Четвертая новелла

Сатисфакция

   
Миновала осень, и зима вступила в свои права. Приближалось Рождество. Но меня это вряд ли могло заинтересовать. Полностью погрузившись в работу, я мало обращал внимания на смену времен года. Я всегда знал, что работа является лекарством от всех горестей и сомнений, а потому работал на износ, выматывая и себя, и Коробейникова. Тот, впрочем, никогда не жаловался и радовал меня безмерно, совершенствуясь в сыщицком деле день ото дня.
С Анной Викторовной мы более не встречались с того момента, как я видел ее тогда на складе в последний раз. В участке она не бывала. А я не бывал там, где мог ее встретить, выполняя просьбу, высказанную в письме. Постепенно мысли о ней оставили меня и возвращались лишь в редких снах. Впрочем, я сильно утомлялся, а потому и сны видел редко.
То утро ничем не отличалось от всех остальных. Мы с Антоном Андреичем пришли в участок, встретившись по дороге. Там уже кипела жизнь: кто-то жаловался, кого-то допрашивали. И клетка была полна задержанными за ночь дебоширами. В праздники вообще количество пьяных драк и мелкого хулиганства резко возрастало.
Вот и теперь у стола городовой допрашивал мужичка крестьянской наружности. Мужик чуть не со слезами на глазах клялся в своей невиновности, городовой же, с упорством, достойным лучшего применения, пытался его расколоть. Срочных дел у меня не было, и я остановился полюбопытствовать:
– Что тут у вас?
– Карманника поймали, Ваше Высокоблагородие, – доложил городовой. – Целую неделю на рынке шарился. Два свидетеля на него показали.
Я посмотрел на задержанного. Карманники, конечно, артисты преступного мира. Но этот был вовсе уж не похож. В простой крестьянской одежде, с заскорузлыми от работы руками, с распухшими суставами на пальцах. Ну, типичный крестьянин.
Он повернулся ко мне:
– Не виноват я, Ваше Благородие! Врут свидетели-то! Мы из села приехали, торговать!
– Чем торгуешь? – спросил я мужичка.
– Так мясом! Свинина, говядина, все свое, – на глазах у него выступили слезы. – Ваше Благородие, отпустите Христа ради!
Я ему верил. Но следовало все-таки убедиться:
– Отпущу. Если фокус покажешь.
Я достал из кармана колоду карт, с которой не расставался для памяти, и одной рукой пару раз перетасовал ее. И протянул мужику. Он посмотрел на колоду с ужасом, а на меня с полным отчаянием:
– Ваше Благородие, да не приучены мы!
Но я не отступал:
– Давай-давай! Сделаешь – отпущу.
Горько вздохнув, мужичок взял у меня колоду, стал старательно пристраивать в руке. Непривычные к тонкой работе пальцы не слушались, ему и в двух-то руках было трудно ее удержать. Но он старался изо всех сил, пытаясь заработать себе свободу. Наконец, колода с трудом улеглась в одну ладонь. Мужичок попробовал шевельнуть пальцами – и карты разлетелись по всей приемной от неловкого его движения.
– Отпускайте его, – сказал я городовому.
Тот изумился:
– Ваше Высокоблагородие! А как же?! Свидетели ведь показывают?!
– Врут ваши свидетели, – отрезал я. – С такими руками, да кошельки? Отпускай!
И прошел дальше в свой кабинет. Коробейников, наблюдавший весь цирк, заметил важно:
– Как Вы, однако, рассудили, Яков Платоныч! Как царь Соломон!
Я улыбнулся: мой помощник вместе с опытом набирался и смелости в общении, все меньше робея в моем присутствии. Я поощрил его храбрость:
– Неужели ирония, Антон Андреич? Наконец-то!
Настроение мое было приподнятым. Мы с Коробейниковым прошли в кабинет. Я занялся просмотром последнего, оконченного уже дела, убеждаясь, что все формальности соблюдены, и оно готово к передаче по инстанции. Коробейников разбирал свежую почту.
– Яков Платоныч, – окликнул он меня, подавая конверт, – Вам.
Знакомый почерк. Буквы, украшенные вычурными завитками. Аромат духов. Настроение сразу упало. Тогда, осенью, после злосчастной той телеграммы, Нина так и не приехала. Прислала мне письмо, объясняя, что не смогла, так как занята по поручению Императрицы. Затем последовало долгое молчание, за время которого я уже решил, что она все-таки позабыла обо мне. И вот новое письмо. Что ж, узнаем, что мне приготовило мое прошлое, которое я так хотел бы оставить в прошлом. Я раздраженно открыл конверт. Да уж, новости были не слишком воодушевляющими, право. Нина Аркадьевна не просто напоминала о себе. Она сообщала, что приехала в Затонск, где и поселилась в гостинице. И ждет встречи.
Что ж, видно придется встретиться с ней еще раз, ничего не поделаешь. Мне даже где-то любопытно было бы сейчас взглянуть на эту женщину, из-за которой я когда-то так потерял голову, что едва не провалил важное дело и поломал всю свою жизнь. А, впрочем, поломал ли? Благодаря тем событиям я, в результате, и оказался в Затонске. И, по прошествии времени, был благодарен судьбе за это.
