Семнадцатая новелла
Пасьянс Коломбины
Прошло уже некоторое время после посещения Затонска паном Гроховским. Наш тихий городок снова стал самим собой, радуя покоем и безмятежностью. Как бы ни любил я работу, но немного покоя после всего пережитого и для меня было не лишним. Мне требовалось время, чтобы разобраться в собственных мыслях и чувствах, выстроить их по рангу и всем им объяснить, как мы будем жить дальше. Не то чтобы у меня получалось избавиться от противоречивых эмоций и желаний. Но удалось выработать некоторый, если хотите, эмоциональный кодекс, которому я собирался следовать.
Мои отношения с Анной Викторовной ставили меня в тупик, совершенно не собираясь подчиняться логике. И это меня категорически не устраивало. Оставляя в стороне все мои нежные чувства к ней, следовало признать, что Виктор Иванович был совершенно прав, выступая против моего общения с дочерью. Да я и сам сколько раз убеждался в том, что приношу ей бесконечные беды и опасности. Но, увы, я отлично понимал, что ни мудрый папенька, ни я сам не в силах запретить Анне Викторовне заниматься расследованиями. Что ж, это был факт, и с ним приходилось мириться. Но раз уж такова была моя ноша, следовало, по крайней мере, нести ее с достоинством. Будем считать участие Анны Викторовны в жизни полицейского участка моей дополнительной нагрузкой, вроде воспитания Коробейникова. И выполнять эту часть работы следует с той же тщательностью, с которой я выполняю все остальное. А пока у нас что получается? Все беды проистекают из-за инициативности Анны Викторовны, из-за того, что я не знаю о ее действиях, не контролирую их. А почему так выходит? Потому что я сам ее и отталкиваю, побуждая действовать, не сказав мне ни слова. Своим скепсисом и постоянными насмешками я не даю ей обратиться ко мне вовремя, и в результате она оказывается в опасности.
Это следовало прекратить как можно скорее. Я должен просто объяснить Анне, что не стану больше ее обижать, но что она в ответ должна держать меня в курсе своих идей и действий. Будет, скорее всего, несколько неловко следовать порой указаниям ее духов, но я это переживу. В конце концов, во всем полицейском управлении лишь я да, пожалуй, доктор Милц посчитают это необычным. Все остальные, включая полицмейстера, решат, что я наконец-то поумнел и использую все ресурсы.
Разумеется, я не собираюсь вести расследования, руководствуясь указаниями потусторонних сил. Но вид буду делать исправно, чтобы барышня Миронова со своей потрясающей способностью попадать в различные неприятности была под моим присмотром.
Что же касается личных отношений наших… Что ж, свое мнение обо мне Анна Викторовна высказала довольно недвусмысленно. И, зная ее, можно смело утверждать, что все знаки внимания с ее стороны мне просто почудились от горячего желания их увидеть. Какие могут быть знаки, если она считает меня продажным?
Ну, а со своими чувствами я справлюсь, разумеется. Чай, не юнец безусый. Это Коробейников у нас личность романтическая, а я – логик и вполне способен подчинять собственные эмоции. И не было еще в моей жизни ситуации, в которой я бы навязывал даме свое внимание, а тем более – чувства. Я не стану ничего ей доказывать, лишь глубоко внутри себя сохранив нежность и любовь к этой самой замечательной женщине на свете. В конце концов, не для того ли Господь дал нам сны, чтобы мы могли в них осуществлять свои мечты?
Расставив, таким образом, все по местам, я был очень доволен собой. И в самом деле, какая замечательная вышла схема: Анна Викторовна получает свои расследования и мое в них полное содействие, а я – покой и возможность контролировать ее действия, оберегая и охраняя при этом. Все должны быть довольны, не так ли?
Вот в таком состоянии удовлетворенности от собственных принятых решений я пребывал, когда посыльный принес записку от госпожи Нежинской. Нина просила меня зайти к ней в номер сегодня для очень важного разговора.
