Двадцать четвертая новелла
Драма
Снова потянулись размеренные рабочие будни. Верный своим привычкам, я по-прежнему искал забвение в работе, но находил там только отупляющую усталость. Тем более что работы мне прибавилось. Наш полицмейстер услал моего помощника в Москву по каким-то делам управления, и тот отсутствовал уже неделю. Это добавило мне дел, но самым главным было то, что я неожиданно для себя обнаружил, что очень по нему скучаю. Кабинет без Антона Андреича казался пустым и каким-то более холодным, что ли. И я невольно ловил себя на том, что мне не хватает его юмора, его вопросов и даже неловкой его обо мне заботы. Порой я сдавался, устав от одиночества, и отправлялся к доктору Милцу. Александр Францевич всегда был рад мне и с удовольствием поил чаем и развлекал философскими разговорами. Но, увы, с тех пор, как я заподозрил доктора в содействии побегу Элис Лоуренс, наши отношения потеряли дружескую непринужденность. Я не хотел смущать его, пока не имел доказательств, но общаться, как с другом, с человеком, которого я подозреваю, казалось мне бесчестным.
А больше идти было некуда, разве что в кабак. До такой степени тоски я еще не дошел, а потому, устав от работы, отправлялся в парк. Там, на холодных осенних аллеях, тоска овладевала мной безраздельно, но я все равно возвращался туда раз за разом, надеясь на встречу и отказываясь признаваться в этом самому себе.
Встречи не происходило. По-видимому, Анна Викторовна, окончательно убедившись в том, что я намерен хранить свои тайны, просто вычеркнула меня из своей жизни. Я не мог с этим бороться. Мне оставалось лишь отнестись к ее решению с уважением. Для меня же оставалась тоска по ней, одиночество и сны.
В один из дней ко мне в кабинет зашел господин Трегубов.
– Яков Платоныч, – обрадовал он меня, – я завтра в отъезде. Так что Вы тут за главного. Я на вас очень надеюсь.
– А что случилось? – спросил я его с некоторым неудовольствием. – Вы надолго ли?
Если честно, мне и отсутствия Коробейникова хватало. Дел было столько, что мне едва хватало сил с ними справляться.
– Ненадолго, – утешил меня полицмейстер, – на день, возможно, на два. Приглашен в поместье Гребневых на театральную постановку. Изысканное общество там собирается нынче, – поведал Николай Васильевич с некоторой гордостью. – Из Петербурга приехала матушка Алексея Гребнева, сама знаменитая Елена Полонская. И Тропинин, известный драматург, тоже прибыл. Вы же слышали о них наверняка, будучи в Петербурге.
Я и в самом деле слышал. А Елену Полонскую даже видел в прославившей ее постановке пьесы «Прометей», автором которой был как раз Тропинин. И пьеса, и игра великой актрисы произвели на меня неизгладимое впечатление.
– А еще приглашен князь Разумовский, – продолжил рассказывать господин Трегубов, – и госпожа Нежинская, и Мироновы ожидаются.
Я почувствовал злость, в данном случае совершенно бессмысленную. Да уж, и в самом деле изысканное общество. Очень рад, что мне не придется его выносить. Впрочем, для подобных собраний я чином не вышел. И слава Богу, уж лучше работать, чем терпеть общество Его Сиятельства.
Но, увы, как выяснилось, работа и изысканное общество оказались вполне совместимы. Поздно ночью, едва я успел заснуть наконец-то, как стук в дверь поднял меня с постели. Этот стук, слишком уж торопливый и настойчивый, встревожил меня почему-то больше обычного. Как и раздавшийся следом голос Ульяшина:
– Яков Платоныч! Убийство. Его Высокоблагородие за Вами послали.
Я впустил околоточного, чтоб не орал на лестнице. Люди спят все-таки. И, пока собирался и приводил себя в порядок, выслушал его версию того, с чем мне предстояло иметь дело. Новости не радовали. Ульяшин сообщил мне, что слуга Гребнева привез записку от нашего полицмейстера. Господин Трегубов требовал срочно прибыть в поместье с городовыми, так как Алексей Гребнев пропал, а в парке слышали выстрел.
Когда мы прибыли в имение, уже рассвело. За это время ситуация изменилась весьма, и в худшую сторону. С рассветом был найден пропавший Алексей Гребнев, мертвым. Застрелен в парке, обстоятельства неизвестны, предположительно, самоубийство. Все это сообщил мне Григорий, управляющий Гребнева, когда встретил меня по приезде в имение.
Сопровождаемый управляющим, я прошел по парку к месту смерти Гребнева, где ждал меня наш полицмейстер. Ночью резко похолодало и выпал снег, так что уже было понятно, что обнаружить какие-либо следы будет непросто.
– Ну что стоишь, тетеря, – послышался знакомый голос господина Трегубова, командующего городовому. – Иди вниз, посмотри.
Я приблизился. Алексей Гребнев лежал под деревом на спине. На груди был след от пули, рядом лежал и пистолет. Однако я уже в первого взгляда видел, что не самоубийство это, имитация.
– Хотя, какие следы, – вздохнул Николай Васильевич, – ночью все замело.
– А почему сразу не сообщили? – спросил я его.
По словам управляющего, вкратце рассказавшего мне по дороге о происшествии, я уже знал, что Алексей пропал вчера еще днем, перед обедом.
– Так тело только под утро нашли, как рассвело, – пояснил управляющий. – К тому времени за Вами уже послали. Вот Николай Васильич и приказали.
– Да, искали всю ночь, это точно, – подтвердил полицмейстер. – Надеялись, думали, что просто из дома ушел. На рассвете обнаружили. Яков Платоныч, – обратился он ко мне, отводя меня в сторону, – это как же так-то? Из-за пьесы застрелиться! Вы уж без лишних формальностей. Елена Николавна просили: не надо следствия и прочих дел. Зачем, говорит, раздувать, коли сам счеты свел.
– А кто сказал, что сам? – спросил я его.
– А разве не так? – изумился господин Трегубов.
– Убийство это, – ответил я ему твердо.
– Как убийство? – взволновался наш полицмейстер.
– Определенно убийство, – пояснил я, – стреляли не ближе, чем с пяти шагов.
– Да кто ж его? – удивился управляющий, услышавший мои слова. – Посторонних не было.
– Ну, значит, кто-то из своих, – ответил я, разглядывая его пристально.
– Тут след! – крикнул Ульяшин, осматривавший кусты выше по склону. – Яков Платоныч, здесь следы от мужских ботинок. И портсигар.
Он передал мне найденную под кустом улику. Портсигар не из дорогих, но зато с гравировкой.
