***

«Иногда я думаю, что наш мир — просто чей-то сон.
А потом вспоминаю, что и во сне больно, и страшно, и радостно.
Значит, всё по-настоящему.»
(Макс Фрай, “Волонтеры вечности”)

После того как Оленев и Коробейников уехали, Яков, будто между делом, предложил Анне немного пройтись в саду.
Фонарь брать не стали — света, струившегося из окон, хватало, чтобы видеть дорожку и друг друга.
Больше, чем говорить, им хотелось наконец-то побыть одними — без чужих взглядов, разговоров и шуток.

Они шли молча, рука в руке. Воздух был сырым и тихим, а редкие порывы ветра только сильнее прижимали Анну к сыщику. Перекинувшись парой слов о прошедшем дне, они остановились у беседки. Яков обнял её, и несколько мгновений существовал только их поцелуй — долгий, почти забывчивый.
Когда дыхание стало ровнее, Яков тихо произнёс:
— Анна Викторовна, признаюсь, у вас всё лучше выходит отвлекать меня от серьёзных разговоров. — Он чуть улыбнулся, пригладив выбившийся локон. — Боюсь, если Вы продолжите смотреть так, я опять забуду, о чём именно планировался допрос.
Тишина вокруг стала почти осязаемой.
— Так… — напомнил Яков, опуская голос. — Что за встреча в тумане, о которой упоминал Ваш-Яков-из-сна?
— Я не знаю, что именно Вам должно помочь, — прошептала Анна, чуть смутившись. — Давайте я всё расскажу. Вдруг что-то, кажущееся неважным, окажется уликой, ключом.

Он кивнул, чуть наклонив голову, не сводя взгляда с её рук — тех самых, что, казалось, жили собственной жизнью.
Девичьи пальцы неуверенно скользнули по лацкану его пиджака и замерли на пуговице, будто раздумывая — не расстегнуть ли и спрятаться в тепле.
Анна вздохнула, словно возвращаясь издалека, и приготовилась говорить.

— Мы катались верхом с Иваном-не-Бенциановым. Я говорила вам, он помощник конюха у судьи Миронова. Отъехали от усадьбы Разумовского… — Анна вдруг замолчала, задумчиво глядя вдаль. В её взгляде мелькнула тень чего-то далёкого, и палец невольно стал крутить локон. — Разумовского… Усадьбы…

— И? Анна Викторовна… Что дальше? — мягко спросил Яков, слегка наклонившись к ней. — Пожалуйста, вернитесь ко мне.
Она очнулась, обернулась к нему и, задумчиво глядя в глаза, поправила воротник его рубашки, кончиками пальцев едва коснувшись кожи на шее.
Яков почувствовал лёгкое, почти обжигающее тепло её прикосновения — и осторожно поймал её руки, чтобы не отвлекали их обоих.
— Да, — тихо произнесла она. — Там я вспомнила Вас и Ваш цветочек аленький, как в сказке… — её голос стал мягким, почти шепчущим, а в улыбке прозвучала лёгкая, щемящая грусть.
— В детстве мама часто читала мне книжки. Больше всего я любила сказку «ключницы Пелагеи» господина Аксакова. Там всё так просто: любовь и верность сильнее страха, даже смерти.

«Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного!..»

— Чудовище в конце превращается в прекрасного принца… — Анна улыбнулась, но в голосе слышалась лёгкая грусть. — А потом взрослеешь и понимаешь, что в жизни чудовище остаётся чудовищем, если рядом нет настоящей любви. — Она подняла на него взгляд, лукавый и нежный. — Вы же и меня чудищем как-то назвали…
— На следующий день чуть не застрелился от стыда… — пробормотал Яков, пряча глаза.

Анна, будто не замечая его смущения, продолжила, погружаясь в воспоминания:
— Мы отъехали от усадьбы Разумовского. Дорогу заволокло плотным туманом. Лошади стали нервничать, и я остановилась. Почти сразу вровень с нами притормозила встречная полицейская пролётка. Грозный следователь на ходу спрыгнул и быстрым шагом подошёл, успокаивая моего коня.

Штольман нахмурился, чуть крепче сжав её пальцы.
— На ходу, значит… И сразу к вам, — в его голосе сквозила ревнивая сухость.

— Антон Андреевич прижимал к груди фотоаппарат и радостно поздоровался, — улыбнулась Анна и продолжила, — а Штольман холодно поинтересовался, куда я направляюсь. Я ответила честно — хотела доехать до Михайловской усадьбы. Просто чувствовала, что должна туда съездить. Это было важно… для всех нас. Я так и сказала тому сыщику.

— И он, разумеется, запретил, — сухо заметил Штольман, не отпуская её руки.

— Да, конечно, — кивнула она. — «Сейчас Вы никуда дальше не поедете. И не спорьте». Помог мне спешиться… Я стояла и думала: что же такого я опять натворила? Почему он смотрит так серьёзно? Примерно так же, как Вы сейчас, только без ревности, конечно.

— А как он помог спешиться, я не понял? — голос Якова звучал уже ниже и глуше, чем обычно.
— Подхватил и снял с вороного, — спокойно ответила Анна, но в глазах её мелькнула искорка. — Яков Платонович, вы меня отвлекаете. Руки, между прочим, сразу убрал.
Штольман сжал губы, не ответил, но взгляд его потемнел, стал глубоким и цепким, будто хотел прочитать в её лице все не сказанные слова. Анна почувствовала, как по телу пробежала тёплая дрожь — не от холода, а от этого взгляда, в котором смешались ревность, тревога и то особенное чувство между ними. Она поспешила продолжить рассказ, стараясь не смотреть ему в глаза, потому что мысли уже начали разбегаться.

— Когда следователь спросил: «Вы видели фотоаппарат в руках друга детства Вашей сестры? Думаете, мы с Коробейниковым ездили фотографировать берёзки в тумане?» — я насторожилась. Но переспросила про «сестру». Это так мило прозвучало, я даже улыбнулась. Та Анна с Антоном Коробейниковым и Ваней Шумским — друзья детства.

— «Мило прозвучало»… — недовольно пробурчал Штольман, отворачиваясь.
Анна мягко коснулась его руки:
— А потом я спросила, не случилось ли чего.
— И? — всё ещё терпеливо выдохнул реальный Штольман.

— Да, в лесу недалеко найдено тело. Его слова были просты, без эмоций, но внутри всё похолодело. Я хотела ещё что-то спросить, но он оборвал мои догадки обещанием: завтра сам отвезёт меня в усадьбу, если я не передумаю. И с вашей такой кривой улыбкой добавил:

«А про сестру: так понятнее, чем погружаться в вашу с дядей мистику и прочее. А теперь рассказывайте, что Вас связывает с этим местом».

— Кривая улыбка… — буркнул Штольман.

Анна чуть улыбнулась уголком губ:
— Я рассказала ему всё: и про «бункер», и про магистра, и про тот выстрел, которым вы спасли меня тогда в декабре. Ему, похоже, хватило. «Приму к сведению», — бросил он коротко.

