С Богом...

Рассвело.
Сидя на крыльце дома Мироновых, Штольман поднял уставшие, красные от бессонницы глаза к небу, пытаясь понять, что готовит сегодняшний день. Они его так ждали… Почему у него всё не так, как у «обычных» людей?
Многие полицейские спокойно живут, женятся…

Штольман про себя ухмыльнулся. Было бы удивительно, если бы у них с Анной всё шло «обычно». Нет, это были бы не они.
У Мироновых и Штольманов не может быть всё просто — как в дешёвых романчиках.
А Мария и Олимпиада Тимофеевны? Он улыбнулся шире: с ними скучать точно не приходится.

«Никто не заметит, откуда я выйду» — Штольман от стыда прикрыл глаза рукой, вспоминая вчерашнее утро. Но фраза Виктора Ивановича всё и всех поставила на свои места.
Яков выдохнул, вспоминая то мгновение, когда они с Анной обходили тётю в коридоре.

И у Анны Викторовны кровь не только Мироновых — но и Арсеньевых бушует.
Он помнил батюшку Ольги: человек-стихия. Марк Антонович любил его как сына, это всегда чувствовалось. Они с Алексеем тогда разбавляли девичий цветник — четыре дочери, сёстры Бестужевы, родственницы… Дом был полон девушек.
Алексею это нравилось — он был в центре внимания, избалован женским обществом с юности.
Арсеньев же со Штольманом играли в шахматы и карты, говорили о серьёзном. Именно благодаря Марку Антоновичу Яков выбрал путь закона. Арсеньев служил в Министерстве юстиции, мечтал менять и улучшать систему.
В глубине души Яков понимал: Арсеньев был бы счастлив, если бы он выбрал одну из дочерей или племянниц того большого дома.
Шесть лет назад Яков потерял ещё одного отца…
А сегодня — женится на одной из племянниц Арсеньева.
Анна бы точно понравилась дяде Марку.
Странно всё это. Почему они не были знакомы? Ведь не дальняя родня, но на похоронах Марка Антоновича не было двоюродных сестёр. Яков бы их запомнил точно. Скорее всего снова Бестужевы…

Внутренний набат отвлёк его от воспоминаний.
Как предотвратить то, что может произойти?
Только не снова — не эти разделённые сны, не разорванная реальность. Он не позволит.
Хорошо, что он рядом. Хорошо, что Анна Викторовна сразу делится с ним своими видениями, не пытаясь одна всех спасти.

Хотя… вчерашняя выходка с главарём банды…
Яков аж взмок, вспоминая это мгновение. Ульяшин позже объяснил, что тот успел выкрикнуть перед встречей с Анной. Яков сжал кулаки, жалея и радуясь одновременно, что не был при этом.
Затонский городовые готовы были втоптать бандита в пол Управления — столичные чины еле успели увести задержанного.
Интересно, что же Анна ему сказала?
Что могло так напугать матёрого убийцу?
Не скажет, конечно — будет только хитро улыбаться.
От мысли об этой улыбке у Якова потеплело внутри, побежали мурашки.
Конечно — от ветра и недосыпа.
Безусловно.

Он был уверен, что невеста тоже не спит — и не от волнения новобрачной.
Сейчас лежит в их большой кровати и беспокоится — и о нём, и о том, что может случиться сегодня.
Мысли об уютной спальне в дальнем конце коридора были мгновенно прогнаны внутренним рыком:

«Делом займитесь, господин пылкий жених… тьфу ты, следователь!»

Как хотелось видеть Анну просто счастливой сегодня.
Смотреть только на неё.
А придётся снова быть начеку, ждать удара в спину.

Только в чью? И зачем?

Они с Анной уже пытались разобрать ситуацию, но отвлеклись…

«Ну, Нину Аркадьевну я ещё могу, но не хочу понять… — Анна тогда начала разговор под горящим взглядом Якова. — Нет страшнее брошенной женщины. Вашего “униженного” кадета — с трудом, но можно. Этот дуэт силён, но не настолько, чтобы уничтожать всех, кто их “обидел”. Яков Платонович, может, есть кто-то ещё? Более сильный? Тот, которого Вы… или, возможно, мы оба… “обидели”?»

Анна тогда так сверкала глазами, так жестикулировала нежными пальцами, что Яков быстро отвлёк её на дела куда более приятные.
Штольман поднялся и прошёлся по саду. Глаза закрывались, мысли упрямо возвращались к спальне. А впереди — длинный, важный день.
— Антон Андреевич, — сказал он подошедшему Коробейникову, — чтобы не будить Нину Капитоновну своим приходом… пошли в дом. В гостиной Мироновых подремлем по очереди.
Они тихо вошли в тёмный дом и устроились рядом на диване.

