МОСТЫ ПАМЯТИ

— Аннушка, поднимись в свою комнату — привезли ваш книжный шкаф. Можешь расставить книги, а Яков Платонович потом сам добавит свои. Мужчины не любят, когда трогают их вещи.
Убедившись, что дочь ушла, Мария Тимофеевна вошла в кабинет к мужу.

— Виктор… — тихо произнесла она. — Сегодня у портнихи был один человек. Представился знакомым Якова Платоновича.
Миронов поднял голову от бумаг:
— Кто, Маша?

Она помедлила, подбирая слова, и покачала головой:
— Не расслышала имени. Но от него веет чем то недобрым… у меня мороз по коже. Я боюсь, Виктор.
Виктор встал, подошёл и крепко сжал её руки:
— Значит, расскажем обо всём Якову Платоновичу. Маша, он разберётся.

— Витя!.. — Мария Тимофеевна побледнела и вцепилась в его ладонь. — Нельзя оставлять Аннушку одну. Чую — этот человек принесёт беду. И никакой городовой, и даже поручик Оленева тут не помогут.
Миронов впервые увидел в жене не просто тревогу или нервозность — по настоящему предчувствие, сильное, женское.
Дождь тихо моросил за окнами, стуча по подоконнику, будто подтверждая её страх.

Он медленно кивнул:
— Значит, Яков Платонович останется в доме.
Мария Тимофеевна, дрожа, прижалась к его плечу. Виктор Иванович крепко обнял свою амазонку, зарывшись ладонью в её волосы.

Волнение за дочь передалось уже и ему.

«Пора почистить наградной пистолет…»

---

Несколько дней назад, ещё до явления Нежинской в их гостиной, поздним вечером, после ухода Штольмана и возвращения Анны из сада, у супругов состоялся разговор.

— Витя, ты помнишь то время, когда вернулся с войны? — начала Мария Тимофеевна.
— Ну? — ласково улыбнулся Виктор Иванович.
— Мы тогда три дня не выходили из спальни. Помнишь?
— Конечно, — мягко ответил он, наклоняясь к её уху. — Нам даже дочь только на пару часов приводили… И?
— Я ведь не только соскучилась, — продолжала она, словно ловя ускользающую мысль. — Я боялась проснуться и не увидеть тебя рядом. Оглянуться — а тебя нет. Вот и они, Яков Платонович с Аннушкой, словно оба вернулись с войны. Я их понимаю и не осуждаю.

— Но, Маша, мы тогда были уже несколько лет женаты, — возразил Виктор Иванович, прекрасно понимая, что речь вовсе не о спальне. Жена в те дни не отпускала его руку ни на миг, гладила лицо, прижималась к плечу и просила говорить хоть что-нибудь, лишь бы слышать голос.

— А наша дочь давно считает Якова Платоновича мужем, — тихо добавила Мария Тимофеевна. — Уверена: не исчезни он тогда — непременно попросил бы её руки.

Они помолчали, каждый погружённый в свои мысли.

— Ты поэтому им позволяешь эти прогулки? — осторожно спросил Виктор Иванович.
— Нет, не только. Ты ведь помнишь, в каком состоянии была дочь первые три дня? Доктор Милц прямо сказал: или здоровье дочери, или... условности. Я выбрала первое.

Миронов на миг потерял даже дар адвокатской речи, потом, не удержавшись, всё же улыбнулся:

— А как же приличия? Что скажут люди?
— Мне надоело их соблюдать, — твёрдо ответила Мария Тимофеевна. — У нас единственная дочь, и мы уже несколько раз едва не потеряли её. Я хочу, чтобы она была спокойна и счастлива. И плевать мне на пересуды базарных гусынь. Яков Платонович — взрослый мужчина. Ты сам видишь, что Аннушке стало лучше.

— Мария Тимофеевна, право, я Вас не узнаю…

— Я и сама себя не узнаю. Эти двое умудрились перековать даже меня, — с мягкой улыбкой призналась она. — Витя, почему мы поняли всё это так поздно? Может, и не было бы тогда того ужаса... этих двух с половиной лет. Да и раньше ведь — они же не могли глаз друг от друга отвести.

Он тоже улыбнулся, вспоминая пощёчину, прогулки в парке, — те мелочи, что видели многие, но никто не обсуждал.
— Ну да, — сказал он, — они и тогда уже привлекали внимание всего города.

Виктор Иванович крепче обнял жену.

— Полковник Варфоломеев как-то намекнул: у Якова Платоновича было опасное задание, связанное с князем и … другими особами. Он не мог рисковать Анной.

После паузы он продолжил:
— В прошлом году ездили в Петербург. Я — делать очередной запрос о Штольмане, Коробейников — по делам Управления. Антон Андреевич слышал, как мне снова отказали: мол, я никто. Он тяжело это воспринял, настоящий друг. И спросил, почему мы не отвечаем, что Яков Платонович — жених дочери. Я объяснил: помолвки не было.

— Тогда Коробейников рассказал: когда перевозил вещи следователя к себе, саквояж упал со стола и раскрылся. Из него выкатился небольшой футляр — такой, как под кольцо. Антон Андреевич, конечно, не стал открывать, просто убрал обратно. Маша, я уверен: это кольцо сейчас на руке нашей дочери.

Мария Тимофеевна задумалась. Её пальцы скользнули по собственному обручальному кольцу — жест привычный, почти бессознательный.

Виктор Иванович бережно прижал жену к себе. Они оба знали: их взрослая девочка уже давно сделала выбор сердцем, и годы разлуки лишь проверили, а не изменили его.

****

Анна, едва улыбаясь своим мыслям о «вашем книжном шкафе», тихо поднялась по лестнице.

Коридор теперь напоминал багажный вагон: вдоль стен громоздились два тяжёлых сундука — один появился здесь ещё несколько дней назад, другой прибыл из Петербурга лишь вчера; поверх них ровными рядами стояли чемоданы Якова Платоновича. Проходя мимо, Анна провела ладонью по ним, словно приветствуя немых посланцев любимого человека.
Мельком задержав взгляд на двери спальни, она шагнула в свою прежнюю, девичью комнату.

Её гардероб, трюмо и милые безделушки уже перенесли в комнату напротив, освобождая место для будущей гостиной — их общей. Большого ремонта почти не понадобилось: накануне обновили обои, пол натёрли воском, и он теперь сиял, точно зеркальный паркет в бальной зале.
На привычном месте стоял инструмент с раскрытыми нотами; со стен мягко взирали портреты родителей.
В углу, за ширмой, всё ещё пряталась узкая девичья кровать — та самая, которую Анна негласно уже сменила на широкую в спальне напротив.

На столе стоял осенний букет, и несколько красных ягод всё ещё держались на тонких веточках. Анна осторожно отщипнула их и съела, улыбаясь.

«Анна Викторовна, чем Вас так впечатлила наша прогулка по лесу?» — будто снова услышала она тихий, чуть насмешливый голос жениха у самого уха. — «Ну, кроме того, что мы при каждом удобном случае оказывались… излишне близко друг к другу. И к деревьям».

Анна вспыхнула — даже сейчас, в пустой комнате.

«Яков Платонович… мы ведь впервые за столько лет были одни. Совсем одни. Это… было так необычно и …  увлекательно. И так дорого мне».

Чтобы отогнать слишком живые воспоминания, она подошла к новому шкафу, во всю стену. Вдохнув свежий запах дерева, она провела ладонью по гладкой полке — словно касалась чего-то значимого, почти символического.
В углу рядом оставалось свободное место, где, по её мнению, хорошо бы смотрелось кресло для чтения. И тут же в воображении возникло другое кресло, чуть ближе к окну: уютнее читать вдвоём, изредка обменявшись улыбкой или строчкой из книги. Мысль о двух креслах — их креслах — согрела сердце Анны и окрасила комнату уютом.

Она начала расставлять свои книги по полкам.
Сначала — любимые романы: в подлинниках Бронте, рядом Диккенс, чуть поодаль небольшой томик Шекспира в кожаном переплёте. Рядом устроился старый, изрядно потрёпанный словарь английского языка.
Ниже — зачитанные пара томиков Пушкина и Тургенев с дарственной надписью от матери:

«Моей дорогой Аннушке — чтобы всегда помнила: счастье в простоте и искреннем сердце».

Она взяла в руки Байрона, провела пальцем по знакомым строкам и невольно задержала дыхание.

«Эти книги — моя юность. Теперь они будут соседствовать с его строгими юридическими фолиантами…»

Штольман ещё не успел расставить свои книги, но Анна знала: в его сундуке хранятся подлинные сокровища. Там — не только его любимые романы и стихи на немецком, а суровые тома: «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», «Устав уголовного судопроизводства», подробные комментарии к законам Российской империи, сборники судебных дел из практики прославленного Путилина.
Но между ними, догадывалась она, могут прятаться и «Записки охотника» Тургенева, и «Русские женщины» Некрасова, и старенький томик Гоголя.

Она представила, как её Байрон и Шекспир станут рядом с его сухими кодексами и судебными делами, и улыбнулась:

«Его логика и моя мечта».

Анна сняла с полки «Джейн Эйр», раскрыла наугад и заметила между страницами засушенный цветок с клумбы князя.
Некоторое время она любовалась им, погружаясь в воспоминания, затем глаза её скользнули по строкам — и она оказалась в самом сердце романа, в сцене встречи мистера Рочестера с Джейн.

