"Сыщикъ и медиумъ: хозяйка угрюмых вод"


Алексей Егорович Ребушинский прощался с жизнью.

  Смерть пришла к владельцу «Затонского Телеграфа» именно тем манером, коим она обычно приходит к порядочным людям – неожиданно. Случилось это поздним вечером; сотрудники редакции уже разошлись по домам, только сам господин журналист на беду свою задержался, трудясь над статьёй о благоустройстве города. Тут-то смерть его и настигла.
  Облачённая, как ей и положено, в чёрный балахон, смерть вломилась в дверь редакции, пошатываясь из стороны в сторону и топоча сапожищами.  От смерти за версту разило водкой.
  -М-молился ли ты на ночь, Р-Ребушинский?! – нетрезвым голосом спросила смерть, грохнув об пол огромной дворницкой лопатой. К добрым людям, по слухам, сия особа являлась с косой, но кто сказал, что у Ребушинского всё должно быть, как у добрых людей?
  - Собирайся, щелкопер, пошли! – нагло заявила смерть, поправляя изрядно сползшую черную маску, прикрывавшую ей лицо.
  - К-куда? – растерянно пискнул Ребушинский.
  Смерть, казалось, была удивлена.
  - Как куда? На кладбище! Или прикажешь мне твою тушу на себе волочь? Не барин, сам дойдешь. Ну уж, а закопать-то я тебя закопаю! – и смерть, пьяно икнув, ласково похлопала по своей лопате, вид которой мгновенно пробудил в замершем сердце Алексея Егорыча самые кошмарные воспоминания.
 
  Безжалостная память вновь перенесла его в ту страшную майскую ночь, когда он лежал в свежевырытой могиле, а сатанинские адепты грозной стеной стояли вокруг с точно такими же лопатами. Пережитый тогда ужас, сейчас вновь охвативший журналиста, был столь силён, что внезапно он начисто забыл народную мудрость о том, что от смерти не убежишь и с придушённым криком бросился на прорыв.
  От неожиданного толчка смерть покачнулась, выронив свое грозное орудие, но устояла на ногах и крепкой рукой ухватила свою убегающую жертву за ворот. Криво сидевшая маска от всех этих манипуляций окончательно сползла, и несчастный журналист наконец увидел истинный лик посланника иных миров.
  Лик этот был знаком ему как нельзя более, изрядно пьян и мрачен. При виде его в голове Ребушинского, сталкиваясь, заметались две мысли совершенно противоположного направления: «Это не смерть!» и «Вот теперь мне точно конец!»
 
  - Ты что же это делаешь, стрекулист тонконогий? – проникновенно, но внушительно спросил у него Игнатов. – Гиена ты кладбищенская, ты что же это живых людей в духи записываешь? Тебе покойников мало?
  «Да что он такое мелет? Чтобы я?.. Да никогда жеж!» - попытался было возмутиться журналист, но собственный воротник, удавкой затянувшийся на толстой шее, не дал ему этого сделать. Из горла несчастного литератора вырвался лишь придушенный писк.
  - Ну всё, щелкопер, теперь молись, – Игнатов, глядя на его трепыхания, откровенно скалился. – Я ж тебя, гниду, за своего друга Пьетро Джованни… тьфу, прости господи, Петра Ивановича, сейчас так закопаю, что никаким сектаторам не снилось! Ты что же это вытворяешь, чёрт паршивый, мало того, что хорошего человека записал в какие-то спиритические шарлатаны, так еще и каким-то кровопивцам под нож подвёл!
  - И вовсе не кровопийцам под нож! – прохрипел Ребушинский, которому возмущение, вызванное столь наглым перевиранием бессмертных его строк, придало сил к борьбе. – Погиб он как герой, от магнетического заряда электрогальванической машины! А народу-то в итоге сколько спас! И еще столько же спасёт!
  Но разъярённого купчину его слова, похоже, только подхлестнули. Продолжая одной рукой удерживать журналиста за ворот, Игнатов с самым зловещим выражением лица потянулся к своему жуткому орудию возмездия.
  - Пал Евграфыч, да что вы творите! – затараторил Ребушинский, с ужасом глядя на приближающуюся лопату. – Побойтесь бога! Убьёте ведь ненароком! Окститесь, не берите грех на душу!
  - Ты мне, душа чернильная, про мои грехи не напоминай! – твёрдо заявил купец, перехватывая лопату поудобнее.  – Ты про свои думай! Про Пьетро Джованни!
  - Ну ошибочка вышла, господин Игнатов! – взвыл Ребушинский, отчаянно пытаясь вырваться. – Тогда ж в городе только про то и говорили! Что господин Миронов погиб, как герой, пал от вражьей пули! Это когда еще выяснилось, что он вовсе даже жив-здоров, так рукопись уже в печать пошла. Я всё исправлю, богом клянусь!!
  Неумолимо приближавшаяся лопата замерла в вершке от редакторского носа.
  - Что ты исправишь, щелкопёр? – нехорошо улыбаясь, спросил Игнатов. – Твою писанину уже вся губерния прочитала. Как ты его теперь из покойников воскресить собираешься?
  - Придумаю, как бог свят! – воскликнул Ребушинский со всей возможной искренностью. Сейчас он проклинал себя на все корки за то, что в своё время поверил слухам о смерти Петра Ивановича Миронова. Как оказалось – зря он это сделал. Во-первых, Пётр Иванович оказался вполне себе жив и здоров, хотя и выяснилось это уже после того, как опус с его участием пошёл в печать. А во-вторых… Нетрезвое «во-вторых» стояло теперь подле Алексея Егоровича, поигрывая лопатой. Похоже, господин Игнатов всерьёз обиделся за собутыльника.
  - Придумаю, обязательно придумаю! - заискивающе повторил Ребушинский. - Он же теперь бессмертный дух! Так в очередных приключениях героического сыщика я его материализую!
  Похоже, пассаж про материализацию  духов при помощи уголовной полиции произвел на Игнатова определенное впечатление, поскольку он опустил свой дворницкий инвентарь и напряженно задумался. Ребушинский почувствовал, что у него появился шанс на спасение. Успех следовало закрепить.
   - А вы бы, Павел Евграфович, чем лопатами махать, лучше бы мне помогли. Подкинули бы мне какой-нибудь хороший литературный сюжет. Жизнь у вас, коммерсантов, интересная бывает… Поди и с полицией пересекались не раз по разным вопросам? Так расскажите! Правда жизни - она нашему брату-литератору, это же ведь как воздух!
  Купец  мрачно посмотрел на вовсю потеющего Ребушинского, потом – на лопату, потом снова на Ребушинского… Выпустил ворот журналиста из своей жёсткой лапы и бесцеремонно уселся в продавленное редакционное кресло. Лопату, впрочем, аккуратно пристроил рядом.
  - У тебя, литератор, водка-то есть? Наливай!
 