Она посмотрела прямо в глаза любимому сыщику:

— А когда он сказал: «Я настоятельно прошу Вас не предпринимать ничего самой ради…» — я перебила: «…моей безопасности. Я это слышала тысячу раз».
Он только усмехнулся: «А я говорил…»

Анна тихо рассмеялась, вспоминая:
— И мы оба засмеялись — вдруг, неожиданно для самих себя. Как брат с сестрой. В этом густом, почти мистическом тумане…

Яков молчал, сжимая её пальцы чуть сильнее, чем нужно, будто хотел удержать её здесь и сейчас, вырвать из воспоминаний о том, другом — идеальном Штольмане из сна. Его взгляд был напряжён и полон ревности.
Анна почувствовала это и чуть ближе склонилась к нему, мягко коснувшись его руки.

— Яков Платонович… — тихо произнесла она. — Я всё ещё могу улыбаться, даже когда переполнена воспоминаниями. Но здесь и сейчас я с Вами. Вам помог мой рассказ?
— Пока не знаю. Приму к сведению, — сухо отозвался он, не отпуская её пальцев. — А что насчёт… Нежинской и «Б.»? Он вам рассказывал? В письме ясно написано. Вы краснеете, Анна Викторовна?
— Про это я сейчас кратко расскажу, мне ещё надо обдумать, что можно… — увидела его взгляд и осеклась, — у нас был откровенный разговор, и не всё могу рассказать. Извините, Яков Платонович.
— Не томите. Я начинаю сердиться, честное слово. Дни и без того переполнены событиями и тайнами. Вы не находите?
— Да. — Анна чуть улыбнулась. — Яков Платонович, можно поласковее смотреть? Я же не на допросе.
— Я обещал допрос, — отрезал он. — А время идёт. Вас вот-вот начнут искать, а мы ещё не поговорили. Ваш… тот Штольман написал, что это важно узнать сегодня.

— Да. Первое, — кивнула Анна. — У него было две дуэли. Одна — с Разумовским, сказал, что по делам службы. А вторая... куда важнее для нас. — Она чуть нахмурилась, подбирая слова. — На одном из больших приёмов Нина Аркадьевна устроила… даже не знаю, как это назвать… сцену. Настоящий гневно-ревнивый монолог про неё и Якова — для Анны. Теперь я думаю, это было похоже на вчерашнее представление. Только тогда всё звучало гораздо громче.

Штольман наклонился чуть ближе, внимательно слушая. Его взгляд стал цепким, сосредоточенным, как на допросе.

— Яков рассказывал, что опоздал — пришёл уже к финалу этой истерики. Но, видимо, и этого хватило. Анна посмотрела на него… и просто ушла.

— И что, он за ней не пошёл? Не остановил? — с лёгким недоумением уточнил Штольман, хотя в голосе сквозила ревнивая нотка.

— Я поняла из его горьких слов, что хотел, — спокойно ответила она. — Но в этот момент из-за портьеры вышел некий «Б.», будто специально выжидал. И тогда он с Нежинской начали публично поливать грязью барышню Миронову. Слова были злые, унизительные, с явным расчётом на зрителей.

Штольман резко втянул воздух, пальцы его невольно сжались крепче. Глаза потемнели, как грозовое небо. Он не перебивал, но напряжение от него исходило почти осязаемо.

— Этого Яков уже не стерпел, — продолжала Анна, чувствуя, как его эмоции передаются ей. — Он ударил «Б.». Салонные зеваки сбежались тут же, как мухи на мёд. И «Б.» вызвал его на дуэль.

Она сделала короткую паузу. Штольман не отводил от неё взгляда — ревнивого, внимательного, проникающего в самую глубину.
Анна перевела дыхание и чуть придвинулась ближе, словно мягко отвечая на это безмолвное напряжение.

— Но! — её голос стал серьёзнее, почти торжественным. — Во время дуэли «Б.» сдвинулся… нарушив ваш мужской кодекс дуэлей. А Штольман, по его собственным словам, был готов его убить. Осознанно. Ради своей Анны. Он понимал, что после этого его ждала бы каторга… и всё равно был готов.

— Так, значит, там Нина и «Б.» действовали заодно… — медленно произнёс Штольман. Его голос стал глуше, в нём звучала опасная сосредоточенность. — Интересно… Вот это — важно.

Он замолчал, глядя куда-то вдаль, но на самом деле — в себя. Мысли закружились, как осенние листья на ветру: обрывочные, упрямые, тревожные. Но постепенно ревность взяла верх над рассудком. Перед внутренним взором возник образ второго «него» — того, кто без колебаний вышел на дуэль ради женщины, которую любит. Решительного. Готового рискнуть всем.

Анна заметила, как его пальцы непроизвольно сжались в кулак, как он чуть сильнее втянул воздух, словно боролся с чем-то внутри. Она наклонилась ближе, мягко коснувшись его руки, и внимательно посмотрела — взглядом не меньше настойчивым, чем его.
— Яков Платонович… — тихо сказала она, будто возвращая его из этих тяжёлых мыслей. — О чём Вы сейчас думаете? — мягко спросила она.
Он не отводил взгляда, медленно произнося:
— О том, что этот человек… он не колебался ни секунды. Ни перед сплетниками, ни перед дуэлью, ни перед смертью. И прикрыл Вас в «бункере».

«Идеальный Штольман» — с лёгкой горечью подумал он, ощущая тепло Анны в своей ладони.

Она слегка прижалась к нему, касаясь плечом его груди, и тихо добавила:
— Яков Платонович, Вы спасали меня много раз. Забыли? К чему эти сравнения? Если бы кто-то посмел говорить гадости про меня… — продолжила Анна с лёгкой искоркой в глазах, — Вы бы тоже не остались в стороне.
Штольман едва заметно улыбнулся и притянул её ближе.
— Несомненно, — признал он, опуская взгляд на её лицо и слегка наклонившись, чтобы их лбы соприкоснулись. — Возможно, даже без дуэли.
Анна улыбнулась в ответ, почувствовав тепло его дыхания на своём лице, и крепче обвила его руки, словно больше никогда не хотела отпускать.
— Вот видите, — с довольным видом заключила она, закрывая глаза и глубже прижимаясь к нему. — И всё это здесь и сейчас… и больше ничего не нужно.

Яков поднял глаза от её рук и огляделся по сторонам. Ветки старых лип, переплетаясь, образовали над дорожкой густой навес, будто укрывая их от постороннего взгляда. Впереди, в сизом сумраке, уже темнели кованые ворота.
— Мы, кажется, дошли до владений князя, — тихо заметил он. — Хорошо, что дядя не с нами. Сейчас шуток было бы… предостаточно.
Он помедлил, потом добавил, глядя перед собой:
— Анна Викторовна, хочу, чтобы Вы знали: я ведь уже принимал наследство… от Нины Аркадьевны. Той — из сна.
Анна остановилась, изумлённо вскинув глаза.
— Но… почему Вы согласились? Даже если без условий…
— Условия были те же, — спокойно произнёс он, хотя голос прозвучал чуть глуше. — Но там не было Вас.
Он на мгновение замолчал, будто собираясь с мыслями.
— К тому же эта усадьба была нужна баронессе — для реального училища. Я принял решение сразу. Поручил сразу поверенному начать дело о полной передаче наследства Обществу… до последнего медяка.