После той мимолетной встречи в парке я не виделся с Ниной Аркадьевной и, право, не стремился к встречам с нею. Моя попытка отвлечь ее внимание от господина Брауна с треском провалилась, а более у меня не было причин с ней встречаться. Обсуждать то, что я узнал от Гроховского, я не хотел. Во-первых, мне, как и любому на моем месте, было неприятно вспоминать, как глупо я позволил себя обмануть. А во-вторых, дело было прошлое и законченное. Выводы я сделал, опыт жизненный получил. Так что и обсуждать здесь, с моей точки зрения, было совершенно нечего.
Но Нина в своей записке писала, что хочет рассказать мне что-то чрезвычайно для меня важное. Вполне возможно, ее пути все-таки разошлись с путями Разумовского, и она хочет рассказать мне то, о чем я много раз ее просил. Так что стоит, право, сходить и поговорить. Вполне возможно, этот разговор и вправду очень важен.
Был уже совсем вечер, когда я постучал в номер, в котором проживала госпожа Нежинская. Нина, одетая в легкое домашнее платье, открыла мне сразу, как услышала мой голос.
– Прости, если я отвлекла тебя от дел, – сказала она очень серьезно. – Ты мне нужен.
– Зачем? – холодно поинтересовался я.
– Хочешь признаний? – со вздохом спросила Нина. – Хорошо.
– Неужели будет чистосердечное? – спросил я, усмехаясь.
– Ты можешь мне не верить в той истории с долгом… – сказала она.
– А что, – гневно перебил я ее, – можно поверить во что-то другое, или ты удивишь меня?
– Уже удивила, – ответила Нина Аркадьевна, – саму себя!
– Боюсь даже предположить! – покачал я головой.
Что она еще придумала? Что за интриги вновь плетет эта женщина, и чего она от меня хочет?
– Твоя Анна! – произнесла Нежинская, и я почувствовал, как весь обращаюсь в слух.
Сейчас она снова станет мне угрожать, как когда-то? Ну, так мы еще посмотрим, кто угрожает лучше!
– Почему-то она не уехала в Петербург, – продолжила Нина с улыбкой.
Я вспомнил слова, сказанные мне Анной Викторовной: «Вы же меня сами просили остаться, да еще и выбрали такой экстравагантный способ для этого!». Тогда я не понял, что она имеет в виду, и это породило непонимание между нами, приведшее к ссоре. Теперь мне было все понятно. Все, включая и то, что именно так задело Анну. Ах, я идиот! Ведь она упоминала тогда Нежинскую, а я не додумался расспросить подробнее! А она плакала тогда от обиды…
– Так это ты? – выдохнул я изумленно.
Нина смотрела на меня глазами полными слез, и на лице ее то возникала, то снова исчезала полная беспомощной нежности улыбка. Великая актриса, я никогда в этом не сомневался. Ну, по крайней мере, с тех пор, как научился не верить ее игре.
– Что ты ей сказала? – спросил я резко.
Ни на минуту не сомневался я, что она уговорила Анну Викторовну остаться в Затонске, чтобы было проще меня контролировать, угрожая ей. И не рассказала мне ничего, придержав эту информацию на всякий случай. И вот случай настал. Нина понимала, что после того, как я узнал о ее роли в деле с Гроховским, я вряд ли захочу с ней общаться иначе, как по долгу службы. И решила выдать, наконец, свой секрет, чтобы вызвать теплые чувства к себе. Вот и теперь она стоит передо мной, не утирая слез, само воплощение женственности.
– Я не знаю, когда ты решишься быть с ней, – сквозь слезы произнесла Нина, – но когда-то это обязательно произойдет… Не пугайся, – быстро сказала она, заметив мое нетерпение, – я с ней не была столь прямолинейна. Просто ты был в таком состоянии! – продолжала Нина, нежно прикасаясь к лацканам моего сюртука. – Ты мог броситься под пули. А при твоей службе со всем очень легко покончить.
Я взял ее руку, еще не понимая, что правильнее будет – отодвинуть ее или поцеловать. Я не мог понять, чего Нина добивается. Ну, если отбросить самое очевидное. Но для самого очевидного интрига крупновата, уж извините. Это так, приятное дополнение. Ей что-то очень сильно нужно от меня, если она пошла на такое уничижение.
– Прости, я должен был это понять, – подыграл я ей, в надежде выиграть немного времени, а возможно, и сведений.
– Она тебя ждет, – сказала Нина Аркадьевна убежденно.