В дверь вошел дежурный с докладом. В Михайловской слободке был обнаружен труп.
– Экипаж к подъезду, – приказал я.
И бросил письмо в ящик стола. Обязательно встретимся с Вами, госпожа Нежинская. Обязательно. Но лишь тогда, когда появится свободное время. А сейчас, уж простите, у меня новое дело.

Квартира в Михайловской слободке, где было найдено тело, производила гнетущее впечатление своей запущенностью. Видно было, что проживавший тут господин не был озабочен вопросами чистоты и порядка. Повсюду валялась разбросанная одежда, преимущественно, грязная. Стояли тарелки с засохшими остатками трапезы, валялись во множестве пустые бутылки. И дух был специфический. Чувствовалось сразу, что покойный пил много, а то и запоями.
– Здравствуйте, Ваше Высокоблагородие! – бодро обратился ко мне Ульяшин.
– Значит так, – он указал на труп мужчины, лежащий поперек кровати, как бы представляя его, – Набокин Савелий Ефремович.
– Причину смерти установили? – спросил я.
– Думаю, пьянство, – отрапортовал Ульяшин.
– На каком основании?
– Пил как свинья, вот и все основания! – ответил участковый пристав.
Я поморщился. Затонский сыск в своем репертуаре. Если пил, так от пьянства и помер. Будто пьяниц у нас и не убивают никогда.
– Кто тело обнаружил? – поинтересовался я у него.
– Соседка с утра пришла, видит – дверь открыта, – ответил Ульяшин. – Он деньги у нее занимал.
– Осмотр места производили?
Городовой искренне изумился:
– Ну, помилуйте, Ваше Высокоблагородие! Ну что тут смотреть-то!
Я подавил раздражение:
– Антон Андреич, займитесь.
– Уже!
Мой помощник, в отличие от прочих подчиненных, мои требования отлично знал и не надеялся, что я не глядя спишу труп на естественные причины. Поэтому с самой тщательностью осматривал комнаты покойного.
Городовые поняли, что допустили промашку, и поскучнели. Знали, что подобных промахов я не прощаю, и ждет их теперь патрулирование в самых неприятных районах. Это как минимум.
Я осмотрел труп:
– Внешних повреждений вроде нет.
– Так и я про то, – смущенно проговорил Ульяшин. – От водки помер.
Может, и от водки, как знать. Вот только что это за царапины на полу у него под ногами? Я приподнял ногу покойного. На сапогах металлические подковки, как я и предполагал. Нет, господа хорошие. Тут надобно быть повнимательнее.
– Тело Милцу отправляйте, – распорядился я. – Он разберется.
– Яков Платоныч, – окликнул меня Коробейников, до того занимавшийся осмотром в другой комнате. – Фотография! И тут какие-то пометки.
На групповой фотографии были запечатлены люди в военной форме. Некоторые лица были перечеркнуты крестом. Четыре лица.
– Так он что, служивый? – спросил я.
– Ну, да, поручик в отставке, – ответил Ульяшин, – но давно уже, с Крымской кампании.
Я рассмотрел фотокарточку внимательней:
– Ну, да, вот он. И он отмечен.
Вот теперь это дело вызывало у меня серьезную тревогу. Набокин отмечен на фотокарточке. И он мертв. Интуитивно я чувствовал, что между этими двумя фактами есть самая недвусмысленная связь. А другие, отмеченные на фотографии? Как бы узнать, кто эти люди.
– Соседей, знакомых опросите, – приказал я городовым. – Может, слышали или видели чего.
А сам, забрав Коробейникова, возвратился в управление. Там нас ожидал абсолютно неожиданный сюрприз: нашего возвращения с нетерпением дожидалась крайне взволнованная Анна Викторовна Миронова. Причем озабочена она была, вопреки своему обыкновению, вовсе не духовными материями, а вполне реальным происшествием, которое так испугало ее, что она, махнув рукой на решение не встречаться со мной более, примчалась в участок за помощью.
Дело было в том, что сегодня с утренней почтой Виктор Иванович Миронов получил конверт с фотографией. И при одном взгляде на нее у него сделалось плохо с сердцем. Жене и дочери он не рассказал ничего, но обратился к Петру Ивановичу, чтобы тот как медиум, выяснил, что это все значит. Сам по себе этот поступок адвоката Миронова говорил о многом, потому что, будучи человеком серьезным, к спиритическим занятиям своего брата он относился всегда с изрядной долей иронии. Петр Иванович же привлек к делу племянницу, передав фотографию ей. Уж не знаю, были ли у Анны Викторовны какие-либо потусторонние видения, связанные с этим снимком, она об этом не упомянула. Но только она приняла решение не разбираться в этом деле самостоятельно, а обратиться в полицию, даже не советуясь с отцом. Очень правильное решение, я бы сказал.
