Двадцатая новелла
Демиург
То дело запомнилось мне на всю жизнь, и вряд ли я когда-либо смогу его забыть. Никогда до этого дня мне не пришлось переживать такого ужаса. И никогда – такого счастья. Впрочем, если уж вспоминать, то лучше по порядку.
Известие о мертвеце, найденном в беседке сада адвоката Миронова, поступило в управление утром, едва я успел войти в кабинет. Также городовой передал мне лично записку от Виктора Миронова, в которой тот просил меня прибыть к ним как можно скорее, не медля ни минуты. Разумеется, труп в их саду в любом случае обязывал меня прибыть, а Виктора Ивановича смириться с моим присутствием. Но он счел необходимым известить меня о том, что мое отлучение от дома Мироновых он считает оконченным. По всей видимости, адвокат Миронов не считал себя вправе просить о помощи человека, которому отказал от дома. В других обстоятельствах подобное сообщение порадовало бы меня, но сейчас я лишь сильнее встревожился. И, как оказалось, не без оснований.
Когда мы прибыли, городовой проводил нас в беседку, где найдено было тело. Здесь нас ожидали Виктор и Петр Мироновы, бледные и чрезвычайно мрачные даже для такой ситуации. Виктор Иванович, не тратя времени на приветствия и вступления, подал мне письмо.
– Это лежало под его рукой, – сказал он, кивнув на труп.
Голос его слушался с трудом, и я как-то некстати вспомнил, что у адвоката Миронова больное сердце.
Я раскрыл письмо, прочел и похолодел.
«Анна, – гласило написанное, – Вы ошибка мироздания. Вас не должно быть. Живые не должны говорить с мертвыми. Это противно Формуле Создателя, описывающей всю вселенную. Формула не предусматривает Вашего существования. Ошибки надо исправлять. Я убью Вас, так же, как и этого отступника. Демиург».
Мне потребовалось некоторое время, чтобы овладеть собой и подавить панику. Я перечитал письмо еще раз, изо всех сил заставляя рассматривать его как улику и ничего более. Кажется, помогло.
– И вы, господа, ничего не слышали? – обратился я к братьям Мироновым, смотрящим на меня с ожиданием,
– Нет, ничего, – покачал головой Виктор Иванович.
Я еще раз внимательно оглядел тело, но ничего, не увиденного мной ранее не заметил.
– Карманы осмотрели? – спросил я Евграшина.
– Так точно, Ваше Высокоблагородие! – вытянулся передо мной городовой. – Ничего.
– Похоже, что приезжий, – сказал я, снова взглянув на покойника.
– Почему Вы так думаете? – спросил Петр Миронов.
– Человек явно не бедный, – пояснил я ход моих мыслей, – да и возраст такой, что он должен иметь семью и дело свое. Убит приблизительно вчера вечером, но заявлений на пропажу не поступало. Значит, выходит, что приезжий.
Мироновы слушали меня с напряженным вниманием, но комментировать мои выводы не стали, соглашаясь молчанием.
– Вы как напечатаете карточки, отдайте их Антону Андреичу, – велел я фотографу, – пусть найдет мне, где квартировал этот приезжий.
– Сейчас же займусь, – кивнул он.
Ну, на него можно положиться. Он работал у нас недавно, с тех пор, как я убедил Трегубова, что фотографией должен заниматься профессионал, а следователям и своей работы хватает, но успел зарекомендовать себя лучшим образом.
Евграшину я велел осмотреть сад на предмет орудия убийства. Плохо то, что я пока не представлял, что это могло быть. Уж больно рана странная. Доктор, разумеется, скажет точнее, но это будет позже. А ждать я не мог. Так что, пусть пока городовые ищут все подряд, а я посмотрю, что найдут.
В общем-то, я понимал, конечно, что действия мои несколько беспорядочны. Страх не отпускал меня ни на минуту, мешая работать. Изо всех сил я старался делать вид, что спокоен и уверен. Но это была игра на публику. На самом деле я был в ужасе, почти не мог думать от страха. И единственное, что мне сейчас хотелось сделать, так это схватить Анну в охапку и не выпускать. Только так я мог быть уверен, что она в безопасности.
Но, к сожалению, ничего подобного я позволить себе не мог. А значит, я просто должен найти того, кто ей угрожает, и обезвредить его – любым способом. А для этого мне требуется работать. И как можно быстрее. А еще взять себя в руки. Потому что я ничего не смогу, пока не начну думать.
И все же я должен был увидеть ее, просто убедиться в том, что она в порядке. И попытаться ее уговорить не противиться хотя бы в этот раз моим попыткам обеспечить ее безопасность. Поэтому, оставив братьев Мироновых наблюдать за работой полиции, я направился к дому, где на террасе стояла Анна. Она так и пробыла там все время, пока я работал. К беседке не подходила, но и не уходила в дом. Я знал, что она ждет меня, ждет, что я подойду к ней. Собственно, я все равно в данной ситуации был бы обязан с нею поговорить о деле. Но я шел к ней не для этого. И Анна меня не потому ждала, я точно это знал. Ей нужно было, чтобы я утешил и успокоил ее, чтобы защитил, как защищал всегда и от всего. Вот только справлюсь ли я на этот раз? Да справлюсь, разумеется, что за сомнения. Никому, ни одному мерзавцу на свете я не позволю прикоснуться к ней, причинить ей вред. А сейчас я все сделаю, чтобы утешить и успокоить ее, как бы ни было страшно мне самому.