Вот оно! Наша с Анной размолвка в парке не ускользнула от глаз Разумовского, они ведь находились от нас в каких-то ста метрах. Но чтобы контролировать меня при помощи Анны Викторовны, мало того, чтобы она была в Затонске. Нужно еще, чтобы я был в ней заинтересован. И вот госпожа Нежинская подбрасывает мне пару интересных фактов и надежду на взаимность заодно.
– А ты слишком любишь свободу, – продолжила Нина, глядя мне в глаза. – Видишь? Я лучше всех тебя понимаю.
Что ж, пусть госпожа фрейлина останется в уверенности, что ей, как и всегда, удалась ее манипуляция.
– Ты всегда меня понимала, – ответил я Нине с улыбкой и привлек ее к себе.
Пробуждение мое было отвратительным. Сперва, еще не открыв глаз, я почувствовал, что нахожусь явно не дома. Но уже в следующую секунду запоздавшая память тоже пробудилась и с готовностью преподнесла мне подробности вчерашнего вечера и всего, что за ним последовало. Так что стало понятно, где я нахожусь, и почему именно. А также стало несомненно, что сейчас мне вновь предстоит притворство, от которого я и вчера успел утомиться. Осторожно повернувшись и обнаружив, что в постели я уже один, я сел и потер лицо, пытаясь проснуться. Мало того, что я сам себе отвратителен, так к тому же я еще и не выспался.
В соседней комнате послышались шаги, и в дверном проеме появилась Нина Аркадьевна.
– Ну, наконец-то! – сказала она с улыбкой. – Я уж думала, ты до вечера проспишь.
Бог ты мой, а времени-то сколько? Судя по солнцу, немало уже. Так что я еще и на службу проспал. Остается надеяться, что там ничего серьезного не приключилось, ведь если меня искали, то точно не нашли.
– Я уже кофе попила, – сказала Нина, присаживаясь на постель.
Я поцеловал ее, потому что это было заметно проще, чем улыбаться. Надо уходить поскорее. Сегодня я плохой актер, по всему видно.
– Вставай, будем завтракать, – улыбнулась Нина Аркадьевна и вышла, давая мне возможность привести себя в порядок.
Ну, уж без завтрака я как-нибудь обойдусь. Чаю в управлении попью. У Коробейникова наверняка есть баранки.
Когда я вышел, полностью одевшись, Нина разбирала почту.
– Твой кофе уже остыл, – сказала она. – Я попросила завтрак сюда.
– Прости, надо ехать, – сказал я ей. – Я и так проспал на службу.
– Ах, да! – с легким презрением протянула Нежинская. – Ты ж у нас еще и служишь!
Я взглянул на нее удивленно. Такого тона по отношению к моей работе она себе никогда не позволяла.
– Раньше тебе моя служба не мешала, – сказал я, привлекая ее к себе.
– Как бы я хотела, чтобы мы с тобой вместе уехали в Петербург, – сказала Нина, обнимая меня и заглядывая в глаза.
О, давно эта тема не поднималась. Что это вдруг снова?
– Ты же знаешь, это невозможно, – сказал я, осторожно отводя ее руки.
– Не знала, что ты будешь так держаться за это место! – с горечью сказала она.
Все, хватит, пора уходить. День в разгаре, а я даже не знаю, что в управлении творится. Интриги подождут.
И кивнув Нине на прощанье, я покинул ее номер.
В управлении меня ждали новости. Ночью был убит купец Караваев, причем, по утверждению Ульяшина, он застрелился в разгар бала по случаю его же сорокапятилетия. Ночью на месте преступления работал Ульяшин, утром к нему присоединился Коробейников. Меня мой помощник прикрыл, разумеется, сказав, что я очень занят и буду позже. Зато он сфотографировал все, что можно, на месте преступления, так что я имел возможность сразу войти в курс дела. Хотя в дом купца съездить, конечно, придется.
– Я почти убежден, что выстрел был произведен с некоторого расстояния, – докладывал Коробейников, пока я разглядывал снимки.
– Почему? – поинтересовался я.
– Ожога нет, – пояснил Антон Андреич. – Если бы пистолет был приставлен к виску в упор, был бы ожог, а его нет.
