На росстанях


 
С утра Антон Андреевич скомандовал возобновить поиски в лесу. Сам вёл городовых по карте, благо, уединённых строений, которые они не обошли, хватало еще. И лишь далеко за полдень, когда снег, валивший со вчерашнего дня, поднялся в колено, занеся все следы, вывел к пожарищу.  Было еще достаточно светло, чтобы провести первичный осмотр места преступления. Тело нашли сразу. Политое керосином, оно обгорело до полной неузнаваемости: единственное, чем господин Жан в своей жизни порадовал Антона Андреевича.
Брегет обнаружил Ульяшин.
- Ох, ты ж!..
Городовые сгрудились, разглядывая закопченную крышку часов, на которой проступали буквы.
- Штольман… - каким-то не своим голосом сказал околоточный и так взглянул на Антона, что Коробейников усомнился в том, что им удастся сработаться в дальнейшем.
- Посылайте за доктором, - приказал он, ни на кого не глядя.
   
Разыгранная вчера комбинация грозила поломать жизнь не только Штольману, но и ему самому. Об этом он не подумал. Подумал ли Яков Платоныч? Сыщик обычно думал на три хода вперёд. Неужели он не догадался, что скажут о его помощнике, прекратившем поиски накануне, когда погибшего ещё можно было спасти?
«Эх, Яков Платоныч, что ж вы натворили?»
И понимал Коробейников, что не было у бывшего начальника выхода, да уж очень оно не по-людски получалось. И Анну Викторовну втянул…
   
Вчера, когда бумаги были сожжены, внезапно установилось тягостное молчание. Штольман сел, сгорбившись и словно враз помертвев. Антон, жаждавший объясниться все эти дни - с того самого момента, как Яков Платоныч, ласково улыбаясь, вынул у него из кармана револьвер и приставил к подбородку, - внезапно не нашёл слов. Что он мог сказать сыщику? Его обида больше не имела значения. А сам Штольман – что он мог сказать такого, о чём Коробейников ещё не знал, что хотел бы услышать? Слов для прощания не находилось.
Уходя, Антон всё же спросил начальника, что он намерен делать дальше.
- Уеду с утренним московским поездом, - бесцветным голосом сказал Штольман.
И закрыл за ним дверь. Вот так и простились… навсегда…
   
Доктор прибыл на место быстро. Антон Андреич смотрел, как он почти бежит по тропинке за городовым, и в горле клокотали слёзы. Неправильно всё было - от начала до конца. И с этим уже ничего не поделать.
Александр Францевич торопливо склонился над погибшим, начал осмотр, а потом вдруг спешить перестал, словно задумался.
Городовые и думать забыли о сборе улик, стояли, сгрудившись подле, и лица у всех были потерянные. Антон хотел прикрикнуть: «Делом займитесь!» - да вспомнил, что чем меньше улик, говорящих о действительном положении дел, тем лучше. В первый раз с ним такое.
И всё же Ульяшин первым решился произнести:
- Кабы вчера поиски продолжили, может и жил бы.
И так посмотрел на Антона Андреича, что хоть стреляйся.
- Не торопитесь с выводами, голубчик, - сказал вдруг Александр Францевич. – Насколько я могу судить, Яков Платонович погиб не вчера, а третьего дня.
И тоже на Антона посмотрел.
Ульяшина было не провести, его тоже Штольман учил:
- Доктор, так пожарище-то свежее! Утром ещё тлело, снегом вон почти не закидало его.
Доктор Милц поднялся и встал рядом с Коробейниковым.
- А я и не говорил, что он погиб при пожаре. Его застрелили - видите, лоб пробит? И застрелили не менее тридцати часов назад. А тело уж вчера сожгли вместе с домом.
- Доктор, вы уверены?
- Абсолютно! – веско сказал Милц, беря Антона за руку. – Отправляйте тело в мертвецкую. И ко мне не забудьте наведаться, Антон Андреич, голубчик. Не корите себя, вы сделали всё, что могли.
Тело унесли, Коробейников следовал за ним, увязая в свежем снегу, и ни на кого не глядел. Вмешательство Милца избавило его от осуждения сослуживцев, но что заставило  доктора так поступить?
У самой дороги Ульяшин нагнал молодого следователя.
- Антон Андреич, не хотел я… вы ж понимаете? Это ж Яков Платоныч, он же… - не давались слова околоточному.
Антон коротко кивнул, судорожно сглатывая. Ему тоже плакать хотелось.

