Выдох.
У ворот церкви гостей уже ожидали нарядные экипажи: белые лошади в украшенных сбруях, коляска для молодых, за ней — выстроившиеся экипажи родных, друзей и полиции.
Лошади, встревоженные недавним выстрелом и криками, теперь успели успокоиться и нетерпеливо перебирали копытами — словно тоже хотели, чтобы торжество продолжилось, как и должно.
Штольман помог Анне подняться в коляску и сел рядом. На передок, рядом с извозчиком, ловко запрыгнул Ульяшин, бдительно осматривая деревья и дорогу. Колёса мягко хрустнули по камням, и кортеж тронулся.
Некоторое время они молчали, слушая ровный ритм копыт, позвякивание бубенцов и дыша запахом осени.
Когда улица окончательно опустела, Яков наклонился и жадно поцеловал жену — словно хотел стереть из её памяти всё пережитое.
Анна ответила так же горячо, крепко обняв его за шею. Отстранившись, Яков коснулся её руки губами и тихо спросил:
— Я страшен был, Анна Викторовна?
Она подняла на него взгляд и мягко улыбнулась — так, как умеет улыбаться только женщина, которая любит без оглядки:
— Нет. Вы были… прекрасны. Как и должны быть.
И вновь прижалась к нему, шепча:
— Я хочу, чтобы мы остались одни…
— Скоро, — улыбнулся Яков, ласково проведя пальцами по её щеке. — Только свадьбу догуляем. Нашу свадьбу, Анна Викторовна. Вы ведь мечтали танцевать?
Она слегка смутилась, но глаза зажглись тёплым, женственным светом:
— Мечтала давно… ещё с нашей первой встречи. В моём сне о вас.
Яков замер, всматриваясь в её лицо. Его улыбка стала тёплой и почти мальчишеской:
— Тогда я постараюсь танцевать так, Анна Викторовна, чтобы этот сон сбылся лучше, чем Вы могли вообразить.
Анна с лёгкой тревогой уточнила:
— Но ведь Вы … не любите, когда на нас все смотрят?
— Не люблю, — усмехнулся Яков. — Но немного привыкаю. Не получается у нас оставаться незаметными… ни в жизни, ни в любви.
Она прижалась к его плечу, и улыбка стала иной — женственной, томной, тайной.
Яков настороженно заглянул ей в глаза:
— Анна Викторовна, — пробормотал он с едва сдержанной улыбкой, — о чём вы сейчас думаете?
— О том, что счастье бывает очень простым, — тихо ответила она. — Особенно когда вы рядом.
Он заметно выдохнул, как будто от этих слов в груди у него стало теснее.
— Анна Викторовна… Аня… — голос его смягчился до опасной нежности. — Я говорил, что вы сводите меня с ума одной только улыбкой?
— Нет, — она склонила голову, и глаза её блеснули лукавым теплом. — Но вы всего и не говорите. Однако почти всё — в ваших глазах. Как сейчас.
Она слегка наклонилась ближе, шепнула почти в его губы:
— Мы приближаемся к городу … а вы опять тратите время впустую. Всё приходится делать самой…
Он тихо рассмеялся — коротко и счастливо, будто этот укол был желаннее любого признания. Они одновременно потянулись друг к другу; смех мгновенно растаял, уступив место поцелую — тёплому, уверенно-нетерпеливому.
Экипаж качнуло на ухабе. Они вдвоём откинулись назад, удерживая равновесие; движение оказалось чуть более интимным, чем пристало в пути, — и напомнило о неких приличиях, пусть даже для молодожёнов.
Сквозь стук колёс, скрип рессор и звон колокольчиков донёсся приглушённый голос Ульяшина: впереди показались первые горожане.
Яков с Анной едва успели оторваться друг от друга, но взгляда — счастливого, сияющего — отвести не смогли. Пальцы их оставались переплетёнными.