Села на стул, она увлеклась чтением.
Ей казалось, что образ героя в чём-то напоминает её Штольмана: не только немного внешностью и возрастной разницей, но и сложной судьбой. Только… Анна с ужасом захлопнула книгу, вспомнив о безумной жене Рочестера.

«Нет, нет! Яков Платонович никогда бы не женился на Нежинской!»

С этой мыслью она торопливо поставила том обратно, рядом с «Грозовым перевалом».
Рядом пристроился Диккенс — «Большие надежды», подарок давней подруги-гимназистки Любы с надписью на английском. Для «Ярмарки тщеславия» место также нашлось.

На другой полке Анна отвела пространство для более серьёзных книг: «Гения христианства» Шатобриана, Гюго на французском и Карлейля «О героях и героическом в истории».

На отдельной полке Анна решила разместить более тяжёлые книги, доставшиеся от дяди: «Книгу духов», «Сны и сновидения»* Кардека и «Разоблачённую Изиду» Блаватской.

Когда она взяла в руки том Кардека о снах, тот выскользнул и с глухим стуком упал на пол, раскрывшись на середине. Анна наклонилась, подняла книгу и машинально пробежала глазами строчки. Прочитанное заставило её побледнеть.

— Дядя! — вскрикнула она и выбежала в коридор.

Через мгновение послышались поспешные шаги по лестнице. Пётр, едва отдышавшись, появился в проёме, не успев даже оставить рюмочку в тайном месте.

— Аннет, родная, что стряслось? Ты меня напугала до смерти!
Анна показала раскрытую страницу.
— Посмотри сюда. Это… это ведь про нас, дядя!

Пётр склонился, пробежал глазами строки — и застыл.
— Вот оно как… — прошептал он. — Ну, Аннет… Да тебе теперь и духи не нужны. Боже, что за Сила в тебе скрывается…
— Мне страшно, — призналась она. — Как я это буду контролировать? С духами было проще… хоть и больнее.

Пётр листал потрёпанный том, не поднимая глаз.
— Хм… интересно. Значит, не просто сновидение… В мире Кардека, знаешь ли, случайностей не бывает. Есть воля, есть связь и память сердца. Даже во сне.

Анна тихо спросила:
— Я правильно понимаю… та Анна — тоже медиум? А её Якова тоже хотели убить?
— Похоже, да, — задумчиво кивнул Пётр. — Это многое объясняет. Но давай дождёмся твоего умного сыщика. Сядем все вместе — я всё объясню… если, конечно, удастся окончательно не запутать твоего материалиста.

Анна, стараясь не увлечься мыслями о Штольмане в присутствии дяди, заставила себя вернуться к воспоминаниям о сне.

— Но тот дядя говорил, что у Анны он ничего подобного не замечал. Правда, они не виделись лет пять.
— Всё может быть. Особенно когда вмешиваются сильные чувства. Та Анна очень непроста, — усмехнулся Пётр. — С виду кроткая и добрая, а внутри — стихия. И какая мощная! Да вы обе такие, только ты не скрываешь своих чувств. Хотя иногда это надо делать, душа моя.

Пётр подмигнул, осторожно закрыл книгу и бережно положил её на полку.

— Кстати, о дяде, — Анна улыбнулась. — Когда я его там встретила на вокзале, он будто знал, кто я. Я поэтому и решила, что это ты. Пока в саду у Нины Капитоновны и Штольмана он случайно не оговорился.

Анна рассмеялась, вспоминая.

— Расскажи. Я ведь так и не слышал всей истории, — оживился Пётр. — А лучше — напиши. Вот это будет настоящая мистическая повесть о любви!
Читатели, правда, сперва запутаются, кто есть кто. Но со временем разберутся. Это только в дешёвом французском романчике всё просто: встретились, погуляли, чуть поругались — и вуаля! — жили долго и счастливо. Или погибли… Но это уже русская проза. Не то! Забудь, Аннет. Старый болтун твой дядя. Пиши о вас… Хотя Штольмана можно слегка «облагородить» — скажем, сделать бароном фон-Сама-Придумай.

— Дядюшка! — Анна рассмеялась. — Ну и фантазия у тебя!

— Ты хотела рассказать о том Петре и Штольмане. Ты, надеюсь, не всё своему ревнивцу рассказываешь? Хоть что-то скрываешь? — хитро прищурился Пётр Иванович.

— А что, моему Якову Платоновичу тоже есть что скрывать? — резко повернулась к нему Анна, сверкая глазами. — Дядя! Рассказывай!

— Ой, ой! — засмеялся Пётр. — Уверен, скрывать нечего, сам расскажет о первой встрече. Думаю, именно она и гложет твоего сыщика. Только, Аннет, не забывай: мы попали, чёрт знает, куда — туда, где нет тебя, а от чувств уже напились. Исключительно в медицинских целях, заметь, — он поднял палец. — Под присмотром нашего уважаемого доктора Милца.
Кстати, он-то как с нами туда попал? Видимо, рядом оказался — он ведь тоже собирался в столицу.
Ну, рассказывай, радость моя. Не томи старого дядюшку.

-----

(*) Книги "Сны и сновидения" Кардека не существует. Соответственно - всё это фантазия автора, чуть подкреплённая теорией.

*****

Затонск-«2», сон Анны.

Анна открыла глаза, пытаясь понять, где находится.

«Шум колёс… потрескивание деревянных стенок в такт движению… Значит — купе поезда. Но почему такая сильная мигрень? Никогда в жизни так не болела голова, даже после общения с тяжёлыми духами. Почему я в поезде?
Я же собиралась ехать к Штольману после его письма… Голова болит, ничего не помню».

— Господа, Затонск через пятнадцать минут! — донёсся голос проводника.

Анна спустила замёрзшие ноги с диванчика, с первого раза не попав в туфли. Пошатываясь, дошла до умывальника; прохладная вода немного облегчила состояние, головная боль стала отступать. У зеркала поправила причёску, надела новую летнюю шляпку. Отражение уже выглядело лучше — без лихорадочного блеска в огромных глазах.

Поезд плавно замедлялся, тихо шипя. В пару показался знакомый вокзал. Анна поправила платье и, подхватив дорожный несессер с вышитыми павлинами, толкнула дверь купе. Дверь, открывшись, кого-то сильно задела — послышалось сдержанное шипение.

— Excusez-moi! — торопливо извинилась Анна и вышла в коридор — прямо на Штольмана.

Он стоял бледный, потирая плечо, не глядя на неё.

— Прошу прощения, это я сам… Анна … Викторовна? — знакомые глаза поднялись на неё, в них мелькнули изумление и радость. — Рад вас видеть. Вы тоже в Затонск? По делам Общества?
— Яков… Платонович?.. А я… домой, — смогла вымолвить она.

— Так вы из Затонска? — продолжал сыщик, пока носильщики выгружали багаж. — А я почему-то думал… Да неважно. Анна Викторовна, вы в порядке?
Он внимательно всматривался в её лицо, тревожно, потом как-то растерянно отвёл взгляд.

— Да, просто с дороги… голова немного болит, — пробормотала Анна, потирая виски.
— Но мы ведь ещё увидимся? — спросил Штольман.
— Да, конечно, Яков Платонович, — ответила она, чувствуя дрожь в голосе.

Сыщик тревожно задержал взгляд в её глазах, потом склонился и поцеловал руку.
— До встречи, Анна Викторовна.

Анна смотрела ему вслед. По перрону навстречу шли братья Мироновы — отец и дядя. Оба в дорогих костюмах и модных цилиндрах.

— Папа! Дядя!
— Доченька моя! — воскликнул отец, обнимая её. — Наконец-то! Мы так по тебе соскучились. Мама дома места себе не находит, ждёт.

— Здравствуй, Аннет, — тихо добавил Пётр. И почти шёпотом: — Спокойно. Всё объясню дома. Скажись на головную боль.

И голова и вправду снова начинала болеть, глаза щипало. Хотелось спрятаться, заплакать.

Когда они подошли к экипажу, багаж уже заканчивали грузить. Анна с удивлением заметила — у неё несколько больших чемоданов и штук пять картонок со шляпками.

Недалеко загружали другую пролётку, у которой задумчиво стоял Штольман, опёршись на трость. Потом легко запрыгнул и велел ехать в Полицейское управление.

— Опальный следователь прибыл из столицы, — заметил Виктор Иванович, услышав команду извозчику.
Уловив взгляд дочери, добавил: — Вы знакомы? А, ну да, могли встречаться на приёмах.

— На каких приёмах, папа? — удивилась Анна.
— Да, прости, вам с госпожой баронессой не до светских раутов. Трогай!
— Да, господин судья, — ответил кучер.

Анна оторопела — «судья»?

Всё не так.

Пётр поспешил отвлечь брата:
— Почему «опальный»? Я про следователя.

— Вчера обедал с полицмейстером — тот и поведал. Говорят, этот Штольман, ученик самого Путилина, — карьера невероятная. Но… дуэль. Скандальная. Вторая за четыре года!

— И с кем же стрелялся господин следователь? — осторожно спросил Пётр, косясь на племянницу.
— Этого я не скажу, — пожал плечами судья. — Но оба живы. У следователя ранение в плечо.

