Разлом                 Глава 9                                    Спасение

     Третий день в доме-корабле царила напряженная и пугающая тишина. В первый вечер и ночь никто из взрослых обитателей дома не спал, все ждали новостей о судьбе Анны Викторовны. Утро второго дня принесло надежду на ее скорое спасение. Правда, радость от появления на пороге дома Штольмана с Анной на руках быстро сменилась тревогой о ее состоянии. Было непонятно: то ли у нее глубокий обморок, то ли она не может проснуться и выйти из искусственного медикаментозного сна.

     Яков Платонович передал Анну на попечение Машеньке Ульяшиной и экономке, позвонил Скрябину, коротко обрисовал ее необычное состояние, попросил его приехать и осмотреть Анну. А сам с полицейскими уехал в старую кирху арестовывать главаря банды и его подручных.

     Доктор Скрябин примчался вместе с медсестрой, тщательно осмотрел Анну, лежащую в постели. Вместе со Шмелевым-старшим Иван Евгеньевич вынес из спальни тумбочку, установил у кровати небольшой стол, разложил на нем необходимые инструменты, выгнал всех домашних из комнаты, в доме запахло лекарствами, а сама спальня превратилась в больничную палату. Однако, несмотря на все усилия Ивана Евгеньевича, состояние Анны не изменилось.

                            *            *           *

     Весь день в Управлении полиции шла четкая и слаженная работа, напоминающая ход часового механизма. Штольман сам проводил первый допрос арестованных бандитов, всем задавался один и тот же вопрос: "Кого еще из банды знаете, где они находятся?" Если всплывали новые и незнакомые имена и адреса, Ульяшин вместе с полицейскими 2-го участка тут же выезжали для их задержания. Если Ульяшин еще не вернулся, а становился известен новый адрес, то выезжал пристав 2-го участка. Похищение Анны Викторовны стало тяжелым ударом для всех полицейских Управления и 2-го участка. Анну Викторовну знали все, обожали ее как молодую и красивую женщину, высоко ценили как внимательного врача, готового всем помочь, уважали за честность, доброту и бескорыстие.

     Полицейские были настолько переполнены ненавистью к бандитам, что один их взгляд вселял в них ужас, и никто не пытался оказывать сопротивление при задержании. Все служащие Управления полиции поражались самообладанию Штольмана, его бледное окаменевшее лицо и тихий ровный голос производили на бандитов такое устрашающее впечатление, что казалось внутри Штольмана сейчас произойдет взрыв и разнесет все вокруг.

     Главаря банды отделили от всех остальных арестованных, поместили в одиночную камеру и вызвали на допрос последним. Еще в кирхе, во время ареста Седого и его подручных, Штольман задал ему вопрос: "Что сделали с Анной Викторовной, что ей вкололи?" Седой клялся, что не знает, что уколы делал фельдшер, которого они обычно вызывали, если кого-то из банды ранили. По указанному главарем адресу никого не оказалось. Со слов других членов банды был составлен портрет "фельдшера", полицейские объезжали с ним больницы, аптеки и частные приемные врачей, но никто его не признавал.

     В самый разгар работы в Управление полиции прибыл офицер недавно созданного Саратовского охранного отделения. Он потребовал и забрал все материалы по расследованию отравления бывшего штабс-капитана Калинина на том основании, что до ухода в отставку Калинин являлся сотрудником Петербургского охранного отделения. Делать нечего - с "охранкой" не спорят, пришлось подчиниться. Штольман был уверен, что это преступление "спишут" на банду Седого, хотя все ниточки вели к предводителю Саратовского дворянства и некоторым хорошо известным в городе лицам. Вскоре дело ушло в Петербург и пропало. 