– Наставнику от любящих учеников, – прочел я.
– Отсюда, видимо, он и стрелял, – сказал Ульяшин, просматривая траекторию выстрела от кустов до лежащего тела. – То есть, убитый видел убийцу.
– Разумеется, видел, – ответил я ему. – Пуля прямо в сердце. По-видимому, здесь они выясняли отношения, и результатом этого и стал выстрел.
– Но убийца при этом заранее пришел с дуэльным пистолетом, – заметил Ульяшин. – Значит, шел убивать?
– Видимо так, – согласился я задумчиво. – А где второй пистолет?
– Да на своем месте, – ответил управляющий. – В кабинете.
– Ульяшин, Вы аккуратно заверните пистолет, – велел я околоточному. – Нужно его осмотреть. А тело в мертвецкую отправляйте.
– Слушаюсь, Яков Платоныч, – ответил он.
– А подозреваемые все на месте? – спросил я, когда мы направились к дому.
– Да где ж им быть? – ответил управляющий. – Ждут, как приказали.
Подозреваемые и в самом деле находились на веранде, и явно уже нервничали в ожидании. А также были весьма возмущены тем, что их свобода была ограничена.
– Прошу прощения, господа, за некоторые неудобства, – произнес я, входя и окидывая взглядом помещение, – но в данных обстоятельствах…
– Господа! – высокомерно перебил меня молодой человек, сидящий за роялем, видимо, начинающий оперный певец Алмазов. – Как-то Вы сурово с нами.
– Да уж, немилосердно, – добавил интеллигентный человек в пенсне, расположившийся на диване, должно быть, писатель господин Чехов, – господин…
– Штольман, Яков Платоныч, следователь, – представился я. – Николай Васильевич, наш полицмейстер. Вы уже знакомы.
– Позвольте все же полюбопытствовать, – резко обратился ко мне господин в летах, скорее всего, Тропинин, известный драматург, – по какому праву Вы нас заперли здесь под охраной, как преступников? Произошло несчастье, но это же не значит, что…
– Произошло убийство, – перебил его Трегубов.
– Убийство? – Тропинин был явно удивлен.
Впрочем, не он один. Все в комнате явно были поражены этим сообщением.
– Что Вы говорите? – посыпались вопросы со всех сторон. – Вы уверены?
– Совершенно, – ответил я всем одновременно.
– Так что, господа, – продолжил Николай Васильевич, – придется примириться с некоторыми неудобствами. И никто не должен без моего ведома отлучаться из поместья. Ясно?
– Вы предполагаете, – осведомился Тропинин, – что убийца находится среди присутствующих?
– Преступник здесь, в доме, – ответил я. – А где госпожа Полонская?
– Елена Николавна плохо себя чувствует, она у себя, – ответил Тропинин. И добавил с заметным сарказмом. – Она тоже под подозрением?
– Анны Викторовны не вижу, – сказал я Трегубову, игнорируя Тропинина вместе с его сарказмом.
– А она пошла к Вам, – отозвался Алмазов.
– Ко мне? – удивился я.
Странно, что мы не встретили ее в парке в таком случае.
– Точно так, – ответил певец, – упросила городового отпустить ее, потому как имеет важные для следствия сведения.
Упросила, как же. Небось, и упрашивать-то не пришлось. Я оглянулся на дверь, но там стоял лишь Ульяшин, который, судя по выражению лица, очень желал напомнить мне, что на этот раз он ни при чем, поскольку был со мной в парке. Ладно, все здесь, в том числе и возможный убийца, а в парке полно городовых. Не думаю, что Анна Викторовна там в опасности. А побеседовать с ней я могу и позже. Скорее всего, она и в самом деле уже может что-то мне рассказать.
– Итак, господа, – обратился я к присутствующим, – я должен допросить каждого из вас по отдельности. Начнем с Вас, господин Тропинин. Ульяшин, – велел я околоточному, – займитесь дактилоскопией орудия убийства. Все необходимое здесь, в саквояже.
Михаил Иванович кивнул с полным осознанием серьезности поручения. Хорошо, что он здесь сегодня. Мне безмерно не хватало Коробейникова. Но Ульяшин уже многому научился и будет мне хорошим подспорьем.
– Прошу за мной, – обратился я к Тропинину. И добавил, обращаясь к полицмейстеру. – Соблаговолите присутствовать, Николай Васильевич?
– Разумеется, – ответил он, вставая из кресла.
– Значит, вчера Вы не пошли на спектакль? – спросил я Тропинина, когда мы перешли в гостиную, которую было решено использовать для допросов.
– Нет, я был в доме, – ответил он. – Пришла Елена Николавна, и я вышел в парк.
– Зачем? – поинтересовался полицмейстер.
– Елена Николавна просила найти ее сына, Алексея, – пояснил Тропинин.
– Нашли?
– Нет.
– То есть, – продолжил я расспросы, – Вы услышали выстрел, гуляя по парку, сразу после того, как ушли из дома?
– Нет, минут через десять-пятнадцать, – ответил драматург. – Потом я вернулся на веранду, а там уже были другие.
– Значит, в этот промежуток времени, до выстрела, – уточнил я, – Вас никто не видел?
– Получается, никто, – покачал головой Тропинин. – Вы что, хотите сказать, что это я?
– Возможно, – строго произнес Николай Васильевич.
– Вас не было добрых двадцать минут, – пояснил я Тропинину причины наших предположений. – Назовите мне хоть одну причину, по которой мы должны Вас исключать из списка подозреваемых?
– Да, но зачем мне это? – спросил он, явно пораженный тем, что на него пало подозрение. – Каков мотив? Так это называется у Вас?
– Да, мотива пока нет, – ответил господин Трегубов, – но ведь мы только начинаем расследование. Бог даст, и мотив появится.
– Ну, простите, господа, – рассмеялся Тропинин, демонстрируя, что он считает наши предположения просто нелепыми.
– Господин Тропинин, – сказал я ему, – мы еще обязательно с Вами поговорим. Вы свободны.
– Пока, – строго прибавил Николай Васильевич.
– Яков Платоныч, – сказал мне полицмейстер, когда мы остались одни, – а у нас с Вами неплохо получается дуэтом.
– Несомненно, – ответил я ему с улыбкой.
– Продолжим? – азартно предложил Трегубов, направляясь снова на веранду за следующей жертвой.
Впрочем, следующий подозреваемый, или, вернее, подозреваемая не заставила себя ждать. Ольга Соловьева, начинающая актриса, игравшая в пьесе Алексея Гребнева, буквально налетела на нас, не успели мы дойти до веранды.