«А я ведь его дверью ещё стукнула», — вспыхнула мысль у Анны.

Подъехали к дому. Милый, знакомый фасад, беседка, сад — только сбоку появилось новое строение.

— Это конюшня? — удивилась Анна.
— Да. Недавно поставили, — улыбнулся отец. — Потом покажу лошадей, тебе понравятся.

Экипаж остановился. В гостиной их встретила госпожа Миронова — в дорогом, но со вкусом сшитом платье, с модной причёской и неожиданным спокойствием в лице.

— Аннушка, доченька моя! — она обнимала и целовала её, не отпуская.

Анна едва улыбалась.
— Мама, папа, извините… У меня с дороги голова болит, я пойду к себе.
— Конечно, милая. Принести капель?
— Не стоит, маменька, просто немного полежу, — Анна поочерёдно поцеловала Мироновых и ушла к себе.

Комната оказалась немного иной, но всё же уютной, девичьей. Сняв шляпку, она села на кровать и потёрла виски. Голова уже не болела, но от непонимания кружилась сильнее прежнего.

Через несколько минут в дверь осторожно постучали. Приоткрыв её, боком вошёл дядя Пётр.

Анна бросилась к нему:
— Дядя, милый! Объясни мне! Я ничего не понимаю. Папа — судья, лошади, экипаж… всё другое! А Штольман… он чужой… — голос дрогнул, слёзы брызнули из глаз.

— Тише, дитя моё, — мягко сказал Пётр, приобняв её. — Успокойся. Я постараюсь всё объяснить. Но чуть позже.

Он смотрел на племянницу с интересом, восхищением и нежностью и, как в её детстве, крепко обнял, гладя волосы.

«Ну хоть дядя — родной» — облегчённо подумала Анна, уткнувшись в дорогой жилет Миронова.

— Ну, Аннет… у тебя и силища! Это же надо такое сотворить! — он улыбнулся, но, увидев слёзы, поспешил смягчиться: — Прости, прости… Я всё утро об этом думал, книги листал. Попробую объяснить. Хотя и сам едва осознаю эту невероятность. Немного теории — потерпи. Это важно.

Он взял лист бумаги, стал рисовать линии и точки, что-то объясняя, увлечённо жестикулируя.

Анна, хмуря лоб, следила за дядиными каракулями.

— Я видела такой рисунок в одной из твоих книг… — задумчиво произнесла она. — Тогда ничего не поняла. Дядя, это всё из-за меня? Господи, что же я натворила? Я — ошибка Мироздания, что бы ни говорил тогда Яков Платонович...

При его имени Анна почувствовала тепло в груди. Невидимый всем свет. И сама будто засветилась изнутри, как утреннее солнце.

— Он здесь… Я чувствую! — выдохнула она.

И, стремительно вскочив, выбежала из комнаты. Пётр бросился следом.

— В гостиной! — Она почти не касалась ступеней. — Где-то здесь…

Сердце ухнуло, подскочило к горлу, перехватило дыхание. В глазах потемнело — и мир рухнул.

— Я рядом… — прошептала Анна, теряя сознание.

— Домна, ещё воды! Аннушка, что с тобой?! — встревоженные голоса вернули её к реальности. Голова лежала у Марии Тимофеевны на коленях; Виктор Иванович поддерживал её, помогая пить.
А его брат стоял с нашатырём — сам на грани обморока.

— Мама… папа… уже лучше. Просто душно. Мне нужно на воздух. Дядя, пройдись со мной, пожалуйста.

Она поднялась сама, взяла Петра Ивановича под локоть и, уверенно, почти упрямо, повела к беседке.

— Дядя… мой Яков Платонович здесь. Вот — видишь след? Он будто светится… как тропинка из светлячков. Разве ты не видишь, как это красиво?
— Нет, Аннет… — тихо ответил он. — Это видит только твой Дар. Или твоё сердце. И только твоего Штольмана.

Анна вошла в беседку и подошла к одному из стульев. Подняла руку — и провела по воздуху, словно гладя чьи-то невидимые кудри. Её собственные глаза наполнились слезами.

— Дядя… как всё исправить? Это ведь можно?.. Правда? Он же рядом — и бесконечно далеко…
— Уверен, выход есть. Но одним нам не справиться. Нужна помощь... пока не знаю, чья. Только вместе — с Анной и всеми Штольманами, где бы вы ни были. Вы теперь связаны не просто судьбой, а самим Мирозданием.

— Наполеона, Кутузова, Македонского — всех сюда! — вспомнила Анна далёкие слова Штольмана в подвале.

— Эти великие мужи вряд ли помогут, — усмехнулся дядя. — Но я подумаю, что делать дальше. А теперь — в дом. Ты, между прочим, у родителей не была почти два года. Порадуй их. С папенькой верхом покатайся, как в детстве.

Весь остаток дня Анна провела с этими родителями.

Миронов-судья мало отличался от Миронова-адвоката. После обеда он повёл дочь в конюшню показать новых лошадей.
В деннике стояли гнедая кобыла и громадный вороной с белым пятном на лбу.

— Откуда такие красавцы, папа?
— Куплены у сестёр Молостовых, они в Европу собираются. Хочешь прокатиться, как раньше?
— Конечно, папа! Я сейчас.

Анна поднялась к себе, открыла гардероб — и ахнула. Она и со своими родителями не бедствовала, но такого изобилия у неё не было никогда. Наряды — дорогие, но вовсе не вычурные, с безупречным вкусом подобранные.

Быстро переодевшись в костюм для верховой езды, она застегнула сапоги — и невольно вспомнила фамилию Молостовых. Эти сапоги и конюшня, и та давняя история…
И как Штольман снова спас её.

Воспоминания об объятиях, его ворчании и тёплой руке на локте вспыхнули в памяти так живо, что Анна на миг прикрыла глаза.

«Я очень ценю Вашу заботу, Яков Платоныч, но я в состоянии сама принимать решения».

«Часто скоропалительные, Анна Викторовна, и не всегда обдуманные. В конце концов, я несу за Вас ответственность».

Анна вздохнула и тихо сказала окну:
— Да, Яков Платонович… я снова Вас подвела. Но мы всё исправим. Все вместе. Я тоже несу ответственность за Вас.

Чтобы не расплакаться, она быстро вышла из комнаты.

Миронов уже был в седле; конь под ним нетерпеливо гарцевал, перебирая копытами. Гнедую придерживал подросток.

— Ваня? — удивилась Анна, гладя шею кобылы, позволяя ей привыкнуть к себе.
— Да, я Иван, барыня, — парнишка сиял улыбкой.

— До осени он у нас помощником конюха, — пояснил Миронов. — А потом я его отправлю учиться в реальное училище. Руки у мальца золотые.

Анна тепло улыбнулась мальчишке. Тот покраснел от похвалы. Перехватив у него поводья, она легко вскочила в седло и встретилась взглядом с отцом.

Они пустили лошадей в мягкую рысь и долго катались — сперва молча, потом разговаривая о мелочах, о жизни, о соседях. Миронов то и дело бросал на дочь внимательные, почти испытующие взгляды — но не торопил. Он чувствовал: ей нужно просто ехать рядом и дышать свободно.

Потом свернули в город. Подъезжая к знакомому зданию с башенкой, Анна ощутила щемящее чувство. Но окна были тёмные, двор пуст.

— Папа, а где все?
— Полицию перевели. Здесь осенью сильный пожар был.
— Никто не пострадал?
— Люди — нет, слава Богу. Только один кабинет полностью выгорел ... вот он, видишь, закопчённые окна.

Анна остановила лошадь, с ужасом глядя на указанные окна. Это был кабинет Штольмана.

Стало смеркаться, и отец с дочерью спешились, продолжая разговор. Анна спрашивала Миронова о его службе, отвлекая от вопросов о ней, о столице, об Обществе. Обманывать не хотелось.
Свернув на соседнюю улицу, она вдруг заметила слабый след «светлячков». Сердце радостно забилось.

— Папа, подержите лошадь, пожалуйста, я быстро!
— Анна! Куда ты?

Но дочь не слышала. Почти бегом добралась до трактира, из которого исходило то самое ощущение — тепло, родное, необъяснимое.

Внутри было немноголюдно.

— Сударыня, чего изволите? — удивился трактирщик.
— Ничего, спасибо. Я ищу одного человека.

Она подошла к пустому столику, от лавки которого исходило то же тепло. Села.

И в ту же секунду словно услышала далёкий родной голос:
«А наша барышня Миронова! Опять в историю?»

— Анна Викторовна! Что вы здесь делаете?! — грозно раздалось над самым ухом.

Она подняла глаза — перед ней стоял Штольман из поезда.
— Пойдёмте. Я вас провожу. — сверкая глазами велел следователь и пошёл к дверям.

От неожиданности и возмущения Анна лишь молча поднялась.

«Мало мне одного рычащего Штольмана, так теперь их два!» — мрачно подумала и гордо направилась к выходу.

На улице уже ждал отец:
— Анна! Ты где была?! Я тебя везде ищу!
— Папа, всё в порядке. Господин Штольман уже всё высказал. Не стоит повторять. Мне просто показалось, что там... моя знакомая.

— В трактире? — хором переспросили мужчины.