— Яков Платонович… — Анна чуть прикусила губу, в её голосе звучала просьба. — Обещайте, что мы больше не коснёмся ни дел, ни имени госпожи Нежинской?
Он помолчал, глядя на неё внимательно, почти с сожалением, и наконец тихо произнёс:
— Очень хотел бы. Но, боюсь, придётся… Хотим мы того или нет. Интуиция мне подсказывает.
Анна вздохнула и, не желая больше спорить, взяла его под руку.
— Мне тоже, — грустно сказала она. — А я так хотела, чтобы Вы меня сейчас обманули.
— Нет, — мягко ответил он. — Я могу, как и Вы, не всё говорить. Но только не обманывать.
Анна на мгновение замолчала, словно собираясь с мыслями. Осенний ветер шевельнул края её шали, и в её глазах появилось выражение решимости:
— Тогда я продолжаю. Дальше Вас заинтересует, возможно, ещё больше.
Штольман с интересом повернулся к ней.
— Когда мы с ним поехали…
— Вы с ним… — тихо, почти как эхо, повторил Штольман.
Она заметила, как взгляд Якова чуть потемнел, но продолжила спокойно:
— Да. В полдень Штольман заехал за мной на Царицынскую. Почти сразу следом прибежал Антон Андреевич из Управления с телеграммой и письмом, доставленными курьерской почтой. По дороге в Михайловскую усадьбу Яков прочитал мне телеграмму: поверенный сообщал о смерти госпожи Нежинской.

Штольман глубоко вдохнул. Имя Нежинской словно вытянуло из природы все краски вечера, оставив только напряжение и ожидание того, что должно последовать дальше.

— Да сколько можно уже…  — прошипел сквозь зубы.

Анна на мгновение опустила взгляд, затем, подняв глаза, тихо произнесла:
— И вот здесь начинается та часть истории, о которой Вам ещё не ведомо… Уверена, подобного у Вас не случалось.

Она замерла, словно вновь переживая тот момент, и продолжила:
— После прочтения телеграммы я сказала, что никогда смерти Нины не желала и… передала ему свои соболезнования… Да, признаю, это было глупо и наивно. Не смотрите на меня так, Яков Платонович. Тогда это казалось единственно правильным. Штольман удивился…
— Я бы тоже, мягко сказано, удивился бы. Мне уже интересно, что вы ещё сказали?
— Вам в самом деле интересно? Не будете сердиться и ревновать? — чуть робко спросила она. – Не забывайте, это просто сон.

Штольман с улыбкой покачал головой, наблюдая за ней с явным восхищением.
— Буду, но Вы рассказывайте, моя Анна.
— Хорошо. Я говорила от имени обеих нас. Я уверена, что и другая Анна точно так же ответила бы Вам. Однако сомневаюсь, что у вас был бы столь откровенный разговор — это я себе позволила.
— Я внимаю, — смотря на неё необыкновенным взглядом и почти в темноте, произнёс Штольман.
— Не смущайте меня, мой Яков Платонович. Вот, почти дословно:
«Испытания и обстоятельства сделали вас, Штольманов, теми, какие вы ныне: людьми искусными в службе, с достоинствами и недостатками, закалёнными опытом и случаем. Мы это видели и поняли. Возможно, именно поэтому вы выбрали нас, Анн Мироновых — тех, кто смог оценить вас настоящих. Мы полюбили вас такими, какие вы есть: непростых и сильных мужчин, старше нас на целую жизнь».
Яков не перебивал, внимательно следя за её лицом, словно стараясь запомнить каждое движение губ, каждый вздох. Но где-то в глубине, совсем тихо, шевельнулось колкое чувство — ревность к тому, которому она всё это сказывала первому.

— И что он ответил? Ваш идеальный Яков Штольман из сна?
— Он посмотрел на меня таким удивлённо-восхищённым взглядом и сказал: «Анна Викторовна, я счастлив, что знаком с Вами. Что у моей Анны такая сестра, а у брата — невеста. Ну раз Вам не до смеха, тогда будете знать причину гибели… Вашей… неприятельницы. Читайте». И протянул один из листов письма.

«…Г-жа Нежинская была застрелена в спальне небезызвестного вам господина Б… Смерть наступила мгновенно… Следствию всячески мешали… Нами достоверно установлено, что стрелял именно Б. Но, сами понимаете, Яков Платонович, обнародовать эту информацию нам не дадут. Официальная версия — «Неосторожное обращение с оружием, вследствие чего произошёл выстрел в сердце…». Дело закрыто…»

Анна вздохнула и ненадолго замолчала; взгляд её на мгновение утонул где-то в глубине воспоминаний.
— Вот и всё, — тихо произнесла она. — Потом мы приехали… А дальше — уже совсем другая история.

Она вдруг замолчала, будто вспоминая что-то важное, и тихо добавила:
— Подождите… Кажется, там было ещё кое-что про часы — странные, будто шли в обратную сторону. Подарок Штольману… от Нины Аркадьевны. Только я не могу вспомнить подробностей. Возможно, это было не в том сне… Или просто моё видение…

Она посмотрела на него чуть настороженно, словно заранее ожидая его реакции:
— Вся эта история чем-нибудь помогла Вам?
— Да, разумеется, — ответил он после короткой паузы. Голос прозвучал ровно, но в его взгляде мелькнуло что-то внимательное, почти испытующее.
— Признаться, прежде всего я многое узнал о Вас. Через… того Штольмана Вы открылись мне по-новому.
Он чуть нахмурился, будто сам удивляясь собственным словам.
— Вы его покорили, я уверен.
Анна приподняла брови, но промолчала.
Он уловил её взгляд и усмехнулся — не без ревнивой искорки:
— Похоже, с ним вам было проще говорить о таких вещах. Он, видимо, был откровеннее… чем я. Более открытый.

Последние слова прозвучали чуть суше, чем он, вероятно, намеревался. Но, чтобы смягчить, он почти сразу продолжил, уже теплее:
— Мы с той Анной не говорили так откровенно. Разве что по службе. Даже в усадьбе достаточно было того, что я Вас чувствовал.

Анна чуть кивнула, в её глазах вспыхнул тихий огонёк — тёплый и упрямо-нежный.
— А я… в «бункере» отдала часть своей Силы тому Штольману, — произнесла она мягко, почти шёпотом. — Чтобы он увидел свою Анну и понял, что она не одна. И что Вы ей поможете. Это было важно не только для него, Яков Платонович… для всех нас.