– Ольга? – остановил я ее, встревожено заглядывая ей в лицо. – Простите…
– Александровна, – ответила она, останавливаясь.
Она была сильно взволнована и плакала недавно. Похоже, с погибшим ее связывали весьма близкие отношения, и она тяжело переживала случившееся. Впрочем, возможно и то, что она была убийцей и теперь переживала, что я могу раскрыть ее. В этом деле было пока слишком мало данных, чтобы я мог исключать хоть кого-нибудь, кроме, разве что, Трегубова и Анны Викторовны.
– Я хотел задать Вам несколько вопросов, – обратился я к девушке.
– Да, – кивнула она, – пожалуйста.
– Вы присаживайтесь, – предложил я ей, указывая на стул.
– А можно, я буду ходить? – неожиданно спросила Ольга. – Не могу больше ни сидеть, ни стоять. Ничего не могу.
– Извольте, – согласился я, – это как Вам будет угодно. Скажите, – спросил я ее, – а когда Вы услышали выстрел, где Вы были?
– Я была в парке, – ответила Соловьева. – Я искала Алексея, но не нашла. А потом услышала выстрел.
Все-таки как-то слишком сильно она взволнована. И отвечает осторожно, обдумывая каждое слово. Определенно, что-то скрывает, знать бы, что именно.
– А почему же Вы пошли к веранде? – подключился к допросу Николай Васильевич. – А не на выстрел?
– А зачем мне на него идти? – ответила Ольга. – Я же не знала, что это был за выстрел. Я даже представить себе не могла… А потом решила узнать у управляющего, что это значит.
– Ну, хорошо, – согласился господин Трегубов. – И что дальше?
– На веранде уже были… – продолжила рассказывать Соловьева. – Я не помню точно, кто… Потом пришел Семенов и другие.
– Семенов? – поразился я. – Какой Семенов?
Я был уверен, что мне перечислили всех присутствовавших, а оказывается…
– Семенов, учитель словесности, – пояснила Ольга.
– Он тоже здесь? – спросил я встревожено.
– Да, он здесь, – ответила она.
– А где он сейчас?
– Я не знаю, – с растерянностью сказала Ольга, – может быть, он в парке?
– Может, – согласился с нею Трегубов. – По-моему, он там и оставался.
В парке? Как же его упустили-то? Но там же Анна Викторовна, которая до сих пор не вернулась. Я был уверен, что все подозреваемые собраны на веранде, и парк безопасен, но оказалось, что это вовсе не так. Охваченный беспокойством, я быстро направился в парк.
Я нашел их обоих достаточно быстро, будто чувствовал, где искать. И, судя по всему, появился я очень вовремя. Издалека мне не слышно было слов, но пантомима была крайне живописна. Семенов, удерживая Анну Викторовну за руку, что-то говорил ей весьма эмоционально, она же пыталась отнять руку, явно испуганная. Я прибавил шагу, нащупывая в кармане револьвер. Но в тот момент, когда я готов был уже выстрелить в воздух, отвлекая его внимание, Семенов вдруг отпустил руку Анны и рухнул перед ней на колени, умоляя о чем-то. В этом положении он устрашал ее не меньше, это было видно. Слов я разобрать не мог, донеслось лишь: «Пощадите».
– Господин Семенов, – вмешался я, подойдя ближе, – что Вы там делаете?
Услышав мой голос, Семенов вскочил, глядя на меня с ужасом.
– Я… – попытался оправдаться он.
– Вы задержаны, – сказал я ему, вставая так, чтобы закрыть от него Анну, – по обвинению в убийстве.
– Это какая-то нелепость! – возмутился Семенов.
– Я обязательно выслушаю Ваши объяснения, – пообещал я ему, изо всех сил сдерживая злость на него. – Вы наверху меня подождите.
– Что случилось? – мягко спросил я Анну Викторовну, когда Семенов отошел.
– Да все в порядке, – попыталась она меня успокоить.
Но я видел, что она едва переводила дух, и бледность ее меня тревожила.
– Вы так напуганы, – сказал я ей. – Что-то произошло?
– Просто этот Семенов, он какой-то странный, – пояснила Анна с дрожью в голосе. – Ну, впрочем, как всегда.
Я вспомнил, как больше года назад во время самого первого моего дела, Семенов тоже пытался ей угрожать, вспомнил, как выводили меня из себя его липкие взгляды в сторону Анны. Странный – несколько неточное определение в данном случае. Если он окажется убийцей, меня это весьма порадует.
– А еще, знаете, он что-то знает, – сказала мне Анна Викторовна. – Я не смогла правда понять, что.
– Вас это напугало? – спросил я ее.
– Не только, – ответила она. – Вчера сразу после выстрела я услышала голос. Он сказал: «Надо было разрядить пистолеты».
– Чей голос?
– Мне показалось, что Алексея, – сказала Анна Викторовна. – Но он был уже мертв.
И с тревогой заглянула мне в глаза. Так и не привыкла, что я доверяю ее сведениям. Жаль, что я так и не смог доказать ей мое доверие.
– Понимаю, – кивнул я серьезно. – А он не сказал Вам имя убийцы?
– Нет, – покачала головой Анна.
– Ваше высокоблагородие, – послышался голос Ульяшина, – там Вас барыня спрашивают. Очень гневаются.
– А что случилось? – спросил я околоточного.
– Не могу знать, – развел он руками.
– Вы извините, – со вздохом сказал я Анне Викторовне. – Мы еще договорим.
– Отправьте кого-нибудь в город, – велел я Ульяшину по пути к дому. – Пусть привезут Нежинскую и князя Разумовского. И чтоб без возражений!
Вернувшись на веранду, я решил все-таки сперва допросить Семенова, а потом уже беседовать с Полонской. Сейчас он находится явно в расстроенных чувствах и, возможно, будет откровеннее. А если дать ему время, он возьмет себя в руки, придумает правдоподобную легенду, и тогда я потрачу много времени и сил, чтобы добиться от него правды.
– Вы присаживайтесь, – сказал я Семенову.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Я постою.
Что ж, это его дело. Пусть стоит, раз хочется.
– Расскажите, – попросил я его, устраиваясь в кресле, – каким образом Ваши следы оказались на месте преступления?
– А с чего Вы взяли, – спросил Семенов с нервной усмешкой, – что это мои следы?
– Рядом мы нашли вот это, – пояснил я ему, доставая из кармана портсигар. – Гравировка: «Наставнику от любящих учеников».
Улыбка покинула лицо Семенова. Он в растерянности дотронулся до кармана. Видимо, до этого момента пропажу он не обнаружил.