— Штольман Яков Платонович, — представился следователь.
— Миронов Виктор Иванович. Судья. Благодарю за помощь, господин следователь. Рад знакомству.
— Взаимно, господин судья. Анна Викторовна...
Он кинул на неё взгляд, в котором смешались тревога и раздражение. — Всего доброго.

— До свидания, Яков Платонович. — успела Анна бросить в напряжённую спину.

Анна обняла отца:
— Простите, папа. Но это было очень важно для меня. Понимаете?

Он вздохнул и поцеловал дочь в висок:
— Ты всегда такая. Пойдём. Мама ждёт к ужину.

За завтраком они были вдвоём с Марией Тимофеевной, которая просматривала «Затонский Телеграфъ». Виктор Иванович с утра отбыл на службу.

— Аннушка, у нас сегодня собрание в Затонском Женском Благотворительном Обществе, — сказала мать, поднимая глаза от газеты. — Я понимаю, вы с Её Сиятельством в Человеколюбивом заведуете куда большим делом, но, может, тебе будет интересно?

«Ничего страшного не случится. Главное — молчать и улыбаться», — подумала Анна.

— Да, мама, я с удовольствием схожу с вами.
Мария Тимофеевна улыбнулась — и у Анны сразу потеплело на душе. «Мам надо радовать».

«Маменька здесь немного другая — спокойнее, мягче. Может, дело было не в ней, а во мне? Сложно быть матерью странного ребёнка.
С сыном им, наверное, было бы проще. Бедная мама. Любимая мама».

— А где дядя? Ещё не спускался? — спросила она, намазывая масло на свежую булку.
— Спит, наверное, ещё. Я видела, как он бутылку вчера забрал, баламут. — Без особой неприязни ответила Мария Тимофеевна. — Аннушка, я так счастлива, что ты здесь.
Нежно похлопала дочь по руке.

«Если я здесь, то, где дочь этих милых Мироновых? Если я правильно поняла дядин рисунок, то это как раз та Анна — “вторая”, рядом с моим Штольманом...»
Что-то неприятное шевельнулось в груди. «Ревность? А вдруг та Анна лучше? Не лезет во всякие истории, не портит планы Мироздания...».

Комок подступил к горлу. Захотелось уткнуться в плечо своего строгого следователя — пусть ворчит, рычит, но обнимет. Почувствовать его ладони на спине, тёплый шепот в волосы.

Анна резко оглянулась, прогоняя мечты.
«Плакать потом буду, на груди у своего Штольмана. Сейчас — действовать. Всех вернуть на свои места!»

В этот момент в столовую вошёл довольный Пётр Иванович и многозначительно посмотрел на племянницу.

— Доброе утро, дамы! Какой прекрасный день! Аннет, ты после завтрака не составишь мне компанию в парк?
— Мама, во сколько у вас собрание?
— В пять. Успеете прогуляться, Аннушка. — И, улыбнувшись, Мария Тимофеевна чинно вышла.

Едва за матерью закрылась дверь, Анна обратилась к дяде:
— Ну, говори. Ты что-то узнал?
— Да, занятный получился сеанс. С самим собой! Надо книгу написать.
— Дядя, какая ещё книга! Через пять минут жду тебя у ворот.

Поднявшись наверх за шляпкой, Анна услышала голос матери:
— Аннушка, загляни ко мне! Чуть не забыла — утром пришло приглашение на бал к новым владельцам Михайловской усадьбы. Через три дня.
— А кто владельцы? — спросила Анна, вмиг побледнев.
— Князь Румынский. Мы ещё не знакомы. Приглашён весь свет Затонска и уезда.
— Ой, мама, я уже ухожу, — поспешно ответила Анна и почти сбежала по лестнице.

На улице дядя уже ждал, весело помахивая тростью. Но, увидев лицо племянницы, нахмурился:
— Что случилось? Будто призрака увидела.
— Нет, дядя. Хуже призрака. Потом расскажу.

— Раз ты не дала мне позавтракать, — произнёс он с видом обиженного ребёнка, — приглашаю тебя в новую кофейню с террасой.
— Терраса? — Анна невольно вздрогнула. Именно там она когда-то увидела Якова Платоновича с Нежинской.

От одного воспоминания от взгляда Штольмана стало жарко, но мысль о Нине тут же всё испортила.

— Что с тобой? — поддел дядя. — У тебя выражение лица меняется быстрее, чем деревья за окном поезда. Только что было — мечтательное, даже млеющее, — он хмыкнул, — и вдруг грозовое. О ком думала, душа моя? Дай угадаю… о следователе? Так? А после?

— Не поверишь, дядя. О фрейлине Императрицы.

Пётр Иванович даже потерял дар речи.

— Скажи, — выдавил Анна, — а здесь может быть Нина Аркадьевна? И главное, чтобы подальше от Штольманов. Всех.
— На этот вопрос я тебе не отвечу, — отмахнулся он. — Пойдём пить кофий, я тебя новым пирожным угощу.
— Только быстро, дядя! Ты обещал рассказать, что узнал. Нам надо всем возвращаться.

Анна выбрала тот самый столик и место, где когда-то сидел её Штольман.

Тепла не почувствовала, но вдруг охватила приятная дрожь.

— Аннет, у тебя такие глаза... — дядя хмыкнул. — Вернись-ка лучше к своему пирожному.

Она едва успела сделать глоток кофе, как ощутила чей-то взгляд. Подняла глаза — неподалёку стоял Антон Коробейников.

— Антон Андреевич! Идите к нам, — позвала она.

«Сказала, как Нина Аркадьевна. Надо было другой столик выбрать», — с досадой подумала она.

— Анна Викторовна, добрый день, — смущённо произнёс Коробейников, снимая шляпу. — Счастлив, что Вы меня узнали.
— Конечно. Рада вас видеть. Вы знакомы с моим дядей?
— Миронов Пётр Иванович. Присаживайтесь, молодой человек. В полиции служите?
— Да, сударь. Письмоводителем. — Антон поник.

Анна обернулась — и застыла.

Позади неё стоял Штольман. Грозовая, но самая элегантная туча Затонского уезда.

— Анна Викторовна, всегда рад вас видеть, — сухо произнёс он, поцеловав её руку.
— Яков Платонович, вы знакомы с моим дядей? —  Анна снова произнесла эту фразу.
— Миронов Пётр Иванович, — представился тот.
— Штольман. Рад знакомству, господин Миронов. Господин Коробейников, займитесь делом уже. Телеграмма ждёт.

Коробейников мгновенно испарился.

— Составите нам компанию, Яков Платонович? — предложил Пётр Иванович.

— Нам всем кофе. И даме ещё пирожное, — распорядился следователь, присаживаясь.

«Дама сейчас лопнет от пирожных и нетерпения», — сдерживая улыбку, подумала Анна.

— Яков Платонович, как Вам на новом месте? — начал беседу Миронов, бросая взгляды на следователя и племянницу.
— Неплохо. Знакомлюсь с городом, людьми… и трактирами, — ехидно добавил Штольман.

— К слову, о людях, Яков Платонович. Присмотритесь, пожалуйста, с Коробейникову. Очень толковый юноша. Я его давно знаю. — вмешалась Анна. Очень надеясь, что своей рекомендацией не отправит Антона Андреевича в посыльные.
— Приму к сведению, Анна Викторовна, — спокойно ответил следователь, бросая на неё взгляд.

«Ну это невозможно!»

— Дядя, нам пора, — раздражённо сказала Анна, вставая.
— Подожди, я кофе не допил…

— Анна Викторовна, — вдруг произнёс Штольман, — неужели вы меня не помните? Мы ведь встречались в Петербурге… И не раз.

Анна похолодела. Можно заговорить Мироновых, но со Штольманами так не выйдет. Пауза затянулась.

— Это ведь были не вы? — он не отводил взгляда.

— Яков Платонович, племянница ещё с дороги не отошла… — начал дядя, но следователь перебил:

— Прошу, ответьте, Анна Викторовна. Это важно. Для меня.

Она прямо посмотрела ему в глаза.

— Нет, Яков Платонович. Мы не встречались. До двери купе. Но этот разговор... должен состояться. Позже.

— Вечером, — вмешался Пётр Иванович, поднимаясь. — Приходите к нам на Царицынскую. Там всё обсудим. Спасибо за кофе.
Коробейников подбежал, что-то сообщая. Штольман задержал взгляд на Анне, поклонился и ушёл.

— Дядя, ну, говори! — потребовала Анна, едва они вошли в парк. — Сколько можно кормить меня пирожными?

— Душа моя, это был невероятный опыт! Мне ночью удалось выйти в астрал и вызвать самого себя! Правда, коньяка пришлось выпить столько, что сам себе стал являться дважды.

— Дядюшка! Это тебе не приснилось?

— Никак нет! Тот Пётр Миронов тоже искал связи со мной. Так вот — они с твоим Штольманом и доктором сейчас в каком-то полусне. Там, где у твоих родителей — сын, а ты вовсе не их дочь. А Анна Миронова — воспитанница баронессы фон Берг! Мы создали что-то невероятное!

— Я не понимаю… вы что, так просто, по-соседски обменялись новостями? А как там Яков Платонович?

— Обменяться новостями, как ты выразилась, не получилось. Тот Пётр был пьянее меня, похоже. Успел только это выложить — и исчез.