И вот сейчас Анна Викторовна стояла в моем кабинете, сжимая в руке фотографию, взволнованная и смущенная. И изо всех сил старалась убедить меня всерьез отнестись к ее словам:
– А теперь Вы, как всегда, посмеетесь надо мной! Но вот эта фотография. И я знаю, что в ней скрыта тайна, опасная для моей семьи!
И она положила фотокарточку на стол передо мной. Да, несомненно, в этой фотографии была скрыта тайна. И, я абсолютно был в этом уверен, крайне опасная. Потому что фотография, лежавшая передо мной, была точной копией той, что мы нашли в квартире поручика Набокина. Включая пометки на определенных лицах. У Набокина была такая фотография. И он мертв. А теперь точно такую же фотографию получает Виктор Миронов.
Мы с Коробейниковым переглянулись многозначительно, затем, не сговариваясь, посмотрели на Анну. Видимо, нас помощником озаботил один и тот же вопрос: как объяснить Анне Викторовне всю серьезность ситуации и не напугать ее при этом еще сильнее.
Анна, полагаю, неверно поняла смысл наших переглядываний, потому что взорвалась негодованием:
– Господи, да что же это такое! Почему Вы мне не верите? Эта фотография опасна!
Я принял решение. В конце концов, я имел возможность неоднократно убедиться, что нервная система у Анны Викторовны крепкая, и дамские истерики и обмороки не ее стихия. А предупредить ее нужно обязательно.
– Отчего же не верю? – сказал я, доставая из стола фотографию, найденную в квартире Набокина, и подавая ей. – Очень даже верю.
Анна взглянула на фотографию, потом подняла на меня глаза с серьезностью и удивлением:
– Откуда это у вас?
– Нашли у одного отставного поручика, – ответил я ей, – умершего сегодня ночью при невыясненных обстоятельствах.
Вот теперь она испугалась. Побледнела, заволновалась:
– Господи!
– Расскажите подробнее о Вашем снимке, – попросил я ее.
Анна Викторовна, сделав над собой усилие, взяла себя в руки, взволнованно вздохнула и принялась рассказывать:
– Отец говорил, что все офицеры, изображенные на этой фотографии, погибли. Кроме него и еще троих.
– Очевидно, выжившие – это те, кто отмечен на фотографии, – я подал второй экземпляр фотографии подошедшему Коробейникову.
– Да, это они, – подтвердила Анна Викторовна. – Вот это мой отец.
– Больше никого не узнаете?
– Нет, больше никого, фотография-то старая.
– Ну, начнем с того, – сообщил я ей, – что фотография не старая. Очевидно, что…
– Как не старая? – перебила меня Анна по всегдашней своей привычке. – Отец говорил, она была сделана лет десять назад.
– Возможно, – ответил я, – но отпечатана фотография совсем недавно. Края ровные, и не пожелтела совсем. Очевидно, тот, кто печатал эту фотографию, имеет старую негативную пластину. А может, он сам делал фотографию. Это я Вам как специалист по фотографии говорю.
Анна Викторовна слушала меня чрезвычайно внимательно. Но мысли ее были далеки от теории фотографирования. Сейчас ее гораздо больше волновало происходящее:
– Так, и что же теперь делать?
Ну, на этот вопрос, слава Богу, у меня был ответ:
– Нужно спросить у Вашего отца, кто их фотографировал.
Я вызвал экипаж, и мы с Анной Викторовной немедленно отправились в дом Мироновых.

Виктор Иванович сохранял спокойствие и рассудительность. Но выглядел он неважно. Было видно, что от потрясения еще не оправился. Тем не менее, он принял нас сразу и даже не стал пенять дочери за самовольство, с которым она вмешала в дело полицию. А узнав о смерти поручика Набокина, и вовсе сделался серьезен и старался отвечать на мои расспросы как можно более тщательно:
– Эту фотографию сделал мой друг, подпоручик Шапкин. Вот он, видите, стоит с испуганным лицом. Он боялся не успеть добежать до остальных.
– Но он не отмечен. Что ж, получается, погиб?
– Да, – Виктор Иванович погрустнел. – Погиб. Я сам видел.
– А это кто? – указал я на еще одного человека, стоящего на фотографии рядом с молодым Виктором Мироновым. Это лицо тоже не было отмечено.
– Это мой друг, подпоручик Бехтерев. Он тоже погиб в той засаде.
– Ну, а вот это кто? – указал я на еще одно не зачеркнутое лицо. Человек, изображенный на фотографии, почему-то повернулся к фотографу в профиль и из-за этого казался стоящим особняком.
– Поручик Садковский, – пояснил Виктор Иванович.
– Он тоже не отмечен. Получается, погиб?
Миронов налил себе коньяку:
– Кажется, пропал… – сказал он как-то неуверенно. Но тут же поправился. – Нет, погиб. Конечно же, погиб.
Неопределенность в его голосе и некоторое едва слышное смущение насторожили меня. Мелькнуло ощущение, что Виктор Иванович на самом деле не знает ничего о дальнейшей судьбе поручика Садковского, но почему-то хочет, чтобы тот оказался погибшим.
– Так погиб или пропал? – уточнил я. – Вы не уверены?
– Уверен, – решительно произнес Миронов и залпом опрокинул рюмку коньяку.