– Анна Викторовна, – позвал я осторожно.
Она обернулся ко мне. На лице ее была растерянность, и страх в глазах. Но характер, так восхитивший меня когда-то, при самом первом нашем разговоре, остался при ней. Анна держала себя в руках крепко и не собиралась никак демонстрировать свой испуг. Меня всегда восхищало ее самообладание, я уважал ее за это безмерно.
– Вам знаком этот человек, убитый? – спросил я, решив, что лучше побыстрее закончить с деловыми расспросами.
– Нет, – ответила она. – Я его в первый раз вижу.
Лишь сдавленный голос выдавал, в каком потрясении она пребывает.
– Письмо адресовано Вам, – заметил я.
– Но это же не значит, что убит автор письма? – сказала Анна Викторовна, делая глоток чаю, чтобы справиться с волнением.
– Автор письма – убийца, – ответил я ей. – А Вы понимаете, о чем в нем идет речь?
– Не больше, чем Вы, – сказала она, бросая встревоженный взгляд на беседку, где по-прежнему сидел в кресле таинственный мертвец. – Мне показалось, что автор ученый, ведь речь о какой-то формуле идет.
– Судя по тексту, он фанатик, маньяк какой-то формулы, – произнес я очень осторожно, не зная, как одновременно предостеречь ее и не напугать еще сильнее. – Он называет убитого отступником. А может, он пришел, чтобы вас предупредить, а убийца не допустил этого?
Анна смотрела прямо перед собой, пытаясь согреть о чашку пальцы. Я даже глазами чувствовал, что ее руки похолодели от страха. Мне больше всего на свете хотелось сейчас согреть эти руки.
– Вам нужно уехать, – сказал я почти непроизвольно.
Я просто не смогу спокойно работать, если не буду уверен, что она в безопасности. Все мое существо требовало спрятать ее как можно дальше, чтобы ей ничего не грозило.
– Уехать? – удивилась Анна Викторовна. – Куда?
– Не знаю, – ответил я, – куда-нибудь к родственникам.
– Нет! – ответила она, в волнении поднимаясь со стула. – Если он меня здесь нашел, он меня может где угодно найти.
Боже мой, а ведь она права! Убийца может последовать за ней, а я останусь искать его в Затонске и не смогу ее защитить!
– Вероятно, Вы правы, – согласился я. – Но я вас прошу, не выходите из дома, и я приставлю к дому охрану.
– Да, – кивнула послушно Анна Викторовна, – спасибо.
Это было для меня, я увидел это в ее глазах. Анна понимала, как мне важно сейчас знать, что ей ничего не грозит. Именно поэтому и не стала спорить.
Но то, что она даже не попыталась возразить, возмутиться тем, что я, во имя ее безопасности, только что фактически посадил ее под домашний арест, говорило также и о том, как сильно ей страшно.
Что ж, единственное, что я мог и должен был сделать сейчас для нее, это как можно скорее поймать этого сумасшедшего маньяка. Так что я просто повернулся и отправился работать, даже не попрощавшись.
– Вот посмотрите, – приподнял доктор Милц простыню над покойным, – рваная рана, горло перерезано стеклом. Скорее всего, это так называемая «розочка». Кстати, в пользу этой версии, – добавил доктор, – говорит найденный мною в ране вот такой осколок.
Я внимательно рассмотрел маленький осколок стекла, протянутый мне доктором. Похоже на то, что орудием преступления была «розочка» из бутылки зеленого стекла. Ничего подобного близ тела найдено не было.
– Значит, убийца пришел на место преступления без инструмента и вынужден был импровизировать, – сказал я.
– Ну, похоже, так, – согласился доктор Милц.
– Ну, было бы абсурдно предположить, что он пришел туда с «розочкой», – продолжил я рассуждения, – то есть, у него под рукой была бутылка, и когда он решил убить, он сделал из нее «розочку».
Все вроде бы верно выстраивалось, кроме одного: письмо указывало на то, что убийство было спланировано. А «розочка» в качестве орудия убийства говорила прямо о противоположном.
– Но это спонтанное решение, – задумчиво произнес я.
– А это значит, что он пришел не убивать, – высказал предположение Александр Францевич.
– Ну, а зачем же он тогда пришел к дому Мироновых? – спросил я в растерянности, окончательно переставая понимать логику произошедшего.
– А я иначе поставлю вопрос, – строго сказал доктор Милц. – Зачем они оба туда пришли?
– К тому же, мы не нашли орудие убийства на месте преступления, – вздохнул я.
– Яков Платоныч, – сказал мне доктор, явно пытаясь меня утешить, – а может, Вы просто плохо искали?
Что ж, с ним нельзя не согласиться. Я сам вообще не искал. Искал Евграшин, но он тогда не знал, что именно ищет, и разбитую бутылку мог пропустить. Так что мне стоит отправиться обратно к Мироновым и попробовать поискать самому еще раз. Заодно буду уверен, что искал тщательно. И время убью. Заняться мне пока нечем, кроме как сидеть в управлении и строить необоснованные версии, пугая себя самого еще сильнее. В чем-то я даже завидовал Коробейникову, который бегал по городу, вызнавая личность убитого. Он хоть занят, и на сумасшедшие версии у него нет времени. Вот и мне следует чем-то заняться. И поиск орудия преступления вполне подойдет.
А еще, будучи у Мироновых, я имею шанс повидать Анну Викторовну. Может, ей будет не так страшно рядом со мной? Мне-то точно станет легче, если она будет рядом.