*  *  *

Коробейников брёл, не разбирая дороги. Почему-то теперь, когда всё было сделано, на него навалилось чувство неизбывного горя, какого он не испытывал все эти страшные дни, пока искали Штольмана. Почему, зачем? В мертвецкую унесли тело Лассаля. Сыщик остался жив. И уехал навсегда. Он уехал, а Анна Викторовна осталась здесь.

Внезапно Антон содрогнулся и замер на полушаге, поняв, что ничего не разрешилось, что, если вдуматься, всё просто ужасно!
Яков Платонович – он же умирать поехал! Один, раненый, утративший всё, чем жил. Почему вчера, когда прощались, Коробейникова не встревожила эта апатия, так несвойственная всегда энергичному учителю? Совсем он не в порядке! А теперь ни Антона, ни Анны Викторовны не будет с ним рядом…

Последнюю мысль помощник следователя додумывал уже набегу. Хотя бежать на Столярную не имело ни малейшего смысла, ведь поезд ушёл шесть часов назад. Утром Анна Викторовна пришла в опустевшую квартиру. Коробейников представил, как она сидит там, не зажигая света, уронив безвольно руки – как сидела все эти дни. Они же не выживут… оба! Погибнут, и Антон будет знать, что это по его вине. В чём вина, он сам не знал. Просто – кому ещё их спасать?
Надо сказать Анне Викторовне, что Яков Платоныч уехал в Москву. Испросить у Трегубова отпуск и ехать туда – разыскивать. Вместе они это непременно смогут…
   
Во дворе, по счастью, не было ни души. И дверь квартиры Штольмана была заперта. Но сейчас Коробейникову не важна была очевидность. Он забарабанил кулаком, внутри послышались шаги, и тихий женский голос спросил после паузы:
- Антон Андреевич, это вы?
- Я.
Антон ответил и почувствовал, что у него перехватило горло. Анна Викторовна отворила и впустила его в тёмную, нетопленную квартиру. Сама пошла вперёд, присвечивая единственным огарком, и вовсе сейчас не выглядела сломленной или отчаявшейся.
- В Москву надо ехать! – выпалил он, торопясь сказать главное.
Она обернулась с тихой улыбкой, поднесла палец к губам и едва слышно произнесла:
- Уже не надо. Тише, не разбудите.

Подошла со своим огарком и присела подле оттоманки, на которой мертвецким сном спал Штольман, почти неузнаваемый в недельной щетине и синей косоворотке мастерового. Антон почувствовал, что голова у него идёт кругом. Всё снова происходило само собой, а он не понимал происходящего, хоть и силился поспеть за событиями.
- Вы есть хотите? – спросила Анна.
Есть? В самом деле, он не ел с самого утра. Должно быть, поэтому так туго соображает.
- У меня есть с собой пирожки, Прасковья напекла в дорогу. Только чаю согреть не на чем – ни угля, ни дров, - виновато сказала барышня Миронова.
Коробейников, наконец сообразивший, что ему делать, подхватил ведро с золой. Пока Анна растапливала печку, сбегал к колодцу за водой. И лишь когда чайник тихонько запел, закипая, всё в мире начало занимать свои положенные от века места.
   
Чаёвничали вдвоём, Штольман так и не проснулся. Анна Викторовна смотрела на спящего сыщика с тревогой.
- В восемь часов его уложила, с тех пор не просыпался. По-моему, он и не поворачивался за это время. Антон Андреич, миленький, как вы думаете, с ним всё в порядке?
Теперь Коробейников мог поклясться, что у Штольмана всё будет в порядке до конца его дней. Который наступит очень и очень не скоро. Барышня Миронова об этом позаботится. Странно, сейчас он даже не ревновал. Он любит Анну Викторовну – это правда. Но если она выберет другого, то он сможет жить. Да, сможет. В отличие от этого другого…
- Я доктора завтра приведу, - пообещал Антон.
Анна поглядела с сомнением:
- А может сегодня? – и снова покосилась на спящего.
Возможно, так было бы лучше. Но Коробейников опасался, что люди господина Увакова могли ещё оставаться в Затонске и следить за Александром Францевичем. Лучше уж завтра, когда весть о смерти следователя облетит весь город.