— Полусон… — прошептала Анна. — Но ведь там тоже люди! И всё настоящее.

— Настоящее, но странное, — кивнул дядя. — Там, похоже, трещина — и через неё Бог знает что проникло. Я бы сказал, как зеркало с изъяном. И разбираться в этом придётся твоему Штольману… и Анне.

Анна кивнула, задумчиво.

— Зеркальный сон… Может, именно он — путь назад?

— Может быть. Но действовать нужно быстро, — серьёзно произнёс дядя. — Иначе этот полумир-полусон растворится. И все “гости” в нём … тоже. А ты останешься здесь.

— И что нам делать? Как всё вернуть?
— Пока не знаю, Аннет. Но подозреваю, что без помощи Штольмана нам не обойтись. Этого Штольмана.

Он помолчал и добавил:
— Ты же понимаешь, что только вы четверо — оба Якова, обе Анны — и я, пожалуй, можем хоть попытаться выровнять эти эхо-сдвиги между сном и реальностью. Главное — не сделать хуже…

--
Дамы Мироновы входили в здание, на втором этаже которого располагалось Затонское Женское Благотворительное Общество — уже третий год управляемое супругой судьи, Марией Тимофеевной Мироновой.
Перед лестницей Анна заметила едва различимый, но знакомый след — тот самый светлый след, который оставлял её любимый. Где-то далеко...

И в ту же минуту она приняла решение: чем скорее всё исправит, тем быстрее вернётся настоящая дочь этой семьи Мироновых. А её, Анну — дочь адвоката, — тоже ждут и ищут. Её сыщик и её родители.

— Мама, простите, я не смогу сегодня пойти с вами. Мне необходимо повидать одного человека. Это очень важно. — Подошла к Мироновой, поцеловала в щёку и посмотрела прямо в глаза. — Я горжусь вами. А теперь — мне нужно бежать, мама.

Госпожа Миронова улыбнулась.

— Это мы гордимся тобой, Аннушка. И любим тебя. Беги. Ничего не поменялось.

На улице Анна чувствовала себя охотничьей собакой, стараясь не потерять слабое сияние следа, и быстро шла, не замечая дороги. Когда свечение внезапно исчезло, она остановилась почти в слезах.
Огляделась — ни людей, ни знакомых домов. Хотелось спрятаться и просто поплакать.

— Сударыня, с вами всё хорошо? — раздался приятный женский голос за спиной.

На перекрёстке, у калитки небольшого дома с палисадником, стояла пожилая дама, вытирая руки о фартук.

Слёзы сами потекли по щекам Анны. На плечо легла тёплая, морщинистая рука, от которой пахло пирогами.

— Пройдёмте, милая девочка, ко мне в сад. Я вас чаем угощу, сразу легче станет.

Анна безропотно пошла за женщиной. В глубине сада, в небольшой беседке, стоял стол, укрытый белоснежной скатертью. В середине — пузатый дымящийся самовар, вокруг — три чайные пары, вазочки с вареньем, корзинки со свежим хлебом, баранками и ароматными пирогами. На одном из стульев лежала дымчатая кошка, открывшая глаза при появлении гостьи.
Анна села рядом и протянула кошке руку. Та обнюхала и, довольно муркнув, перевернулась на спину, подставляя живот для почёсывания.
Девушка невольно улыбнулась и тихонько стала гладить тёплую шёрстку.

— Я всегда мечтала иметь кошку, но мама была против… А как её зовут? — И тут же, смутившись, добавила: — Простите моё невежество. Я не представилась. Миронова Анна Викторовна.
— Волосова Нина Капитоновна, — мягко ответила хозяйка. — А кошка — Мушка. Чужаков не любит, обычно сразу убегает, но вы ей нравитесь. Пейте чай, милая.

Скоро скрипнула калитка, и послышались шаги.

— Нина Капитоновна, я на пять минут… Анна Викторовна? Что-то случилось? Почему вы здесь? Дамы, прошу прощения за свой бравый вид.

Перед беседкой стоял хмурый Штольман в расстёгнутой рубашке. Один рукав был закатан, под ним на мускулистом предплечье виднелась свежая бинтовая повязка. Грязный пиджак он держал в руке вместе с тростью.

— Яков Платонович, я… ничего особенного не случилось. А что у вас с рукой?
— Собачья служба везде одинакова. Простите. А я, между прочим, к вам собирался.

И уже с привычным тихим рыком добавил: — Но вы-то зачем сами пришли?

— Анна Викторовна — моя гостья, — сказала хозяйка, мгновенно уняв вспыхивавшее напряжение. — Яков Платонович, переоденьтесь, пожалуйста, и приходите к нам.

Штольман хмыкнул и ушёл в дом. Нина Капитоновна долила Анне душистого чаю, села напротив и внимательно посмотрела на девушку добрыми, мудрыми глазами.

Анна наслаждалась запахами сада и покоем, нарушаемым лишь пением птиц и вибрацией Мушки.

Не нарушая идиллию, бесшумно подошёл умытый и переодетый Яков. С благодарной улыбкой принял из рук хозяйки чашку и выловил из-под полотенца румяный пирожок. Кошка спрыгнула с кресла, подошла к нему, потёрлась головой о штанину.
Штольман нагнулся и погладил красавицу. Получив приветствие, Мушка вернулась к Анне и устроилась у неё на коленях клубочком.

— Анна Викторовна, вы испортите платье, — буркнул следователь.
— Это всё не важно. Яков Платонович, нам нужно поговорить. Сейчас.
— Хорошо. Я отправлю соседского мальчика с запиской за вашим дядюшкой. И репутация ваша от общения со скандальной личностью не пострадает.

— Я бы хотела начать без дяди. Так даже легче. А репутация… она меня никогда не волновала. Ни своя, ни чужая. Особенно ваша, простите.

— Это я уже понял, — усмехнулся Штольман. — Интригуете вы меня всё больше. Исключительно в профессиональном и дозволенном смысле, конечно.
Он широко улыбнулся.

— Я в дом пойду, — сказала Нина Капитоновна. — А вы разговаривайте спокойно. Здесь вас никто не увидит и не услышит. Угощайтесь, милая. Яков Платонович, поухаживайте. Мушка присмотрит за вами.
— Конечно, Нина Капитоновна, — Штольман склонился и поцеловал пожилой даме руку.

Подождав, пока хозяйка отойдёт, Штольман хмуро посмотрел на гостью и коротко предложил:

— Ну что, барышня, рассказывайте. Что вы на этот раз натворили?
— Я даже не знаю, с чего начать…

— С самого начала. Можете хоть с сотворения мира — но лучше эту часть опустить.

Анна мельком взглянула на него и подумала, что тот, сам того не ведая, выразился удивительно точно.

— Хорошо. Но после вы, наверное, решите, что я — барышня с богатой фантазией. Или сумасшедшая. Или самозванка.
— В своей жизни я наслышался всякого. Ничему уже не удивляюсь.

— Поверьте, такого вы точно не слышали. Мне очень нужно, чтобы вы поверили и поняли причину всего этого. Потому что это касается и вас, Яков Платонович. И одной знакомой вам особы.

— Я — Анна Викторовна, дочь адвоката Миронова из Затонска. Только… из другого Затонска. К всеобщему несчастью — я медиум. И, как оказалось, с неуправляемой силой. Меня уже называли ошибкой Мироздания. Но, может быть, с вашей помощью удастся всё вернуть на свои места.

Анна замолчала и подняла глаза.

— Я слушаю, — спокойно ответил он. — Пока из необычного вижу только вас — как две капли воды похожую на мою … знакомую — и существование в Империи ещё одного Затонска. Про медиумов и Мироздание я, разумеется, слышал.

— А в судьбу и предназначение вы верите, господин следователь?

Штольман криво усмехнулся:
— У меня нет времени посещать философские кружки. Я верю в улики, барышня. Всё остальное — лирика. Продолжайте, Анна Викторовна. Давно не наслаждался тихим вечером за приятной беседой в обществе прелестной дамы.

Он долил обоим чаю, взял пару пирожков и откинулся на спинку стула.
— Внимаю.

Анна, поглаживая кошку и делая глоток горячего чая, продолжила:
— Четыре года назад в мой Затонск прибыл новый следователь. Штольман Яков Платонович…

Она рассказала о сне, в котором впервые увидела мужчину в котелке с тростью. О первой встрече на велосипеде, о совместных расследованиях, о духах, о долгом пути друг к другу. О том, как её Штольман спасал её, защищал, как исчез, оставив лужу крови и записку с обещанием вернуться. О поисках, надежде и отчаянии. О письме от него месяц назад и сне, где хотят убить её Штольмана.

Сыщик слушал молча. Хмурился, временами ухмылялся. В его глазах сменялись удивление, досада, недоверие… и, на мгновение, — что-то похожее на нежность.

— Это первая часть, — тихо сказала Анна. — Продолжать? Вы мне верите?

— Сделаем перерыв, — усмехнулся он. — Да, я вам верю. И пока ничего уж совсем невероятного не услышал. Разве что про медиумов, которые помогают сыску.
Он улыбнулся своим мыслям:
— И про странные совпадения нашей жизни.

— А упоминание в моей истории надворного советника Штольмана Якова Платоновича, направленного в Затонск после дуэли, вас не удивило?