— И как, позвольте полюбопытствовать, Вы это сделали? — его голос прозвучал спокойно, но взгляд выдал больше, чем слова: за любопытством снова скользнула тень ревности.

— Я тогда нарушила приказ грозного следователя и вошла внутрь, — продолжила Анна, чуть отведя взгляд, будто вновь переживая тот момент. — Он сидел в углу, ощущая далёкое присутствие Анны, чувствовал её страх… и собственное бессилие. Был в отчаянии, что не может спасти в этот раз. Мне пришлось коснуться его плеча, поднять… И тогда мы оба увидели и Анну с магистром, и Вас, входящего в «бункер».
Анна повернулась к нему, глядя прямо, и ближе придвинулась:
— Вы были великолепны, мой Яков Платонович, — произнесла она мягко, с той особой нежностью, которая была предназначена только ему.
Он на мгновение задержал взгляд на её лице. В глазах вспыхнуло что-то острое, ревниво-мгновенное — словно мимолётная искра, — но тут же растворилось в глубоком, тёплом поцелуе.

— Мы снова забрели куда-то в темноту, Анна Викторовна, — произнёс Яков чуть охрипшим голосом, не отрывая от неё взгляда.
Туман ложился белыми слоями, мягко скрадывая очертания кустов и скамейки, окутывая сад прозрачной, почти волшебной пеленой. Всё вокруг словно затаило дыхание.
— Здесь я часто пряталась в детстве, — тихо сказала она, оглянувшись. — Когда нужно было подумать… или просто побыть одной.
— А теперь? — так же тихо спросил он.
— Теперь… — она чуть улыбнулась, — теперь я не хочу быть одной.
Некоторое время они стояли молча. Анна опустилась на деревянную скамью, обняв колени, словно на миг вернулась в далёкое, безмятежное детство. Штольман сел рядом, чуть в стороне — чтобы не мешать, но быть рядом.
— Знаете… — произнесла она, глядя в вечернее небо, — я порой думаю: а если бы не этот дар… не видения, не сны… Всё было бы проще?
— Быть может, — спокойно отозвался он. — Но и Вы тогда были бы иной. А я… не уверен, что в таком случае вообще повстречал бы Вас.
Анна удивлённо повернула к нему лицо.
— Яков Платонович… — прошептала она.
— Нередко то, что мы считаем тяжким испытанием и бременем, — так же, как и камни прошлого, — тихо сказал он и снова встретился с её глазами, — оказывается единственной дорогой, по которой мы можем дойти друг до друга… просто оставаясь рядом.
Сердце Анны сладко и тревожно сжалось. Она медленно повернулась к нему всем телом, словно впуская эти слова глубже.
— Спасибо, — почти шёпотом произнесла она. — За то, что были просто рядом… Но, может быть, пора стать ещё ближе?
— Это я должен благодарить, — тихо ответил он и придвинулся к ней.
Между ними исчезло даже крохотное расстояние. Анна ощутила лёгкое касание его плеча, тепло его тела окутало её, словно мягкий плед.
Туман сгущался вокруг, обволакивая их пеленой. Где-то далеко глухо каркнула ворона, словно подчёркивая тишину и странную, почти нереальную близость.
Анна тихо рассмеялась, нарушая почти сказочную тишину сада:
— Если бы кто-то увидел нас сейчас, — сказала она, затаив улыбку, — непременно сказал бы, что это сцена из романа.
— Нам и говорить нечего, Анна Викторовна, — мягко отозвался он. — Кажется, наша жизнь давно превратилась в детективно-мистическую повесть… с немалым количеством романтических страниц.
Уголки его губ дрогнули, словно от невольной улыбки.
— Тогда я, выходит, та самая героиня, — с лёгкой насмешкой продолжила она, — которая, вопреки здравому смыслу, всегда шагает навстречу опасности, вместо того чтобы чинно сидеть с вышивкой у окна.
— А я… — он на мгновение задумался, всматриваясь в её лицо, — по всей видимости, тот самый упрямый следователь, который тщетно пытается Вас удержать… но в итоге сам идёт следом.
— Значит, не всё так безнадёжно, — шепнула она, глядя прямо ему в глаза.
Он посмотрел на неё пристально, с глубокой, почти тревожной серьёзностью.
— Безнадёжно, — произнёс негромко, — было бы лишь в том случае, если бы я Вас не нашёл.
Яков протянул руку и осторожно убрал прядь волос с её щеки. Его пальцы коснулись кожи так легко, будто он боялся спугнуть не только туман, но и дыхание этого мгновения. По её спине пробежала едва заметная дрожь.
— Осторожно, господин упрямый следователь… — прошептала она, не отводя взгляда.
— Я всегда осторожен с тем, что для меня важно, — ответил он почти неслышно.
На мгновение всё вокруг застыло: сад стих, туман обвил их плотнее, как тонкая пелена, и будто сам воздух стал гуще.
— Нам пора возвращаться, — наконец произнёс он чуть хрипловатым голосом, но не спешил отстраняться.
— Да… — откликнулась она едва слышно, с лёгким сожалением, будто не хотела отпускать тишину.
— Мне пора, Анна, — снова тихо сказал он, склонившись к её уху. — Слышите? Голоса приближаются. Вас уже ищут. Не хватало ещё, чтобы мне от дома отказали перед свадьбой…  Придётся похищать Вас. Я готов хоть сейчас.
Он замер на мгновение, будто всерьёз обдумывая план, а затем, едва заметно улыбнувшись, добавил:
— Прятать буду… Нет, не у Разумовского — это слишком прозаично. Тогда… перенесу к себе, незаметно, через окно. Кошка хранит секреты. Коробейников не предаст. А Нина Капитоновна… камень, ни слова.
Анна не выдержала — рассмеялась, прикрывая губы ладонью.
— Яков Платонович, — прошептала она сквозь смех, — Вы неисправимый романтик.
— Нет, — мягко возразил он, не отводя взгляда, — я просто слишком дорожу тем, что однажды уже нашёл… и более не собираюсь отпускать. Никогда. До конца жизни.
Анна лукаво прищурилась, придвигаясь к нему ещё ближе — так, что в вечернем тумане их дыхание смешалось.
— Ещё немного, Яков Платонович, — прошептала она, — и я Вас не только на поезд… я Вас и из сада не отпущу. А уж где спрятать в доме — я найду.
Он нехотя поднялся и протянул ей руку. Анна вложила ладонь в его — тёплую, надёжную, как обещание, — и поднялась, не отводя взгляда.
Яков задержал её пальцы чуть дольше, чем требовалось, и улыбнулся — с той едва заметной искрой в глазах, где пряталась ревнивая, тёплая собственность: её руки, её взгляд, её тихий смех — всё это теперь принадлежало ему.
— Так и хочется спросить, как в Вашей любимой сказке… Что привезти Вам из города стольного? Цветочек аленький? — тихо произнёс он, всё ещё не отстраняясь.
Анна подняла на него глаза. В их глубине блестели слёзы — прозрачные, как капли тумана на паутинках.
— Ничего… Только Вас, — сказала она негромко, и голос её дрогнул. — Я буду ждать. И скучать.
Штольман наклонился чуть ближе и почти невесомо коснулся губами её виска. Анна заметно вздрогнула.
— Аннет! Где ты? — донёсся издалека голос дяди.
Штольман усмехнулся вполголоса:
— Кажется, в нашей сцене снова появился весьма некстати третий персонаж.
Анна не сдержала смеха.
— Терпите, Яков Платонович… Таков уж жанр нашей повести.
Свет фонаря мелькнул между деревьями, приближаясь и разгоняя туман. А они всё ещё стояли рядом, словно сами растворяясь в этом хрупком, почти сказочном мгновении