Анна быстрее взяла себя в руки: поправила выбившуюся прядь, расправила платье, вздохнула — и взглянула на мужа. Увидев его растрепанный, совершенно довольный вид, она звонко рассмеялась:
— Яков Платонович… вы хоть сделайте привычный вид, что у нас строгие нравы.
Одна его бровь поднялась удивлённо, но голос оставался низким и хриплым, почти ворчливым:
— Давно ли? Кажется, кто-то совсем недавно с жаром доказывал обратное. Я стараюсь, Анна Викторовна. Но, боюсь, вы слишком успешны в разрушении моего благоразумия.
— Жалуетесь? — она вскинула брови невинно, но взгляд выдал озорство.
— Наоборот, — он коснулся её руки пальцами. — Предупреждаю: если вы ещё раз так на меня посмотрите — и ни горожане, ни вся свадебная процессия нас не остановят.
Экипаж мягко выехал на ровную дорогу; впереди уже тянулись первые дома, прохожие оборачивались.
Яков взял руку жены и поднял её к губам, бережно поцеловав.

--------------------------------------------------------------------------------------------

Объехав город, свадебный кортеж подъезжал к усадьбе Мироновых. Но, к удивлению всех, у ворот стояла небольшая толпа.
Раздались голоса:
— Счастья вам!
Не зеваки, не любопытные — а те самые затонцы, которым Яков и Анна помогли по-своему. Повзрослевший серьёзный Ваня Бенцианов, рыжий Егор, бывшие подопечные заведения Елизавета и Полина, соседи, купцы и ещё многие знакомые лица, которых Анна в слезах радости даже не успела рассмотреть.
Они посыпали дорогу зерном, монетками и цветами.
Это было от сердца. И в этой простоте было больше силы, чем в любых дорогих подарках.
Молодожёны въехали в сад, что раскинулся перед особняком. Стоял тёплый вечер бабьего лета — воздух мягкий, прозрачный, с лёгкой золотистой дымкой, а листья на дорожках шелестели под ногами. По обе стороны их освещали фонари и свечи под стеклом. Между деревьями висели гирлянды из лент и живых цветов.
Солнце уже клонилось к закату, небо окрасилось в золотисто-розовые тона, и весь сад дышал тёплой, долгожданной радостью. Лёгкий ветерок шевелил листву, разносил запах осенних хризантем, яблок и свежескошенной травы.
В центре сада под белым навесом накрыли длинные столы с белыми скатертями, хрустальными бокалами и букетами цветов.
Лежали сложенные шерстяные пледы — на случай, если поздним вечером повеет прохладой.

Анна и Яков вышли первыми из экипажа. Молодая жена сияла, глаза её блестели в свете фонарей. Она держала мужа под руку, и каждый её шаг был лёгок, словно танец. Штольман, строгий и уже собранный, позволил себе мягкую улыбку — только для неё. Столы ломились от угощений, и в саду звучала музыка — скрипки и трубы весело перекликались с далёким перезвоном колоколов. Зазвучали первые тосты за молодых.
Взгляд Анны скользил к Якову каждые несколько мгновений, словно она всё ещё боялась, что он исчезнет, и тут же успокаивалась, встречая его глаза.
Доктор Милц, стоявший чуть в стороне, подошёл ближе. Он тепло посмотрел на молодую пару и, мягко улыбнувшись, поздравил.
Потом, увидев Татьяну Николаевну среди гостей, откланялся и подошёл к ней спросить о здоровье сына.
Первый танец был неторопливым, нежным — словно продолжением их недосказанных слов и скрытых улыбок. Скрипки заиграли вальс, и Штольман повёл Анну танцевать. Он держал её уверенно и бережно, а она, слегка прижимаясь к его плечу, с наслаждением ловила каждое движение, каждую вибрацию музыки, каждый его вдох.
Гости смотрели зачарованно — не просто на красивую пару, а на историю, которую они проживали прямо перед ними.
Когда музыка стихла, Яков не сразу отпустил. Он задержал Анну в объятиях так, как будто это была единственная тихая минута во всём мире, и спросил тихо:
— Что ещё было в вашем сне… кроме танца? Вы никогда о нём не рассказывали.