— Не больше, чем сам этот разговор, Анна Викторовна.

— Яков Платонович… — Анна, погружённая в свои мысли, даже не заметила, как именно произнесла имя.

Штольман удивлённо приподнял бровь, но ничего не сказал — понимал, о ком она сейчас думала.

— А расскажите немного о своей Анне, о вас, — неожиданно попросила она.

— Что? — Штольман опешил и встал. — У нас, значит, разговор «с открытым забралом»? — Он посмотрел в пол и глухо добавил: — Нет уже никакой моей Анны. Есть только Анна Викторовна Миронова, уважаемая дама, которая занимается важным делом в крупном благотворительном Обществе.

Он помолчал, решая, что именно можно рассказать.

— Познакомились мы… почти так же, как вы со своим Штольманом. Три года назад меня чуть не сбили ... санки — Анна каталась в парке с приютскими детьми. Второй раз встретились в театре на премьере. Я был не один… Но мы с ней сбежали оттуда вместе. Гуляли по заснеженной столице. Чудесное было мгновение…

Он улыбнулся при воспоминании, и Анна ощутила странное, почти родственное тепло — хотелось обнять его, как брата, которого у неё никогда не было. Но, разумеется, не посмела.

Яков смотрел на свет фонаря и всё ещё улыбался своим мыслям, забыв о гостье.

Анна сидела тихо, поглаживая кошку на коленях, и тоже ушла в воспоминания — о первых встречах со своим Яковом. В груди сладостно заныло, щёки запылали.
Она спряталась за чашку и лёгким звоном ложечки вернула обоих в реальность.

Штольман заметил её румянец, ласково улыбнулся и продолжил:

— Мы пересекались по долгу службы. Общество находилось на моём участке, а с подопечными баронессы проблем хватало. Иногда Аня помогала в расследованиях. Мы встречались в парке, иногда на приёмах. Однажды был бал-маскарад у моих друзей…

Анна сделала вид, что не заметила, как он произнёс имя особенно и мягко, и с видимым интересом слушала.

Штольман поднял на неё взгляд — тёплый, чуть растерянный — и тут же опустил глаза, чтобы не выдать слишком личного.

— Вы обе удивительные женщины, — сказал он, подходя ближе и легко поцеловав ей руку. — Кажется, я знаком с вами всю жизнь.

И продолжил уже другим, глухим голосом:
— Наша последняя встреча была ужасной. Вмешалась одна… особа. — Его глаза потемнели от боли. — Анна ушла.

— Скажите, Яков Платонович, — голос Анны стал твёрдым, почти командным, — эта … особа случайно не имеет инициалов Н.Н.?

— Откуда вы…? Что?.. — Он горько усмехнулся и покачал головой. — Ну, Штольманы…

Анна сверкнула глазами, едва сдерживая эмоции.

— Только вы, Анна Викторовна, ничего не говорите, — резко добавил он. — Мне той сцены хватит до конца жизни.

«Нет, не хватит!» — кричала она про себя и мысленно била кулаками в грудь всех глупых Яковов Платоновичей.

Мушка, всё это время лежавшая на коленях у барышни, подняла голову и тихо мяукнула, возвращая к действительности.

Анна стала гладить тёплый бок кошки, успокаиваясь.

Штольман посмотрел на неё долгим взглядом и уже официальным тоном произнёс:

— Ну, а теперь, барышня, расскажите всё-таки, что вы здесь делаете?

— Чай пью, — буркнула Анна, не поднимая глаз.
— Прошу прощения, — с усмешкой подхватил Яков, — сейчас налью ещё. Самовар у Нины Капитоновны велик — хватит хоть до утра. То есть… до позднего вечера, конечно.

— Думаю, стоит отправить мальчика за дядей, — вздохнула Анна. — И предупредить моих родителей, чтобы не волновались. Дальше будет сложно… даже для меня.

В саду стало темно. Штольман зажёг три фонаря, написал короткую записку Мироновым и отдал её соседскому мальчику.

— Раз уж я перешла все границы дозволенного, можно задам вам ещё два вопроса? — сказала Анна, рассеянно теребя локон.

Он мрачно посмотрел на неё, но кивнул и, облокотившись на перила, ждал.

— Яков Платонович, как вы, Штольманы, — такие умные, чуткие, — она заметила, как он нахмурился, и быстро добавила: — сильные, честные люди, не терпящие лжи… могли увлечься такими особами, как “Н.”?

Анна ждала резкого “Вы забываетесь!”, но Штольман молча отвернулся. Долго стоял спиной, не говоря ни слова.

— Это был риторический вопрос, Яков Платонович, — тихо сказала она. — Простите за бестактность.

Не поворачиваясь, он всё же ответил, резко и будто с усилием:

— На вопрос «как» — не стану отвечать. Это долгая история, и не для девичьих ушей. Перефразирую на «для чего».

Он помолчал, потом почти прошептал, но Анна расслышала каждое слово:
— Для того, чтобы потом было больнее. Когда теряешь своего светлого человека навсегда. Когда в глазах читаешь немой вопрос, тот самый, что вы сейчас задали, Анна Викторовна. И ещё множество других. Моя Анна ушла. И больше я её не видел. Это случилось три месяца назад… Пока ваша дверь не выбила меня из задумчивости на вокзале Затонска.

Он криво усмехнулся. — Сначала я, конечно, принял вас за неё. Голос, взгляд, это радостное удивление… Но потом понял — нет. Да и разные вы.

— Да, — тихо сказала Анна, — ваша Анна не стала бы так откровенно разговаривать, извините, с чужим мужчиной. Я и сама себя не узнаю.

— Не извиняйтесь, пожалуйста. Я благодарен вам за откровенность.

Он устало усмехнулся.
— Да и я, признаться, не из тех, кто делится личным. Это вы меня разговорили. Если бы мы с Аней поговорили хоть раз так же, может, всё было бы иначе. Все Штольманы такие: пока не потеряем — не поймём, что имели. Простите, Анна.

Нина Капитоновна вынесла шаль и накинула Анне на плечи. Стало ещё уютнее.

— Спасибо Вам, — поблагодарила Анна. — Я не слишком злоупотребляю Вашим гостеприимством?
— Нет, милая, — ласково улыбнулась хозяйка. — Сейчас ужинать будем. Минут десять у вас ещё есть поговорить. Не тревожьтесь, всё исправится. Я знаю.

Штольман отошёл в полумрак беседки и продолжил — будто не ей, а самому себе:

— Я тогда пошёл искать Анну. Знал, что она приглашена на приём вместе с баронессой. На галерее услышал голос Нины — хотел уйти, чтобы не столкнуться. Но вдруг услышал своё имя, произнесённое на особый манер… и остался.
Я опоздал. Это был конец мерзкого монолога — услышал лишь обрывки. Но и этого хватило. Низко. Грязно. Приправлено и искажено богатой фантазией давно оставленной женщины.

Яков замолчал, глядя в сторону, словно продолжал видеть ту сцену.

— Анна смотрела на меня… — он с трудом подобрал слова, — как ребёнок, которому впервые солгали. Не знаю, как описать боль и разочарование в её глазах.
И молча ушла. Я хотел догнать её, удержать — никуда больше не отпускать, — но из-за портьеры вышел свидетель спектакля. Очередной покровитель «Н.». Пренеприятный тип, мы не раз пересекались, он неизменно пытался вывести меня из себя. Назовём его «Б.». Когда-то был кадетом в моём корпусе, да исключён за… впрочем, неважно. Они вдвоём продолжили насмехаться. Уже над Анной. Над моим светлым ангелом, — совсем тихо добавил Яков.

Он замолчал, всматриваясь в тёмную глубину сада.

— Если бы у меня тогда был при себе пистолет… — сказал он тихо, почти ровно. — Я бы застрелил их обоих. А затем — и себя.

— Но оружие во Дворце запрещено, — продолжил он уже жёстче. — Если не по службе. Поэтому я… просто ударил его.

Штольман коротко усмехнулся — сухо, без тени радости.

— Мадам, конечно, тут же устроила сцену, как водится. Светская дама, двое мужчин, один с разбитым лицом — подходящая сцена для спектакля. К тому времени уже собралась толпа зевак, и пришлось «Б.» вызвать меня.

Он чуть опустил голову:
— Я собирался убить его. Был готов к виселице, к каторге — всё было безразлично. Но этот трусливый… «Б.» сдвинулся в момент дуэли. Скандал, конечно, разгорелся с новой силой.

Штольман усмехнулся снова, сухо.
— Месяц я потом лежал с ранением. В жару мне чудилась Аня, но то был бред. Зачем бы ей приходить ко мне?..

Он выдохнул и добавил уже ровнее:
— На время разбирательства меня отправили подальше — в глухой город на расследование. А затем перевели в Затонск.

— Благодарю за откровенность, Яков Платонович. — тихо произнесла Анна.

— Взаимно, — горько ответил он. — Даже не знаю, что на меня нашло. Наверное, ваша история. Повезло вашему Штольману, сударыня. Что не скажешь о моей барышне Мироновой.

— Мне очень жаль. Но я уверена — всё поправимо, — твёрдо сказала Анна.

Она встала, намереваясь помочь Нине Капитоновне с ужином, но Штольман хмуро остановил её:

— Анна Викторовна, жду второй вопрос. Я уже ко всему готов.