По пути меня нагнал Коробейников.
– Яков Платоныч, я все узнал, – выпалил он, пытаясь отдышаться после бега. – Убитый – Анненков Александр Васильевич, профессор математики.
– Вот как! – даже приостановился я, заинтересовавшись этими новостями. – Математики поспорили о мифической Формуле Создателя?
– Напрашивается вывод, – несколько неуверенно сказал Антон Андреич, – что убийца – математик?
– Никто другой не мог знать об этой Формуле, – пожал я плечами.
– Значит, надо искать математиков! – приободрился Коробейников, почувствовав почву под ногами.
– Ну, так ищите, – велел я ему, – в меблированных комнатах, в гостиницы загляните и в дом терпимости. Никто не знает, чем математики шутят. Я у Мироновых.
Вернувшись на Царицынскую, я не стал беспокоить хозяев, а принялся за тщательные поиски в саду вокруг беседки. Впрочем, достаточно быстро я обнаружил, что один из обитателей дома проявляет к моим действиям любопытство. Петр Миронов наблюдал за моими поисками, почему-то старательно прячась за деревом.
– Да полноте, Петр Иваныч, – сказал ему я.
– Не помешаю? – смущенно спросил Миронов, перестав скрываться и подходя ближе.
– Нет, – вздохнул я.
– Вы что-то потеряли? – поинтересовался он, видя мои бесплодные поиски.
– Возможное орудие убийства, – ответил я ему.
– Ну, готов помочь в поисках, – сказал Петр Иванович, оглядываясь.
– Как угодно, – кивнул я ему.
Помощь мне, пожалуй, не помешает. Да и собеседник, наверное, тоже. Как, впрочем, и Петру Ивановичу. Вон он как подавлен. И даже, кажется, абсолютно трезв, что явно говорит о высшей степени обеспокоенности.
– Как Анна Викторовна? – спросил я его, зная точно, что в данном случае мой вопрос не вызовет возмущения.
Из всех старших Мироновых Петр Иванович был единственным, кто относился ко мне тепло и никогда не выступал против моих отношений с Анной.
– Держится, – ответил он со вздохом. – Вы же знаете, она эмоции лишний раз не проявляет.
– Я вас вот что попрошу, – сказал я, – Вы проследите, чтоб она из дому не выходила.
– А она уже ушла, – ответил Миронов.
– Куда? – не поверил я своим ушам.
– Ну, ее князь пригласил, – сообщил Петр Иванович. – Прошла садом, так что сторонний наблюдатель этого заметить никак не мог, а недоброжелатель будет думать, что она дома. А она тем временем совсем в другом месте, и, по-моему, это разумно.
– Князь придумал? – спросил я, сдерживая кипящие эмоции изо всех сил.
– Его идея, – согласно кивнул Петр Миронов.
Черт возьми, мне эта идея совершенно не нравилась. Но как я мог хоть кому-то объяснить, что в горящем доме безопаснее, чем рядом с Разумовским? Даже Анна не верила мне, когда речь заходила о князе. Вот и сейчас она предпочла его защиту, не доверившись оставленной мною охране.
– А удалось ли что-нибудь выяснить о личности убитого? – спросил Петр Иванович, отвлекая меня от неприятных размышлений.
– Профессор Петербургского университета, – ответил я.
– Что Вы говорите? – поразился Петр Иванович. – И как зовут?
– Анненков, – вздохнул я, – Александр Васильевич.
В какой-то степени это было разглашением материалов следствия. Но в данном случае я преследовал совершенно определенную цель. Мне вспомнилось, что Анна Викторовна всегда тоже первым делом выспрашивала у меня имя жертвы. Петр Миронов вроде бы тоже считается медиумом, хотя я был с самого начала нашего знакомства уверен, что он шарлатан. Но Анна наверняка хочет знать имя убитого. И поскольку я вряд ли увижу ее скоро, пока она остается в доме Разумовского, то буду надеяться, что Петр Иванович ей все передаст.
– Анненкова что-то не припоминаю, – задумчиво сказал Миронов, явно перебирая в голове своих знакомых из Петербурга.
При этом он наклонился и поднял горлышко от бутылки, намереваясь, кажется, забросить его куда-нибудь подальше.
– Петр Иваныч, подождите! – бросился я к нему.
Он замер со стекляшкой в руках, глядя на меня с недоумением. Я перенял у него горлышко, осмотрел внимательно. Да, типичная «розочка», какие часто используются в кабацких драках. И это наверняка наше орудие преступления, вон и кровь на стекле запеклась. Я принюхался. Алкоголем бутылка не пахла.
– Яков Платоныч, – сказал Миронов, явно гордясь своей находкой, – обращаю Ваше внимание, на то, что, вполне возможно, что именно этим предметом и было перерезано горло нашему профессору.
– Это греческий? – указал я ему на этикетку бутылки, не обращая внимания на его самодовольство.
– Это греческий, определенно и безо всяких сомнений, – согласился Петр Миронов. – Но я вот им не владею.
– Я тоже, – сказал я, упаковывая найденную улику и убирая ее в саквояж. – Благодарю за помощь, Петр Иванович.
– Всегда пожалуйста! – радушно улыбнулся Миронов-младший.