Она посмотрела на него долгим, тёплым, смелым взглядом. Медленнее, чем нужно, наклонилась к его уху:
— Поцелуй…
— Анна… — в его голосе смешались смущённость, восхищение и нетерпение.
Она улыбнулась, взяла его за руку и повела к столам.
— Вы сами спросили, Яков Платонович, — напомнила она, невинно подняв брови.
Они вернулись к столу, сияя, и в этот момент Виктор Иванович поднялся, держа бокал. Шум стих, все повернулись к хозяину дома.
Он задержал взгляд на дочери и зяте, и голос его прозвучал мягко:
— Господа… Сегодня я отдаю свою дочь в надёжные руки. Яков Платонович, для нас Вы не только муж Анны, но и часть нашей семьи. А вместе вы — опора друг для друга. Будьте счастливы, мои дорогие!
Он поднял бокал выше:
— За молодых! За чету Штольманов!
Тост встретили громкими «Горько!». Анна чуть покраснела, Яков сдержанно улыбнулся, и они, под дружный гул, поцеловались — коротко, но так искренне, что сад разразился аплодисментами. Анна, смутившись, прижалась к плечу мужа.
Музыканты заиграли весёлый мотив, и сад будто ожил:
бокалы наполнялись вином, рюмки — домашней наливкой;
за столами вспыхивали тосты, смех, добрые подшучивания.
Казалось, сама осень подарила Затонску этот праздник — ясный вечер, звёзды и долгожданное счастье.
Из управления вернулись Коробейников, Трегубов и Варфоломеев. Антон первым делом направился к Любови Николаевне, которая наблюдала издалека за тем, как её сестра оживлённо разговаривает с доктором Милцем.
Смущаясь, но всё же собравшись с духом, Антон протянул ей руку:
— Разрешите пригласить вас?..
Люба даже не дала ему договорить — её тёплая ладонь легла в его руку, лёгкая, доверчивая. Они растворились в круговороте танцующих.
Анна чувствовала на себе взгляды друзей и родных — тёплые, радостные, искренние. Она почувствовала, как тепло и спокойствие окутывают её.
— Вы счастливы? — тихо прошептал Яков, когда они на мгновение остались вдвоём у края освещенного сада.
Анна улыбнулась, и её глаза заблестели:
— Бесконечно, — ответила она почти шёпотом. — И сейчас… и все эти две недели, что вы рядом.
Колокольный звон с церкви перекликался с музыкой, а на Затонск тихо опустились первые звёзды.
Когда молодые кружились в танце, в стороне тихо наблюдали Ольга и Алексей Оленевы. Она, немного уставшая, но светящаяся счастьем, держала его за руку так крепко, будто снова была той девчонкой, что ждала своего лихого кадета в отчий дом на чай.
— Помнишь, Алёша… как мы тогда… — шепнула она.
И он сразу понял, о чём речь: их собственная шумная свадьба, много лет назад. Оля, красивая до невозможности; и Яша — совсем молодой, строгий, слишком серьёзный для своего возраста, стоявший у правого плеча жениха.
Теперь круг замкнулся: Штольман сам был женихом, и судьба дарила им возможность видеть счастье друга.
— Помню, Оля, — тихо ответил Алексей. — И, знаешь… я бы снова женился на тебе. Хоть завтра.
Он сказал это так серьёзно, что она засмеялась сквозь слёзы.
— Я люблю тебя, — добавил он просто, крепко обняв её за талию. — Все эти двадцать пять лет.
И тут в нём вдруг проснулся тот самый дерзкий кадет: одним неожиданным движением он подхватил жену на руки. Она ахнула, запротестовала — больше для приличия, чем по-настоящему. Музыканты, конечно, заметили — и мигом сменили мелодию на чуть более озорную. В танце закружились не только молодые супруги, но и те, кто прожил вместе целую жизнь.