— Нет, господин Штольман, я не буду его задавать. — Она улыбнулась грустно. — Просто посоветую: при встрече со своей Анной скажите о своих чувствах.

Он посмотрел на неё внимательно, устало, но с теплом.

— Я думал, что и так ясно. Без слов. Но раз вы советуете… значит, зря так думал. Все Штольманы такие?

— Это тоже риторический вопрос? — тихо ответила Анна. — И не вините себя во всех грехах.

Вместе они накрыли на стол лёгкий летний ужин. Разговор стал спокойнее, почти домашним. Когда трапеза подошла к концу, у калитки послышались быстрые шаги — примчался Миронов.

Штольман вышел ему навстречу, представил хозяйку дома.

Кошка Мушка, до того мирно дремавшая, подняла голову, лениво потянулась и перебралась со стула на диванчик, нежась в тёплом свете фонарей.

— Ну, Аннет, что ты успела поведать сыщику? — поинтересовался Пётр, с благодарностью принимая у хозяйки чашку чая и порцию пирожков.

— Всего лишь свою жизнь, — ответила она.

— Что всю-всю? — задорно усмехнулся дядя. — Что-то ведь утаила? Про то, как с местными мальчишками, во главе с Шумским и Коробейниковым, яблоки из сада князя Разумовского таскали, например.

— Чьего сада? Князя?! — раздалось резкое рычание Штольмана.

— Не волнуйтесь так, Яков Платонович. Ваш, всеми мирами нежно нелюбимый князь тогда был при Дворе, яблоки не отравлены, — смеясь, парировал дядя.

— С Разумовским у меня была первая дуэль, но, скажем так, по служебной надобности, — сухо ответил Штольман, затем, чуть смягчившись: — Тогда меня понизили, но оставили в столице. Именно тогда и перевели на участок с Обществом. Конечно, объявили, что всё из-за дамы-с — всё той же «Н.Н.». Пётр Иванович, успокойте, пожалуйста, вашу племянницу. А то она меня убьёт вилочкой. И я не узнаю продолжения вашей загадочной истории.

— Яков Платонович прав. Честно говоря, ты и не имеешь права на это. Вот своего Штольмана можешь потом протыкать чем захочешь — он будет счастлив. Я этого господина оставь для мести моей племяннице, — с озорством добавил дядя.

На этих словах Анна замерла и внимательно посмотрела на того, кого не раз называла своим дядей.

«Хорошо, что он не слышал рассказ следователя о той сцене…» — пронеслось у неё в голове.

Миронов, заметив её взгляд, всё же пояснил:
— Да, Аннет. Это мой Затонск. Это мой брат Виктор — уважаемый судья, чья дочь вот уже два года живёт в Петербурге и помогает баронессе фон Берг в Императорском Человеколюбивом Обществе. Это — мой мир.

— Но… как вы узнали обо мне, Пётр Иванович? — спросила она слегка растерянно.

— Я же медиум, — спокойно ответил дядя. — Меня предупредили… Сначала думал, что это интересный сон, начал читать литературу. Но на вокзале сразу понял, кто ты. И называй меня, пожалуйста, дядей и на «ты». Я — твоя семья, как и эти родители. Вместе с тобой ко мне пришли некоторые отрывки воспоминаний от твоего дяди — в помощь. Я восхищаюсь твоей Силой, племянница, и безгранично рад знакомству с тобой. Хоть я Анну не видел более пяти лет, замечаю: вы очень похожи и вместе с тем очень разные.

Он усмехнулся.

— У Аннет бровь немного тоньше, вам не кажется, Яков Платонович? Вы видите её ближе и чаще меня.

Мужчины ухмыльнулись и как бы приблизились, рассматривая растерянную гостью.

— Господа, вы забываетесь! — рассердилась барышня. — И я вам не картина в Галерее!

«Бровь, значит, у меня широкая?! Мой Штольман за это вызвал бы их на дуэль!» — пронеслось в голове у Анны.

Нина Капитоновна покачала головой. Мужчины рассмеялись; Анна кинула им «уничтожающий» взгляд, взяла ещё один пирожок и пересела к кошке — подальше от «чужих» мужчин.

Но скоро всё изменилось: лицо её засветилось, взгляд приковался к одному из пустых стульев.

— Он здесь, — тихо прошептала она, и вся компания притихла.

Девушка села боком на стул; глаза её затуманились, голова чуть наклонилась, а руки мягко скользили по воздуху, словно обнимая несуществующего.

Яков и Пётр смотрели на неё, как заворожённые. Оба ясно представили: Анна сидит на мужских коленях, уткнувшись лицом в шею; руки её гладят голову и плечи.

«…моя Анна…» — прошелестело в их воображении.

Они одновременно отдернули взгляды и переглянулись. Жест Петра значил: «Да, они такие».

Нина Капитоновна улыбнулась и долила «мальчикам» ещё чаю.

Через минуту Анна пришла в себя и села прямо, не сводя сквозь слёзы глаз с фонаря, вокруг которого летали светлячки.

Тишину первой нарушил Яков:

— Не нужно мне ничего объяснять дальше. Я понял, что смог. И, судя по тому, что увидел и услышал, остальное превысит моё понимание. В тонких материях я слаб. Остался один важный вопрос: где сейчас моя барышня Миронова? И сможете ли вы вернуть всех по домам?

— Яков Платонович, — начала аккуратно Анна, — ваша Анна сейчас там, где мои Яков Платонович и дядя. Мы точно не знаем, что они помнят из «прошлого»: возможно, не всё. Как выяснил Пётр Иванович, Анна Миронова даже не дочь тех Мироновых в другом Затонске… Я честно не представляю, каково ей сейчас. Но верю, что мы все сможем всё исправить — такова наша теория.

Штольман вышел из беседки и встал в отдалении, подняв голову к звёздному небу. Дядя и племянница сидели молча, с опаской поглядывая на суровый силуэт в саду.

Спустя какие-то минуты, съев пару пирожков, Пётр отложил тарелку; Яков вернулся за стол и подошёл к Анне:

— Я, конечно, не Ваш идеальный Штольман, но хочу вам помочь, мои несравненные Анны Викторовны. Что надо делать?

— Пока не знаю, — тихо ответила Анна. — Спасибо вам, Яков Платонович.

— Аннет, пора и честь знать. Родителей я твоих предупредил, но они всё равно волнуются, — вмешался дядя.

Тепло простившись со всеми, Мироновы уселись в ожидавший экипаж судьи.

— Дядя, у твоей племянницы ведь есть Дар? — спросила Анна, когда они остались вдвоём. — Не может быть, чтобы не было.

— Не замечал. Хотя, быть может, в последнее время что-то и проявилось. Аннет с детства отличалась необычайной добротой, но вовсе не наивностью — всё тот же мироновский характер, с твёрдостью и горячим сердцем. Всем обездоленным стремилась помочь. Дом наш был пристанищем для котят и щенков, которых она приносила с улицы.
Помню, однажды в слезах принесла раненую пташку — дивную, с алым хохолком. Мы вместе её выходили, а когда отпустили в парк, та уселась на ветку рябины и глядела на Аннет — будто запоминала.
К уличным детям она питала ту же жалостливость. Лет в пять заявила, что будет отдавать свою еду нищим. Через день ворчливая Прасковья уже сама тайком выдавала ей корзинку с провизией. И Аннет, со своими верными мальчишками, неслась кормить обездоленных.
Про случай с яблоками Разумовского помнишь? — усмехнулся Пётр. — Племянница, сосед Иван Шумский и его приятель Антон сперва обобрали наш сад, а потом и княжеский. Все яблоки утащили в новый детский приют. Управляющий Разумовского тогда чуть в обморок не упал, а брату пришлось долго объясняться.
А года три назад приезжала в Затонск баронесса фон Берг — с инспекцией приютов. Там они с Аннет и познакомились. После беседы с Виктором и Марией Тимофеевной баронесса увезла нашу девочку в столицу и сделала своей помощницей. Брат писал мне об этом в Париж, но без особых подробностей. Родители изредка приезжают к дочери; она живёт в нашей петербургской квартире. Племянница часто мне пишет, но о Штольмане — до встречи с тобой — я не слышал.
Интересная пара, правда, — добавил Пётр, похлопав Анну по руке. — Как и вы, признаться. Но что же у них произошло?

— В жизнь добрых людей порой вторгаются чудовища, — тихо произнёс Анна. — Грязными руками рушат всё светлое. Мне их очень жаль — вашу Анну и Штольмана.

— Мы поможем, душа моя, — ответил Пётр после короткой паузы. — Теперь я уверен: в произошедшем повинна не только ты. Есть нечто иное, более сильное, что вмешалось в судьбы. Пока не разумею, что именно.

— И что мне делать дальше? — спросила Анна, когда экипаж въехал на Царицынскую.

— Думаю, Аннет. — Пётр прищурился, почёсывая щёку. — Съезжу-ка я ночным поездом в Петербург. Есть у меня там давний приятель: в спиритическом салоне мы часто беседовали. Силен был человек, хотя и странен. К тому же служит в полиции. А ты, дитя моё, побудь здесь, погуляй завтра, прислушайся к себе. Ответ — всегда рядом, стоит лишь замереть и услышать.