* * *

Когда Антон вошёл в мертвецкую, тело Лассаля лежало, прикрытое простынкой, на столе, а доктор спокойно дописывал заключение. Передавая его Коробейникову, задержал листок на миг, вынуждая взглянуть ему в лицо.
- Заключение сделал, какое требуется. Антон Андреич, помощь-то не нужна?
Помощник следователя вздохнул с облегчением и всё же спросил для порядка:
- О чём вы, Александр Францевич?
- Не темните, голубчик! Я же не слепой. Тело принадлежит мужчине возрастом не менее пятидесяти лет.
- Это вы как?
- По зубам, любезный, по зубам. К тому же, этот мужчина на вершок ниже… - он не договорил, но и без того становилось понятно. – И что-то мне говорит, что вы, Антон Андреич, это без меня знали.
- Как вы догадались? – севшим голосом произнёс Коробейников.
Доктор улыбнулся почти ласково.
- Я обращаю внимание не только на мёртвых, но и на живых. Если бы вы думали, что это Яков Платонович, эмоций на вашем лице было бы больше. И они были бы другими. Так как? Доверитесь мне? – его очки лукаво блеснули.
Коробейников вдруг вспомнил, что неделю назад приезжий из Петербурга дознаватель приказал доктора избить, но ничего полезного для себя не выбил.

*  *  *

В квартире на Столярной хозяйничала Анна Викторовна. Пахло свежим чаем, барышня Миронова расставляла чашки на столе. Штольман дремал на оттоманке, но, судя по всему, всё же просыпался, так как был одет обычно, только без сюртука, и гладко выбрит. Было в этой картине что-то до невозможности семейное - словно супруги, много лет живущие в любви и ко всему привыкшие.
Коробейников на мгновение удивился, подумав, что они каким-то чудом успели прожить десяток лет, пока для него прошло два длинных дня. Словно не на его глазах еще недавно полыхали страсти, обиды, невысказанные признания. По милости этих двоих воздух в кабинете порой становился таким густым и горячим, что трудно становилось дышать. Куда уж Антону с его тихой безответной влюблённостью?

Теперь же всё это словно отгорело. Штольман и Анна были спокойными и невозможно близкими. Словно им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.
Впрочем, им давно уже приходилось понимать друг друга без слов. Потому что когда они открывали рот, то несли обычно такое, что хоть святых выноси! Нет, внешне всё благопристойно, но глупо-то как!

Увидев  идиллическую картину, доктор Милц заулыбался в усы, снял запотевшие очки, чтобы протереть, вот только тереть стал почему-то глаза.
- А вот и вы, Яков Платоныч! Рад видеть, хоть и не в добром здравии!
Штольман послал взгляд Коробейникову, но взгляд этот был вполовину не таким свирепым, как мог быть. Тоже благодарить Анну Викторовну?
- Проходите, господа, чай пить будем, - приветливо позвала Анна, словно давно была в этом доме хозяйкой.
- Непременно, - отвечал доктор. – Вот только раны ЯкПлатоныча осмотрю.
Штольман слабо улыбнулся:
- От патологоанатома не скроешь. И всё же, как вы узнали, доктор?
- Да по тому, как вы двигаетесь, голубчик. Вон как вас повело на левый бок. Показывайте, что у вас там, не стесняйтесь.

Пока осматривал, на столе сами собой появились свежие ватрушки, хоть Анна Викторовна за двери вроде и не выходила. Пахло восхитительно. Антон вдруг вспомнил, что опять не ел весь день. От Штольмана он этим заразился, что ли? А еще на столе было вишнёвое варенье – его любимое. На ум вдруг пришёл рыжий батюшка, что служил в церкви Николы-на-Росстанях. Ездил однажды туда Антон по служебной надобности, а вернулся с баночкой варенья, долго потом в управлении лакомился. Штольман смотрел, аки змий: завидовал, но попробовать не просил. К тому же, кажется, тогда опять Анна Викторовна пришла, а это начальнику  слаще варенья. И горше хрену. Как-то это у них одновременно получалось.