После танца обе пары — будто по негласному сигналу — мягко исчезли в тень яблонь. Якова особенно интересовал один конкретный фрагмент Анниного сна… и тень деревьев оказалась идеальным местом для уточнений.
А когда все вернулись, заняли свои места, немного нетрезвый Пётр Иванович поднялся, держа рюмку, и, оглянув гостей, сказал:
— Господа! Сегодняшний день я ждал не меньше отца и матери невесты. А как наши молодые ждали этого часа…. Сколько лет я видел, как наша Аннет взрослеет, как училась быть сильной, хотя сердце у неё всегда было мягкое. И сколько раз я боялся: неужели судьба будет испытывать её бесконечно? Но теперь вижу — всё было не зря.
Он перевёл взгляд на Якова и продолжил с усмешкой:
— С Яковом Платонычем мы успели и во снах побывать, и ножи пометать, и духов погонять. И что вы думаете? Выжил! И не просто выжил — до свадьбы дошёл!
Он подмигнул Анне:
— Так что, Аннет, береги мужа. Он у тебя закалённый: и пуля его миновала, и нечисть не одолела. Значит, и семейные хлопоты выдержит.
Он сделал паузу, и в его голосе прозвучала мягкая усмешка:
— Какая же свадьба без драки, а? У нас даже со стрельбой — редкость, господа! Значит, семейная жизнь будет крепкой, проверенной с первых минут. За счастье молодых!
Он добавил:
— Судя по тому, как долго все ждали этой свадьбы, сомневаюсь, что кто-то способен будет её забыть!
Мария Тимофеевна сидела рядом с мужем, наблюдая за дочерью и зятем. Свет фонарей скользил по лицу Анны, выхватывал из темноты изгиб её улыбки — и в ней было что-то новое: глубокое, полное… тайное.
«Моя Аннушка… — думала она, — Сколько ночей я тревожилась за тебя, видела твои слёзы. А теперь ты светишься, как никогда прежде. Навсегда рядом с тем, кто дышит тобой. А ты — им».
Она украдкой вытерла уголок глаза кружевным платком и тихонько взяла мужа за руку.
Виктор Иванович сжал её пальцы, понимая без слов, и в этом жесте были годы совместной жизни — доверие, благодарность и общая радость за дочь и зятя.
Мария Тимофеевна оглядела гостей — сад был полон тепла, огней и голосов. Она вспомнила тот смешной список, что составили на прогулке «дети»: измазанный смолой, ягодами, с аккуратно выписанными всего несколькими именами — только те, кто «совсем должен быть». Она ещё тогда усмехнулась про себя и смело прибавила два десятка — потому что знала жизнь и Затонск.
Так всё и вышло.
К тем, кто приехал из церкви, присоединились Нина Капитоновна, давняя Анина подруга Люба с сестрой, а также многие, кто ждал молодых у ворот. За стол были приглашены и почти все городовые — те самые, что несколько дней дежурили в саду Мироновых и за эти дни стали своими.
Полковник Варфоломеев сидел рядом с Олимпиадой Тимофеевной, и та вдруг вела себя необычайно скромно — будто и правда была тихой родственницей. Ребушинский же ни разу не достал свой знаменитый блокнот — то ли из уважения к моменту, то ли всё ещё находясь под впечатлением от событий у церкви.
Мысли о церкви кольнули сердце. Мария Тимофеевна незаметно вздрогнула.
Муж тут же это заметил.
Наклонился, мягко коснулся губами её виска, предложил руку — и повёл танцевать.

Когда все вернулись и расселись, Виктор Иванович снова поднялся с бокалом. Голос его прозвучал твёрдо:
— Друзья, мы видели многое: радость, горе, испытания… И сегодня Господь напомнил нам, как хрупка человеческая жизнь. Вы все знаете, о чём я говорю.
Он обернулся к Оленеву и поклонился как офицер офицеру:
— Алексей Павлович, сегодня Вы встали между смертью и моей семьёй. Не рассуждая, не взвешивая — а как настоящий друг, как брат. За этот поступок у меня нет слов благодарности.