     В полдень Скрябин позвонил в Управление полиции, попросил записать и передать Штольману следующее послание:

     - "Яков Платонович! Состояние Анны Викторовны пока без изменений. Внимательный осмотр Анны Викторовны выявил следы от трех уколов. Нужно узнать, какое лекарство ей ввели, инъекции делал опытный медицинский работник - фельдшер или медсестра. Я пригласил на консультацию двух опытных неврологов, они обещали приехать к семи часам вечера. Нужно, чтобы вы были дома в это время. Будем принимать решение о дальнейшем лечении. Скрябин"

     К шести часам вечера все двенадцать арестованных бандитов были допрошены и отправлены в Арестантский дом. Все они оказались местными крестьянами, которые в зимние месяцы сбивались в банду и приезжали в Саратов, чтобы пограбить богатых горожан, а по весне возвращались в свои деревни. Главарем банды был Николай Иванович Хромых, из-за ранней седины получивший прозвище Седой. Несколько лет он служил управляющим в имении помещика Солнцева, ставшего три года назад предводителем Саратовского дворянства. Именьице было захудалое, заложенное и перезаложенное, но отношения у Седого с барином были хорошие, и он его легко отпустил на жительство в Саратов. С этого времени и появилась в городе банда Седого. На допросе он категорически отрицал любые связи с предводителем, хотя Штольману было понятно, что украли Анну по просьбе Солнцева.

     В ходе допросов удалось установить, что только пятеро бандитов принимали участие в похищении Анны Викторовны. Они рассказали, как Седой объяснил им необходимость украсть молодую бабу - она якобы притворялась дохтуром (разве баба может быть дохтуром?) и калечила маленьких деток в больнице, а муж у нее немец и служит в полиции. От них простому народу только беда и вред, лучше их убить, и в этом нет греха. Седой эти показания отрицал, убивать никого не собирался, а хотел только попугать Штольмана за закрытие игорного дома, где он иногда играл.

     Этот долгий и трудный день подходил к концу. Петр Шмелев весь день вел записи допросов и сейчас растирал сведенную от перенапряжения и усталости кисть правой руки. Ульяшин отдавал полицейским распоряжения на завтра, а Яков Платонович молча сидел за своим столом, не отрывая взгляда от кипы бумаг, исписанных его ровным почерком. Никто не решался его побеспокоить или обратиться к нему с каким-нибудь вопросом. Наконец Михаил Петрович набрался смелости и напомнил ему о записке Скрябина.

                                                *             *           *

     Штольман приехал домой одновременно с двумя медицинскими светилами, которых пригласил Скрябин. Коротко рассказав историю похищения Анны и в каком состоянии он нашел ее в старой немецкой кирхе, Яков Платонович вместе с ними и Скрябиным поднялся в спальню. Он сразу встал у окна, спиной к кровати. Наблюдать за осмотром Анны врачами и прислушиваться к их разговору было выше его сил. Он вцепился руками в шторы и не отводил глаз от зимнего сада. Тихие голоса докторов, редкие замечания Скрябина, шорох постельного белья и скрип стульев по паркету слились для него в один неразборчивый прилив и отлив звуков, которые он воспринимал как шум прибоя. Он перестал чувствовать время и вздрогнул, когда пожилой профессор обратился к нему:

     - Яков Платонович, мы с коллегой пришли к выводу, что это случай апатичного ступора.

     - Апатичного? - переспросил Штольман, стараясь волевым усилием заставить себя вдуматься в слова доктора, - почему вы так решили?

     - Видите ли, Яков Платонович, на лицо все симптомы этого вида ступора: отсутствие речевого общения, неподвижность, ослабление рефлексов и отсутствие волевого желания выйти из этого состояния. Все это проявления тяжелой психоэмоциональной встряски или такого шокирующего события как ее похищения. Сильный стресс замедляет психическую деятельность, притупляет эмоции.

     - А что можно сделать, чтобы вывести ее из этого состояния?

     - Депрессию трудно лечить лекарствами, необходимо дать время организму спокойно и медленно выйти из такого состояния. Тишина, покой, качественный уход и врачебный контроль. Больные не могут самостоятельно передвигаться, принимать пищу, сами себя обслуживать. Готовьтесь, Яков Платонович, это состояние может продолжаться до 6 месяцев.