– Вы как там оказались? – спросил я его.
– Дело в том, что я нашел тело, – принялся объясняться Семенов, нервничая настолько явно, что нельзя было этого не заметить.
– Следы такого рода, – уточнил я, – как будто Вы там топтались долгое время. Это что же, Вы стояли и наблюдали за найденным бездыханным телом?
– Ну, а что тут странного? – сказал вздрагивающим от волнения голосом учитель. – Когда я обнаружил тело, я буквально оторопел. Мне понадобилось совладать с собой, прежде чем я подошел к нему. Меня бросило в жар, я достал платок, вот, видимо, портсигар и выпал.
– А может, все было по-другому? – спросил я его жестко. – Вчера Вы стояли, прятались за деревом, пытались достать пистолет. Вот портсигар и выпал из кармана.
– Чушь! – отверг с возмущением мои предположения Семенов. – Это все какие-то Ваши домыслы!
– А о ком Вы просили меня? – спросила внезапно Анна Викторовна, подошедшая так тихо, что я и не заметил.
– Я не понимаю, о чем Вы говорите, – нервно ответил ей Семенов.
– Господин Семенов, – сказала Анна с укором, – Вы сказали мне: «Пощадите ее». О ком шла речь?
– Нет-нет! – принялся отпираться учитель. – Я ничего такого не говорил.
Анна Викторовна взглянула на меня, явно желая мне что-то сказать приватно. Я встал и подошел к ней ближе.
– Он действительно сказал мне: «Пощадите ее», – сказала Анна тихо. – И сделал это, потому что думал, что дух Алексея уже выдал мне имя убийцы, понимаете?
– Семенов думал, что Вы знаете имя убийцы? – уточнил я.
– Именно, – шепотом подтвердила Анна Викторовна.
– Кого-то он выгораживает, – вздохнул я.
Вовремя я успел прийти, однако. Сам ли Семенов убил Гребнева или пытается кого-то прикрыть, в любом случае Анна в его обществе в безопасности не была.
– Кого Вы выгораживаете? – резко спросил я Семенова.
– Господин следователь, Вы определитесь, – с неприятной улыбочкой ответил он. – Я или убийца, или кого-то там выгораживаю.
– Не валяйте дурака, господин Семенов, – сказал я ему с раздражением. – Кого Вы имели в виду, когда сказали: «Пощадите ее»?
– Хорошо, я все скажу, – волнуясь, произнес он, усаживаясь наконец-то. – Знаете, я имел в виду Сашу, дочь управляющего.
Мы с Анной Викторовной переглянулись в изумлении. Кажется, Саша не приходила в голову нам обоим. Лично я был уверен, что речь идет об Ольге, и готов был побиться об заклад, что и Анна думала о ней же.
– Грешным делом я подумал вначале, что это она, – зачастил Семенов, – но сейчас я понимаю, что это полный бред.
– И почему Вы решили, – спросил я, – что Саша стреляла?
– Понимаете, дело в том, – принялся рассказывать учитель, – что она недавно обратилась ко мне с такой деликатной просьбой, найти ей врача. Ну, чтобы избавиться от беременности. А Алексей как раз отец.
Господи, в этом деле мотивы плодятся с какой-то невиданной скоростью. Подобное мне и в голову прийти не могло. Мы с Анной Викторовной снова переглянулись. Судя по выражению ее лица, ее голову подобная идея тоже не посещала.
– Ну, между ними что-то такое было, знаете, как это бывает, – смущенно продолжал Семенов, – ну, а потом он вот…
– А почему, – перебил я его, – она обратилась с этой просьбой к Вам?
– Ну, как? Помилуйте, я ее знаю вот с такого возраста, – ответил Семенов. – Ну не к отцу же ей идти с такой просьбой?
– Хорошо, – вздохнул я, – Вы свободны. Прошу Вас, из поместья ни шагу.
– Портсигарчик я могу забрать? – спросил Семенов, поднимаясь.
– Нет, – коротко ответил я.
Появилась новая версия, и мне требовалось время, чтобы обдумать ее со всех сторон. Но что-то подсказывало мне, что Семенов снова солгал нам, пытаясь выгородить кого-то. И этот кто-то, скорее всего, Ольга. Вряд ли Саша, уж очень лихо он все про нее рассказал.
Кстати, судя по выражению лица, Анне Викторовне тоже не нравилась версия с виновностью дочери управляющего. Она уже успела нахмуриться и посматривала в мою сторону сердито. Ну, это не удивительно. Юная Саша, маленькая и хрупкая, вызывала у Анны, по всей видимости, желание защитить и уберечь. А сложное положение, в которое попала девушка, это желание лишь усиливало. А поскольку Анна Викторовна крайне не любила, когда я проверяю невиновность тех, кто ей симпатичен, то, кажется, начала сердиться на меня заранее. Вечный наш с нею конфликт. Сколько не объяснял я, что должен и буду проверять подозрения, и что это не означает вины, а наоборот дает возможность доказать невиновность, все равно каждый раз дело заканчивалось ссорой. Анну Викторовну обижали мои проверки, она воспринимала их почему-то не как часть моей работы, а как мое личное ей недоверие. Вот и теперь, кажется, мы уже поссорились. По крайней мере, взгляд, которым наградила она меня, был довольно сердитым. Я ответил не менее упрямым взором, давая понять, что все равно поступлю так, как считаю нужным. Анна Викторовна вздохнула с неудовольствием и, резко повернувшись, покинула веранду. Вот и поговорили, что называется. Раньше мы хотя бы молча не ссорились. Впрочем, что вспоминать о том, что было раньше?
Я хотел было пойти за ней и попробовать все же объяснить свою позицию. Это дело и без того достаточно сложное, не нужно ссор. Но тут открылась дверь, и на веранду весьма решительно вышла хозяйка дома, Елена Николаевна Полонская, в сопровождении Тропинина.
– Господин Штольман! – обратилась она ко мне с плохо скрываемым гневом в голосе.
– Я к Вашим услугам, – поклонился я ей.
– Я… Я звала Вас, – сказала Полонская. – Я Вас ждала.
– Простите, – извинился я, – неотложные дела следствия.
– Погиб мой сын, – сказала Елена Николаевна с волнением. – Можете ли Вы это понять?
– Я глубоко Вам сочувствую, – сказал я ей совершенно искренне.
– Я хотела бы знать, – сказала Полонская, – до каких пор это будет продолжаться.
Я взглянул на Тропинина, но он отвел глаза. Ясно было, что он не взял на себя трудную ношу сообщить матери о том, что ее сын был лишен жизни насильственным образом. И делать это придется мне, прямо сейчас.