– Верно, – похвалил его я. – А еще направление раны указывает на то, что выстрел производился сверху вниз, неестественно для самоубийцы.
– Совершенно верно, – согласился Коробейников.
– А почему ж Вы сказали обратное околоточному? – поинтересовался я.
– Затонск очень маленький город, и слухи разлетаются быстро, – улыбнулся мой помощник. – Не хочу, чтобы злоумышленник знал, что его ищут.
– Разумно, Антон Андреич, – похвалил его я. – Делаете успехи!
И впрямь, он сегодня молодец. Мог ли я подумать год назад, что у него будет такой прогресс? Нужно давать ему побольше инициативы, чтобы была возможность для дальнейшего роста.
– Вы знаете, около месяца назад в соседней губернии произошел подобный случай, – продолжил ободренный мною Коробейников. – Был бал, самоубийство. Только пуля вошла в горло. И стреляла, Вы представьте себе, дама.
– Хорошо, что Вы читаете внутренние циркуляры, – попробовал я одобрить и это сообщение.
В конце концов, Антон Андреич меня сегодня прикрыл и, между прочим, ни одного неуместного вопроса не задал, так что некоторая поблажка с моей стороны вполне уместна.
– Да нет, циркуляры тут ни при чем! – отказался от незаслуженной похвалы честный Коробейников. – Я прочитал это в «Затонском телеграфе».
– Похоже, мне тоже нужно будет подписаться, – поморщился я при воспоминании о Ребушинском. – Я вот что думаю: самоубийство Караваева тоже инсценированное. Вы проверьте, если у него были конкуренты.
– Да, я узнаю, – сказал Антон Андреич, – и если это так, то Куницыну тоже может угрожать опасность.
– Ну, или злоумышленником может оказаться и сам Куницын, желая завладеть долей Караваева, – предположил я в ответ. – Нужно проверить также финансовое положение их компании.
– А вам не кажется, – спросил меня Коробейников, – что случай в соседней губернии и этот случай – они могут быть как-то связаны?
– Чем? – спросил я удивленно.
– Даже не чем, а кем, – ответил мой помощник. – Преступником и его внутренней потребностью убивать. То есть, он по каким-то признакам выбирает жертву, а после этого все обставляет, как самоубийство.
Так, ясно. С самостоятельностью я погорячился от пущей благодарности. Пусть уж пока под моим присмотром работает, с такой-то богатой фантазией.
– Любите Вы бесперспективные версии, Антон Андреич, – упрекнул я его.
– Яков Платоныч, – возмутился Коробейников, – Вы сами говорили, что нужно проверять все версии!
– Ну, вот и проверьте, – не стал я с ним спорить. – Отправьте запрос в соседнюю губернию. Нужны детали для сравнения.
Если моему помощнику хочется больше работать, кто я такой, чтобы ему мешать? Другое дело, что в первую очередь я спрошу с него те поручения, которые ему дал я. И, ради его же блага, я надеюсь, что он их выполнит.
Покинув управление, я направился к партнеру покойного Караваева, Куницыну, чтобы попросить у него ключ для осмотра места преступления. Куницын, низенький суетливый человечек, абсолютно лысый, но зато обладающий богатой бородой, сообщил мне, что отдал ключ Анне Викторовне Мироновой, которую пригласил как медиума, внести ясность в расследование. Сам Куницын в самоубийство партнера категорически не верил и весьма опасался за свою жизнь. Я успокоил его, как мог, и поспешил в дом Караваева. То, что Анна Викторовна находится на месте преступления совершенно одна, меня весьма тревожило. Самое, кстати, время, обсудить с нею все, что я придумал. Уверен, она с радостью согласится, поняв, что я не собираюсь чинить ей препятствий, а наоборот, готов прислушиваться к ее словам.
В кабинете Анны Викторовны не оказалось, и я прошел в зал, где вчера шел бал. Я не ошибся, Анна была здесь. А если соблюдать полную точность, лежала на полу без чувств. От двери было не ясно, просто она без сознания или уже не жива. Не помня себя от ужаса, я кинулся к ней, упал рядом на колени, приподнимая и окликая.
Анна вздохнула в моих руках раз, другой. Господи, благодарю тебя, она только без сознания!