И с чего вдруг отец Василий вспомнился? Хороший батюшка - домовитый, добрый, благостный. Хоть и венчал увозом.
Доктор, закончив перевязку, мыл руки в гостиной и улыбался.
- Ну, ЯкПлатоныч, считайте, что вам повезло. Рана не опасная и не загноилась за всё время. Но я бы на вашем месте уезжать повременил, пока затянется. Завтра снова зайду повязки сменить, а вы уж лежите, не напрягайтесь. Спасибо, Анна Викторовна, голубушка! – сказал он, принимая чашку с чаем.
Коробейников тоже сел и уже вовсю уминал ватрушку. А больше стульев в маленькой гостиной не было. Анна похлопотала около них, а потом налила чашку и понесла к оттоманке, да сама там и устроилась. Штольман ради такого случая вскочил довольно бодро, хоть доктор и не советовал резких движений.
Пустовато тут было. Не для жизни квартирка. Для жизни что-то другое подыскать надо будет.
А еще – съездить в церковь Николы-на-Росстанях. С батюшкой поговорить.

*  *  *

У Виктора Иваныча Миронова опять прихватывало сердце. Маше он не признался – ни к чему, да и хватает ей волнений в последнее-то время. А больше и некому было. Брат снова обретался в Парижах. Свояченицу Миронов-старший тоже переносил с трудом. Прежде Аня, конечно, распознала бы его состояние. Благословил Господь дочкой, только почему же он дочке-то счастья не дал?

В дни, последовавшие за исчезновением Штольмана, Анна была сама не своя. А уж пуще всего пугала, когда сидела в гостиной с тихой улыбкой – повзрослевшая враз на десять лет, словно знающая что-то такое, о чём они – счастливые родители – и не догадывались. Не было больше живой, непоседливой Ани, и отец тосковал по ней. Хоть и красива стала новая Анна какой-то невозможной пронзительной красотой, которой может наделить женщину только истинная любовь.
В ночь после Рождества что-то переменилось в ней, и она стала почти прежней, словно обрела какую-то надежду. Умчалась чуть свет в участок, вернулась затемно – задумчивая. А утром следующего дня зашла к нему в кабинет и сообщила, что уезжает в Петербург. Виктор Иванович не спросил, зачем. И так ясно было – искать Штольмана. Полицмейстер Трегубов упоминал, что важный чин, приехавший из столицы, приглашал Анну консультировать едва ли не Государя Императора, а взамен обещал поспособствовать в поисках пропавшего. Аня о том предложении ничего не говорила, но, видимо, решила его принять, да так срочно, будто известие получила. Может, оно и так. Лишь бы она снова двигалась, надеялась, жила.

Сердце болело за дочку. Теперь, по зрелом размышлении Миронов понять не мог, чем же так не полюбился им Штольман, почему казался неподходящим для Анны. Репутация? Так сплетни о нём впереди паровоза бежали, а на поверку все полтора года в Затонске о Штольмане не знали ничего худого. Добра же сделать он успел немало, и семье Мироновых в том числе.
Казался ли неподходящей партией - что полицейский чиновник? А чего о том думать, коли с первого дня проявил он себя человеком чести. Или они в глубине души боялись того, что служба его опасная, и Анну туда, как магнитом тянет? А будь он армейским офицером, опасность меньше была бы? Или почёту больше? Против поручика Шумского они ничего не имели.
Или думали, что Анна не всерьёз увлеклась таинственным взрослым мужчиной, столичным сыщиком, и это скоро пройдёт?
Теперь предубеждение казалось глупым, а чувства Анны – такими настоящими, что появись Штольман сейчас, Виктор Иванович, не задумываясь, подал бы ему руку и намекнул, что в доме давно ждут сватов.
Но судьба всё решила сама, и оставалось только радоваться, что Аня уехала накануне, не получив страшной вести.
   