– К сожалению, – ответил я ей, – дознание будет продолжаться до тех пор, пока убийца не будет изобличен.
– С чего вообще Вы взяли, что это убийство? – спросила Елена Николаевна. – Мой сын… – продолжила она, борясь со слезами, – мой сын был тонким и ранимым человеком. Я обидела его. Я одна во всем виновата. Я убийца!
– Ну, это фигурально, как Вы понимаете, – торопливо вступился Тропинин.
– Я понимаю, – успокоил я его.
– Мой сын покончил с собой, – сказала Полонская, взяв себя в руки немыслимым усилием. – Я прошу Вас прекратить следствие.
– Боюсь, это невозможно, – сказал я со вздохом, искренне сочувствуя ее материнскому горю. – Сожалею, но факты говорят, что произошло убийство.
– Какие факты?
– На одежде убитого нет следов пороха, – ответил я, – значит, стреляли в него с расстояния…
– Господи, я прошу Вас, – воскликнула Елена Андреевна, борясь с рыданиями, – избавьте меня от этих подробностей!
И она выбежала из комнаты.
– Вы уверены, что это убийство? – спросил меня Тропинин.
Странный вопрос, право, особенно если учитывать, что как раз его я успел не только допросить, но и всерьез заподозрить. Или он надеялся, что я позже передумаю?
– Никаких сомнений, – ответил я ему. – Вы, когда гуляли в парке, за несколько минут до выстрела… Вы сказали, Вы никого не видели?
– Никого, – подтвердил он.
– А где был господин Семенов?
– Семенов? – задумался Тропинин. – Я не знаю. Он появился потом, когда все собрались на веранде. Ах, да, я вспомнил, – добавил он вдруг, – он тяжело дышал, был очень возбужден, как будто бежал откуда-то.
На веранду торопливо вышел Ульяшин.
– Яков Платоныч, – обратился он ко мне, – на два слова можно? Это срочно.
– Господин Тропинин, Вы можете идти, – сказал я.
Тропинин отошел в сторону, вежливо поклонившись.
– На пистолете отпечатков нет, – сказал околоточный, стараясь говорить как можно тише. – Они будто стерты намеренно.
Вот как? То есть, следует предположить, что убийца знал о дактилоскопическом методе. А он ведь не так уж широко известен.
– Совершенно никаких отпечатков? – уточнил я.
– Ну, там на стволе, возле мушки, – сказал Ульяшин, выражением лица демонстрируя, какую малость ему удалось обнаружить.
Что ж, пусть и малость, но придется работать с тем, что есть. Я взглянул на подошедшего к нам господина Трегубова. Наш полицмейстер дактилоскопию не уважал, почитая ее едва ли не за гадание на кофейной гуще. Убедить его мне будет непросто, но придется справиться. Иного выхода я не вижу.
– Нужно получить отпечатки пальцев у всех присутствующих, – сказал я Ульяшину. – Подготовьте.
– Что? – возмущенно подступился ко мне господин полицмейстер, едва Ульяшин торопливо покинул веранду. – Опять? Какие отпечатки?
– Найден след пальца на пистолете, – приступил я к уговорам и объяснениям. – Если мы получим отпечатки пальцев всех присутствующих и сравним с этим следом, то, возможно, найдем убийцу.
– Как Вы это себе представляете? – вздохнул Николай Васильевич, раздраженный вечным моим упрямством. – Почтенные люди будут макать свои пальцы в эту Вашу ваксу, как какие-то бродяги с улицы?
– Почтенные люди должны понимать, – жестко ответил я, – что это способ установления истины.
– Какой способ? – продолжал возмущаться Трегубов. – Откуда Вы их только берете?
– Ну, если хотите, – предложил я, начиная раздражаться его твердолобостью, – могу прочитать Вам небольшую лекцию.
– Нет уж, увольте, – раздраженно отмахнулся полицмейстер.
Но было поздно, волна раздражения подхватила меня, заставляя забыть о чинах и рангах.
– Нет-нет, я настаиваю, – сказал я и принялся излагать самым лекторским тоном, который смог изобразить. – Еще в древнем Вавилоне и в Китае делали оттиски пальцев на глиняных табличках, печатях. А в четырнадцатом-пятнадцатом веках в Персии отпечатками пальцев подписывали различные государственные документы.
Николай Васильевич попытался что-то возразить, но я не дал ему и слово вымолвить.
– А в наше время, тридцать лет назад, – продолжил я, усиливая напор, – некий англичанин, Гершель, впервые предложил использовать отпечатки пальцев как способ раскрытия преступлений.
– В самом деле? – несколько смущенно спросил господин Трегубов.
– Представьте себе! – дерзко ответил я. – А все дело в папиллярных узорах. Узор на каждом пальце, он индивидуален.
Николай Васильевич взглянул на свои пальцы в некотором замешательстве, будто впервые их увидел.
– И я уверен, что дактилоскопия будет скоро применяться везде, – закончил я свою пламенную речь. – Целые картотеки появятся.
– Да… – задумчиво протянул Трегубов. – Этот Ваш англичанин…
– А где Вы были в момент выстрела, – спросил я, решив, что достаточно сильно нахамил начальству, а стало быть, терять мне больше нечего.
– Что? – воззрился на меня полицмейстер с изумленным возмущением.
– Я прошу прощения, – ответил я ему, – Вы знаете порядок. Я должен задать этот вопрос.
– Я был в парке, когда прозвучал выстрел, – ответил Николай Васильевич, явно сдерживаясь из последних сил, – и меня никто не видел. Мне что, тоже отпечатать свои пальцы?
– Нет, – сказал я, решив, что доводить начальника до бешенства все же не стоит, – Вам не нужно.
Впрочем, хоть я и позволил себе непозволительное поведение, господин полицмейстер все же решил меня поддержать и сам приказал собрать всех подозреваемых на веранде для проведения процедуры дактилоскопии. Я вкратце объяснил присутствующим, что, как и зачем будет сейчас проделано. Разумеется, реакцию мои объяснения вызвали весьма неоднозначную и, по большей части, отрицательную.
– Вы что, издеваетесь над нами? – возмущенно спросила Полонская. – Что это еще за странная процедура.
– На пистолете, из которого был произведен выстрел, – пояснил я, – был обнаружен отпечаток пальца, по которому мы найдем стрелявшего.
– А я, знаете ли, всегда тщательно мою руки, – с насмешливой улыбкой заявил господин Алмазов. – И никаких отпечатков нигде не оставляю.