— Виктор Иванович, право, не стоит… — начал Оленев.
Но Миронов, не дав договорить, поднял бокал выше:
— Так выпьем же за человека чести и отваги. За Алексея Павловича Оленева! Пусть Господь хранит его и его семью!
Бокалы звякнули, гости дружно поднялись, а Ольга ещё крепче сжала плечо мужа.
Яков с Анной подошли к Оленевым. Не обращая внимания на знаки «Хватит», он произнёс:
— Виктор Иванович сказал всё верно… Но позвольте добавить. В кадетском корпусе нас учили: честь дороже жизни. Оленев не только сегодня доказал это — не словами, а делом.
Он на миг замолчал:
— Когда-то он прикрывал меня в драках и на учениях, теперь — у стен церкви, рядом с моей женой. И я знаю: если судьба ещё раз бросит нас в полымя, он снова встанет рядом. Это не просто дружба.
Яков поднял бокал и сказал коротко, но с такой теплотой, что в голосе ощущалась вся глубина чувств:
— За брата моего, Алексея.
«Ура!» — дружно прозвучало среди гостей, и Анна поцеловала Оленева в щёку:
— Спасибо … кузен.
— Мария Тимофеевна, в вашей семье прибавилось непростых мужчин, — улыбаясь, заметил Пётр Миронов сквозь бокал. Миронова лишь мягко улыбнулась в ответ.
— Анна, Яков, оставьте… — тихо сказал Оленев, слегка отстраняя бокал, будто опасаясь, что дрогнет рука. — Всё уже позади. Слава Богу, что обошлось.
Он говорил ровно, почти буднично, но в этом спокойствии звенело то напряжение, которое ещё не успело уйти из крови. Алексей встретился взглядом с Штольманом — коротко, почти случайно, но достаточно, чтобы обоим стало ясно: слова «обошлось» — роскошь, которую они за эти дни едва не потеряли. Если бы не вмешалось что-то мистическое, таинственное, сильное. Не было бы ни свадебного стола, ни музыки, ни этих улыбок.
Подул лёгкий ветерок — будто нарочно, мягко, осторожно — и сдул с лиц напряжение, а с ресниц Анны — не удержавшиеся слёзы. Яков тут же подал ей руку, будто возвращая в настоящую минуту, где они были — живые, горячие и вместе.
Где-то высоко в небе раздалось протяжное курлыканье.
Косяк журавлей, не спеша, словно благословляя всех внизу, летел прочь, прощаясь с затонцами до весны. Весна, которая придёт всегда. Гости на мгновение подняли головы — и будто вздохнули легче.
Музыка нежно перелилась в новый вальс, и молодые снова вышли на площадку. За ними — Мироновы, Оленевы, и остальные, кому хотелось забыть тревоги. Даже Ребушинский, переминаясь с ноги на ногу, наконец решился пригласить тётю невесты; та удивилась, но пошла с ним с достоинством. Антон, приободрённый сегодняшней суматохой, уже без малейшего смущения снова подошёл к Любови Николаевне — и получил в ответ улыбку, которую потом будет вспоминать весь вечер.
На дальнем конце стола Александр Францевич наклонился к Татьяне Николаевне и напомнил деловитым, но тёплым тоном:
— Завтра жду вас с сыном на приём. Не опаздывайте — хочу закончить до полудня.
Татьяна Николаевна улыбнулась легко, почти облегчённо, и заверила, что они будут вовремя. Лишь промолчала о том, что мальчик уже совсем выздоровел и теперь придётся уговаривать его идти — кому ж понравится возвращаться к доктору, когда можно бегать?
Рядом с молодой парой кружились Оленевы. Ольга смотрела на мужа так, что Алексей вдруг почувствовал себя тем самым юным кадетом, что когда-то украл у неё первый смущённый поцелуй под липами в графском саду.