С утра появился Ребушинский, которого Виктор Иваныч терпеть не мог, а уж после тех пасквилей на Анну, которыми он щелкопёра при всех в трактире кормил, и вовсе переносить перестал.  Ребушинский с тех пор его законно боялся, однако же, примчался в дом чуть свет, пыхтя, как самовар, и потея, несмотря на сильный мороз.
- Штольмана нашли! – торопясь, поведал он. – Мёртвого. Вчера в лесу.
- Что вы мелете? – возмутился Виктор Иванович, решительно оттолкнул журналиста и пошёл одеваться. Правду сказать могли только в полицейском участке.

В участке не было ни Трегубова, ни Коробейникова, а городовые маялись и прятали глаза. Виктор Иваныч знал за собой офицерскую горячность, всегда себя в руках старался держать, но тут снова, как в случае с Ребушинским, сорвался:
- Я имею право знать, что случилось с женихом моей дочери!
Вырвалось само, а потом он понял, что всё правильно. Анна была так откровенна в своих переживаниях, что о них должен был судачить весь город. Почему-то, однако, дурные слухи на эту тему не ходили. Чувства Штольмана, старательно скрываемые, и всё же известные всем вокруг, словно защитили Анну от пересудов, утвердив, что она - даже не обручённая – суждена только ему. И сейчас Виктор Иванович перед всем миром наделил его статусом, который оправдывал всё происходившее между его дочерью и сыщиком.
Когда городовые уже не знали, куда им деваться от его напора, в управлении появились разом полицмейстер и помощник следователя. Миронов взмолился:
- Николай Васильевич! Никто мне сказать не хочет! Что случилось со Штольманом? Правда ли, что убит?
Трегубов вздохнул, одёрнул мундир и по-военному выпрямился:
- Погиб. – отчеканил он. – Убит при исполнении врагами Отечества.
Виктор Иванович нащупал спинку стула и сел, не глядя. Хорошо, что Анна не знает.
А если знает? Духи ей сообщили уже?
Коробейников поднёс воды, но глаза старательно прятал.
Видя потрясение Миронова, Николай Васильевич смягчился, присел рядом, пригорюнился, утратив суровость.
- Вот ведь как, Виктор Иваныч. Нету больше нашего героя. Анна-то Викторовна не знает ещё?
- Не знает. Вчера еще уехала в Петербург.
- Оно и к лучшему, - вздохнул полицмейстер. – Вы уж на похороны приходите.
Миронов молча кивнул. Предстояло отдать долг уважения несбывшемуся зятю. Как бы то ни было, о его судьбе Виктор Иванович жалел.
 
Дома известие вызвало переполох. Маша расплакалась, потом велела принести пустырнику и всё приговаривала:
- Хорошо, что Аннушка не знает!
Виктор Иванович заперся у себя в кабинете с рюмкой коньяку, да так и сидел, не выпив. Сердце щемило.
А к вечеру прибежал мальчишка-посыльный, сказал, что из участка, от Коробейникова. Отдал письмо без подписи, написанное твёрдым и ровным почерком. В письме говорилось:

«Виктор Иванович!
Дела службы вынуждают меня покинуть Затонск в полной тайне, но я чувствую себя не вправе держать вас в неведении. Анна Викторовна оказала мне честь, согласившись разделить мою судьбу. Хотя она сделала это без родительского благословения, руководствуясь больше моими интересами, чем приличиями и обязанностями перед семьёй, я надеюсь, что Вы не осудите её за это.
Со своей стороны заверяю, что я люблю Вашу дочь и сделаю всё, чтобы она была счастлива».

Прочитав эти несколько строк, Миронов внезапно схватил свою рюмку и выпил залпом. Потом перечитал ещё раз. А потом сорвался с места, вылетел за дверь и крикнул:
- Прасковья! Мальчишке скажи, чтобы не уходил. Ответ отнести надо будет.
Убедившись, что посыльный ещё в доме, и единственная ниточка всё же ведёт, куда следует, кинулся в кабинет и начал писать, роняя кляксы на лист. Лист пришлось сменить дважды, прежде чем вышло написать разборчиво:

«Моя милая девочка!
Благословляю тебя и люблю! Будь счастлива в той жизни, которую выбрала для себя,  и ни о чём не жалей.
Надеюсь, что у тебя будет возможность время от времени сообщать мне, что с вами происходит».