  Историю своего знакомства с Затонским сыском Игнатов поначалу рассказывал не слишком-то охотно. Потом вроде как увлёкся, но общее его настроение, тем не менее, продолжало журналисту представляться довольно мрачным и непредсказуемым. Когда у собеседника такое настроение, никак не знаешь, чего от него ожидать - то ли заедет поленом по затылку, то ли поднесёт чарочку за здоровье Государя; потому литератор не пытался прерывать рассказ купца наводящими вопросами, лишь изредка, в самых драматичных местах осмеливаясь вставлять заинтересованное «Да-да-да!» либо сочувственное «Ай-яй-яй!», стараясь чтобы звучало елико проникновеннее.
  Журналистская шея еще побаливала от железной хватки Игнатова. Да и не вовремя нахлынувшие воспоминания о мордобоях с участием лихого коммерсанта, коим Алексей Егорыч нередко был свидетелем, склоняли к мысли о том, что следует молча слушать, всем видом изображая внимание.
 
  - Отличная история! – робко похвалил Ребушинский, когда купец, окончив повествование, задумчиво уставился в опустевшую рюмку. – Коли вы, Пал Евграфыч, не против, так я её обязательно опишу в своих произведениях.
  - Так прямо и напишешь? – ехидно ухмыльнулся Игнатов. – Как же, как же… Читали мы твои опусы, знаем! Переврёшь ведь все с ног на голову, борзописец окаянный!
  Но за честь своих литературных детищ Ребушинский был готов стоять стеной.
  - Не перевру, а творчески переработаю!  – наставительно возразил он, воздевая палец. – Сам не рад, но без этого никак нельзя, читатели не поймут-с. Вы героя-то моего заглавного видели? Помилуйте, пристало ли ему ловить каких-то полоумных девиц да залётных щипачей? Так что без доли художественного вымысла ну никак не обойтись, да-с… Но вы не беспокойтесь, Пал Евграфыч, ваши подвиги в сём деянии я распишу до копеечки, ничего не пропущу, это как бог свят!
  - Да какие там подвиги! – махнул рукой купец, опрокидывая очередную рюмку. – Набил пару морд… у меня таких подвигов – коси косой, вози возами. Да и девица эта, чокнутая… Про то, как Штольман-покойник меня тогда в камере запер, а сам в моей же одёже отправился эту дуру искать – тоже напишешь?
  - Про камеру писать не буду, - рассудительно ответил журналист, подливая собеседнику. – У меня не полицейский протокол. А высокая литература, она позволяет разные допущения. А коли вы, господин Игнатов, за свою репутацию изволите беспокоиться, так на то всегда есть такая штука, как псевдоним!
  - Видели мы твои псевдонимы, - хмыкнул Игнатов с непонятным выражением лица. – Пьетро Джованни… Тебе, Алексей Егорыч, волю дай, так ты и мать родную не пожалеешь. И кто я у тебя в твоих байках стану – Пабло Игнасио?
  Превратившись из «проклятого щелкопёра» в «Алексея Егорыча», Ребушинский мысленно выдохнул и позволил себе расслабиться. Не до конца, но чуть-чуть.
  - А это, господин Игнатов, как сами пожелаете. Только в Великие Князья уж не лезьте, потому как цензура не пропустит, а остальное дело хозяйское. Хотите, будете гишпанский идальго Пабло Игнасио, а хотите – почтенный коммерсант Игнат Павлович. И в произведении-то вы появитесь исключительно с благородной целью найти и покарать убийц своего дядюшки, купца-миллионщика, наследником коего вы являетесь. Как оно? – графинчик с беленькой, подойдя к концу, оказал-таки своё воздействие, и фантазия литератора понеслась вскачь. Купец, которому, похоже, польстила мысль хоть на книжных страницах оказаться наследником чьих-то миллионов, подумал и милостиво кивнул.
  - Игнат Петрович – это можно, - барственно разрешил он, наливая очередную стопку себе и журналисту. - А фамилию уж сам придумай, не мне тебя учить. Позаковыристей, но чтобы без лишнего баловства. А то уже учудил – Якоб фон Штофф! С нами крёстная сила! К тебе, Алексей Егорыч, Штольман покойный, Царствие ему Небесное, не являлся – за такие вот шутки?
   