****

Анна тщетно пыталась уснуть. Девичья кровать показалась ей слишком узкой и жёсткой, одеяло — колючим, а старые часы на комоде тикали с каким-то особым упрямством, будто назло.
Нет, конечно же, не мысли о Штольмане мешали ей заснуть, не они будоражили кровь и фантазию…

Она села, прижав ладони к раскалённым щекам, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.
«Надо отвлечься. Подумать о чём-нибудь другом… не о Якове Платоновиче, не о ночи, не о прогулке в тумане…»

Но стоило вспомнить их разговор, как мысли возвращались — настойчиво, почти тревожно.
Анна никак не могла выбросить из головы свой рассказ Штольману о сне. Почему мысль о соседней усадьбе так настойчиво стучится в сердце? Быть может, дело в завещании, а может — в тех странных разговорах о прошлом?
Она давно привыкла доверять своей интуиции — или, если угодно, своему Дару: для неё это было одно и то же. Духов не было — если не считать настойчивую Нину Аркадьевну. Но порой мелькали видения — зыбкие, смутные, как отражение в воде, — и она не успевала понять, что именно хотят сказать.

Проворочавшись ещё немного, Анна решительно встала, накинула халат и выглянула в коридор. Убедившись, что там никого нет, тихо перебежала в комнату напротив и нырнула под одеяло.
Укутавшись в волнующие запахи и воспоминания, она спряталась почти с головой и вскоре уснула — улыбаясь и мечтая о встрече.

Утро пришло слишком скоро. Едва дождавшись, пока дядя поднимется, Анна торопливо подгоняла его за завтраком.
— Дядя, надо пойти именно сегодня! — настаивала она.
— Ну, хорошо, Аннет, — проворчал Пётр Иванович, — только ради тебя и потащусь в такую рань гулять. А куда же, позволь узнать, мы направимся?
— К бывшей усадьбе Разумовского.

Пётр оживился, глаза его лукаво засветились: вот и повод для шуток подвернулся. Он уже мысленно прикидывал, над чем можно посмеяться с Анной — невестой несостоявшегося наследника-соседа. Но всё пристойное казалось безвкусным. Жаль, что нет с ними Штольмана — с тем можно было бы разгуляться вовсю! Ах, весело было с Оленевым!

Но уже на пороге их остановил Миронов-старший:
— Я с вами, подождите.
В саду Анна взяла под руки отца и дядю, и втроём они направились к границе бывших владений князя. День стоял чудесный: лёгкое бабье лето, прозрачный воздух, солнце припекало мягко, будто не желая прощаться с уходящим летом.
— Ну, рассказывайте теперь всё, — сказал Виктор Иванович, когда они свернули к старой липовой аллее.

Дядя с племянницей переглянулись и невинно уставились на него. Тот усмехнулся и развёл руками.
— Прямо и рассказать нечего? Хорошо. Где вы были четыре дня, до приезда Якова Платоновича? Все трое.

Пётр выпрямился, театрально откашлялся и ответил:
— Если под третьим ты имеешь в виду господина Штольмана, то я вчера на допросе ответил: мы… кутили.
— Боже мой! — воскликнул Виктор. — Мужчина, который два с половиной года не видел любимую, вместо того чтобы мчаться к ней на первом же поезде, гулял по трактирам с тобой и… цыганами? И это, когда в поезде пытались… — он осёкся, заметив взгляд дочери. — Ну, вы поняли. А по приезде — сразу венчаться! Анны дома не было, и, судя по встрече на вокзале, она явно не с вами была. Дочь?

— Папа… — Анна слегка опустила глаза, — правда странная.
— Ну уж постарайся объяснить, но только правду. Я с вами, медиумами, живу не первый год. Не забывайте, что и бабка наша обладала Даром.

Анна глубоко вздохнула и начала рассказ.
— Мне приснилось, что Якова Платоновича хотят убить прямо в поезде. Я чувствовала это сердцем, как неотвратимый удар. Проснулась и побежала в Управление, но никого там не было. Даже дежурного. Я просто села за стол следователя и… потеряла сознание или уснула. Очнулась только через три дня, в день возвращения дяди и Якова Платоновича.
— И тебя все эти дни не видели? — спросил Виктор.
— Нет. Я была в обмороке — и во сне, страшном, но реальном. Меня нашли Трегубов и Антон Андреевич, когда вернулись из Твери.
— Да, Маша говорила, что ты была … в странном состояние и чужом пыльном и разорванном платье. Николай Васильевич закутал тебя в свой плащ. Мы были уверены, что ты с дядей уехала в Петербург. Значит, и объяснения мы не дождёмся?
Анна отрицательно покачала головой.

Виктор Иванович перевёл взгляд на брата.
— А я ехал в Петербург и крепко уснул, — добавил Пётр. — Проснулся или очнулся в купе со Штольманом, уже по дороге обратно. Мы оба, должно быть, получили по голове на вокзале. Но, видишь ли, брат, во сне оказались вместе — только сон был не тот, что у Аннет.

Виктор сел на скамейку, внимательно слушая.
— Ну и что вы делали… в своих снах, позвольте полюбопытствовать? Пётр?

Пётр Иванович выпрямился, принял лёгкую позу древнегреческого оратора и продолжил:
— Мы со Штольманом и доктором пили спирт и кутили в трактире — но без цыган, прошу отметить! Я, кстати, там был весьма богат. А ты, Виктор, был учителем в школе для бедных. Штольман бегал по Затонску, ища Аннет, но встретил другую Анну Миронову — точь-в-точь похожую, но не нашу. Помощницу баронессы.
— А потом… — Пётр нахмурился, словно вспоминая странное ощущение сна, — всё закрутилось самым невероятным образом. Штольман разгребал «авгиевы конюшни» Затонска: там творилась настоящая чертовщина с нищими. Даже твой полк был привлечён к помощи. Штольман — герой, настоящий герой… только несчастный, без своей Анны — нашей Аннет.
Анна слушала, словно погружаясь в воспоминания чужого сна.