На следующий день была конная прогулка с Иваном, встреча в тумане со Штольманом, а вечером — игра в карты с матушкой-из-сна и соседкой, да тихие разговоры о детстве и о Шумском.

Анна несколько раз проиграла в «дурака», на что обе дамы радостно заявили, что теперь ей непременно повезёт в любви. Раскрасневшаяся барышня распрощалась и ушла к себе до ужина. В комнате она снова прокручивала в голове общую историю — ту, которую не знал этот Ваня Шумский.

«…опасность угрожает близкому мне человеку…»

— Господи, какие же мы были глупые, — сказала Анна вслух, подходя к окну. — Сколько времени потеряли…

Как она соскучилась по той улыбке, что была предназначена только ей — ясной, искренней, чуть смущённой и оттого кривоватой, будто Яков Платонович стеснялся радоваться и надеяться.
Не находя себе места, Анна села на узкую кровать и вспомнила, как умирала от яда Мишеля. То липкое, страшное ощущение — каждый вдох будто последний, а затуманенный мозг посылает образы родителей и сыщика.
Тогда, на короткое мгновение вынырнув из бездны, она увидела его у своей постели.

С колотящимся сердцем, Анна открыла окно, впуская вечернюю прохладу, запахи и звуки позднего лета.

Она ни разу за всё это время не вспоминала их ночь. Обходила саму гостиницу стороной, боясь даже взглянуть в ту сторону. Ей были памятнее даже те страшные воспоминания.

Почему так?
Неужели все переживания, весь ужас поисков и ожиданий стерли в ней то новое ощущение себя?

Только теперь, зная, что её сыщик жив и скоро будет рядом, она позволяет себе раскрыть ту чувственность, что до поры таилась глубоко внутри. Она даже не знала слов, чтобы описать то, что поднималось в ней при мысли о своём Штольмане.

«Надо будет спросить у него, как это называется», — подумала Анна, заливаясь румянцем. От самой мысли, каким будет его взгляд и голос, ей стало ещё жарче.

Она села на подоконник, подставив лицо и шею под ещё тёплый ветерок, и вспомнила вчерашнюю беседу с «близнецом» Штольмана. Не зря ли она так разоткровенничалась? По сути — с чужим мужчиной, знакомым всего два дня. Ведь некоторые вещи она и своему Якову Платоновичу не рассказывала.

Боже, а вопросы про Нежинскую!

Все мамы Мироновы, узнав, дружно бы пили пустырник и рыдали от стыда на плечах друг у друга.

А ведь этот сыщик, несомненно, понял, что отношения того Штольмана со своей Анной зашли далеко. Стало ли ей стыдно? Совестно?

Она прислушалась к себе — нет. Это было непередаваемое чувство доверия, почти родства.

Пока спускалась вниз к ужину, успела подумать: вчерашний Штольман наедине с ней был одним, а с приездом дяди будто «закрыл забрало» и снова стал тем, привычным. Значит, и ему нужно было выговориться чужой, странной «сестре» своей возлюбленной.
А ведь ни разу не попрекнул её тем, что из-за неё Анна где-то в странном месте — рядом с другим человеком.

«Интересно, — улыбнулась она, — а Штольманы ревнуют друг к другу? Мой — точно с ума сходит. И грызёт себя: “соперник” моложе, лучше, умнее…»

После ужина Мария Тимофеевна попыталась завести разговор о женихах, но осеклась на полуслове, подошла к дочери и, вглядываясь в глаза, радостно сказала:

— Аннушка, у тебя на сердце кто-то есть. Расскажи, кто он? Достойный человек?

Анна выдохнула, обняла эту прекрасную женщину и честно ответила — уверенная, что её «сестра» поступила бы так же:

— Да, мамочка. Я давно люблю одного человека. Он очень хороший.

Всё они выдержат. По-другому Мироновы и Штольманы не умеют — не жить, не любить.

Две женщины из разных миров обнялись и вытирали слёзы друг у друга.

Решив лечь пораньше, Анна почти сразу уснула — и во сне увидела ночной поезд. На диване купе она и её сыщик сидели в обнимку. Анна перебирала его кудри и шептала на ухо нежные глупости.

Проснувшись рано, спустилась в столовую. Отец, уже за завтраком, обрадовался компании дочери.
Расспрашивал, как прошёл день, как покаталась, погуляла. Из его глаз светилась такая любовь, что Анна не удержалась и несколько раз вставала, чтобы обнять его.

Как они похожи — оба её папеньки, из разных миров-снов. А ведь там, куда попали Штольман и дядя, у Мироновых нет дочери…

На глаза навернулись слёзы, и судья сразу заметил.

— Что с тобой, сударыня? Не выспалась?
— Всё хорошо, папенька, — улыбнулась она, снова обняв его.

Он похлопал по её рукам, успокаивая:
— Ты сильная, моя дочка. Хочешь, сегодня опять покататься?

— Спасибо, папа. В двенадцать заедет Яков Платонович — мне нужно помочь ему в одном деле.
— Это из-за того тела в лесу? — спросил отец без удивления.
— Отчасти. Не могу раскрывать тайны следствия, — усмехнулась она.

— Вас пару раз видели вместе. Вы ведь знакомы были раньше?
— Совершенно верно, господин судья. Но больше пока ничего не скажу. Всё объясню потом, ладно?

Он поцеловал ей руку:
— Ладно, дочь. Мне пора.

В дверях она догнала его и крепко обняла:
— Папа, я горжусь вами.
— А я тобой. И люблю. Да что с тобой сегодня? — улыбнулся он, целуя в висок.

«Да что со мной, в самом деле? Или сон повлиял… или я прощаюсь?» — подумала Анна, и стало страшно.
«Если этот день — тот самый, я больше их не увижу: ни родителей, ни дядю, ни Штольмана. За три дня они все стали мне родными. Но им нужно вернуть их Анну — светлую, добрую. А мне — вернуться домой. Меня ждут. Любят. И я не могу без них. Без него».

Анна решила подготовиться к поездке в Михайловскую усадьбу основательно. Быстро выбрала платье — синее, лёгкое, но плотное, с длинными рукавами, удобное, «чтобы спасать мир».

Хотела взять саблю и пистолет отца, но, представив шутки Штольмана, передумала.

Переоделась, добавила шляпу, туфли, сумочку — и взглянула на часы: почти полдень. Надо попрощаться с мамой. У двери вдруг остановилась, вернулась, написала несколько строк и оставила записку у зеркала.

Марию Тимофеевну застала в столовой за корреспонденцией. Та, увидев дочь в решительном настроении, встревожилась:

— Аннушка, ты уезжаешь? Что-то случилось?

— Всё хорошо, мама. Мне нужно уехать с господином следователем. Когда вернусь — не знаю, но не волнуйтесь. Папу я предупредила.

Госпожа Миронова тревожно смотрела вслед уходящей дочери и, не замечая, перекрестила её — впервые в жизни.

Полицейская пролётка уже ждала у входа, но Штольмана в ней не было: только скучающий возница грыз соломинку. Услышав голоса у конюшни, Анна выглянула за угол — следователь и парнишка в косоворотке сидели на лавке и оживлённо разговаривали.
Ваня говорил взахлёб, а Штольман слушал, иногда задавая уточняющие вопросы. Анна не стала мешать и вернулась к экипажу.

Вскоре к воротам подбежал запыхавшийся Коробейников.

— Анна Викторовна! Как хорошо, что вы ещё не уехали. А Яков Платонович где?

От конюшни уже шёл следователь, вновь серьёзный, застёгивая сюртук.

— Рад вас видеть, Анна Викторовна. Что случилось, Антон Андреевич?
— Курьер из столицы доставил письмо, следом телеграмму. Я решил, что это важно.

— Благодарю. — Он убрал всё в карман. — Ознакомлюсь по дороге. Будьте на месте, и, если что — я пришлю обратно экипаж за вами. Возьмёте двух городовых и поедете в Михайловскую усадьбу. С оружием. Всё ясно?
— Так точно, господин следователь. Но… может, мне с вами?
— Не стоит. Я сначала осмотрюсь.

— До свидания, Антон Андреевич, — сказала Анна, протягивая руку. Тот почтительно поцеловал её.

Штольман, помогая барышне забраться в пролётку, заметил:

— Прекрасно выглядите, Анна Викторовна. Готовы ко всему, смотрю.
— Да, Яков Платонович. Я готова к возвращению домой. Чего бы это ни стоило. А у вас нет лишнего пистолета? Папенька учил обращаться.

Штольман засмеялся:
— Для этого у вас есть я, сударыня.

Он достал письмо, вскрыл печать ножом из сапога, быстро прочёл несколько страниц и нахмурился. Прочитав телеграмму, передал её Анне:
— Вам, пожалуй, понравится.

«Сообщаем вам о смерти г-жи Нежинской. Просьба прибыть. Поверенный Липнев.»

Руки у Анны дрожали.
— Как бы я ни относилась к Нине Аркадьевне, — сказала она тихо, — смерти ей не желала. Яков Платонович, примите мои соболезнования.

Штольман посмотрел на неё с удивлением:
— Забавно. То же самое сказала бы и моя Анна Викторовна — несмотря на их последнюю встречу. От вас я ожидал другой реакции.

— Думали, я буду радоваться? Нет.

Отредактировано Taiga (29.11.2025 20:18)