Славный он все-таки человек, искренний и добрый. Хоть и шарлатан, и порой без царя в голове. Но мне часто казалось, что свою искренность и детскую непосредственность Анна Викторовна унаследовала именно от него. Этим, наверное, и объяснялось то, что Петр Иванович был мне настолько симпатичен, что я прощал ему черты, которые в другом человеке вызвали бы у меня отторжение.
Доктор Милц, которому я принес свою, вернее, Петра Миронова находку, подошел к ее изучению со всей тщательностью. Долго осматривал, обнюхивал. Собирал пробы со стекла и с пробки и смешивал с различными веществами, пытаясь точно определить, что же было в этой бутылке до того, как она разбилась. Я молча ждал, стоя рядом, засунув руки в карманы, чтобы не видно было, что от нетерпения я уже кулаки сжимаю.
– Ну что там, доктор, – не выдержал я, наконец. – Яд?
– Да нет, – задумчиво произнес Александр Францевич, – скорее наоборот. Очень похоже на отвар из трав, который используют при лечении больных почек.
– Да, кстати, – показал он мне снова орудие преступления, – этикетка на греческом языке – это бутылка из-под елея.
– Елея? – переспросил я. – Это же оливковое масло с добавками, его привозят в Россию из Греции.
– Правильно, – согласился Милц, – и используют в наших церквях во время богослужения.
Однако, какое у нас занятное орудие убийства: бутылка из-под церковного масла, заполненная лекарством. Можно ли найти что-либо более мирное? И нет ли в этом какого-либо знака, который можно прочитать, чтобы понять, о чем думал убийца.
Но в любом случае это ниточка к убийце. Ведь где-то он взял эту бутылку. А значит, можно найти, где.
Поблагодарив доктора Милца, я отправился в управление, но по дороге меня перехватил Коробейников, который как раз закончил свои совершенно безрезультатные поиски. Ни в приличных гостиницах, ни в меблирашках, ни даже в борделе не объявлялся ни один математик. Так что и здесь пока был тупик. Пытаясь вместе додуматься до чего-то путного, мы пошли по улице, привычно размышляя на ходу.
– Ну, допустим, некий маньяк, свихнувшийся на Формуле Создателя, прятался в саду у Мироновых, поджидал Анну Викторовну, – предположил я, – а здесь появился Анненков, и он убил его.
– А зачем поджидал? – встревоженно спросил Коробейников.
– Очевидно, чтобы предупредить Анну Викторовну об опасности, – ответил я.
– Но убийца – и без оружия? – недоумевал Антон Андреич.
– Ну, может он не хотел убивать его в тот день, – продолжил я строить предположения. – Хотел понаблюдать за Мироновыми, а здесь появился профессор.
– Безоружный, но с бутылочкой елея, – съязвил Коробейников. – Как-то это…
– А куда у нас поставляют елей? – спросил я его.
– В церкви и монастыри, – ответил Антон Андреич.
– Вот по церквям и пройдитесь, – велел я. – Надо узнать, кто разливает самодельное снадобье в бутылки из-под елея. А я в монастырь.
– В монастырях нередко находят приют странники, юродивые и прочие психически неустойчивые личности, – заметил мой помощник.
– Правильно мыслите, – похвалил я его.
И поймав извозчика, направился в монастырь.
В монастыре меня направили к келарю, отцу Артемию. Именно он, среди прочего, отвечал за прием и поселение паломников. Отец Артемий легко согласился ответить на мои вопросы, хоть я и не объяснял ему причину, по которой их задаю, а лишь представился.
– Каждому страждущему даем ночлег и пропитание, – сказал он в ответ на мой вопрос о паломниках.
– И сколько же у Вас постояльцев?
– Двадцать пять душ ночевали, – ответил отец Артемий, – но они все время меняются. Одни насовсем уходят, другие возвращаются на ночлег. Да и новые к вечеру подойдут.
– А как Вы их учитываете? – поинтересовался я.
– Как учитываем? – не понял он моего вопроса.
– Ну, может быть, есть какая-то книга учета постояльцев?
– Книга? – усмехнулся монах. – Да Господь с Вами. Никто и имен-то у них не спрашивает. Бог всех знает, все видит.
– Вне всякого сомнения, – согласился я несколько ошарашенно.
Мне, полицейскому, подобный порядок казался скорее хаосом и вызывал пугливое изумление.
– А скажите, – спросил я, не очень уже надеясь на ответ, – среди этих постояльцев часто сумасшедшие попадаются?
– Ну, это как посмотреть, – строго ответил отец Артемий, – кому сумасшедшие, а кому и Божьи люди.
– Ну, Божьи люди, – согласился я.
Как ни назови, важна лишь суть.
– Так все, почитай, – ответил монах.
Крайне содержательный разговор у нас получается. Отец Артемий будто бы на все вопросы мои отвечает, но в то же время я ведь абсолютно ничего у него так и не узнал.
– А никто из них не упоминал о Формуле Создателя? – спросил я уже от отчаяния.
Мне показалось в тот момент, что мой вопрос его насторожил. Но то, как он ответил, сбило меня с толку, и настороженность его я принял за гнев. О чем впоследствии сильно пожалел.
– Не слыхал такого, – строго ответил отец Артемий, – для Бога есть одна формула – молитва.
– Скажите, – я попробовал зайти с другой стороны, – а кто-нибудь из братьев, может быть, варит отвар для здоровья?
– Так как же, я варю, – охотно признал монах. – А что, и до полиции уже молва докатилась? А чем страдаете? – поинтересовался он у меня.