Ладно, оставим это пока. В конце концов, есть и иные способы осведомиться о дальнейшей судьбе поручика Садковского, если я сочту это необходимым. А пока продолжим разговор:
– Ну, а что Вы сами обо всем этом думаете? Есть какие-то предположения, Виктор Иваныч?
Миронов со вздохом развел руками:
– Просто теряюсь в догадках.
– Ну, хорошо. Тогда не могли бы Вы вспомнить имена остальных выживших, – попросил я его. – Может быть, кто-то из них тоже получил такие фотографии и сможет пролить свет на эту тайну.
Виктор Иванович с легкостью назвал мне требуемые имена. Он не только хорошо их помнил, они даже поддерживали общение порой. Надеюсь, кто-то из этих двоих сможет мне объяснить, что же все-таки происходит.
Я оставил расстроенного Виктора Ивановича на попечении супруги, и покинул дом Мироновых в глубокой задумчивости. Непростое получалось дело, я сразу это почувствовал. А еще мне казалось, что, несмотря на то, что Виктор Иванович всячески пытался мне помочь, он все-таки не был со мной до конца откровенен. Чего-то не упомянул он в своем рассказе, возможно, считая неважным. Но я знал, что при расследовании убийства не бывает неважных мелочей. Любой малозаметный факт может оказаться значимым, повернуть расследование по нужному пути. Ну, да ладно. Надеюсь, время у меня еще есть. И я успею, при необходимости, разговорить господина адвоката.
В этот момент мои размышления были прерваны Анной Викторовной, выскочившей за мной на крыльцо даже без платка, в одном наброшенном на плечи полушубке:
– Погодите, Яков Платоныч, – окликнула она меня. – Вы будете дело открывать?
Я был абсолютно уверен, что состав преступления есть, и дело я открою. Как и в том, что дело это будет весьма непростым. Но даже несмотря на то, что я был очень рад снова ее видеть и разговаривать с нею, меньше всего мне бы хотелось, чтобы неугомонная барышня Миронова вновь вмешивалась в расследование. Поэтому я ответил ей с максимальной рассудительностью и минимальной искренностью:
– Все зависит от заключения доктора Милца. Если он установит, что произошло убийство, то – разумеется. А если Набокин умер от естественных причин, то…
– Но как же! – перебила она меня возмущенно. – Но ведь две фотографии с отметками – это же не случайность!
– Конечно, не случайность, – продолжал я, – но, если Набокин умер своей смертью, то все эти фотографии не более чем чей-то розыгрыш. Вашему отцу кто-то прислал фотографию, на которой отметил его и еще троих его боевых друзей. Все.
Я надеялся, что мои рассуждения о розыгрыше хоть немного успокоят ее, заставят меньше переживать. Но Анну Викторовну всегда было непросто сбить с мысли. Вот и теперь она была не согласна со мной. И сердилась.
– Да не переживайте Вы раньше времени! – постарался я ее утешить. – Давайте дождемся заключения врача.
Лицо Анны сделалось упрямым. Она задумалась на секунду, и потом, видимо, решившись, выпалила:
– Я видела там, на войне, на отца напал офицер. Он был в длинной шинели и с саблей.
– Видели? – я не сдержал непрошеную улыбку. Все вернулось. И она снова рассказывает мне свои сказки. – Это Ваши видения?
Кажется, Анна Викторовна приняла мою улыбку за насмешку. Посмотрела обиженно и, не прощаясь, скрылась в доме.
А я сел в экипаж и отправился в управление. В отличном, надо сказать, расположении духа. Я и не знал, что так скучал по Анне, что мне так ее не хватало. Она радовала и веселила меня, даже когда на меня же сердилась. И теперь, когда ее увлечение мною позади, мы, возможно, могли бы иногда общаться, встречаясь, как друзья.

В управлении я не задержался. Лишь дал указания городовым взять под негласное наблюдение дом Мироновых, да выдал задание Коробейникову:
– Я надеюсь на Вас, Антон Андреич. Обоих сослуживцев Миронова нужно найти во что бы то ни стало. Не зря они отмечены на фотографии.
Коробейников спросил удивленно:
– Вы думаете, Набокин все же убит?
– Уверен.
– А почему, можно узнать? – поинтересовался Антон Андреич.
Но мне некогда было сейчас читать ему лекции:
– Потом объясню. Найдите мне сослуживцев Миронова, Ишутина и Дубова. В опасности они.
Коробейников, проникнувшись срочностью полученной задачи, убежал, а я отправился к доктору Милцу. Разумеется, я был уверен, что поручик Набокин был убит. Даже имел предположение, как именно его убили. Но сыщик должен оперировать фактами. Кроме того, я надеялся, что милейший доктор Милц сообщит мне что-нибудь интересное, о чем я еще не догадывался.
Доктор Милц встретил меня радушно. Вскрытие Набокина он уже закончил и теперь прибирал кабинет.
– Ну, и что Вы можете мне сказать, доктор? – поинтересовался я у него.
– Вы по поводу смерти?