Ребушинский поёжился. Окаянный купчина со своими подковырками ненароком попал в весьма больную точку. Покойный надворный советник и впрямь был нередким гостем в беспокойных журналистских снах. Хорошо, если просто мелькал молчаливой тенью где-то на заднем плане. Но чаще знакомая фигура в пальто и котелке подходила вплотную к Алексею Егорычу и, упираясь ему в грудь набалдашником неизменной своей трости, злобно шипела: «Я ведь за оригинальностью в карман не полезу!». Втайне Ребушинский уже не раз заказывал в церквях заупокойную и ставил алтынные свечки на помин души неугомонного сыщика, но помогало плохо.
  Рассказывать об этом Игнатову он, разумеется, не стал.
  - А чего ему приходить? – преувеличенно бодро удивился он. - Разве я его чем обидел? Я ж из него такого героя сделал – с какой стороны ни глянь!
  - Ну да, - фыркнул Игнатов. – Героизма там по самую маковку и еще с вершок. Ладно, Алексей Егорыч, на посошок – и по домам? Притомился я что-то…  Давай, - заговорщицки подмигнул он журналисту, разливая остатки водки. – За твою следующую героическую мазню! Буду ждать-с…
  Ребушинский молча выпил, проклиная всё на свете. История, что рассказал ему купец, признаться, была оторви и выброси, но слово было дадено, да и призрак лопаты грозно маячил где-то невдалеке. Потому Алексей Егорович поклялся себе самой страшной клятвой, что из кожи вон вылезет, но превратит её в очередное захватывающее приключение героического сыщика.
***
  В один из хмурых и ненастных дней в дом почтенного коммерсанта Павла Евграфовича Игнатова вместе с утренней почтой был доставлен пухлый пакет без штемпелей. Когда Игнатов развернул упаковку, на стол выпала какая-то книжонка, к яркой обложке которой намертво прилип конверт. В комнате моментально завоняло типографской краской. Недоумевая, кому и зачем понадобилось присылать ему эдакий подарок, коммерсант отодрал конверт от книжки, слегка попортив при этом изображённую на обложке рожу весьма свирепого вида, и вытащил письмо.
 
  «Уважаемый Павел Евграфович!
   Как и обещал, высылаю Вам первый же экземпляр моего произведения, в создание коего Вы внесли неоценимый вклад в виде Вашей занимательной истории.
  С уважением – А.Е.Ребушинский»
 
  - Тьфу ты! – изумился Игнатов. Признаться, тот случай, когда он, крепко подвыпив, заявился в редакцию «Затонского телеграфа», обуреваемый жаждой справедливой мести за доброе имя своего приятеля Петра Миронова, успел почти начисто выветриться из его памяти. Гос-споди, что же он тогда наплёл этому щелкопёру? Вроде бы рассказывал историю с контрабандистами и убийством прежнего куницынского партнёра, что сопутствовала его, Игнатова, появлению в Затонске. А чёртов писака, значит, всё всерьёз принял и по той истории очередную книжку сочинил?
  «Он же и про меня обещался прописать» - припомнил Игнатов с тоской. – «Это ж надо было так набраться! Прав был покойный папенька – сгубит меня водка когда-нибудь!»
  Вспоминать ту историю Игнатов на самом деле не любил и на трезвую голову никому её не рассказывал. И история была неприятная, и сам себе он в ней, по прошествии времени, не шибко нравился. Покуражиться хотелось, нужна была ему та страшненькая девица, как прошлогодний снег, а вот поди же ты – на суде потом, глазом не моргнув, заявляла, что он пытался её обесчестить. И свидетели имелись, которые вполне могли подтвердить его, Игнатова, весьма небезупречное поведение. Тьфу, пропасть! Попадись тогда Марии Солоницыной более ушлый адвокат, так еще неизвестно, куда бы всё в итоге повернулось.
 