     Штольман проводил приглашенных врачей, а когда дверь в прихожей за профессорами закрылась, Скрябин повернулся лицом к Якову Платоновичу и решительно заговорил:

     - Яков Платонович, я не согласен ни с диагнозом уважаемых коллег, ни с предложенным ими методом лечения, - Штольман недоверчиво посмотрел на Ивана Евгеньевича, но тот с еще большей убежденностью продолжал, - Я знаю Анну Викторовну, знаю ее душевную организацию... Она никогда не впадала в депрессию из-за сильного страха, она - борец, активный борец. Я не раз стоял вместе с ней за операционным столом и она никогда, - Скрябин особенно выделил голосом это "никогда", - не сдавалась, наоборот, поддерживала меня и боролась до конца.

     - Я считаю, что ее состояние - результат введения с помощью уколов очень большой дозы сильнодействующего снотворного, но она выйдет из этого состояния, она уже выходит, - он взял Якова Платоновича за руку и начал перечислять, - во-первых, ухудшения состояния нет; во-вторых, пульс стал ровнее, лучшего наполнения. А почему? Она понимает, что она дома, что она в безопасности. С ней надо разговаривать, ей надо помогать возвращаться. Я рассказывал ей о делах в детской больнице, и я даю вам честное слово, она меня слушала и понимала! Яков Платонович! Пойдемте к ней, сами убедитесь!

     - Погодите, Иван Евгеньевич! А может стоит позвонить в Затонск доктору Милцу и спросить его мнение?

     - Это доктор Милц делал Анне Викторовне операцию? - получив в ответ утвердительный кивок, Скрябин согласился, - Замечательный доктор! Я двумя руками "За", его мнение дорогого стоит, ведь он хорошо знает Анну Викторовну. Так и сделаем, а сейчас давайте поднимемся в вашу спальню.

     Яков Платонович обрадовался и поспешил первым подняться по лестнице на второй этаж. Но на верхней ступеньке он замер, сердце ухнуло вниз - дверь в их комнату была распахнута. Шаг, еще шаг, крепкие руки доктора легли ему на плечи и остановили его.

     - Яков Платонович! Да вы только посмотрите!

     На постели, подложив подушку под голову, полулежала - полусидела Анна, одной рукой она обнимала прижавшегося к ней Сашеньку, а другой - гладила маленький рыжий комочек на одеяле. Сашенькин голос звонко раздавался в полутемной комнате.

     - Тетя Маша сказала, что у котенка должно быть имя, а дедушка Федор сказал, что этот котенок вырастет кошечкой, и имя у нее может быть обычное кошачье - Муся. Тебе, мамочка, нравится?

     Яков замер и, услышав тихий ответ Анны, выдохнул.

     - Да, ее можно звать Мусенькой...

     - Здорово! Мне нравится, ласковое имя. Правда, мамочка?

     - Правда, сыночек.

     В одно мгновение Яков оказался около постели, подхватил на руки сына и не мог отвести взгляда от бледного, уставшего лица Анны с чуть приоткрытыми глазами. Он протянул руку, чтобы забрать и котенка, но Анна вдруг сама накрыла котенка рукой.

     - Не надо, пусть останется, - прошелестел ее голос.

     Скрябин обошел Якова Платоновича и с напускной бодростью спросил:

     - Ну-с, как наши дела, дорогая Анна Викторовна...

     - Все дела у прокурора, - губы Анны растянулись в слабой улыбке.

     - У какого прокурора? - Иван Евгеньевич поднял голову и с удивлением посмотрел на Штольмана.

     - Это шутка такая у юристов, - Яков Платонович крепче прижал к себе малыша и тоже улыбнулся, - Слава Богу, Анечка вернулась к нам, мы снова вместе! - и он поцеловал сына в макушку.

Отредактировано Nora Brawn (09.11.2025 08:43)