Иногда доктор Милц повергал меня в недоумение своими высказываниями или вопросами.
– Нет, по поводу жизни! – ответил я ему с изрядной долей язвительности.
Доктор сделал вид, что язвительности моей не заметил. И ответил мне важно:
– Жизнь, Яков Платоныч, это величайшая выдумка природы!
Понятно, у нашего замечательного доктора сегодня философское настроение. А мне не до его глубокомысленных сентенций, у меня труп. И не факт, что он в этом деле окажется один. Поэтому я поторопил доктора с некоторым раздражением:
– А давайте без лирики, Александр Францевич. От чего он умер?
– Ну, уж стопроцентно не от пьянства он помер, – сказал Милц, указывая мне на труп. – Его задушили.
Что ж, как я и предполагал.
– Ну, это было сразу понятно.
Доктор был явно удивлен моей прозорливостью:
– Позвольте узнать, как же Вы догадались?
– Когда его душили, он бился ногами, – пояснил я, – и исцарапал набойками пол. А что Вы скажете?
Доктор Милц по привычке посмотрел на труп, будто с ним советуясь.
– При более внимательном осмотре я обнаружил, что хрящевая перегородка носа сильно смята. Это значит, было давление сверху. Кроме того, в носу убитого я нашел ворсинки неизвестного происхождения. Без Вашего ведома попросил Коробейникова съездить к нему на квартиру, ну, и поискать предмет с аналогичным ворсом. И вот что Коробейников нашел у него в квартире!
С этими словами доктор торжественно достал из шкафа и вручил мне шерстяное одеяло. Мне припомнилось, что я и в самом деле видел подобное одеяло на квартире покойного поручика.
– Задушен одеялом?
Доктор Милц согласно кивнул:
– Ворсинки с этого одеяла идентичны тем, что найдены у него в носу.
Что ж, со смертью Набокина все ясно. Кроме одного – кто же его, собственно убил и почему. И это нужно выяснить как можно скорее, пока не появились новые жертвы.

Следующий день начался для меня с неожиданности. Едва я приехал в полицейское управление, как меня на пороге окликнул высокий мужчина, одетый по столичной моде:
– Ваше Высокоблагородие!
Я повернулся к нему. А он продолжал тем временем, слегка понизив голос:
– Разрешите представиться, капитан Шилов. У меня к Вам поручение от полковника Варфоломеева.
Вот так новость! Еще когда я готовился к отъезду в Затонск, полковник Варфоломеев намекнул мне, что не считает меня списанным со счетов, и что, возможно, моя ссылка еще послужит к пользе общего дела. Я не обратил тогда внимания на эти слова, сочтя их скорее дружеским утешением, нежели информацией. За все время моего пребывания в Затонске полковник ни разу не напомнил мне о себе. И вдруг – курьер с поручением. Что же такое происходит?
– Может быть, пойдем в ресторацию? – предложил капитан. – Дело деликатное.
Мы прошли в ресторан и, не сговариваясь, выбрали столик, дающий нам круговой обзор и стоящий недалеко от рояля, чтобы музыка помешала кому-либо нас подслушать. Капитан Шилов подал мне письмо:
– Руку полковника знаете? Впрочем, там и печать есть, Собственной Его Императорского Величества Охраны.
Я вскрыл конверт. Почерк Варфоломеева был мне хорошо и давно известен. Как и его манера выражаться:
«Уважаемый Яков Платонович, подателю сего, капитану Шилову, я поручил довести до Вас некоторые особые сведения, которые не могу доверить даже бумаге, ввиду их совершенной секретности. Верьте ему во всем, как мне. Смею заверить Вас, что Ваши заслуги при дворе не забыты, и я первый, кто будет поддерживать на самом верху лестное мнение о Вас и впредь. Ваши таланты и высокая порядочность, проявленные во время расследования того прискорбного случая, дают надежду на то, что в скором времени появится возможность вернуть Вас на службу в столицу. А пока Вам может представиться случай послужить Отечеству и на Вашем нынешнем месте. В детали дела Вас посвятит капитан Шилов. Искренне Ваш, начальник Собственной Его Императорского Величества Охраны, полковник Варфоломеев».
Я свернул и убрал письмо. Итак, слова Варфоломеева, сказанные мне перед ссылкой, не были пустым утешением. Собственно, зная методы полковника, я был уверен теперь, что место ссылки моей было выбрано далеко не случайно и не без его влияния. Что ж, послушаем, что расскажет мне капитан Шилов. Думаю, с его рассказом кое-что для меня прояснится. Хотя, зная манеру работы полковника Варфоломеева, уверен, что далеко не все.
– Ну, что ж, капитан, – обратился я к Шилову, – поведайте, какие дела государственного масштаба предстоят мне здесь, в Затонске.