— Кто-то похитил столичную Анну, — продолжал вещать дядя. — С помощью моих способностей мы нашли её в Михайловской усадьбе. Там скрывался фанатичный магистр — мрачный тип, прямо из страшных легенд. Он использовал нищих для жертвоприношений. Мы вместе со Штольманом его уничтожили, а ту Анну спасли. В конце, как в плохом спектакле, всё закончилось взрывом — он нас и разбудил.
Пётр довольно улыбнулся, будто рассказывал о каком-то лихом приключении, а Виктор ошарашенно молчал, переваривая услышанное.
— Ну да, — вставил дядя с видом героя, — всё чётко, метко, быстро и с огоньком.

Анна подошла к отцу и крепко обняла, чтобы немного сгладить впечатление от рассказа.

— Моя история во сне примерно такая же, папа, — сказала она, глубоко вздохнув. — В поезде я столкнулась… с другим Штольманом. Сразу поняла, что это не он. Если вам интересно, то я про него позже расскажу.
Мужчины заинтересованно и понимающе кивнули.

— В моём сне, папа, — продолжила Анна, — Вы были судьёй, богатым и Почётным гражданином Затонска. У нас была своя конюшня, экипаж. Мы с вами катались верхом, как в детстве…
Она на мгновение улыбнулась.
— Я, то есть их Анна, жила в столице и не была дома уже года два. Затонск был почти таким же, как наш, люди те же, только судьбы другие. Город готовился к балу в Михайловской усадьбе, где поселился новый владелец — князь Румынский. Он напоминал магистра из сна дяди, только на этот раз жертвами должны были стать представители высшего света уезда, в том числе и Мироновы. Мы с тем Штольманом и дядей сумели предотвратить беду…
Анна без сил села на скамейку. С двух сторон её тут же обняли отец и дядя, словно оберегая от тяжёлых воспоминаний сна. Виктор Иванович крепко прижал дочь к себе и поцеловал в висок.
— Тот Яков спас меня, — тихо добавила она. — Закрыл собой от взрыва в усадьбе. А мой Штольман спас ту Анну.
На лице Анны появилась мягкая, чуть грустная улыбка.

— Всё был сон, но реальнее любой яви, — продолжила она. — Мы чувствовали друг друга, слышали прощания… понимали, кто есть кто. И, кажется, именно это и спасло всех.

Виктор вздохнул, слегка покачав головой:
— Судьёй, да ещё и богатым… нет уж, увольте. А вот учителем — пожалуй, это мне бы пришлось по душе, — с лёгкой улыбкой заметил он.
— Теперь всё ясно… и вместе с тем удивительно, — добавил он уже серьёзнее, задумчиво глядя на них обоих. — Что ж… только Маше про сны не рассказывайте. Ей и наяву с вами хлопот хватает.

Анна и Пётр переглянулись, и на их лицах почти одновременно появились одинаковые невинные улыбки.
Все трое рассмеялись, и напряжение, витавшее в воздухе, наконец рассеялось. На мгновение всё стало просто и по-домашнему тепло — словно никакие странные сны и опасности не могли разрушить это ощущение семьи.

Виктор Иванович, вдруг что-то вспомнив, щёлкнул пальцами:
— А ведь недавно в собрании один господин рассказывал про какую-то английскую книгу. Автор — кажется, Эдвин Эбботт… Эбботт Эбботт **. Странная фамилия, да? Там сказка про сон и явь... Может, вы её начитались и теперь сочиняете? — он прищурился с лёгкой усмешкой
Анна оживилась, подхватив идею с книгой:
— О, это было бы любопытно почитать!
Пётр довольно кивал, явно одобряя и саму мысль, и то, как разговор незаметно перешёл на более мирные темы.

Некоторое время они молча шли по садовой аллее, наслаждаясь тёплым утром. Но у границы бывших владений Разумовского все трое одновременно остановились. В глубине парка виднелась давно пустующая усадьба, и к их удивлению, они заметили человека, спешащего к боковому входу. Фигура скрылась внутри.
— Там ведь давно никто не живёт, — тихо сказала Анна. — И даже управляющего нет.
— Именно поэтому, племянница, — мрачно ответил Пётр, — мы и не пойдём туда втроём, как в дурном романе.
— Сообщим полиции, — решительно произнёс Виктор Иванович. — И пускай разбираются.

Они развернулись и быстро направились к полицейскому Управлению. По пути чуть не столкнулись с Марковым.
— Поручик! Что Вы здесь делаете, в моём саду? — строго спросил Миронов.
Тот вытянулся и доложил, что получил приказ господина Оленева охранять Анну Викторовну, и что он будет следовать за ними, как тень, на небольшом расстоянии.

Когда Анна вошла в Управление, полицейские оживились. Их лица светились радостью — словно в их мир ворвался свет, развеявший тьму и усталость.
Виктор Иванович замер на месте, изумлённо наблюдая за этой сценой. Казалось невероятным, что простые люди так искренне радуются встрече дочери; эта радость передавалась и ему, согревая сердце.

Полицмейстер вышел из кабинета и, с удивлением скривив брови, спросил подчинённых:
— Что случилось, почему такая встреча?
Увидев Мироновых, он сам засиял и почти бросился к ним.
Виктор Иванович коротко объяснил, что у границы бывших владений князя замечен чужой человек — они сами видели, как кто-то поспешно вошёл в пустующую усадьбу. Полицмейстер нахмурился, предположив сначала банальное: возможно, объявились наследники.
— Нет, их там быть не может, — перебил его адвокат, не смущаясь присутствием Анны. — Я сам веду дело о наследстве: ещё несколько месяцев не будет никакого владельца.
— Тогда я немедленно отправлю людей всё проверить и задержать вора, или кто там внутри, — быстро решил полицмейстер.

****

** Edwin Abbott Abbott — британский писатель, теолог и педагог, автор известной сатирической научно-фантастической повести Flatland: A Romance of Many Dimensions (1884).

-----------

«Сновидец — это тот, кто способен помнить обе стороны сна.
Остальные просыпаются и думают, что всё это было “просто сном”.»
(Макс Фрай “Волонтеры вечности”)

Анна, вся в мыслях о Штольмане, выйдя из Управления, встретила доктора Милца. Чуть позади остановился поручик, как и положено сопровождению; Анна лёгким движением руки дала понять, что всё в порядке.
— Анна Викторовна, голубушка, как Вы себя чувствуете? — спросил Александр Францевич, бережно взяв её за руку. Его внимательный взгляд скользнул по лицу, заметив румянец и задержавшись на запястье. — Пульс высокий… всё ли в порядке?
— Александр Францевич, рада Вас видеть. Это предсвадебные хлопоты, — ответила она с лёгкой улыбкой. — Всё хорошо, благодарю.

— Ну хлопоты хлопотами, а Вы себя берегите, — мягко сказал доктор. — Родным и Якову Платоновичу поклон от меня. Я к вам зайду на днях, обещал Марии Тимофеевне.