– Анна Викторовна, – позвал я ее, легонько встряхивая, – что с Вами?
Ресницы дрогнули, голубые глаза открылись, слегка затуманенные, как после сна.
– Яков Платоныч, – ласково улыбнулась мне Анна, с нежностью проводя ладонью по моей щеке. – Мы танцевали с Вами…
От нежной ее ласки у меня закружилась голова, и захотелось немедленно ее поцеловать. А еще отшлепать как следует, потому что она снова пошла без меня, и снова с нею что-то случилось.
– Хорошо, что Куницын сказал, что Вы здесь, – сказал я, все еще поддерживая ее.
– Куницын? – удивилась Анна. – А какой Куницын?
Она, наконец, окончательно пришла в себя и обнаружила, что лежит на полу, и что ее поддерживают мои руки. Живо избавившись от столь неподобающей опоры, Анна отвернулась, чтобы я не заметил румянца смущения на ее лице. Подняться она все еще не пыталась, а я боялся, что если она попробует встать, обморок может повториться.
– Извините, – смущенно попыталась объяснить ситуацию Анна Викторовна. – Я просто… просто душно.
И она принялась демонстративно обмахиваться. Было бы галантным с моей стороны отойти в сторону и, отвернувшись, позволить барышне преодолеть смущение. Но я настолько испугался, увидев ее лежащей посреди зала, что теперь мне казалось, что стоит мне отойти на шаг, как с ней опять что-то случится.
– Это Куницын Вас сюда пригласил? – спросил я просто, чтобы завязать разговор и помочь ей справиться со смущением.
– Ну, меня позвали, – развела руками Анна Викторовна, – я не смогла отказать.
– Я вижу, нет никакой возможности удерживать Вас в стороне от полицейских дел, – сказал я, помогая ей встать.
– Но я же не специально это делаю, – принялась оправдываться Анна Викторовна, – просто так получается.
Она смотрела на меня с доверчивостью ребенка и даже губки чуть надула по-детски. И глядя на нее, я вдруг снова ощутил ласковую нежность ее пальцев на моем лице, и голова снова начала кружиться.
Права Анна Викторовна, здесь на самом деле немыслимо душно.
Что я собирался ей сказать? Ах, да помню! Я хотел объяснить ей, что мы больше не будем ссориться, а будем делать все вместе.
– Ну да, – сказал я ей, – я имею дело с мертвыми, Вы тоже каким-то образом имеете с ними дело. По одной дороге ходим?
– Только с разных сторон, – то ли согласилась она со мной, то ли возразила.
– Частенько лбами сталкиваемся, – сказал я. – Предлагаю заключить соглашение.
– О ненападении? – рассмеялась Анна Викторовна.
– Об уважении границ, – ответил я, мучительно пытаясь вспомнить, как все было складно мной сформулировано. Почему-то ничего не вспоминалось. Кажется, потому, что у нее из прически выбился локон и щекотал щеку. Мне этот локон мешал, будто меня он щекотал, и я мог думать лишь о том, чтобы его убрать. А поэтому не мог вспомнить все те умные и правильные слова, которые придумал, и в результате начинал сердиться и на себя, и на нее, и на локон этот.
– Я Ваших границ никогда не нарушала, – ответила Анна Викторовна с некоторой обидой и отошла.
– Ну, мне кажется, я тоже в Вашу жизнь не вторгался, – ответил я. – Так почему воюем?
Теперь, когда мое внимание перестало отвлекаться, можно попробовать продолжить разговор серьезно.
– Я не воюю с Вами, – с некоторым изумлением произнесла Анна Викторовна.
Интересно, чем она так удивлена. Вроде бы я не сказал ничего нелогичного.
– Ну, вот и хорошо, – ответил я. – Давайте договоримся о нейтралитете.
– Давайте, – согласилась Анна. – К тому же я и так всегда весьма нейтрально к Вам относилась.
Почему-то от этих ее слов, сказанных с обидой, мне сделалось весьма неприятно, где-то, даже больно. Что-то пошло вовсе не так, как я предполагал. Я был уверен, что Анну Викторовну обрадует мое предложение, но, кажется, она воспринимала в штыки любые мои слова.