Она тихо, едва двигая губами, сказала:
— Не пора ли нам сбежать к себе в гостиницу?
Алексей ответил той самой улыбкой, которую она знала лучше всех — опасной, счастливой и очень домашней. В его глазах вспыхнул игривый огонёк согласия.
Яков заметил взгляды друзей и, искренне радуясь за друзей, улыбнулся. И тут же позволил себе чуть больше, чем предписывал этикет: притянул к себе жену ближе, чем позволяла танцевальная фигура.
Анна заметила это движение и шутливо-удивлённо приподняла бровь — в точности как Штольман.
— Яков Платонович, вы сбиваете меня с ритма, — прошептала она, не отводя от него горящих глаз. — Но… продолжайте.
Он улыбнулся своему счастью, и сильным, уверенным поворотом увёл их в тень догорающих фонарей.
В этот момент музыка внезапно стихла — полковник поднял бокал. Помедлив на секунду, он произнёс негромко, но так, что каждый услышал:
— Дорогие мои… Яков Платонович, Анна Викторовна. Где вы?
Молодожёны шагнули из тени в свет, взялись за руки и подошли ближе.
Полковник посмотрел на них с тёплой, почти отеческой гордостью — так смотрят не просто на молодых, а на тех, кто сумел пройти многое и всё же выбрать друг друга.
Он поднял бокал чуть выше и продолжил речь:
— Я видел, как непрост был ваш путь к сегодняшнему дню. Знал и о тяжёлой службе, и о тех тенях прошлого, что пытались удержать вас. Видел, как хрупкая на вид девушка не опускала руки и ждала, верила, искала. И как мужчина, прошедший через испытания и клевету, сумел устоять и сохранить самое главное — честь и сердце. Сегодня вы вместе. Я искренне рад за вас. Будьте счастливы. Пусть впереди у вас будет больше света, чем испытаний.
Он поднял бокал выше и с теплом в голосе добавил:
— За молодую семью Штольманов!

После тоста полковник Варфоломеев, оставив бокал на столе, сделал знак рукой. К нему сразу подошли обе пары — Штольманы и Оленевы.
Полковник выпрямился, поправил перчатки и сказал негромко:
— Мне пора возвращаться к службе. Дела не ждут.
Он задержал взгляд на мужчинах, в его глазах сверкнула теплая ирония:
— Вас, господа, хотел бы видеть у себя… через три дня. У нас ещё много работы. Даже в медовый месяц.
Затем перевёл взгляд на женщин и чуть склонил голову:
— Анна Викторовна, Ольга Марковна… рад видеть ваши глаза такими счастливыми.
И, снова посмотрев на молодожёнов, произнёс от души:
— Да хранит вас Бог.
На прощание он чокнулся бокалом с хозяином дома, поблагодарил хозяйку и откланялся, направился к экипажу вместе с Трегубовым.
Музыка в саду всё ещё звучала, но ритм праздника стал мягче.
Оленев посмотрел на жену, затем на Штольманов:
— Яков, Анна, мы вас тоже покинем, — тихо, с лёгкой улыбкой сказал он. — Нам всем нужен отдых после такого дня. Завтра ужинаем или обедаем вместе, как договаривались… если, конечно, вы или мы не пропустим этот час.
Анна и Ольга едва заметно улыбнулись и обменялись взглядом — слишком уж знакомым женским взглядом.
— Доброй ночи, друзья… то есть, родственники, — сказал Алексей с ироничной улыбкой и поклоном.
— Мои сердечные поздравления, милая кузина, — произнёс он затем таким мягким, почти шёлковым тоном, что Анна едва удержалась от улыбки. Он галантно коснулся губами её руки и добавил, уже чуть строже: — Яков.
Штольман в свою очередь тепло прощался с Ольгой. И впервые за долгие годы он не увидел в её глазах того особенного, чуть слишком тёплого света, который всегда смущал его и неизменно раздражал Алексея. В знак признательности он позволил себе дважды поцеловать ей руку.