Анна кивнула и пошла дальше, поручик шагнул следом, чуть позади — как тень.

В памяти всплыл кусочек «того сна», после приватного разговора с тем Яковом в саду у Нины Капитоновны:

«…Штольман-из-сна стоял растерянный, взгляд метался по улице, будто он искал кого-то.

— Анна Викторовна, я, наверное, схожу с ума… Или это ваши рассказы так на меня действуют, — он криво усмехнулся, но голос дрогнул, — но я ясно чувствовал присутствие Анны. Зашёл в больницу — и там, в каждом углу, казалось, что она рядом. Доктор даже пошутил, что пора дать мне успокоительное. И здесь тоже… Я чувствую её. Но не вижу!
— Я думаю, Ваша Анна заходила в больницу — по делу, не волнуйтесь. Вот и Вы ощущаете её далёкое присутствие, как я своего Штольмана. Такое бывает, поверьте. Даже у тех, кто не медиум.
Сыщик ошеломлённо смотрел на неё, явно пытаясь примерить её слова к себе, к своей Анне, к своей жизни.
— Да… с Вами не соскучишься, — пробормотал он. Улыбка вышла усталой, чуть растерянной. — Мне пора, Анна Викторовна. И помните: без самодеятельности! А то Ваш Штольман мне голову снесёт. Уж он-то найдёт способ, уверяю.

Он уже собрался уходить, но вдруг обернулся, чуть приподняв котелок, и с кривой улыбкой добавил:
— Я скоро в зеркало бояться буду смотреть. И, признаться, ревновал бы вас на его месте, честное слово. До завтра, в полдень, Анна Викторовна.

Анна тихо рассмеялась и в тот же миг поймала себя на мысли, как разные они все — такие похожие и такие непохожие между собой.

Но её Штольман — самый лучший.
Её Яков Платонович Штольман.
Сердце сладостно заныло в ожидании встречи. Она чувствовала: это будет скоро. Может быть, даже завтра. Надо бы приготовиться.

Мелькнула шальная мысль — взять с собой в усадьбу отцову саблю.
Но стоило представить, как на неё посмотрят оба Штольмана, как в воображении всплыли две пары иронично приподнятых бровей… и чей-то голос, низкий и спокойный, с лёгкой усмешкой:
— Для этого у вас есть я, Анна Викторовна.

Она улыбнулась, как будто действительно услышала его рядом.

В гостиной мама-из-сна сидела не одна: рядом с ней раскладывала пасьянс давняя подруга и соседка — Катерина Фёдоровна Иванова-Сокольская. В добром, слава Богу, здравии и бодром настроении. Дамы оживлённо беседовали, но, завидев Анну, тут же позвали её присоединиться сыграть.

Очень опасаясь щекотливых вопросов, Анна всё же согласилась — если что, сошлётся на головную боль и уйдёт к себе. Но на удивление, её пока не мучили расспросами о личном. Миронова с соседкой сами больше рассказывали про Затонское Женское Благотворительное Общество, где обе принимали активное участие. Анна слушала с интересом.
Особенно её порадовала новость о том, что в Общество недавно вступила Татьяна Николаевна Милц, супруга доктора, родившая второго сына.

«Татьяна Николаевна. Надо запомнить», — с улыбкой подумала она, чуть не прослезившись от радости за Александра Францевича.

Чтобы отвлечь разговор от себя, Анна спросила о «Ванечке» — воспитаннике Катерины Фёдоровны. О нём соседка могла говорить часами. Теперь Анна знала: этот Иван Шумский окончил кадетский корпус, служит поручиком в полку неподалёку от Затонска и, возможно, скоро станет капитаном. Красавец, способный, воспитанный юноша. Иногда навещает «тётушку» и будет рад увидеться с Анной — подругой детства.

Вспомнили и старую историю: как они вместе с Иваном и Антоном собирали яблоки для сирот, а управляющий Разумовского чуть в обморок не упал — боялся, что Его Светлость нагрянет «откушать своего», а яблок нет. Все дружно рассмеялись.

Анна во сне несколько раз проиграла в «дурака», за что дамы радостно заверили её, что это к счастью в любви. Раскрасневшаяся, весёлая, она попрощалась и поднялась к себе до ужина.»

***

Анна с улыбкой шла по направлению к женской гимназии, понемногу погружаясь теперь в воспоминания детства.
Она любила учиться — ей это давалось легко, почти естественно. Но почему-то никогда не удавалось по-настоящему сдружиться с кем-нибудь из девочек.
А ведь так хотелось иметь подругу, с которой можно было бы обсудить книгу, просто поболтать на берегу Затони или позвать в гости.
Наверное, её «особенность» проявлялась уже тогда — девочки немного сторонились, хотя и не обижали.

Только однажды, в один из учебных годов, в класс пришла новенькая. С ней Анна наконец почувствовала, что дружба возможна.
Звали девочку Люба — а вот фамилия никак не вспоминалась. Купеческая семья Любы вскоре покинула Затонск, уехав куда-то за Урал. Они с Анной переписывались, но со временем письма стали приходить всё реже, а потом и вовсе перестали.