– Любопытство, – пожаловался я ему. – Частенько, знаете, сую нос в чужие дела. Может, есть у Вас какое средство от этой хвори?
– Молитва, сын мой, опять же молитва, – усмехнулся в усы монах. – А вот если, к примеру, почками страдаете…
Ну вот, наконец-то, и информация. Я уж и не надеялся.
– Скажите, а вчера кто-нибудь приходил за таким отваром? – спросил я его.
– Приходил вчера Божий человек, – подтвердил отец Артемий, – жаловался на почечные боли. Я дал отвар.
– В бутылке из-под елея? – спросил я, не веря самому себе.
Кажется, я все-таки нашел след убийцы!
– Ну да, – не стал отпираться монах, – Из Греции привозят. У нас много таких.
И он достал целую корзинку, наполненную пустыми бутылками, которые были явно родными сестрами той, ставшей орудием убийства.
– Прошлой ночью он здесь ночевал? – спросил я отца Артемия.
– Да вроде бы, – ответил он, – утром я его видел.
– Вечером придет?
– Да кто ж его знает?
– Помогите, отче, – решился я, наконец, – окажите помощь следствию.
Стараясь не рассказать больше чем абсолютно необходимо, я объяснил отцу Артемию, что привело меня в монастырь. Рассказал про убийство и про разбитую бутылку из-под елея, единственную нашу к нему ниточку. Монах выслушал меня крайне серьезно и, хоть с некоторой неохотой, но помощь следствию оказать согласился. Вдвоем мы придумали приемлемый план, как спрятать моего наблюдателя от глаз преступника так, чтобы он мог при этом действовать, а не сидеть в засаде. Наблюдателем я сразу решил послать Коробейникова. У него были прекрасные способности к перевоплощению, и подобные маскарады доставляли ему радость. Кроме того, слишком важным делом была эта слежка, чтобы я мог поручить ее кому-либо, кроме моего самого доверенного помощника. Ну, или разве что самому в засаду идти, но мне необходима полная свобода действий. Да и с подобным перевоплощением, боюсь, я бы не справился. Так что я немедля отправился в управление и велел Коробейникову лететь в монастырь и найти там отца Артемия. Монах обещал и с маскарадом помочь, и указать Антону Андреичу на того, кто покупал лекарство.
Между тем наступил вечер. Новых сведений по нашему делу так и не было, а заниматься чем-либо другим я был не в силах. Как не в силах был дольше строить бесплодные версии. Кроме того, меня буквально сжигало беспокойство за Анну Викторовну. Как она там, в доме Разумовского? Конечно, я знал, что Анна часто бывала у князя для того, чтобы общаться с Элис. Но совсем другое – оказаться запертой в его доме, не имея возможности оттуда уйти. При ее деятельной натуре домашнее заключение в любом случае трудно перенести. Уж лучше бы ей было оставаться дома, среди близких людей.
Ну и, желая быть уж совсем честным, вынужден признаться, что при мысли о том, что Анна общается с князем Разумовским, во мне просыпалась самая настоящая ревность, тем большая, что я всегда весьма болезненно реагировал на то, что Анна Викторовна не согласна была с моим мнением о князе. И вообще, находясь в состоянии непрерывного страха за нее, я нуждался в том, чтобы убедиться, что она в порядке.
И – да, я просто соскучился. Я любил ее, нуждался в ней, хотел быть рядом, стремился к ней всем сердцем. И уже все меньше и меньше был способен себе в этом отказать.
Так что я покинул управление и направился к дому князя Разумовского. Сперва я даже пытался еще убедить себя в том, что просто иду к дому Мироновых. Ведь нужно же было проверить охрану, которую я сам же и выставил. Но, уже подходя к Царицынской, я перестал обманывать сам себя. Я пришел сюда, чтобы увидеться с Анной, и незачем придумывать какие-то еще причины.
Но это вовсе не значит, что я хотел видеть Разумовского. Так что я не стал заходить в дом, попросив лакея передать Анне Викторовне, что жду ее в саду. В ожидании я ходил туда–сюда перед входом, когда мне попалась на глаза клумба с цветами. Это был порыв, наверное. А может быть, мое ревнивое подсознание вспомнило поручика Шумского с его корзинкой. Но, как бы там ни было, я, не задумываясь, сорвал цветок. Обычный садовый цветок, да еще сорванный тайком с клумбы во дворе. Куда там ему до той корзинки! Сорвал – и сам тут же смутился своего жеста. Но было некогда идти на попятный – входная дверь уже отворилась, и на крыльцо вышла Анна Викторовна. Так что поздно было даже выбрасывать мою покражу, оставалось только спрятать руки за спиной.
Анна Викторовна вышла, явно взволнованная чем-то. Впрочем, что тут удивительного, в данной ситуации было бы странно, если бы она была спокойна.
– Яков Платоныч, Вы меня проведать? – спросила Анна, и я понял, что испугал ее своим визитом.
Полагаю, она решила, что у меня есть какие-то новости по делу и, возможно, боялась того, что эти новости окажутся неприятными. Мне следовало бы подумать об этом, довольно с нее уже треволнений, но я ни о чем не думал. Просто пришел, потому что истосковался, устал быть без нее. И вот – напугал.
– Простите, что потревожил, – вздохнул я.
– Ничего, – ответила Анна Викторовна с нежной улыбкой. – А почему Вы не войдете?
– Если честно, не хотел никого видеть, кроме вас, – ответил я с предельной искренностью. – Пришел проведать, как Вы.