---

Рано утром Марию Тимофеевну разбудил настойчивый стук в дверь супружеской спальни.
Накинув халат и шаль, она выглянула в коридор — там стояла возмущённая Олимпиада Тимофеевна.
— Маша! Там, внизу… Это нарушает все правила приличий! Недопустимо!
Сёстры тихо спустились по лестнице.
В гостиной, на диване, откинув голову на спинку, спал Штольман.
К его плечу, привалившись спиной, дремал Коробейников.
А с другой стороны, клубочком, прижалась Анна — он во сне обнимал её за плечи, словно защищая.
Сердце матери наполнилось благодарностью за тот тихий мир, что они создали друг для друга, даже в этой тревожной обстановке.
Она сняла с себя шаль и осторожно накрыла дочь.
Олимпиада уже раскрыла рот, чтобы возмутиться, но Мария Тимофеевна, едва не прикусив губу от усталости и бессонной тревоги, резко наклонилась к ней и прошипела прямо в ухо:
— Липа! Если ты сейчас их разбудишь — можешь больше не считать меня сестрой. Пойдём. Тихо. Завтракать.
Та изумилась, но послушно смолкла, слегка покраснев.
Мария, удовлетворённая, отступила на шаг и, сдержанно улыбнувшись, ещё раз взглянула на спящих.

Дом, как бы тихо все себя ни вели, просыпался.

Пахло свежим хлебом, кофе и крепким чаем.
Во дворе уже слышались голоса уставших городовых — смена дежурства вступала в свои права.

Штольман, ещё не открыв глаз, ощущал тепло с двух сторон.
Приоткрыл веки — и невольно улыбнулся Анне и Антону.
Сразу вспомнились первые дни в Затонске: эти двое — такие разные, такие наивные когда-то дети…
Как они умиляли своей добротой, верой в хорошее.
Благодаря им он снова начал доверять, снова учился искренне улыбаться.
Чувства пришли позже, тихо, постепенно, не дав ему устоять.

Один — вырос в надёжного помощника и друга;
другая — стала женщиной, его женщиной: любимой, неповторимой.

Он мельком подумал, что Антону Андреевичу пора идти дальше — поработать в большом городе, быть может, даже в столице.
Но о карьере друга следовало подумать позже — после венчания,
после месяца с Анной.

Или хотя бы после того, как они дадут ему, наконец, подняться с дивана и размяться.

Мысли тут же вернулись к Барынскому. Штольман надеялся, что засада в гостинице принесла результат.
Он чуть двинул плечом, пробуждая Коробейникова.
Анна тоже проснулась. Улыбка дрогнула, глаза наполнились слезами.
Тревожное чувство, будто незримая волна, прокатилось по всему дому — каждый ощутил его по-своему.

Штольман, преодолевая внутреннюю тяжесть, всё же улыбнулся уверенно и подал невесте руку.
В этот момент из столовой появилась Олимпиада Тимофеевна.
Бросив на мужчин грозный, испытующий взгляд, она тут же подхватила племянницу под локоть и решительно увела наверх.
Анна успела лишь обернуться. Их взгляды встретились.
Штольман ответил тёплой, спокойной улыбкой, скрывая уже нарастающую тревогу внутри.

Из кабинета вышел Виктор Иванович, держа два футляра. Один Штольман взял себе, второй — с кольцами — попросил доставить в церковь.
Затем, убирая чехол в карман, достал сложенный лист бумаги и протянул адвокату.
— Виктор Иванович, здесь мой петербургский адрес и сведения о поверенном. На всякий случай.
Миронов нехотя принял записку, задержал на нём взгляд и понимающе кивнул.

Ко входу как раз подъехал экипаж с Оленевыми.
Увидев их, Яков сразу вышел навстречу. Подал руку Ольге, чуть кивнул и молча указал на дом.
Затем направился к сидевшему в экипаже мрачному Алексею.
Тот, завидев друга, нахмурился ещё сильнее и коротким движением головы показал — отойти подальше от входа.