Алексей бросил на друга выразительный, нарочито ревнивый взгляд — такой, что любой посторонний решил бы: ещё чуть-чуть, и дуэль на рассвете неизбежна. Но уголки его губ дрогнули, выдавая настроение. Он мельком глянул на Анну, пытаясь уловить и её реакцию: он слишком хорошо знал жену, чтобы не догадываться, какой разговор мог пройти между ними.
Анна, мгновенно уловив эту немую дуэль двух взрослых мальчишек, тихонько рассмеялась.
— Оля, я рад, что ты на нашем празднике. Доброй ночи… кузина, — Штольман не удержался от шутки, намеренно подражая интонации Алексея.
На этот раз засмеялись уже все трое — Оленевы и Анна.
Мария Тимофеевна проводила супругов Оленевых добрым взглядом и пригласила их на обед, если у них не найдутся иные дела.
— Постараемся, Мария Тимофеевна, — кинув на Ольгу взгляд, пообещал Алексей с тем самым блеском в глазах, от которого у любой молодой жены моментально бы порозовели щёки… кроме его собственной, и Анны, которая слишком крепко держала своего Штольмана за руку, чтобы смутиться чужой игривости.
Чета Оленевых тепло попрощалась со Штольманами и Мироновыми и, обнявшись, неспешно направилась к экипажу.
Нина Капитоновна вручила молодым большую скатерть собственной вышивки и трогательно напомнила о чае, на который они обещали зайти. Поцеловав обоих в лоб и пожелав счастья, она отправилась домой — в дом с кошкой, где пересекаются сны и явь, где каждый найдёт кров, кружку горячего чаю и доброе слово: «мои хорошие мальчики и девочки».
В ту же сторону, под шаг её мягкой поступи, пошли и сёстры Татьяна и Люба. А за ними, радостно помахав рукой молодым и сияя так, будто женитьба случилась с ним самим, поспешил Коробейников.
Постепенно музыканты перешли на спокойные мелодии, разговоры за столами стихли, и в саду Мироновых воцарилась тёплая осенняя ночь. Один за другим гости разошлись. Когда в саду затихла музыка, фонари продолжали мерцать в листве, словно маленькие звёзды, задержавшиеся на ветвях.
Приглашённая прислуга торопливо убирала со столов посуду, шуршали скатерти. Но для Анны и Якова всё это словно отошло на второй план.

Он подал ей руку, и они неспешно вошли в дом. Анна слегка устала: лёгкий румянец всё ещё играл на щеках, платье слегка смялось от танцев и объятий, несколько прядей выбились из причёски.
В спальне горела лампа с мягким абажуром, отбрасывая тёплые тени на стены. За окном шелестел ветер, донося сквозь приоткрытую щёлку аромат осени.
Анна присела на банкетку у трюмо, снимая серьги. Яков, уже без фрака и галстука, подошёл сзади. Его руки мягко коснулись её волос, неторопливо вытаскивая заколки одну за другой. Локоны струились по плечам и спине, а комната наполнилась тихой близостью.
Он обнял её, глядя в зеркало на их отражение. Анна встала и прижалась щекой к его груди, слушая ровное биение сердца. Всё позади, он рядом, и мир снова на месте.
— Я люблю Вас, мой Штольман… — тихо выдохнула она.
— А я Вас, моя драгоценная Аня, — ответил он, нежно поцеловав ей глаза.
Анна осторожно провела ладонями по его лицу, обводя каждую черту, новую морщинку, проявившуюся за эти дни.
— Вы устали… День был трудный, и несколько суток почти не спали, — сказала она мягко.
— Всё в порядке, — шепнул Яков, поцеловав её руку.
Они крепко обнялись, осознавая, чем мог закончиться этот день. У Анны выступили слёзы, и Яков нежно стёр их сильными, бережными пальцами.
— И Вы устали, госпожа Штольман… — улыбнулся он, целуя её.
Анна нехотя кивнула.