  Во всю обложку очередного творения господина Ребушинского красовалась неизвестно чья рожа. Авторство портрета, вне всякого сомнения, принадлежало Мазаеву, и страшненьким он явно был задолго до того, как от него оторвали прилипший конверт. Ни на знаменитого сыщика, ни на его верного помощника морда с обложки явно не тянула; оставалось лишь надеяться, что это не тот самый герой, под маской которого в бессмертном опусе должен был фигурировать сам Павел Евграфович.
  «Слово не воробей!» - Игнатов мрачно рассматривал полученный им сомнительный подарок. – «Вот чёрт меня тогда за язык тянул? Одна надежда на то, что проклятый щелкопёр всё, как обычно, переврал. Главное, и не вспомнить толком, про что я ему наболтал. Но не дай бог что… Убью гниду!»
  Следовало поскорее узнать, какой очередной сюрприз в действительности преподнесла ему судьба в лице затонского бумагомараки. Повезло еще, что день был воскресный и ни дел, ни развлечений на него у Игнатова не предвиделось, вполне можно было потратить время на чтение творений господина Ребушинского.
 
  "Над тучными полями и живописными рощами, приветливым кольцом окружавшими мирный губернский город N, занялось уже тёплое утро. Cолнце нежаркими своими лучами радостно согревало поля, где спозаранку жали жнецы и пахали пахари, и рыбак тащил из глубин невод свой, а в лесах уже вовсю бурлила и клокотала природа. Крохотные насекомые стрекотали и попискивали, на ветвях пернатые птицы исполняли утреннюю свою песнь, и медведь бодро лез на дерево весь в сладких мыслях об отыскании мёда, когда сию чудную пастораль вдруг разорвал дикий крик, хриплый, душераздирающий и полный предсмертной муки.
  Истошный этот вопль, принадлежал, несомненно, какой-то несчастной душе, вынужденной вопреки своей воле расстаться со вмещающим её телом. И столь сильны были наполнявшие сей отчаянный крик боль и страдание, что жизнь  окрест в единый миг замерла и онемела. Птицы в один голос прервали свои чудесные предутренние рапсодии, и лишь какая-то одинокая ворона рвала себе глотку в глубине леса, грубым и насмешливым карканьем утверждая превосходство смерти над жизнью."
 
  За окном очень некстати раскаркалась какая-то вполне реальная затонская ворона, не иначе, как тоже утверждая превосходство смерти над жизнью. Игнатов захлопнул окно и принялся читать дальше. Кого убили-то?
  Первым покойником в сочинении господина Ребушинского стал некий почтенный гражданин, купец-богатей, найденный безжалостно зарезанным в собственном кабинете. «Никак, дядюшку порешили» - ухмыльнулся Игнатов, уже подробнее припоминая детали их давнего разговора с затонским борзописцем. «Прямо тебе на первой странице, ну оно и верно. Ежели я тут буду в наследниках ходить, как этот щелкопёр наобещал, так я такой подход очень даже одобряю. Как там у Александра Сергеевича: ‘Его нашел уж на столе, как дань, готовую земле’… Ни забот, ни хлопот – зарыл скоренько и вступай в права наследования. Даже познакомиться не пришлось. А убийцу пусть ихний хвалёный знаменитый сыщик ищет.»
 
  Но ни знаменитого сыщика, ни его верного помощника на месте преступления не оказалось. Вместо них закон представлял какой-то безымянный околоточный, который, исходя из обстоятельств – дверь в кабинет была закрыта изнутри, а на окне наличествовала решетка, - вынес решительный вердикт о самоубийстве. Полдюжины ножевых ранений, каждое из которых являлось если не мучительным, то смертельным, доблестного стража порядка явно не смутили.
  «Всё верно, - хмыкнул Игнатов про себя. Безликий околоточный, столь лихо закрывший дело, почему-то представился воображению Павла Евграфовича в образе того свирепого городового, что третьего дня оштрафовал его аж на пять рублей за очередную драку в трактире. – Вот она, истинная правда жизни, тут господин журналист нисколько не соврамши. Их, каплюжников, хлебом не корми – только дай дело побыстрее закрыть. Особливо с тех пор, как Якова Платоныча схоронили.»
 