– Ну, вот и прекрасно, – сказал я, расстроенный ее непониманием. – Продолжайте в том же духе. Просто останемся друзьями.
– А что, что-то другое было? – с вызовом спросила Анна Викторовна.
Мое лицо снова ощутило прикосновение ее пальцев. Я вспомнил, как чуть не поцеловал ее всего несколько минут назад.
– Ничего, – сказал я со вздохом. – Слава Богу, ничего.
– Вы меня опять уязвить пытаетесь? – спросила Анна уже, несомненно, обиженно.
Господи, снова все повторяется, снова мы не понимаем друг друга!
– Да чем? – взволнованно спросил я. – Ну, если я Вас обидел чем-то, Вы… Вы меня простите.
Анна отвернулась и быстро отошла к тумбе, на которой оставила шляпку, видимо, желая уйти.
– Давайте просто все начнем с чистого листа, – сказал я ей.
– Начнем что? – спросила она меня с раздражением.
– Беречь нервы друг друга начнем, – сказал я очень спокойно, вспомнив, наконец, ради чего я затеял весь этот разговор. – Мир?
– Я Вам войны не объявляла, – расстроено сказала Анна Викторовна.
– Я Вас об одном попрошу, – продолжил я излагать свой план, – если Ваше стремление помогать людям заводит Вас на мою территорию, Вы ничего без меня не делайте. Я должен быть рядом с Вами, ради…
– Моей безопасности, – продолжила она за меня привычное окончание фразы.
– И своих нервов, – добавил я. И протянул ей руку. – Договорились?
Анна без раздумий накрыла мою руку своей. Ее рука была почти вполовину меньше, по сравнению с моей она казалась совсем маленькой, почти что детской. Нежность затопила все мое существо. Я осторожно сжал ее пальчики…
Но внезапно Анна Викторовна резко отобрала у меня руку.
– А вот теперь о деле! – сказала она почти что гневно.
Ну вот, она снова сердится. А теперь я что не так сделал?
– Караваев на балу танцевал сразу с несколькими дамами, – рассказывала Анна Викторовна, расхаживая по залу. – Но все они были в костюме Коломбины.
– И сколько же их было? – спросил я, помня свое обещание относиться к духам всерьез и не проявлять недоверия.
– Я не знаю, я не смогла сосчитать, – ответила Анна. – У меня, может быть, даже от этого голова закружилась.
– То есть Вы считаете, что Караваева убила женщина? – уточнил я.
– Я не знаю, – ответила Анна Викторовна, прокружившись вокруг меня в воображаемом вальсе. – Но странно, для чего несколько разных женщин заказали одинаковые платья… Вот когда я это выясню, – прервав внезапно свой танец, сказала Анна, – я Вам и сообщу.
И, надев шляпку, она быстро удалилась.
– Буду признателен, – сказал я, глядя ей вслед.
Что-то все-таки пошло не так в этом разговоре. Не таких результатов я ожидал. Но все же мы, кажется, договорились хоть о чем-то. Ну, а остальное, полагаю, придет в процессе. По крайней мере, я на это надеюсь. Ну, а сейчас стоит все-таки включиться в работу, наконец-то. И так я этим делом сегодня манкирую.
Я прошел в кабинет, где, собственно, и был убит купец. Там, разумеется, все было без изменений, только тело увезли к доктору Милцу. Я осмотрелся внимательно. Папки с бумагами на углу стола. Бумаги без папок, залитые кровью, когда на них рухнул убитый хозяин. На полу тоже рассыпаны бумажные листы. Как-то слишком много бумаг вокруг трупа. Может быть, дело в каких-нибудь документах? Чуть поворошив бумажные листы, лежащие на полу, я заметил один, выделяющийся из общего ряда. На нем отчетливо отпечатался кровавый след ноги. Я поставил рядом свою, для сравнения. Сомнений нет, след был женским. Причем женщина, скорее всего, была весьма невысокого роста.