Когда он помогал ей раздеться, на мгновение замер, будто вспоминая что-то важное. Потом тихо, почти неуверенно произнёс:
— Анна Викторовна… у церкви, пока летела пуля…
Анна напряглась — не от страха, а от того, что это воспоминание она хранила внутри, боясь прикоснуться к нему. Её глаза слегка расширились, но Яков мягко коснулся её губ поцелуем, словно снимая тревогу.
— Мне будто что-то привиделось… вот здесь, — продолжил он шёпотом.
Он неожиданно, но осторожно положил ладонь ей на низ живота. Анна тихо вздрогнула от такого прикосновения, удивлённо подняла на него глаза и накрыла его ладонь своей, будто помогая ему почувствовать то же самое.
— Да… я тоже почувствовала, — прошептала она. — Такое крошечное, как…
— Брусничка… — закончили они одновременно, целуясь.
И тихо рассмеялись — облегчённо, счастливо, чуть растерянно.
Анна уютно устроилась в его объятиях, в своём единственном безопасном месте. Она вдыхала тепло его груди, ровное дыхание и ту спокойную силу, которая всегда делала мир вокруг тише.
Яков обнял её крепче, медленно, почти благоговейно. Он чувствовал не только тело своей Анны, но и тот тонкий, невесомый намёк на тепло, которому ещё рано называться жизнью, но уже слишком поздно быть просто мечтой.
Маленькое чудо их долгой, трудной, но пришедшей к свету любви.
— Спокойной ночи, мой Яков… Платонович… — прошептала Анна, и её голос гладил по самому сердцу.
— Доброй ночи, моя Анна, — ответил он так же тихо. — Отдыхайте, я рядом.
«Я охраняю вас… обеих. Всегда.»
В ту же секунду слабый ветерок скользнул по комнате, хотя окна и дверь были уже плотно закрыты. Свет ночника дрогнул, и лёгкая тень мягко качнулась по стене — будто кто-то невидимый, безымянный, бережно сопутствующий им весь этот долгий день, коснулся их, благословляя.
Анна хотела приоткрыть глаза и посмотреть, кто в их спальне, но тёплая тяжесть объятий мужа обволокла её, утешила и перевесила любопытство медиума. Она лишь улыбнулась, едва заметно, благодарно — словно ответила тому, кто незримо сторожил их. И задремала, убаюканная ровным, уверенным биением сердца Якова.
Усадьба Мироновых выдохнула — медленно, глубоко, так, будто дом услышал новую тайну и принял её под свою защиту, радуясь счастью и покою своих людей.
Где-то пробили часы — ровно и мирно, как биение сердца дома, что охраняет своих.
Во флигеле мальчик Санька вдруг проснулся — резко, будто сильное сердцебиение пробудило его. Он босыми ногами дошёл до окна и прижал лоб к холодному стеклу. За ним стояла тихая, звёздная осенняя ночь.
Мелькнула одна звезда — быстро, почти незаметно, — но Александр успел загадать желание, как учила бабка Прасковья. Улыбнулся доброй, совсем детской улыбкой и, стараясь не разбудить храпящего Герасима у печки, нырнул обратно под тёплое одеяло.
Он уснул мгновенно — с той же улыбкой, словно кто-то аккуратно укутал его сон чем-то светлым.

****

Перед рассветом Анна внезапно проснулась. Сердце забилось быстрее, подсказывая, что нельзя откладывать.
— Яков Платонович! Мы должны предупредить их!
Штольман, ещё полусонный, обнял её и вернул в свои объятия. Его голос прозвучал хрипловато:
— Конечно, я об этом подумал… Но только не сейчас.
Он зевнул, прижимая её ближе, и с ленивой улыбкой пробормотал:
— Утром… нет, днём… пожалуй, вечером сходим к Нине Капитоновне и передадим письмо вашему идеальному Штольману и его Анне.
Он поцеловал её, и вся тревога мгновенно исчезла, растворившись в тепле объятий и горячего шёпота.

продолжение следует...
Всем любви и счастья