  Новый начальник сыскного отделения, присланный в Затонск, позволил городским обывателям всех рангов в полной мере оценить, насколько их разбаловал умница и трудяга Штольман, исправно бравшийся за любое дело, начиная со взлома курятника и кончая самым замысловатым убийством. Игнатов ухмыльнулся, вспомнив недавнюю историю с тимохинскими складами.  Подав новому следователю заявление об ограблении склада, двумя днями спустя изумлённый Тимохин получил грамотно составленную официальную бумагу об отказе в возбуждении уголовного дела, поскольку «следственными мероприятиями было доказано, что сохранявшиеся на указанном складе дорогостоящие товары различных наименований хранились ненадлежащим образом, по причине чего были без остатка съедены мышами».
  Рёв разъяренного купца первой гильдии тогда был слышен аж за два квартала от его конторы. «Мыша?! Двадцать ящиков свечей, шесть бочек керосину, восемь - конопляного масла, - мыша сожрала?!  Вместе с бочками?!». Оскорблённый до глубины души коммерсант отправился к полицмейстеру Трегубову, и после долгих препирательств дело со скрипом, но открыли. Прожорливого мыша, оказавшегося вороватым кладовщиком, несколько дней спустя вычислил и изловил сметливый Антон Коробейников (бочки с керосином, правда, так и канули в Лету). Начальника затонского сыска, впрочем, всё это ни в коей мере не смутило, и он по-прежнему норовил закрыть любое дошедшее до него дело, отбоярившись при помощи очередной писульки.
Вспомнив всё это, Игнатов втайне порадовался, что пока бог миловал его пересекаться с мышиным сыщиком хоть по следственным делам, хоть по каким-то иным, и вернулся к чтению.
   
  "Наследник почтенного коммерсанта, его единственный и возлюбленный племянник, Игнат Петрович Прут-Полтинник в скорбном молчании стоял над бездыханным телом своего досточтимого родственника, и скупая мужская слеза бороздила его румяную щеку, сейчас испещренную искренне горестными морщинами.
  Услышав от очерствелого и грубого полицейского чина страшные слова о самоубийстве, обрекавшие бессмертную дядюшкину душу на вековечные муки преисподней, господин Прут-Полтинник побелел, как свежевыпавший снег. Вся его суровая, но прекрасная натура красноречиво встала на дыбы, ропща и сопротивляясь столь дикому решению. Такой незаурядный и жизнелюбивый человек, как его почтенный дядя, никак не мог учинить над собой подобное ужасающее беззаконие!"
 
  Далее на три листа шло весьма красочное перечисление всевозможных достоинств покойного коммерсанта, а также его разнообразных богатств, нажитых непосильным трудом. Последнее господин Игнатов перечитывал с особым, всё возрастающим интересом. Такой дядюшка, пусть и выдуманный от начала до конца, явно заслуживал того, чтобы получить похороны по первому разряду, с шестёркой лошадей, факельщиками и архиереем. Теперь же, благодаря прохвосту-околоточному, ему, похоже, предстояло быть зарытым без отпевания за кладбищенской оградой.
  «Ну, я этого так не оставлю!» - возмущенно подумал Игнатов и перевернул очередную страницу.
 
  "Полицейское управление города N в этот день было как нельзя более деловито и озабочено. Великий сыщик обнаружился на своём обычном рабочем месте – восседая за письменным столом из зеленого сукна и красного дерева, он внимательно изучал многочисленные документы только одному ему известного, но невероятно секретного содержания."
 
  Дальше Игнатов с немалым удовольствием прочитал, как во всё это сыскное благочиние вломился безутешный наследник безвременно усопшего миллионера с требованием пересмотреть дело о смерти дядюшки. Выглядел он при этом невероятно знакомо - у Павла Евграфовича сразу появилась мысль, что весь это эпизод Ребушинский писал, используя свои собственные воспоминания о его, Игнатова, ночном визите в редакцию. Затонский же литератор в этом небольшом отрывке превзошёл сам себя. Некоторые выражения и обращения из тех, что наследник использовал в своей пламенной речи, были столь заковыристы, что заставляли задуматься даже тёртого купца. Кое-что Игнатов положил себе выучить наизусть и непременно использовать, буде нелёгкая купеческая судьба уже его самого занесёт в нынешнее полицейское управление к засевшему там мышелову.
Понятно, что перед такими доводами знаменитый сыщик устоять не мог и сам отправился разбираться в обстоятельствах смерти коммерсанта.
 