– Хорошо, – успокоила она меня, – князь очень милый. И мои пришли меня навестить.
Я старательно напомнил себе, что давно зарекся спорить с нею на счет Разумовского. Когда-нибудь, когда я снова буду принадлежать самому себе и смогу наконец-то быть с нею откровенным, я расскажу ей все без утайки. Но это случится только тогда, когда в моих руках окажутся неопровержимые улики, в том числе и вины князя Разумовского. А до тех пор, пока мне нечем доказать свою правоту, я не допущу, чтобы князь стал причиной наших ссор.
Но все же мне было неприятно, что она решила укрыться у князя, предпочтя его моей защите. Неужели Анна Викторовна не верит, что я смог бы оберечь ее?
– А Вы действительно чувствуете себя здесь в безопасности? – спросил я, и сам услышал досаду, пробившуюся в моем голосе.
– Да знать бы, где она, эта безопасность, – вздохнула Анна.
– Это верно, – сказал я, думая в который раз о том, что сдерживало меня, не пускало к ней. И на том фоне неизвестный Демиург казался даже менее страшным. Простой убийца, пусть и фанатик. От него я легко смогу защитить ее. Но как мне защитить ее от тех, кто станет ей угрожать, пытаясь повлиять на меня, от тех, с кем я уже столько времени сражался, но пока что только проигрывал? Я не мог подвергнуть ее такой опасности. И не мог отказаться от нее. И казалось, сердце скоро не выдержит и разорвется от этой обреченности.
– А Вы выглядите усталым, – сказала вдруг Анна Викторовна с сочувствием.
– Наверное, да, – вздохнул я, и в самом деле ощущая смертельную усталость. – Весь день впустую.
Любой, кто нуждается в помощи и поддержке, может рассчитывать на сострадание Анны Мироновой. Разумеется, если я устал, мне просто необходима ее помощь! И Анна Викторовна тут же попыталась ее оказать, ну, хотя бы подав мне свежую идею.
– Знаете, что я думаю? – оживленно сказала она. – Я думаю, что Демиург, он такой же математик, как и Анненков.
– Вы тоже так думаете? – удивился я.
«Умная. Образованная. Красивая…» Самая удивительная и самая замечательная женщина во вселенной. Она не перестает меня удивлять. Снова мы с ней пришли к одному выводу. Вот только одного вывода мало.
– К сожалению, других математиков в городе не обнаружено, – вздохнул я.
– Завтра у князя будут два математика в гостях, из Петербурга и из Москвы, – поведала мне Анна Викторовна. – И, кстати, Анненкова ведь тоже князь пригласил!
Бог ты мой! Она и вправду помогла мне. То, что Анна Викторовна сообщила мне сейчас, было куда важнее, чем все сведения, которые мне удалось добыть за весь сегодняшний день. Но, в то же время, эти новости и встревожили меня чрезвычайно. Двое математиков, приезжающих к князю, были первыми подозреваемыми. И Анна будет с ними в одном доме? Ну, нет, только не без меня!
– Вот оно что, – сказал я обеспокоенно. – Я тоже завтра приду к князю, только Вы ему об этом не говорите. Пусть это для него будет сюрпризом.
– Ну, опять Вы в чем-то князя подозреваете, – спросила Анна Викторовна с досадой.
– Вы из дома ночью не выходите, – попросил я, не желая снова говорить на сложную для нас тему.
– Хорошо, – с торжественной серьезностью пообещала Анна Викторовна, кивнув мне для полной убедительности.
Я не мог глаз отвести от нее, не мог насмотреться. Но разговор наш был окончен, и вот она повернулась, чтобы уйти.
Нет, пожалуйста, не сейчас! Я просто не могу снова не видеть ее.
И я осмелился – поймал ее руку и задержал в своей. Анна Викторовна обернулась ко мне с удивлением, но руки не отняла. Я коснулся губами ее пальцев, пытаясь каплей загасить пожар. И, все-таки решившись, чуть смущенно протянул ей несчастный цветок. Она взглянула на него с изумлением и взяла осторожно, будто он был хрустальный и мог рассыпаться. А потом взглянула мне в глаза.
Мы просто стояли молча и тонули в глазах друг друга, и где-то далеко-далеко, на грани сознания, снова шумел тот самый летний дождь.
А потом, как и должно было быть, мгновение, отпущенное нам, миновало. Никто не ворвался с криком, никто не вошел внезапно. Просто Анна Викторовна очень мягко забрала у меня свою руку, повернулась и пошла к дверям, одной рукой прижимая к груди красный цветок с клумбы.
Но, как бывало уже много-много раз, сделав пару шагов, она вдруг остановилась и вновь обернулась ко мне.
– Берегите себя, – попросила она меня ласково.
И я молча кивнул в ответ, чувствуя, как улыбаюсь счастливо, согретый ее нежностью, ее обо мне заботой.
Анна Викторовна повернулась и ушла в дом. А я пошел в управление.
Домой не пойду. Мало ли что произойдет ночью? Я должен быть готов.
Да и не усну я сегодня. Разве можно уснуть, если я иду по улице и улыбаюсь просто потому, что чувствую себя совершенно счастливым! И с чего я вообще взял, что устал? Нет, я вовсе не устал, просто мне ЕЕ не хватало. А сейчас я сильнее всех на свете, и, кажется, у меня есть крылья.
Заснул я довольно быстро, хотя спать за рабочим столом было ужасно неудобно. Зато сны там снились чудесные.