Ольга, взглянув на обоих мужчин, лишь тяжело вздохнула и без слов направилась в дом.
Мария Тимофеевна встретила её у порога:
— Что там у них, Ольга Марковна?
— Не знаю, — мягко пожала плечами та. — Они же не скажут… Вот, отправили меня к вам — чтобы не мешалась.
Через какое-то время с лестницы, едва не спотыкаясь, сбежала Анна — под возмущённые крики тётки о приличиях, традициях и «недопустимости встречаться с женихом в день венчания».
Даже не взглянув на гостей, она, в слезах, выскочила наружу — в одном лёгком утреннем платье.
На крыльце её практически поймал Оленев.
— Хоть Вы меня не удерживайте! — почти выкрикнула Анна, ударившись лбом о его грудь.
— Да и не собирался, — спокойно ответил он, снимая фрак. — Замёрзнете. Возьмите. Яков за домом.
Он набросил ей на плечи свой длинный, тёплый фрак и остался стоять в одной белоснежной рубашке, тепло глядя вслед.
Анна, кутаясь, обогнула дом и увидела Якова — он стоял, прислонившись к тому самому дереву, где недавно читал пробитое ножом письмо.
Со слезами бросилась к нему, и Штольман успел подхватить её, прижимая к себе.
Он поднял её лицо и стал целовать, стирая слёзы. Некоторое время они стояли молча, крепко обнявшись, не замечая ни ветра, ни прохлады.
— Анна Викторовна, у меня для Вас подарок, — сказал он тихо, словно опасался спугнуть пока безопасное утро. — Сейчас вручу… при возвращении в дом всё закружится. В память о нашей осени, моя любимая Аня.
Он достал из внутреннего кармана небольшой футляр и вложил ей в ладонь.
Анна открыла его — и лёгкий вздох сорвался сам собой.
На бархате лежала маленькая брошь — веточки брусники, и каждая ягодка отливала рубиновым блеском, а листья золотились, ловя утренний свет. Анна слегка повернула её к солнцу, и металл словно ожил: казалось, украшение дышит, подобно живой ветви, сорванной с осеннего леса.
— Господи… какая красота…
— Всё это ничто рядом с вами, — мягко ответил он, глядя прямо в глаза. — Пойдёмте, прохладно.
Он чуть наклонился, улыбнулся уголком губ и добавил, почти шёпотом, с привычной иронией:
— Признавайтесь, это ведь вы Оленева так ловко оставили без фрака?
Анна едва успела рассмеяться — коротко, звонко — и тотчас утонула в его поцелуях.
Штольман достал часы. Рядом с ними, на цепочке, поблёскивал маленький компас — её подарок.
— Четыре часа осталось, — сказал он негромко, взглянув на стрелку. — Пора торопиться, Анна Викторовна. И всё же… я должен сказать главное.
Он обнял её, прижал ближе и, почти не дыша, прошептал у самого уха:
— Я люблю Вас.
Она ответила только взглядом, и им более ничего не было нужно.
Они пошли к дому, держась за руки. По пути Анна вернула фрак Оленеву, стоявшему на входе в дом и, не говоря ни слова, следившему за ними с лёгкой улыбкой.
— Через час буду в управлении, потом в церковь, — коротко сказал Штольман Коробейникову. — Сопроводите невесту от дома, пожалуйста.
Антон кивнул, серьёзно, почти по-военному, и ушёл.
— Анна Викторовна, мне нужно подготовиться и идти, — поцеловав её руку, он задержался дольше, чем положено, и тихо добавил: — Увидимся у церкви.
Он кивнул Петру, и они поднялись наверх.
Анну мама с тётей почти насильно увели завтракать — под тихие увещевания и звяканье чашек.
— Аннушка, надо хоть немного поесть, потом — одеваться, — сказала Мария Тимофеевна, пряча сильное бессонное волнение за привычной заботой.
В комнате Петра всё уже было приготовлено Домной — горячая вода, выглаженный костюм, накрахмаленная рубашка, обувная щётка у двери.
Пётр вошёл, пока Штольман, за ширмой, уже поправлял высокий воротник. Теперь они говорили просто, без лишних церемоний — по-дружески.
— Яков, что случилось? Всё плохо, я правильно понимаю? — спросил он, нахмурившись. — Женщины сами не свои. Их тревогам можно верить. Анна не спала всю ночь, и Мария Тимофеевна тоже. И уж точно не из-за яблок для гостей… и точно не о том, о чём невесте надо было думать, — добавил он с лёгкой усмешкой.
— Мы его упустили, Пётр. Сначала у Разумовского, потом в гостинице. — устало ответил Штольман. — Барынский один, загнан в угол. Будь начеку. Я уже не знаю, чего ждать.