  "Но своими ясными очами великий сыщик уже выцепил из пыльных просторов кабинета то, что было сокрыто от взоров обычных смертных.
  - Здесь след, Гектор Гордеевич! – воскликнул он, указующим перстом нацеливаясь в пол. Его верный помощник выхватил из жилетного кармана семисотсильную лупу и только с её помощью смог разглядеть то, что сразу увидели стальные глаза его невероятно зоркого учителя.
  - Без сомнения, это след! – подтвердил восхищенный юноша.
  - От левой хромой ноги, - продолжил тем временем внимательный Якоб фон Штофф, которого безошибочное сыщицкое чутьё вело от одного следа к другому. – А вот еще один… И еще… - чувствуя, что он напал на пути отхода неведомого и опасного преступника, великий сыщик, сам того не замечая, двинулся к зарешеченному окну.
  - Но как же сей таинственный злодей покинул комнату своей несчастной жертвы? -  воскликнул за его спиной Гектор Гордеевич. – Не мог же он обернуться неким дьявольским дымом или сатанинским туманом, и в таком виде просочиться сквозь неприступную решетку… Или мог?

  Но светлый ум знаменитого сыщика, молча обозревавший окно и решетку, уже обрёл единственно верное решение кошмарной загадки.
  - Вряд ли нашему злодею потребовалось прибегать к столь странным и экзотическим методам, - протянув руку, Якоб фон Штофф толкнул створку окна и та легко распахнулась. – Поскольку оная неприступная решетка просто нарисована на стекле.
  Лицо благородного Гектора за его спиной преисполнилось безграничного благоговения перед мудростью и чутьём своего наставника. Проницательный же сыщик выглянул в распахнутое окно, намереваясь проследить ускользающий след коварного убийцы и далее, но вместо этого его взгляд наткнулся на пару синих глаз, кротко и молчаливо повисших в воздухе.

- Аврора Романовна, - произнёс наконец сыщик голосом слегка сдавленным, но полным самых возвышенных чувств. – Силы Господни, вы… Вы как сюда попали?
  - Я… Мне показали это окно, - прекрасная спиритка, чьи глаза, собственно, и преградили путь идущего по следу сыщика, покрепче ухватилась за ветку дерева. – А раз почтенный господин коммерсант повёл меня именно этим путём – значит, в этом есть какой-то тайный и глубокий смысл!
  - Несомненно, в том, что дух столь респектабельного коммерсанта лезет в окно своего собственного кабинета, должен быть самый сокровенный смысл! – горячо подтвердил доблестный сыщик, протягивая Авроре свою крепкую и дружественную руку. – Фройляйн, позвольте же помочь и вам войти."

  Павел Евграфович ухмыльнулся, крутя ус. Он бы никому не признался, но отчаянная Аврора Романовна нравилась ему чрезвычайно. Её прототип, впрочем, тоже был куда как хорош; впервые познакомившись с Анной Викторовной в «деле Коломбин», Павел Евграфович впечатлился весьма, и не прочь был даже приволокнуться за очаровательной барышней Мироновой, но быстро разобрался, что ловить там нечего.
  Слегка обжившись в Затонске и приобщившись к местным реалиям, Игнатов принялся вкупе с другими горожанами развлекаться, наблюдая за романом сыщика и медиума. Барышня Миронова тем летом расцвела, как роза, что вовсе не укрылось от мужского населения Затонска. И если никто не выражал ей открыто своего по данному поводу восхищения, так это лишь от ясного понимания того, что на этом тернистом пути всё равно ничего не получить – разве что в зубы от ревнивого начальника сыскного отделения.

  Павел Евграфович был азартен. В карты, правда, не играл, дав обет покойному родителю. Но заставив разгульного отпрыска целовать крест, обещая, что он вовек не прикоснётся к колоде, суровый Евграф Силуаныч ничего не сказал про заключение пари, и в итоге сын его быстро нашел прелесть в том, чтобы биться об заклад по поводу и без. Игнатов и оказался первым, кто предложил «пари века» относительно того, как быстро суровый следователь сдастся и поведёт свою даму сердца под венец. По его твёрдому убеждению, подле столь очаровательной и хорошеющей день ото дня барышни долго бы не продержался даже самый закоренелый холостяк и женоненавистник, а Штольман  явно не относился ни к тем, ни к другим.
  Но сыщик устоял. Покров прошёл, предложение так и не прозвучало, и пари выиграл дядюшка Анны Викторовны, доказав тем самым, что лучше разбирается и в жизни, и в мятущейся мужской душе. Продолжать пари Пётр Иванович отказался, будучи, по его же собственным словам, вовсе не уверенным, что отважному полицейскому достанет стойкости до Рождества.  Но проверить это утверждение так никому и не удалось, поскольку под Рождество Штольмана не стало.

  Сумму, равную той, что он осенью поставил в заклад, Павел Евграфович отдал потом адвокату Миронову – на надгробный памятник затонскому следователю.