Больше ничего интересного в кабинете я не обнаружил. Подробно перебрал бумаги на столе купца, но и среди них не нашел никакой зацепки. Вернувшись в управление, внимательно перечитал допросы свидетелей, составленные Ульяшиным, но в результате лишь сделал вывод, что околоточного нужно поощрить за хорошую работу. Допрашивал он подробнейше и протоколы составлял грамотно, вот только полезных сведений в них никаких не содержалось. В суете бала никто не заметил, когда именно хозяин покинул зал. А за музыкой и шумом никто не расслышал выстрела. Единственное, в чем сходились все свидетели, более-менее близко знавшие Караваева, так это в том, что был он человеком чрезвычайно жизнелюбивым и о самоубийстве не помышлял. Но я и так уже знал, что его убили, так что ничего нового для меня в этом не было.
В конце концов, я махнул рукой и отправился домой пораньше, полагая, что для улучшения мыслительной деятельности следует хорошенько выспаться.
Едва я вошел в управление следующим утром, как ко мне бросился взволнованный Антон Андреич.
– Яков Платоныч! – воскликнул он. – Доброе утро! Мы Вас давно ждем, я и Петр Иванович. Он в арестантской, пройдемте к нему.
– Вы б хоть чаю для начала предложили, – осадил я своего помощника.
Терпеть не могу, когда меня торопят, особенно по утрам. И что это за важная птица у нас в арестантской, что я должен к нему бежать, даже в кабинет не зайдя?
– А кто такой этот Ваш Петр Иванович, – спросил я Коробейникова.
– Дядя Анны Викторовны, – пояснил вполголоса Антон Андреич, – Миронов. Подрался в трактире.
Так, это уже серьезно. Петра Миронова, конечно, нужно выручать. Сейчас нужно только выяснить, насколько все серьезно, справлюсь я сам, или придется звать на помощь адвоката Миронова-старшего.
– С кем подрался? – поинтересовался я.
Коробейников в ответ только плечами пожал.
– Ну, так что? – спросил он осторожно. – Чаю?
Кинув на него соответствующий ситуации взгляд, я развернулся и пошел к арестантской. Коробейников, прихватив ключ, побежал за мной следом.
Петр Миронов сидел в клетке на скамейке, и вид имел самый плачевный. Увидев меня, он радостно бросился к решетке:
– Яков Платоныч, дорогой Вы мой!
– Петр Иваныч, Бог ты мой! – ужаснулся я, глядя на свежие синяки, украшавшие лицо Миронова.
– Яков Платоныч, – проговорил тихо Петр Иванович, почти просунув лицо между прутьями решетки. – Со мной арестовали еще троих. Отпустить бы их! Ну, и меня, разумеется.
– Отпустить? – переспросил я. – А на каком основании?
– Ну, войдите в мое положение, – принялся уговаривать меня Миронов. – Только огласки не хотелось бы. Огласки и прочего… Ну, вины ведь ничьей нет!
Ну, здесь все ясно. Видимо, драка случилась во время игры. И Петр Иванович больше всего боится, что об этом станет известно господину адвокату Миронову. Я помню, еще давно он рассказывал, что давал брату зарок не играть.
– Мне и Вас-то будет не так просто отпустить, – пояснил я ему, – а Вы еще за кого-то просите?
– Я умоляю Вас, умоляю! – воззвал ко мне Петр Иванович с чувством. И добавил деловито: – Только пусть часы вернут.
В это время городовой вывел из соседней комнаты задержанного. Тот пытался качать права, с наглостью, свойственной фартовому люду. Что-то в его повадках показалось мне знакомым.
– Ласточка! – окликнул я его.
Вор остановился, повернулся ко мне.
– Глазам не верю! – улыбнулся я старому знакомому. – Господа, позвольте представить, известный петербуржский шулер, вор, контрабандист по кличке Ласточка! Он же Седой, он же Макар Елистратов. Каким же ветром к нам занесло? – спросил я Седого.
– Не знаю, что Вам напел этот, – Ласточка кивнул на Петра Иваныча, – только мы тут напрасно томимся. Ничегошные мы.
– Так уж и невиновные? – переспросил я.
Такие, как Ласточка, невиновными не бывают, только поискать нужно, в чем виноват.
– Игра была, – не стал отпираться Ласточка. – Барин проигрался. Ну, так что ж? Игра-то не преступление. Вы-то должны понимать, – добавил он, приглушив голос, – что есть долг карточный.