Утром поступил вызов из дома князя Разумовского. Пропала Элис Лоуренс.
Вечером сиделка оставила ее в комнате, подготовив ко сну, а утром комната оказалась пуста. И как она ее покинула, было совершенно не понятно.
– Никаких следов взлома, – сказал я задумчиво, осмотрев окна, – и на дверях тоже.
– Я клянусь, в девять часов вечера она была в постели, – взволнованно сказала сиделка, – я проверила здесь все, как обычно: замки, окна, двери.
– Вчера вечером Вы дверь закрывали? – спросил я ее.
– Да, – ответила она, – как всегда.
– Как всегда? – переспросил я. – То есть, каждый вечер Вы проделываете одну и ту же операцию, отработанную до малейших мелочей и каждого движения?
– Это верно, – подтвердила сиделка. – Я могу хоть с закрытыми глазами, хоть во сне эти замки запирать.
– Вот-вот, во сне! – ухватился я за ее слова. – Может быть, все это вам просто приснилось?
– Как это? – не поняла она.
– Ну, витая в облаках, Вы прикрыли дверь, ушли, – пояснил я, – а подумали, что заперли замки. Вы же делаете это каждый день?
– Но ведь утром дверь была заперта! – возразила мне сиделка. – Я же не сумасшедшая?
– Ну, тогда я сумасшедший? – спросил я ее с раздражением. – Девушка исчезла из запертой комнаты!
– Я запирала! – со слезами в голосе воскликнула сиделка.
Вот только подтвердить этого никто не может. Так же, как некому подтвердить и тот факт, что утром дверь была заперта. Это только с ее слов известно. В этом случае Элис могла просто выйти и уйти из дома. Полагаю, что, если все так, мы быстро разыщем ее. Нужно будет послать предупреждение в больницу.
Собственно, не будь Элис Лоуренс той, кем была, на этой версии я бы и остановился. Но в данном случае следовало рассматривать и возможность похищения.
Я еще раз осмотрел комнату, прошел в ванну. За мной тут же последовали раздраженный князь и взволнованная Анна Викторовна. Она все время была здесь, еще до моего прихода, но ничем не пыталась привлечь моего внимания, видимо, боясь помешать мне работать. Я видел, что она расстроена до крайности, и надеялся, что смогу ее успокоить, как можно скорее обнаружив, куда же делась Элис.
– А у кого еще есть ключи? – спросил я.
– У доктора Милца и у меня, – ответил Разумовский, – больше ни у кого.
– Кто-то мог сделать копии?
В этот момент я заметил на полу в ванной крошечный пучок непонятных волос. Подняв его с пола, я осторожно упаковал эту единственную пока улику. Впрочем, возможно, это и не улика вовсе.
– Свои ключи я обычно храню в кабинете, в ящике, – поведал князь.
– А где они сейчас? – спросил я.
– Сейчас они здесь, – Разумовский в раздражении хлопнул по карману.
– Ясно, – сказал я ему, – думаю, у меня еще будут к Вам вопросы.
– В любое время, я к вашим услугам, – сдерживая раздражение, с предельной вежливостью ответил Кирилл Владимирович.
Мы покинули комнаты Элис. Анна Викторовна выходила последней, и я чуть задержался, желая с ней поговорить.
– Анна Викторовна, – обратился я к ней, – Вы ведь и раньше видели сны про Элис. Они даже помогли нам.
– Просто я обычно сны вижу только про м… – Анна прервалась, не в силах произнести страшное.
Голос ее дрожал, и слезы стояли в глазах.
– Нет-нет! Элис – она жива! – с горячностью продолжила говорить она, смахивая непокорную слезинку. – Я чувствую!
– Хорошо, – поспешил я ее успокоить, – хорошо, что она жива!
Но Анна, видимо, не в силах больше сдерживаться, вдруг разрыдалась, уткнувшись мне в плечо.
– Я ее найду! – пообещал ей я, пытаясь утешить, – я ее обязательно найду!
Но Анна Викторовна не слушала меня, плача горько и отчаянно, как обиженный ребенок. Я обнял ее, прижал к себе тихонечко, чуть баюкая, позволяя ей выплакаться. Ну, что же мне сделать, что бы она не плакала?! У меня сердце сейчас разорвется, так она рыдает!
– Я найду ее, – снова произнес я. – Я Вам обещаю!
– Нет! Это я во всем виновата, – проговорила Анна сквозь слезы, подняв голову с моего плеча. – Это я! Из-за меня все!
– Да в чем Вы виноваты? – не мог понять я.
– Во всем, – ответила она, не прекращая плакать. – Я всем только зло приношу, даже бедной Элис!
– Да помилуйте, причем здесь Вы?! – изумился я.
– Я ошибка! – почти прошептала Анна Викторовна с отчаянием. – Меня не должно быть, понимаете?!
– Ну, что за дикая идея? – спросил я как можно спокойнее, пытаясь и ей передать мою уверенность.
Я узнал фразу из письма Демиурга, разумеется. Тогда я не подумал, что Анна может всерьез проникнуться всеми этими бредовыми обвинениями, считая, что она испугалась просто за свою жизнь. Но ее страх и ее боль оказались глубже и сложнее. И когда я найду Демиурга, я заставлю его ответить за все, и за эти ее слезы тоже.
– Это он мне сказал, – сквозь слезы сказала Анна Викторовна. – Я не вписываюсь в Формулу Создателя, меня быть не должно!