  Игнатов вздохнул и вернулся к повествованию, где продолжал жить и здравствовать если не сам затонский следователь, то его вполне достоверная тень. Достоверная по крайне мере, в том, что касалось отношений с барышнями. Героический сыщик, созданный фантазией Ребушинского, тоже вот уже третью книжку был занят только тем, что целовал своей даме сердца ручки, да спасал её от разных неприятностей.

  "Рассказывая о явлении духа покойного миллионера и посылаемых им видениях, Аврора Романовна в волнении расхаживала по кабинету покойного мертвеца, не замечая, казалось, ни страшных луж засохшей крови на полу и стенах, ни следов левой хромой ноги безжалостного убийцы."

  Видения же прекрасной спиритки, как им и положено, были таинственными и непонятными. Оказывается, явившийся к ней дух сначала повёл Аврору на берег реки, где долго повторял одно и то же слово: «Хозяйка!». Показывал же он при этом, по словам несколько растерянной госпожи Морозовой, вовсе не женщину, как можно было бы ожидать, а какое-то чудовище, которое она и описать толком не могла. После чего призрак привёл Аврору уже во двор своего собственного дома, ловко вскарабкался на дерево и исчез.
  Словом, из странных и запутанных видений высокородного медиума Игнатов ничего не понял. Знаменитый сыщик, как выяснилось несколькими строками спустя – тоже. У того, как оказалось, вообще голова была другим занята.

  "Это был воистину упоительный и волшебный миг, из тех, что остаются в памяти прожившей их личности на всю оставшуюся оной личности жизнь, и всенепременно вспоминаются каждое утро и вечер каждый. В этот изумительный миг в голове великого сыщика не присутствовало ни единой мысли о беспощадных преступниках и суровом возмездии, в ней сплошным ковром воцарился цветущий покой, и среди этого умиротворения и отдохновения разливалась негромкая, но невыразимо чарующая мелодия. И не знающий страха и упрёка благородный служитель закона с волнующим трепетом осознал, что это запел его собственный внутренний голос, на почти забытом им басконском языке. Запел прекрасную песенку про птичку.
  Но в тот момент, когда всегда строгие уста великого сыщика были почти готовы откликнуться на зов его охваченной неведомым томлением души и донести до прекрасной Авроры Романовны пленительную мелодию, переполнявшую его ум и сердце, из глубин дома поднялся устрашающий шум и грохот, перемежаемый жуткими криками, исполненными неудержимой злобы.

  Птичка выпорхнула из сжавшейся от недоброго предчувствия груди Якоба фон Штоффа и горестно крича, унеслась в безрадостную даль. Доблестный же сыщик молча выхватил свое не знающее промаха вооружение и бестрепетно кинулся на поиски неведомой опасности.
  Стрелой промчавшись сквозь множество крутых лестниц и длинных коридоров, бесстрашный сыщик влетел в мрачный сводчатый подвал, угрюмые стены коего едва виднелись в слабом и безжизненном свете фонаря. По подвалу, натыкаясь на сваленные там и сям тюки и ящики, отчаянно и бессмысленно металась жуткого вида чёрная фигура. Но в тот миг, когда палец храброго сыщика уже устремился к курку, луч света упал на бегающее из стороны в сторону лицо незнакомца, и изумлённому сыщику предстал господин Прут-Полтинник, который метался под тёмными сводами подвала с нечленораздельными криками.

  Великий сыщик внимательно осматривал таинственный подвал, который всего несколько мгновений назад представлял собою истинное поле битвы добра со злом. В нём всё сильнее крепло убеждение, что загадочный злодей, с которым не на жизнь, а на смерть схватился доблестный господин Прут-Полтинник, был тем самым коварным убийцей, чьи следы сыщик нашел в кабинете покойника.
  - Похоже, что вы вступили в бой с тем самым изувером, который лишил жизни вашего почтенного дядюшку! – воскликнул сыщик, отыскивая на полу и стенах все новые и новые отпечатки уже знакомой ему хромой ноги. - В его кабинете мы нашли точно такие же следы. Но какая же иезуитская хитрость заставила его вновь  вернуться на место своего преступления? Что он искал?
  Лицо отважного Игната Петровича при этих словах осветилось торжеством, и хищная улыбка пробежала по его великолепным усам.
  - Я рад, что мне удалось лицом к лицу встретить этого негодяя! – воскликнул он. – И что бы он не искал здесь, он нашёл только свою погибель! Ибо в пылу борьбы я оторвал ему ногу! Узрите же! – и с этими словами господин Прут-Полтинник гордо предъявил сыщику свой устрашающий трофей.

  При виде страшной, черной ноги, которую неистовый коммерсант вытащил из-за спины, отважный сыщик на миг лишился дара речи."