А вот разозлил он меня зря. Теперь я все переверну, но выясню, что привело матерого бандита Ласточку в тихий Затонск. Я распорядился запереть его пока и, отправив Петра Иваныча домой, пошел в кабинет.
– Прикажете отправить в Петербург запрос? – спросил Коробейников, едва мы остались вдвоем.
– Непременно и немедленно, – подтвердил я. – А как закончат с бертильонажем, Седого с подельниками нужно отпустить.
– Как отпустить? – не понял Антон Андреич.
– А разве у нас есть какие-то основания его задерживать? – спросил я у него. – Ну, подрались они в трактире, и черт с ними. Кстати, Петр Миронов, кажется, тоже претензий к ним не имеет.
– А если из Петербурга придет ответ, – настаивал Коробейников, – что Седой замешан в каких-то делах, и висит на нем преступление?
– Ну, наверняка какое-нибудь висит, – согласился я. – Только другое дело, если он здесь на гастролях, а мы все испортим, если его в камере продержим.
– Не совсем понимаю, что значит «испортим», – несколько обиженно сказал Антон Андреич.
Что-то я второй день никому ничего объяснить не могу! Что тут непонятного-то?
– А то, что нам его намерения преступные знать надо, – пояснил я Коробейникову азы полицейского дела, – и подельники его здешние, ой, как нужны. Так что надо его отпустить, а возьмем с поличным.
– И надо приставить наблюдение! – озарился Антон Андреич.
– Именно, – согласился я.
А я что, не сказал этого раньше? И правда, кажется, не сказал. А сам он догадаться не мог, разумеется, первый день в полиции! Или он и в самом деле решил, что я велю отпустить матерого вора Ласточку и даже проследить за ним не прикажу?!
– Кого же приставить-то? – задумался Коробейников. – У нас штата раз-два и обчелся.
– Антон Андреич, – язвительно велел ему я, – изыщите резервы. Доверять нужно больше молодым.
Вот пусть подберет себе стажера и мучается с его непонятливостью. Тогда, может быть, сам понятливее станет.
– Кстати, о доверии молодым, – сказал я, раз уж время и настроение мое располагали к разносу подчиненных, – прозевали Вы след на месте преступления.
– Какой след? – перепугался Коробейников.
– След от каблука дамской туфли, он отпечатался в луже крови, – пояснил я. И добавил со вздохом: – Права Анна Викторовна в одном, убийца – женщина.
Коробейников виновато потупился.
Ближе к вечеру меня навестил господин Куницын. Я его вызывал, но он и сам очень желал меня видеть. Он получил письмо с угрозами и очень боялся за свою жизнь. Письмо, составленное из слов, вырезанных в газете, гласило: «Компанию Вам не удержать, удержите голову на плечах». Чего-то подобного я и ожидал, если честно. Но это письмо еще не убирало Куницына из числа подозреваемых. Он ведь и сам его состряпать мог, чтобы отвести от себя подозрения. А основания для подозрений у меня имелись весомые.
– Мы проверили Ваше финансовое состояние и положение дел компании, – сообщил я Куницыну.
– Каким же образом, позвольте узнать? – возмутился купец.
– Законным, можете не сомневаться, – заверил его я. – Так вот, что касается Вашего финансового положения, а точнее сказать, финансового положения Вашего покойного компаньона, господина Караваева: должников у него много было. Что Вы об этом знаете?
Куницын помотал головой и развел руками, показывая, что не знает ровным счетом ничего.
– Но и это пустяки! – продолжил я. – Людей много, а ссуды маленькие. И лишь один человек должен был ему значительную сумму денег.
Я положил перед Куницыным вексель за его подписью. Сумма была очень даже значительна.
– Согласитесь, – сказал я купцу, – за такие деньги можно и на преступление пойти.
Куницын был перепуган, дальше некуда. Бедняга так очевидно боялся, что мне его даже жалко стало, в какой-то мере. И вправду, компаньон убит, письмо с угрозами пришло, а тут еще и я со своими подозрениями. Признаться, после этого разговора я почти готов был исключить его из подозреваемых. Не с его тонкой нервной организацией планировать убийства. И все же, вовсе снимать подозрения с господина Куницына я не торопился. Хотя бы потому, что иных версий у меня было не то чтобы много.