– Ну, кто Вам сказал? – возмутился я, нежно прижимая ее к себе.
– Этот Анненков! – пожаловалась Анна совсем по-детски. – Он такой гадкий, такой отвратительный!
И она снова с рыданиями спрятала лицо у меня на шее.
– Да не слушайте Вы его! – сказал я, обнимая ее, прижимая к себе, утешая. – Вы самая-самая прекрасная и замечательная, лучшая часть этой вселенной. Вы всем нам нужны, – продолжал я, осторожно гладя ее по спине и борясь с желанием поцеловать локон на ее виске, – родителям, родным, мне…
Это вырвалось непроизвольно, потому что это и была самая что ни на есть правда. Истина, которую я так долго скрывал, что она, кажется, начала искать лазейки, чтобы просочиться наружу без моего ведома.
На мгновение я понадеялся, что за слезами Анна Викторовна не заметит вырвавшихся у меня слов. Но тут же почувствовал, что она замерла в моих объятиях и даже всхлипывать перестала.
– Что? – спросила она, заглядывая мне в глаза. – Что вы сейчас сказали?
– Что Вы всем нам нужны, – попытался я исправить свою оплошность.
– Нет! – настойчиво возразила Анна Викторовна. – Вы еще что-то сказали.
Я поднял руку и с нежной лаской поправил непокорный локон. Анна прикрыла глаза, не отстраняясь, и чуть подняла лицо. Губы ее были полуоткрыты. Она любила и ждала меня, и не оттолкнула бы, поцелуй я ее сейчас. Мне нужно было только чуть склонить голову – и стать абсолютно счастливым. И ее сделать счастливой, я знал это, чувствовал всем собой.
Вот только счастье наше не продлится долго в этом случае. И во имя любви к ней, я не имею права сделать этот шаг.
– Вы нужны всей вселенной, – сказал я, опуская руку.
Голубые глаза вновь наполнились слезами. Анна по-детски закусила губу и снова горько расплакалась. Только вот мои руки она отстранила. Разумеется, не мне теперь ее утешать. Ведь это я заставил ее снова плакать.
Я сжал зубы так, что они едва не треснули, от злости на судьбу и на самого себя. Пойду-ка я Демиурга искать! Мне срочно требуется кого-нибудь убить, и он вполне подходит для этого!
Но вместо продолжения расследования смерти Анненкова, я решил сперва поговорить с доктором Милцем, у которого был еще один ключ от комнаты Элис. Доктор, проникнувшийся сочувствием к своей пациентке, был вне себя от известия о ее исчезновении.
– Ну, вот куда? – вопрошал он меня, воздевая руки и в волнении расхаживая по кабинету. – Куда она могла деваться? Она же нездорова!
– Где Вы держите ключи от комнаты Элис? – спросил я устало.
– Они на связке, – ответил доктор, постепенно успокаиваясь.
– Кто-то мог сделать копии? – поинтересовался я.
– Нет, связка со мной всегда, – ответил Милц.
– Скажите, а в последнее время Вы не заметили ничего необычного в ее поведении?
– Самое необычное, – развел руками Александр Францевич, – это то, что она нездорова.
– Ну, в этом я не сомневаюсь, – успокоил я его. – Но не могла же она исчезнуть сама? Кто-то ей помог.
– Вы что? – возмутился доктор Милц. – Вы меня подозреваете? Полагаете, это я способствовал ее побегу?
– Так все-таки побегу? – зацепился я за это его слово.
Почему он не сказал «похищению»? Неужели Александр Францевич знал об Элис что-то, что заставляет его думать, что она могла именно сбежать? Это нужно запомнить. Но давить на Милца сейчас я не стану, незачем. Позже я все равно узнаю все.
Отвечать на мой вопрос доктор явно не собирался, все еще пытаясь справиться с возмущением.
– Вы успокойтесь, доктор, – сказал я примирительно. – У вас есть микроскоп?
– Да, есть, – ответил он, доставая прибор из шкафа.
Осторожно поворачивая зеркальце, я попытался рассмотреть клочок волос, найденных мною в ванной комнате Элис. Но понять так ничего и не смог.
– Доктор, – позвал я его, – нужна ваша консультация. Я здесь по одному делу обнаружил пучок волос. Нужно разобраться. Не могу понять, кожа это или нет.
Доктор Милц склонился над микроскопом, рассматривая мою добычу.
– Нет, это не кожа, это клей, – ответил он, – это волосы, приклеенные к материи. По всей видимости, это из парика.
– Я так и думал, доктор, – сказал я ему. – Спасибо.
Итак, тот, кто увел Элис, был загримирован. Но при этом, это точно не был сам доктор, иначе он бы узнал часть своего парика. Вот знать бы еще, этот клочок является свидетельством борьбы или просто случайно отвалился. Скорее второе, как мне кажется, иначе я нашел бы больше частей. А, следовательно, можно предположить, что Элис пошла с похитителем добровольно. Или все-таки не с похитителем? Что если она и вправду сбежала от князя? Тогда искать ее следует чрезвычайно осторожно. Потому что я не хочу, чтобы она снова попала к Разумовскому, да и она сама, судя по всему, этого не хочет.
– Яков Платоныч, – обратился ко мне доктор Милц, – у меня к вам большая просьба. Вы, пожалуйста, меня держите в курсе, я имею в виду, по поводу исчезновения Элис.
– Конечно, – кивнул я ему.