Капитан иронии моей не принял, оставаясь абсолютно серьезным:
– Полковник Варфоломеев поручил мне на словах донести до Вас следующее: последствия того дела с участием члена монаршей фамилии, которое Вы расследовали, продолжают сказываться на внутренней жизни двора. И даже влияют на дела государственные. Ваше удаление из столицы не означает, что Вы отстранены от службы в известном Вам ведомстве. Вам следует сохранять легенду и не привлекать к себе внимания, но быть готовым в любую минуту получить четкие инструкции и следовать им. И будьте предельно бдительны. Есть сведения, что в скором времени Затонск станет объектом пристального интереса известных Вам сил. Вам надлежит по мере возможности выявить наблюдателей и контролировать их действия, внешне при этом оставаясь в стороне. Чему, как надеется полковник, Ваша нынешняя должность будет немало способствовать. Так же полковник Варфоломеев просил меня предостеречь Вас от неосторожных шагов. Вы знакомы с некоторыми фигурантами. И если они заподозрят Вас в продолжении сотрудничества с известным Вам ведомством, то, скорее всего, постараются воздействовать на Вас, а то и просто устранить. Чего бы полковнику совершенно не хотелось. Полковник Варфоломеев просил передать, – закончил капитан Шилов, – что он очень рассчитывает на Вашу помощь. Со своей стороны он обещает Вам свою всемерную поддержку. Связь держите непосредственно с ним, донесения отправляйте не почтой, а с особо доверенным курьером.
На этом мы и закончили разговор, и капитан Шилов откланялся, торопясь успеть на дневной поезд в Петербург.
Я же в задумчивости отправился в управление. Все, сообщенное мне Шиловым, весьма меня встревожило. С одной стороны, я был рад тому, что я снова в деле. Что про меня не забыли и меня ценят. То, что меня не поставили заранее в известность, да еще и обставили мой выход на новое задание, как ссылку, меня не обижало. Дела, которыми занимался полковник Варфоломеев, были куда важнее, чем личные мои обиды и амбиции. И если он решил, что для пущего правдоподобия моей легенды нужно все обставить таким образом, значит, это было абсолютно необходимым. И над этим нечего и задумываться.
А вот то, что тихий маленький Затонск может вскорости стать ареной весьма громких событий, меня очень беспокоило. Во-первых, даже будучи вписанным в обстановку, мне будет весьма сложно здесь работать, оставаясь незаметным. Во-вторых, я не хотел бы, чтобы в этих жестоких политических играх как-либо пострадали люди, ставшие мне весьма дорогими. Собственно, я не хотел бы, чтобы это все вообще их коснулось. И следовало хорошо подумать, как сделать так, чтобы этого не случилось.

Но долго раздумывать мне, увы, не позволили обстоятельства. Едва я вернулся в управление, как мне сообщили, что в местном доме терпимости произошло убийство. Убит был прапорщик Ишутин, один из двух оставшихся в живых сослуживцев Виктора Миронова. Мы не успели.
– Ей Богу, я его предупреждал, – докладывал мне расстроенный Коробейников. – Нашел его вчера. Но он только посмеялся. И вот… Беспечность причина всех бедствий!
– А что Дубов? – осведомился я у Антона Андреевича о еще одном потенциальном потерпевшем.
– Дубова я дома не застал. Он отсутствует уже несколько дней. Никто из соседей ничего не знает.
В борделе царил форменный переполох. Девицы бились в истерике, рыдали. Некоторую выдержку сохраняла лишь Маман, Аглая Львовна. Но и она выглядела расстроенной. Да и не удивительно. Клиента убили прямо здесь, в ее заведении! Очень, очень плохо для бизнеса, ничего не скажешь.
– Девушки говорили, что он ростом был в два аршина, – поделилась она со мной в ответ на мой вопрос. – А может быть, и того больше. О, Боже мой, я ведь сама не видела!
Придется каким-то образом выводить девиц из истерики. Мне нужны их показания.
– А кто видел? – спросил я Маман.
– Так Лизка видела! – указала Аглая Львовна на рыдающую громче всех девицу, которой подружки прикладывали пузырь со льдом к голове. Та сразу перестала рыдать и уставилась на меня с испуганным любопытством.
– Ваше имя, сударыня, – обратился я к ней.
Она поднялась мне навстречу, покосилась на Маман. Та кивнула ей – отвечай, мол. Судя по всему, Аглая Львовна держала своих девочек в строгости, и они даже и думать не могли ее ослушаться.
– Лиза я, – робко выговорила девушка.
Совсем молоденькая, вряд ли старше девятнадцати. Миленькое личико, еще не несущее на себе следа профессии и образа жизни, большие глаза, курносый нос. Как же тебя угораздило, Лиза, в бордель-то попасть?
– А по метрике как? – спросил я ее.
Такой подход ее явно озадачил. Видно, не часто ей приходилось называть свое полное имя. Снова покосилась робко в сторону Маман и, получив подтверждающий кивок, ответила смущаясь:
– Елизавета Тихоновна Жолдина.
– Елизавета Тихоновна, – попросил я ее спокойно и вежливо, – расскажите, как все было на самом деле. Только прошу вас, без роста в два аршина.
Пораженная моей вежливостью, она начала старательно рассказывать:
– Этот господин был очень добрый. Он часто приходил.