– А Вы посмотрите внимательно на Ваш бокал, – внезапно вмешался господин Чехов. – Пальцы оставляют отпечатки на гладкой поверхности, сколь бы чисто вымыты они ни были. Как врач, я могу это засвидетельствовать.
Господин Алмазов удивленно рассматривал свой бокал и более уже не улыбался.
Неожиданная поддержка. Этот интеллигентный человек, врач и писатель, нравился мне все сильнее. Хорошо, что у него алиби на момент выстрела, подозревать его мне было бы неприятно.
– Благодарю Вас, Антон Палыч, – сказал я ему. – Ну что, господа? Давайте по очереди, прошу.
На минуту все замешкались, глядя друг на друга. Затем господин Чехов, оставаясь последовательным в оказании поддержки полиции в моем лице, вышел вперед.
– Ну-с, пожалуй, это может быть даже любопытно, – сказал он, подходя к столу, за которым расположился Ульяшин со своими принадлежностями.
Михаил Иванович аккуратно снял отпечатки с каждого пальца его правой руки. Остальные наблюдали за процессом с тревожным вниманием.
– Любопытно, – нервно рассмеялся Семенов, – как раз на днях читал об этом методе. Кто бы мог подумать?
– И где же Вы о нем читали? – поинтересовался я.
– В журнале «Вокруг света», – с готовностью ответил Семенов. – Кстати, занятная статейка. Я еще хотел своим ученикам рассказать по естествознанию.
– Прошу Вас, госпожа Полонская, – произнес я, заметив, что Ульяшин закончил с отпечатками Антона Павловича.
Она взглянула на меня с изумлением, но возражать не стала. Поднялась с достоинством и прошла к столу. Полагаю, она понимала, что ее отпечатки мне не нужны, ведь в момент выстрела она была на веранде. Но если хозяйка дома, известная актриса, прима императорского театра, согласится на мои требования, то и остальные возражать не посмеют. И это она, видимо, понимала тоже, поэтому и не стала вступать в спор.
Впрочем, тут же возникла заминка. Самообладание Елены Николавны не простиралось настолько далеко, чтобы позволить кому-то, тем более городовому, хватать ее за руки. Не желая конфликта, я подозвал Ульяшина к себе. Полонская тем временем самостоятельно повторила все его действия, оставив на бумаге пять отпечатков пальцев своей правой руки.
– Ульяшин, прислугу не забудьте, – сказал я подошедшему околоточному.
– Будет сделано, – ответил Михаил Иванович. – Я обработаю их на кухне. Этот господин Тропинин, – сообщил он мне, понизив голос, – известный литератор. Я читал один его детективный рассказ – ну, очень! Вообще ничего не понятно. Но там как раз упоминается эта вот дактилоскопия.
– Почему-то он скромно об этом промолчал, – сказал я также тихо. – Убийца стер все отпечатки пальцев, то есть, это означает одно: он знал о дактилоскопии.
– Наши действия? – шепотом спросил Ульяшин.
– Пока примем к сведению, – ответил я ему. – Вы продолжайте.
Как я и предполагал, споров более не возникло. Следующим к столу, уже без моих указаний, вышел господин Семенов, за ним потянулись остальные. Наконец, когда все отпечатки были сняты, осталось только ждать, пока Ульяшин обработает слуг, а затем сравнит все оттиски, один за другим, с тем, что был найден на пистолете. Ожидание грозило затянуться, и я мог бы помочь ему, ускорив, таким образом, процесс. Но мне показалось куда более полезным остаться среди гостей и понаблюдать. Подобные наблюдения, особенно за нервничающими, взволнованными людьми, порой давали мне ключ к разгадке куда вернее, чем вещественные доказательства.
– Господа, – сказала дочь управляющего, входя на веранду, – прошу всех отобедать.
– Я не могу, – негромко сказала Полонская, обращаясь в Тропинину.
– Но ты ничего не ела со вчерашнего дня, – взволнованно ответил он ей.
– Я не могу, – повторила она. И добавила, обращаясь к гостям: – Надеюсь, вы простите меня, господа.
Она удалилась, и Тропинин торопливо последовал за ней. Остальные потянулись в столовую.
Обед прошел в напряженном молчании. Все сидели, потупив глаза и лишь искоса бросая взгляды друг на друга. Я вовсе предпочел бы поесть с Ульяшиным на кухне, если бы не необходимость наблюдений.
Когда мы после обеда перешли на веранду, напряжение еще усилилось. Все сидели в ожидании, и лишь Алмазов разгуливал по комнате, занятый вокальными упражнениями. Через некоторое время я готов был убить его, и, как мне кажется, остальные полностью разделяли мое мнение. Наконец, господин Трегубов, выведенный из себя этими звуками, демонстративно-громко вздохнул.
– А что? – с вызовом повернулся к нему Алмазов, прервав свое, с позволения сказать, пение. – Голос требует.
Ну и неприятный же он тип, в самом деле! Создается впечатление, что он нарочно нагнетает напряженность, хотя и так на веранде атмосфера такая, что чиркни спичкой – и взорвется.
– Чай, господа, – объявил управляющий, несколько разрядив драматичность ситуации. – Прошу.
За ним вошла горничная с горячим самоваром в руках.
– Обед был превосходен, – сказал управляющему улыбающийся Алмазов. – И знаете, как-то легче на душе стало.
– На здоровье, – мрачно ответил тот, покидая веранду.
– Могу я выйти в сад? – спросила меня госпожа Соловьева. – Мне надо на воздух.
– Разумеется, – ответил я ей.
– Господин Штольман, – обратился ко мне Антон Палыч, – а можно узнать, к чему склоняется следствие?
– Боюсь, что нет, – ответил я ему. – Следствие еще не закончено.
– Но ведь Вы уверены, – проявил настойчивость Чехов, – что убийца обедал с нами за одним столом.
– Надеюсь, что ужинать он будет в камере, – сказал я, чувствуя, как раздражение прорывается в мой голос.
Жаль, что я не сдержался. В этом рафинированном обществе Чехов был единственным, кто общался со мной нормально, не давая мне каждую секунду понять, что я «не их круга», что я полицейский, общение с которым для тонких людей искусства унизительно. Никто из них не осмелился бы сказать мне подобное в глаза, особенно в нынешней ситуации. Но презрительные взгляды в мою сторону весьма ясно выражали их мнение.
– Значит, до ужина Вы нас отпустите? – сделал вывод Алмазов.
– Терпение, господа, терпение, – ответил я. – Я приношу извинения за доставленные неудобства, но дело серьезное, убийство.