Проходя через пустынную гостиную и торопливо заталкивая пистолет в неудобный карман фрака, Штольман всё же не удержался и заглянул в столовую.
Все взгляды тут же обратились к нему.
Он, и без того всегда безупречно одетый, теперь выглядел особенно — не просто элегантно, но с той внутренней статью и благородной силой, что делает мужчину по-настоящему неотразимым.
В глазах Анны вспыхнула нежность, восхищение и что-то ещё — то девичье, трепетное чувство, от которого у него, как всегда, теплее становилось на душе, хотя сам он смутился под её взглядом.
Штольман чуть опустил глаза, прячась от стольких взглядов, и, чтобы вернуть себе привычную строгость, сухо поправил манжету.
— Ваше высокоблагородие, я не понял, ты сюда есть приехал? — произнёс он строго Оленеву. — У нас ещё много работы.
Яков перевёл взгляд на остальных, слегка смягчив тон:
— Со всеми прощаюсь до часа венчания. Анна Викторовна, — он улыбнулся теплее, — поешьте, пожалуйста.
С этими словами он коротко кивнул всем, чуть опустив голову в знак вежливого прощания, и добавил:
— Честь имею.
В дверях он обернулся к Анне.
Оленев, всем своим видом показывая, что ничего не может поделать, поспешил следом — на ходу допивая кофе.
Перед уходом он успел бросить жене тёплый взгляд и поклон Анне. Хотел что-то остроумное сказать, но, заметив выражения лиц — недовольное у Штольмана и внимательное у супруги, — лишь тихо, с лёгкой усмешкой, пробормотал:
— Спасибо, Анна Викторовна, что согрели мне фрак.
Анна невольно улыбнулась, проводив мужчин взглядом. За их шутками и колкими словами чувствовалось нечто большее — тревога, ожидание, то странное предчувствие, что витало над домом с самого утра.
Уже садясь в экипаж, друзья были серьёзны, готовые принять все вызовы судьбы. Приехав в Управление, где их уже ждал полицмейстер при всём параде. Тот сразу сообщил о проведённом допросе. Да, одна комната в усадьбе Мироновых должна была быть подожжена. Трегубов заглянул в записи и уточнил, какое именно окно. Штольман даже не стал произносить, что это их спальня, куда Анна уже несколько дней как перебралась.
— Адъютант господина Оленева — поручик и три городовых уже выехали к церкви для осмотра. Я с вами готов ехать сейчас, господа.
— Николай Васильевич, я бы хотел, чтобы вы ехали вместе с Мироновыми и доктором Милцем.
Полицмейстер согласился и предложил по дороге поставить ещё троих городовых. Все согласились, и Штольман с Оленевым вышли в приёмную.
— Ульяшин, поедешь тоже с нами и будешь в церкви. Я тебе там свой пистолет передам.
Урядник заволновался от важного поручения и стал осматривать форму. Штольман заметил это и с улыбкой добавил, что, если есть во что переодеться, они подождут. Тот кивнул и убежал.
Два следователя сели на стулья в приёмной, перевели дух и молчали. Посетители с интересом рассматривали двух элегантных господ в праздничных фраках, но с очень серьёзными лицами. В управление вошёл запыхавшийся Ребушинский и, утирая пот со лба, молча сел рядом с ними.
— Господа, говорят о группе чуть ли не бомбистов в городе, что прибыли помешать вашей свадьбе. Это так, Яков Платонович?
— Нет, Алексей Егорович, преувеличивают. Всё в порядке, все задержаны.
Ребушинский снова вытер пот и посмотрел на Штольмана.
— Фотограф, как я и обещал, будет через час на месте. Яков Платонович, а можно будет хоть маленькую статью про вас с Анной Викторовной? Вы же не представляете, сколько людей ждёт вашу свадьбу.
Яков согласился на совсем небольшую заметку. Видя, что репортёр настроен настойчиво, предупредил:
— Можете приехать с фотографом, но в церковь не пойдёте. И сначала статью Анне Викторовне покажите. Только так.
Тот радостно закивал, схватив затонского следователя за руку, а затем и Оленева, на ходу придумывая громкий заголовок.
Увидев недоумённый взгляд друга, Яков просто сказал с лёгкой усмешкой:
— Не отстанет ведь. А так хотя бы под контролем, что он напишет.
Появился Ульяшин в парадной форме и с новой шашкой. Только старые перчатки так и висели на ремне. Он вытянулся перед ними, готовый к поручению.
— Поехали, господа. С Богом, — спокойно произнёс Штольман и вышел первым.

***

продолжение следует...

Отредактировано Taiga (18.11.2025 12:41)