Анна уверенно вошла в знакомое здание, вдыхая особый запах — смесь чернил, мела и старого паркета.
Директриса, Елизавета Карловна, оказалась на месте и очень обрадовалась приходу Анны Викторовны. С пониманием отнеслась к тому, что приступить к занятиям та сможет не раньше ноября, старый учитель пока ещё оставался на службе.
В дверь постучали. Заглянула веснушчатая гимназистка.
— Елизавета Карловна, прошу прощения… Татьяна Николаевна задерживается.
При имени «Татьяна Николаевна» Анна удивлённо вскинула бровь — по-штольмановски, — и улыбнулась.
— Благодарю, Фёкла. Возвращайтесь в класс. Я сейчас подойду, — сказала директриса.
— Что-то случилось, Елизавета Карловна? Может, я могу помочь? — спросила Анна.
— Если не затруднит, — ответила та, чуть смягчив улыбку. — Пожалуйста, замените госпожу Евстратову.
— Конечно. Два дня у меня свободные. Какой урок?
— Можете провести свой. Вы нас очень выручите, Анна Викторовна. Пойдёмте.
Они быстро прошли по тихому коридору. В классе, куда вошли дамы, девочки поднялись со своих мест.
Директриса представила Анну и сообщила, что она временно заменит учительницу, после чего удалилась.
— Здравствуйте, класс, — начала Анна. — Какой у вас сейчас должен быть урок?
Одна из девочек ответила:
— Немецкий, Анна Викторовна.
Анна покачала головой и, чуть смутившись, заметила:
— С немецким я вам не помогу… — и тут же, вспомнив о женихе, слегка покраснела. — Зато у меня есть разрешение провести свой урок.
Она оживилась:
— Берём мольберты — и идём на пленэр! Погода чудесная, грех сидеть в классе.
Девочки радостно загалдели и стали собираться.
Расположившись в живописном месте на берегу Затони, гимназистки разложили мольберты и принялись рисовать.
Рядом с Анной устроилась девочка, которая всю дорогу поглядывала на новую учительницу с явным интересом — словно собиралась о чём-то спросить, да не решалась.
Анна заметила её взгляд и, когда девочки сосредоточились на пейзаже, тихо наклонилась к соседке:
— Что вас тревожит?
— Ой, простите, Анна Викторовна, — смутилась ученица. — Я не хотела… Но скажите, это ведь Вы?
— Я? — улыбнулась Анна. — А что именно вы имеете в виду?
— Ну… Вы же та самая барышня-медиум, что помогала полиции! — с наивным восторгом прошептала девочка. — Мне дядя о Вас рассказывал. Он, кажется, даже влюблён в Вас! — добавила она уже вполголоса, с лёгким смешком.
Анна рассмеялась:
— Ах вот оно что!  А как вас зовут и кто ваш дядя?
— Евлампия Титова. А брат матушки — Куницын.
— А! Так ваш дядя – купец Александр Петрович Куницын? Конечно, знакома! — она не удержалась от улыбки, вспомнив собственный «турнюрный» побег из окна Штольмана.
Девочки рядом хихикнули, не подозревая, что у новой наставницы воспоминание куда живее, чем кажется.
Пленэр удался на славу. Возвращались они в гимназию весёлой стайкой — с залитыми солнцем лицами, перепачканными краской руками и блестящими глазами.
В дверях их встретила директриса и сердечно поблагодарила Анну за помощь.
— Елизавета Карловна, если завтра снова понадобится моя подмена, я с радостью приду, — сказала Анна.
— Если учительница не выйдет, я утром пришлю к вам записку, — ответила та. — Хотя сестра Татьяны Николаевны уверяет, что её племянник уже идёт на поправку.
Анна кивнула — и в тот же миг заметила неподалёку молодую женщину, пристально глядевшую в их сторону.
Директриса попрощалась и ушла, а Анна, сделав несколько шагов вперёд, вдруг замерла, не веря глазам:
— Люба?..
— Аня? — воскликнула та, и лицо её озарила радостная улыбка.
Подруги бросились друг к другу и, смеясь, обнялись. Выйдя из гимназии, они медленно пошли по знакомой улице.
— Аня, прости, я ненадолго — племянник болен, сестра волнуется, — сказала Люба.
— Тогда я провожу тебя хотя бы немного, — предложила Анна.
Пока шли, разговор оживился, словно и не было этих долгих лет. Выяснилось, что сёстры недавно вернулись в Затонск — впервые с тех пор, как уехали на Урал с родителями.
— Сестра овдовела пять лет назад, — рассказывала Люба. — У неё сын, вот и решили втроём перебраться обратно. Здесь ведь жили наши дед и бабушка. Мы с Таней тогда и уезжать-то не хотели.
— А племянник? В больницу ходили? — спросила Анна.
Люба покачала головой.
— Надо обязательно показать ребёнка доктору, — серьёзно сказала Анна. — И именно доктору Милцу. Поверь, это важно.
Подруга пообещала передать.
— Анна Викторовна, добрый день! — раздался за спиной знакомый голос.
Анна обернулась и улыбнулась:
— Антон Андреевич! Рада вас видеть. Позвольте представить — моя давняя подруга…
— Любовь Николаевна Поспелова, — представилась Люба.
Коробейников, смутившись, неловко поправил воротник и, краснея, пробормотал приветствие.
— Люба, мне уже пора, — мягко сказала Анна. — Обязательно — доктор Милц, не забудь. Антон Андреевич…
Но сыщик, похоже, уже ничего не слышал: он шагал рядом с Любовью Николаевной, поглощённый романтическими мыслями и робкой радостью нового знакомства.

Анна, улыбаясь, проводила их взглядом и направилась домой.
На душе было удивительно спокойно.

«Хороший день… А завтра приедет Яков Платонович.
Эх, жаль, что поезд поздний — до утра не увижу.
Господи, как же я скучаю…»

-------

Анна прикоснулась к кольцу, которое ей вручил Штольман в тот самый вечер после возвращения.
«Ведь это было всего неделю назад…»

Кольцо и слова… Для этого он и вызвал её через дядю — в почти тёмный сад, хотя всего пару часов назад уже просил руки у родителей.
После очередной истерики, уткнувшись в грудь жениха, она вдруг заметила влажные пятна на его рубашке, оборванные пуговицы. Осторожно разгладила ткань, поправила воротник, чуть коснувшись его шеи.
— Простите… — прошептала она виновато.
Яков поймал её руки и прижал к губам — крепко, будто боялся отпустить.
— Не извиняйтесь, — сказал он глухо. — Вы напомнили мне, зачем я жив.
Анна переплела пальцы с его, и он понял: держит её не меньше, чем она — его.
Она будто боялась, что стоит разомкнуть руки — и всё исчезнет, как прежде.
Она подняла на него глаза: в них ещё блестели слёзы, но сквозь них уже пробивалось другое чувство — горячее, отчаянное, беззащитное… и оттого такое живое, что у Якова перехватило дыхание.
— Яков Платонович… — едва слышно выдохнула она.
Он не ответил. Лишь щекой коснулся её волос, вбирая их мягкий запах — запах дома, тепла, её самой.
А потом, словно приняв внутреннее решение, чуть отстранился и посмотрел прямо в глаза:
— Анна Викторовна… Мы делаем всё не в том порядке. Я исправлю.
Он хотел встать на колено, но она не позволила — крепко вцепилась в рукава его сюртука, не отпуская.
Тогда он просто взял её за руку и произнёс тихо, почти шёпотом:
— Анна… моя родная. Я люблю Вас. Согласитесь ли Вы стать моей женой?
Он протянул кольцо.
— Я приобрёл его ещё за несколько месяцев до ареста, — сказал он, и в глазах мелькнула боль. — Мы тогда поссорились, и я не находил себе места… пока не увидел его в лавке Шлифера. Моё сердце сразу узнало — это Ваше кольцо.
Он чуть улыбнулся — виновато, почти мальчишески:
— С тех пор оно всегда было со мной, в саквояже. Мой тайный талисман. И… несбыточная мечта.
Анна долго смотрела на кольцо — будто видела в нём не золото, а отражение тех лет, когда искала и ждала, верила, теряла надежду и снова ждала.
Не кольцо ей тогда было нужно — а он сам. Просто живой.
Потом она подняла взгляд — спокойно, но в глазах ещё дрожала память обо всём пережитом.
— Яков Платонович, — сказала она мягко, с лёгкой улыбкой. — Ответ я дала Вам тогда… больше двух лет назад. Я уже тогда стала Вашей.
Он молчал, будто учился снова дышать рядом с ней.
Анна шагнула ближе, переплела пальцы с его и едва слышно добавила:
— Я не отпущу Вас. Никогда.

****

Отредактировано Taiga (06.11.2025 22:35)