Ему хотелось бы написать много больше, но Штольман и без того пошёл на риск, отправив ему послание. Не хотелось подвергать его ещё большему риску, выражаясь конкретнее. И только это «с вами» должно было дать понять зятю, что он прощён, что его благословляют тоже. Впрочем, Яков Платонович – человек умный, он поймёт.
На похороны сходить всё же надо будет. Чтобы легенда Штольмана, для чего бы она ни была нужна ему, оставалась незыблемой.
Может быть, когда-то они ещё смогут приехать домой… Маше он скажет потом, попозже. Когда Олимпиада уедет.
Как бы то ни было, жизнь продолжалась.

*  *  *

Церковь Николы-на-Росстанях название имела заметное, сама же была мала и неказиста, хоть и ухожена. У этой церкви было много преимуществ. Находясь в пятидесяти верстах от Затонска, никому не приметная, располагалась она у поворота на Тверской тракт. Штольман рассчитывал сесть на поезд в Твери, так что оно удачно выходило.
Служил же в церкви всё тот же добрый батюшка, который почитал грехом блуд, но не тайное венчание. Хоть венчать в эту пору было запрещено, нарушить закон отец Василий согласился. Всё одно, запись в церковной книге нужно было сделать задним числом, чтобы не вышло, что он повенчал покойника, которого совсем недавно отпели. Яков Платонович настаивал на этом – на тот случай, если с ним что-нибудь случится. По его задумке выходило, что брак они заключили за день до того, как он был арестован и бежал из-под стражи. Так что Анна Викторовна выходила замуж за начальника сыскного отделения, а не беглого преступника.

Санки с молодыми подкатили к крыльцу близко к полудню. Выехали затемно, чтобы никто в городе не узнал. Правил Коробейников. За санками в поводу бежал гнедой конь, на котором он предполагал вернуться назад.
Отец Василий ждал на пороге, предупреждённый, и всё было готово. Штольман заметно волновался. Анна улыбалась, но была бледна. И в локоть наречённого вцепилась, аж пальцы побелели. Одеты были по-дорожному, свидетелей же не было никого, кроме Коробейникова, всё устроившего для друзей. Виктор Иванович благословил письмом, так что венчание можно было считать не таким уж беззаконным, хотя и тайным, конечно.

Антон старался думать только о том, что требовалось в данный момент для дела: свечи, кольца. Что бы он ни испытывал к Анне Викторовне, в этой истории для него никогда не было места, и теперь она заканчивалась правильно.
– Имаши ли ты, Анна, произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужи сего Иакова, егоже пред тобою зде видиши?
И тихое, убеждённое «да» в ответ.

Жеребец ржал, поигрывая перед неказистой кобылкой, запряжённой в санки. Тучи накануне высыпались снегом, и теперь небо сияло глубокой синевой, возможной только в зимнюю пору. Сосны под толстыми снеговыми шапками, замерли в неподвижности и только посверкивали в глаза тысячами морозных иголок.
Прощаясь Анна Викторовна обняла Коробейникова. Второй раз в жизни сподобился он такой ласки от неё. Знала ли она о его чувствах?
Лукаво обернулась на мужа:
- Яков Платоныч, чур не ревновать!
Коробейников пробурчал:
- Сейчас скажет: «Антон Андреич, делом займитесь!»
Штольман рассмеялся и обнял его тоже:
- Зла не держите, Антон Андреич!
А потом разобрал вожжи и тронул, не оборачиваясь. Анна Викторовна, сидя рядом с ним, помахала, улыбаясь, и возок бодро покатил под звон колокольца меж замерших величественных сосен.

Антон Андреич долго смотрел им вслед сквозь радужные блики, мерцавшие на ресницах, а когда сморгнул и вынул платок, чтобы утереть глаза, они уже скрылись за поворотом.
Вот и всё! Пусть так. Так ему за них будет спокойнее.
- Светлой любви душа радуется! – с чувством сказал отец Василий. – А пойдёмте-ка, Антон Андреевич, чай с вареньем пить!
Антон вздохнул, словно сбрасывая с плеч ненужный груз:
- Слаба плоть человеческая, батюшка: искушениям подвержена! А чай с вареньем – это хорошо.

   

Содержание

   
   
Скачать fb2 и аудиоверсию (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 и аудиоверсию (Облако Google)