  На этом месте захватывающего повествования Павел Евграфович лишился дара речи вместе с сыщиком. Ему захотелось зажмуриться. Нет, разумеется, он помнил клятвенное обещание Ребушинского сделать из него по всем статьям героя - но оторванная нога? Эк занесло господина литератора! Герой получался воистину библейских масштабов. Под стать ветхозаветному Самсону.
  К счастью, верный полуштоф оказался под рукой и две поспешно выпитые рюмки помогли несколько унять нервное напряжение, охватившее купца при виде собственных героических подвигов, перенесенных на бумагу лихим пером затонского гения. Налив и третью рюмку, чтобы далеко не бегать, Игнатов с некоторым содроганием погрузился в чтение, ожидая узреть уж вовсе несусветное, но быстро выяснилось, что оторванная нога была деревянной. Правой.
  - Слава тебе Господи, - пробормотал купец и, перекрестившись, тяпнул заранее приготовленную рюмку. Напряжение понемногу отпустило. Деревянная нога – это еще куда ни шло. На миг стало даже обидно, что окаянный Ребушинский не нашёл для его персонажа более достойного противника, чем какой-то колченогий лишенец. Впрочем, неизвестный одноногий злодей был не промах – ведь на своей деревянной ноге он сумел ловко прирезать владельца дома и благополучно вылезти в окно. А утратив свой протез в бою с безутешным наследником, тем не менее, ухитрился улизнуть на своей единственной левой хромой ноге как от самого противника, так и от знаменитого сыщика.

  "Отважный сыщик тем временем стремительно развернулся навстречу набегающей неизвестности, на лету выхватывая оба своих непревзойденных револьвера – но это оказалась лишь бесстрашная Аврора Романовна, которую, по обыкновению, безудержно тянуло в темноту.

  Кошмарная деревянная нога, победным скипетром пребывавшая в деснице Игната Петровича, прекрасную спиритку нисколько не испугала. Наоборот, похоже было, что сей зловещий предмет её сильно заинтриговал. Бесцеремонно отобрав у растерявшегося коммерсанта его законную добычу, госпожа Морозова принялась заинтересованно вертеть её в руках, ковыряя нежным пальчиком, пока бравый сыщик вежливо, но решительно не забрал у неё жутковатую улику.
  - Простите, фройляйн, но это следует приобщить к делу!
  - Это… Это было в моих видениях. - тихо произнесла госпожа Морозова. - И здесь есть еще что-то… Вы! – Аврора Романовна повернулась к ничего не понимающему господину Прут-Полтиннику. – Ваш дядюшка, он мне вас показывал! Вы – и нога! И ваш дядюшка! Вспомните же, это очень важно!
  Под воистину пронизывающим взглядом сиятельного медиума безутешный наследник покойного коммерсанта судорожно дёрнулся. Ясный взгляд этот, казалось, проникал в самые бездонные уголки его души и памяти.
  - Я вспомнил - произнёс он хрипло, продолжая словно заворожённый смотреть в синие спиритические очи. – Мой дядюшка… У моего дядюшки был один секрет, он держал этот секрет в тайне, а тайну скрывал, как зеницу ока! У него тоже одна нога была деревянной. И вы знаете, - Игнат Петрович перевёл задумчивый взгляд на свой наводящий страх трофей, что ныне перешел в руки доблестного служителя закона. – Та нога и эта нога – ну прямо как родные!
  - Вот! – воскликнула Аврора Романовна, поворачиваясь к сыщику. – Запомните, господин фон Штофф, это очень важно – та нога и эта нога! И еще эта Хозяйка! Ваш мёртвый дядюшка, господин коммерсант, всё время её зовет. Протягивает руки и повторяет: «Хозяйка! Хозяйка! Хозяйка!»
  Произнесены эти слова были голосом столь жутким и потусторонним, что ощутил необъяснимый страх даже бесстрашный сыщик. Игнат же Петрович стоял бледный как полотно, изо всех сил стараясь не потерять сознание от ужаса. Прекрасная же духовидица, нимало не обращая внимания на производимое своими словами впечатление, продолжала:
  - С этой Хозяйкой связано что-то очень странное! Вот когда я это выясню, я вам обязательно сообщу!

  Явно вдохновлённая произошедшим, госпожа Морозова решительно поправила шляпку, украшавшую её невыразимо прелестную головку и унеслась быстрее ветра. Героическому сыщику оставалось лишь молча смотреть ей вслед. Душа его рвалась вдогон прекрасной спиритке, но доблестный служитель закона не мог себе позволить поставить зов своего сердца выше зова об отмщении, который молча посылали ему политые кровью камни и который он видел ныне в безутешных глазах достойного господина Прут-Полтинника.
  Прекрасная песенка о птичке так и осталась неспетой."

  «Дураком родился – дураком помрёшь!» - хмыкнул про себя Игнатов, откладывая книжку. Голова, в которой деревянные ноги устроили настоящую свистопляску, решительно требовала от своего владельца хоть недолго, но отдохнуть от столь занимательного чтива.