на бродяг и искать там. Но всё равно мотива не понимаю — какой ему, или кому-либо интерес воровать эту чашу?

Петрищев явился из города, развел руками — он всех на ноги поднял, но не узнали ничего.
Вдруг на улице раздался истошный крик.
— Нашли! Чашу нашли! На кладбище на часовне стоит. Чудо случилось! Чудо!
Мужчины вскочили и помчались к погосту.
На самой верхушки кладбищенской часовни, на изогнутом козырьке крыши стояла украденная чаша.
— И как же её теперича доставать? — задумчиво почесал голову Петрищев, явно догадываясь, что сия честь выпадет ему.
К всеобщему огромному удивлению, почти вслед за ними сюда же примчалась коляска, битком набитая городовыми из ближайшего городского участка.
Штольман тут же обернулся к ним:
— Вы что тут делаете?
Городской пристав бойко отрапортовал:
— Так посыльный прибежал. Кричит чудо случилось: господин полицмейстер чашу отыскал. Всех зовет. Мы все и помчались.
Штольман сощурил глаза:
— А кто в участке остался?
— Так кто? Дежурный один и остался.
Штольман скомандовал резко:
—Петрищев, разберись с чашей. Остальные в город, срочно.