– Ах, Алексей! – с сожалением произнес Семенов. – А ведь сколько было планов. Он ведь свою антрепризу хотел открыть, ставить спектакли. И ради этой высокой цели он хотел продать имение.
– То есть как? – изумленно спросил Тропинин, именно в этот момент вышедший на веранду.
– Да-да! – подтвердил учитель. – Он Вам не говорил об этом?
Судя по гневу на лице Тропинина, не говорил. А еще напрягся управляющий. Тоже, видимо, был не в курсе.
– Мне ничего об этом не известно, – сказал он, подтвердив мое предположение.
– Он был воодушевлен, полон идей, – продолжал Семенов восторженно, не замечая, какую реакцию вызвали его слова, – и ради этих идей он собирался продать часть земли и лес.
– Чушь! – резко заявил управляющий. – Я бы знал.
И повернувшись ко мне, извинился за резкость тона. Я кивнул молча, не прерывая наблюдения. Собственно, ради подобных разговоров я и остался здесь.
– Да он вообще собирался уехать отсюда, чтобы заниматься театром, – с волнением продолжал отстаивать свое мнение Семенов. – Настоящим театром, а не этими любительскими постановками.
Анна Викторовна неспешно пила чай, тоже внимательно слушая возникший спор. Я невольно поймал себя на мысли, что вот она, в отличие от меня, прекрасно вписывается в это общество. Красивая, изысканная, утонченная, она была очень на месте среди всех этих людей искусства. Сейчас она была так недосягаема, что я и заговорить с ней не осмелился бы и лишь наблюдал издали, любуясь. Впрочем, и Анна не стремилась к общению со мной, вовсе никак меня не замечая, будто меня здесь и не было.
– А Вы давно знали покойного? – негромко спросил Антон Палыч Анну Викторовну, присаживаясь с нею рядом с чашкой чаю.
– Нет, – ответила она. – Мы с Алексеем были знакомы через дядю, виделись пару раз на вечерах.
– Да, я тоже только здесь с ним познакомился, – ответил ей господин Чехов. – А вот с Еленой Николавной мы давние друзья.
– Бедная, – вздохнула Анна Викторовна с состраданием.
– Я наслышан о Ваших необыкновенных способностях, – произнес Антон Палыч. – Это правда?
Я насторожился. Этот умник-литератор, при всей моей к нему симпатии, мог быть и весьма язвителен, я видел это. Вряд ли он, тем более, будучи врачом, верит в спиритизм. Уж не собирается ли он отточить свое остроумие прямо сейчас? Тогда мне придется попробовать на нем свое.
– Правда, – кивнула Анна Викторовна с легкой улыбкой.
– Позвольте полюбопытствовать, – спросил Антон Палыч, – отчего же Вы не спросите у покойного, как все произошло?
– А он меня избегает, – ответила Анна.
Кажется, она тоже понимала, что господин Чехов забавляется, но, верная своим принципам, отвечала серьезно.
– Знаете, вчера мне показалось, что я видела его, пока искали тело, – рассказала Анна Викторовна. – И он не стал со мной говорить.
– Отчего же? – иронично улыбнулся Чехов.
– Ну, знаете, – рассмеялась Анна, – духи, они часто ведут себя против логики.
– Они? – усмехнулся Антон Палыч. – И часто Вы их видите?
Нет, я все-таки ошибся, пожалуй. Этот ироничный умник мне вовсе не нравится. Не пора ли вмешаться?
Анна Викторовна, почувствовав, кажется, мое напряжение, взглянула на меня встревоженно.
– Давайте сменим тему, – предложила она господину Чехову.
Но этого писателя-врача не так просто было сбить с мысли.
– Нет-нет, – не согласился он, – Вы заинтриговали меня, а теперь обрываете на полуслове. Так что же Алексей? Как он выглядел после смерти?
– Я не разглядела, – ответила Анна Викторовна с некоторым неудовольствием в голосе.
– А знаете, где Вы точно можете его найти? – спросил Антон Палыч. – Он же драматург. И наверняка его неуспокоенный дух сейчас бродит где-то вокруг сцены. Ну, конечно! – продолжил он с воодушевлением. – Я бы на его месте сидел сейчас на сцене. Ведь он теперь точно знает все, о чем он написал. И это одиночество, и эту пустоту.
Вот теперь Анна Викторовна смотрела на него с полным вниманием. Видно было, что идея, высказанная Чеховым, захватила ее. И спустя краткое время она поднялась с места, чтобы направиться к двери.
Анна не стала, по примеру Ольги, просить у меня разрешения выйти в парк, лишь послала мне вопросительный взгляд. И я также взглядом подтвердил, что не имею ничего против. Так мы теперь и разговариваем, взглядами. Лучше, чем ничего, разумеется. Но как же мне мало этого. И как не хочется, чтобы она уходила. Я и сидел здесь только ради того, чтобы иметь возможность любоваться ею, что бы я не рассказывал себе о необходимости наблюдать за подозреваемыми. Ложь, все ложь. А правда в том, что, не имея возможности общения, я пытался хоть взглядом насытить сжигающую меня тоску. Тщетно, разумеется. И пора бы мне уже признать правду и смириться с ней. Пора. Вот только никак не получается.
После ухода Анны Викторовны постепенно все начали разбредаться. Я никого не стал удерживать. Даже мои нервы уже не справлялись с тем напряжением, которое образовалось на веранде. Нужно было дать всем возможность хоть чуточку расслабиться, ведь ожидание продлится еще неизвестное время. Сам же я решил, что побеседую с некоторыми из гостей приватно, пока позволяет ситуация. В конце концов, вопрос о продаже имения, поднятый Семеновым, требовал более пристального внимания. Там, где замешаны деньги, другие мотивы обычно отходят на второй план. Так что я отправился разыскивать управляющего. Хотелось выяснить, как получилось так, что он не знал о планах Гребнева о продаже имения. Да и еще как минимум один вопрос к нему у меня был.
Но по пути меня остановил господин Трегубов, тоже покинувший веранду и обосновавшийся в одиночестве в гостиной с книгой в руках.
– Яков Платоныч, – окликнул он меня, откладывая книгу. – Присядьте, Яков Платоныч, присядьте.
Я уже достаточно обижал начальника на сегодня, поэтому предпочел остановиться и опуститься на диван.
– Отдохните, переведите дух, – дружелюбно продолжил Николай Васильевич. – Надо признать, собачья работа у Вас, Яков Платоныч. Но Вы прекрасно с ней справляетесь. Кофе хотите?
– Нет, благодарю, – ответил я ему.