И снова заплакала. Как ни странно, похоже было, что мадемуазель Лиза и в самом деле искренне расстроена смертью клиента. Возможно, господин Ишутин был клиентом особой щедрости. Впрочем, она быстро успокоилась и продолжила:
– С ним всегда было весело. И денег он не жалел!
Все это, конечно, определенным образом характеризует покойного, но не он меня интересует. Поэтому я повернул рассказ барышни в другую сторону:
– Вы нам про убийцу расскажите. Как все произошло?
– Я увидела его, когда он стоял на втором этаже, – Лиза, видимо, уже переставшая меня бояться, заговорила свободнее. – Он был такой, интересный. Ну, я спросила его, кого он ищет. И он сказал, что своего приятеля Ишутина.
Она умолкла.
Я поторопил ее рассказ:
– А дальше?
– Я и проводила его в свою комнату, – продолжила Лиза, – где уже был господин Ишутин. И вошла. А этот как закричит: «Ты помнишь меня?!». А господин Ишутин как заголосит: «Это ты? Это ты?»
Рассказывая, Лиза увлеклась. Она жестикулировала и меняла голос, изображая всю сцену в лицах. Было уже не ясно, обращается ли она ко мне или ко всем присутствующим в комнате. Девушки, и даже Аглая Львовна, слушали ее, затаив дыхание. А она, явно наслаждаясь всеобщим вниманием, продолжала:
– А тот как закричит: «Да! Это я! Ты знаешь, зачем я пришел?!» А господин Ишутин так затрясся и заскулил: «Не надо!» А тот, в шинели, с размаху как двинет меня! Ручищею своей! Я падаю – и ничего не помню! – Лиза снова разрыдалась.
Вот Вам и ответ, господин Штольман, как девушка, скорее всего, оказалась в борделе. Наверное, жила она спокойной жизнью в доме строгих родителей. И мечтала о сцене. И способностями обделена не была, даже сейчас это видно. Но нашелся подлец, поманивший ее пустыми обещаниями сделать из нее актрису. Ради мечты барышня оставила родительский дом и сбежала с ним. А он, натешившись, бросил ее. И дальнейший путь Лизы стал предопределен. История, старая, как мир.
Маман слега кашлянула, прерывая поток слез. Да уж, дисциплина у них тут прямо-таки военная! Лиза тут же перестала рыдать и продолжила рассказ:
– Говорят, я долго пролежала. А когда пришла в себя, Павел Куприянович уже лежал с разбитой головой, и бутылка шампанского вдребезги, и в горле у него розочка от этой бутылки торчала! Павел Куприянович, бедный, он был таким чутким, таким добрым!
И снова речь ее прервал поток бурных рыданий. Но я уже узнал все, что мне нужно.
– Елизавета Тихоновна, – привлек я ее внимание, – Вы свободны.
Нет, все-таки сочувствие тут ни при чем, и слезы ее тоже театр. Услыхав мои слова, она мгновенно перестала рыдать и удивленно на меня уставилась:
– Как свободна? А в тюрьму забирать меня не будете?
Я усмехнулся:
– Ну, зачем же Вам в тюрьму? Вы же не убивали?
– Нет, я не убивала, – проговорила она, глядя на меня изумленными глазами.
Похоже, уверена была, что я ее арестую, и не могла поверить своему счастью. Я отвел ее в сторонку, сказал тихонечко:
– А деньги, которые у покойника из кошелька вытащили, сразу не тратьте. А то все поймут, что Вы взяли.
Теперь она смотрела на меня не только с изумлением, но и с искренним восторгом:
– Спасибо, Ваше Благородие!
В ее глазах я в одно мгновение сделался добрым, великодушным, а главное, всеведущим. Ей невдомек было, что задачка-то для первоклассника: при Ишутине денег не нашли, убит он не с целью ограбления, а кроме нее рядом с ним никого не было. Но объяснять это все я ей не собирался, как не хотел и отбирать у нее украденные деньги. Пусть она останется мне благодарна. Мужчины в борделях часто бывают болтливы. Поэтому всегда стоит иметь среди проституток парочку тех, кто готов снабдить тебя сведениями в благодарность за проявленное великодушие.

Мы с Коробейниковым шли по улице, и он рассказывал мне о своем вчерашнем общении с Ишутиным:
– Так, я вчера пытался разговорить покойника, то есть, живого еще тогда, Ишутина. Но военное прошлое вспоминать он был явно не склонен. О Дубове отозвался, как о боевом товарище. Может, обыск провести на квартире убитого?
– Проведите, – согласился я.
– Я еще с женой его говорил, – продолжил Коробейников. – Недовольная хозяйка его была.
Я заинтересовался:
– А от чего, хозяйка, конечно, не рассказала?
– А то! Я же представился автором статьи о героях русско-турецкой кампании, –поведал мне Антон Андреич, гордый своей смекалкой. – И она сказала, что муж уезжает на неделю. Я теперь подозреваю, что Ишутин сбежать хотел из города!
– И что же? – обстоятельность Коробейникова начинала меня раздражать.
– Так, наверное, жена его и не отпустила! – радостно сделал вывод Антон Андреич. – Потому он и оказался там, где оказался!