Похоже, начальство находится в добром расположении духа, и настроено сочувствовать. Только вот я в сочувствии не нуждаюсь, в том числе и от сильных мира сего. И работу свою, какая она ни есть собачья, люблю и уважаю.
– Ну, докладывайте, – сказал Трегубов, прихлебывая кофе. – Что мы имеем?
– У нас всего лишь пять подозреваемых, – ответил я ему, не скрывая иронии. И продолжил уже серьезно. – Каждый из них находился в парке в момент выстрела, и у каждого из них был мотив и возможность убить Гребнева.
– Ну, и какие мотивы? – поинтересовался Николай Васильевич.
– У Семенова ревность, – принялся перечислять я, – Тропинин ради наследства Елены Николавны. Могла убить и Ольга в порыве гнева. Дочь управляющего, из-за того, что Гребнев бросил ее беременную. И сам управляющий Григорий, из-за махинаций с князем Разумовским.
– С князем? – встревожился господин Трегубов до такой степени, что отставил недопитый кофе и пересел ближе ко мне.
– Да, еще и князь, – ответил я, предвидя, какая реакция будет на мои слова. – Он вчера приезжал сюда с госпожой Нежинской, но поспешно уехал, так и не досмотрев спектакля. Я предполагаю, что управляющий продавал ему лес Алексея по заниженным ценам.
– Что? – возмутился полицмейстер, осознав, что я намерен обвинить Его Сиятельство в мошенничестве.
– Я уж распорядился, – сообщил я ему. – Их скоро доставят сюда.
– Зачем? – на лице господина Трегубова отражалась вся гамма испытываемых им эмоций, от ужаса до ярости.
– Допросить, – прикинулся я добросовестным служакой, – как и всех остальных.
Николай Васильевич взглянул на меня едва ли не с отвращением. В мой театр он не поверил ни на миг, но и изменить уже ничего не мог.
– Ну, это, увольте, без меня, – произнес он и даже пересел обратно в кресло, будто подчеркивая, что не хочет иметь со мной ничего общего.
– Ну, это как Вам будет угодно, – усмехнулся я его трусости. – А я, с Вашего позволения, продолжу свою собачью работу.
– Я высоко ценю Вашу работу, – крикнул мне вслед господин Трегубов, до которого лишь сейчас, видимо, дошло, как прозвучали те его слова. – Действуйте.
Но снова я не успел никуда дойти. Неожиданно со второго этажа, со стороны хозяйских комнат, послышался голос Тропинина, громко призывающего на помощь. Мы с Трегубовым бросились вверх по лестнице. Елена Полонская лежала на кровати в своей комнате без чувств. В головах на прикроватном столике наполовину пустой пузырек со снотворным, поясняя случившееся.
Антон Палыч, срочно призванный как ближайший доктор, осмотрел Полонскую, посчитал пульс.
– Она приняла слишком много снотворного, – сказал он нам. – Пульс едва прощупывается. Господа, необходимо промывание, иначе возможен летальный исход.
– Немедленно в больницу! – приказал полицмейстер. – Пролетку к крыльцу!
– Ульяшин, заберите снотворное, – велел я. – Нужно будет снять отпечатки пальцев с флакона. И городовых сюда.
Городовые, подгоняемые господином Трегубовым, вынесли бесчувственную Полонскую на крыльцо и погрузили в пролетку. Следом за ней в экипаж запрыгнул Тропинин. Видно было, что он в ужасе от происшедшего. Но, увы, хоть я и понимал его чувства, он по-прежнему являлся для меня подозреваемым, и я не мог допустить, чтобы он покинул имение.
– Господин Тропинин, – окликнул я его, – Вы не можете покинуть поместье до окончания дознания.
– Я не могу оставить ее одну! – возмущенно возразил он.
– Вы не можете ничем ей помочь, – продолжил настаивать я. – Ее доставят в больницу без Вас.
– Господин полицмейстер! – разгневанно обратился Тропинин к Трегубову, требуя от него, по-видимому, окоротить зарвавшегося подчиненного.
– Вы знаете, по-моему, господин следователь прав, – неожиданно поддержал меня Николай Васильевич.
– Нет, это невозможно! – воскликнул Тропинин. – Я должен быть с ней! Я не могу положиться на Ваших олухов!
– Если Вы настаиваете, Елену Николаевну сопроводит… – я оглянулся, надеясь увидеть Чехова, но на глаза попался Алмазов. Отлично, он мне не нужен, зато надоел преизрядно. – Господин Алмазов, – обратился я к нему, – возьмите на себя эту миссию.
– Разумеется, – сказал Алмазов, делая шаг к экипажу. – Я готов.
– Я тоже поеду, – сказал мне господин Трегубов, – а Вы тут сами… В общем, жду доклада.
– Конечно, – кивнул я.
И то сказать, мы оба здесь уже целый день. А ведь убийство Гребнева не единственное преступление в Затонске. И в управлении даже Коробейникова нет. Пусть едет. Учитывая предстоящую неприятную беседу с князем Разумовским, я и сам предпочту, чтобы начальство держалось поодаль и не путалось у меня под ногами.
Тропинин, наконец, поменялся местами с Алмазовым, Трегубов устроился рядом, и экипаж тронулся.
– Вы чудовище! – сказал мне Тропинин, проводив его глазами. – Я буду жаловаться.
Да, я, возможно, чудовище. А он, возможно, убийца. Время покажет, кто из нас прав. Время и следствие.
Я расспросил Ульяшина о том, как продвигается анализ отпечатков, а затем поднялся в комнату Тропинина. Он сидел на кровати, глядя перед собой с потерянным видом.
– Ответьте мне определенно, – сказал я ему, – Елена Николавна испытывала в последнее время финансовые затруднения?
– Да, испытывала, – ответил он. – И что с того? Кто их не испытывает?
– И каким же образом она предполагала выйти из них?
– Она просила денег у меня, – сказал Тропинин, – но я сам сейчас…
– А кто теперь наследует имение? – перебил я его.
– Разумеется, Елена Николавна, – ответил драматург.
– Мы еще вернемся к этому вопросу, – пообещал я ему.
– К чему эти вопросы? – спросил он возмущенно.
– Не понимаете? – спросил я его. – У Вас есть мотив. Смерть сына решает все финансовые затруднения Елены Николавны, да и Ваши тоже. Сама она вряд ли могла до такого додуматься, но ведь Вы могли оказать ей такую услугу.
Он молчал так долго, что я думал, уже и не скажет ничего.
– Как Вы можете? – тихо промолвил он, наконец.
– Из дома далеко не уходите, – строго сказал ему я, покидая комнату.