Тьфу ты! Чрезвычайно ценное умозаключение! Научил я его, на свою голову, обращать внимание на детали! Как бы теперь научить отличать значимые детали от незначимых?!

Вечером того же дня я читал доставленные мне Коробейниковым личные бумаги Ишутина, пытаясь найти хоть какой-то намек, который поможет мне распутать это дело. Антон Андреич, мучимый бездельем, расхаживал по кабинету и рассуждал вслух:
– Дома Дубов не появлялся, я проверял. У меня там городовой на дежурстве, не было его. А может, убийца уже достал его? Где-то, не дома?
В дверь, прерывая монолог Коробейникова, заглянул Ульяшин, оставленный мною проводить подробный обыск на квартире Ишутина, и подал мне вскрытый конверт, который они нашли при обыске. В конверте лежала уже знакомая мне фотография.
Коробейников возмутился:
– Мне Ишутин и слова не сказал о фотографии, когда мы с ним беседовали!
А меня вдруг пронзило какое-то дурное предчувствие. Показалось вдруг, что я снова не успеваю. Не успеваю кого-то спасти, как не успел спасти Ишутина.
– Дубова нужно искать, живого ли мертвого, – сказал я помощнику, – и к Миронову нужно охрану поставить!
– Сейчас займусь! – Коробейников начал собираться.
Слишком медленно! Мы опаздываем, я чувствую! Вот только куда? Где искать Дубова, я пока не знаю. А вот Миронова я могу защитить.
– Немедленно, – поторопил я Коробейникова, кладя в карман свой револьвер. – Убийца может появиться там с минуты на минуту. Или уже появился.
– Да полно Вам, Яков Платоныч, – попытался урезонить Коробейников внезапно свихнувшегося начальника.
И то верно, странно это выглядит: весь вечер сидел спокойно, письма читал. И вдруг подхватился, побежал бегом. Но Антон Андреич был не приучен мной к долгим спорам. И, схватив свой револьвер, последовал за мной.

Мы неслись в коляске по темным улицам, освещенным редкими фонарями, разгоняя свистком редких ночных прохожих. Хорошо, что ночь и мало народу. Днем с такой скоростью не поскачешь. И все же мне казалось, что мы едем слишком медленно, что не успеваем!
Мы почти успели, почти! Коляска вывернула из-за угла дома Мироновых, и я увидел, как убийца стоит на газоне и целится в окно. За шумом экипажа выстрел был почти не слышен, только видна яркая вспышка. А в следующую минуту он бросился бежать. Мы побежали за ним, спрыгнув с коляски прямо на ходу. Не было времени проверять, промахнулся он или попал. Я только надеялся, что мы его спугнули, и он промахнулся.
Город убийца знал отлично и уходил грамотно. Мы пытались оцепить квартал, чтобы не дать ему ускользнуть. Он убегал, отстреливаясь на ходу. Один из городовых почти настиг преступника, да вот только патроны кончились. Они сошлись в рукопашной. Но оказалось, что у убийцы наготове нож. Я выбежал из-за угла, когда он уже занес его над оглушенным городовым и выстрелил в воздух, отвлекая внимание на себя:
– Брось нож! Отойди от него! Брось, тебе говорят, вторая пуля твоя! Я хорошо стреляю.
Он замер на секунду. А затем бросил нож. В меня. Метко бросил, мерзавец, я еле увернулся! А он нырнул в дыру в заборе и скрылся. Упустили, черт! Мы все-таки его упустили.
Оставив городовых прочесывать квартал, я вернулся к Мироновым. Надеюсь, он все-таки промахнулся.

Он промахнулся, хотя и не совсем. Виктор Миронов был ранен в плечо. Рана была не опасная, и срочно вызванный доктор Милц уже ее обработал. И теперь он объяснял своему пациенту, что, несмотря на несерьезность ранения, движения стоит ограничивать. Мария Тимофевна хлопотала вокруг мужа и внимала указаниям доктора. Виктор Иванович морщился то ли от боли, то ли от раздражения из-за суматохи вокруг своей персоны. Анна Викторовна, бледная, как снег, молча стояла у стены. Доктор, наконец-то, покончил с наставлениями и откланялся. Теперь можно было и поговорить. Но я не успел вымолвить и слова, как молчавшая до этого Анна, глядя прямо на меня, спросила:
– Как был убит господин Ишутин?
В комнате воцарилось изумленное молчание. Все посмотрели на меня, ожидая ответа. Что ж, после всего происшедшего, скрывать что-либо от Анны Викторовны не только бесполезно, но и опасно для нее же. Хоть ее бесцеремонные расспросы мне и претили. Я постарался показать это тоном и подбором слов:
– Зарезан в борделе.
Анна Викторовна поняла мое недовольство, потупилась виновато.
Интересно, а как она узнала о смерти Ишутина? Мой взгляд упал на стоявшего в углу Коробейникова:
– Антон Андреич! Разболтали уже?! И когда Вы все успеваете!
– Я?! – безмерно удивился мой помощник.
Конечно, так я и поверил в его удивление. Знаю я, еще с лета помню: стоит только Анне Викторовне попросить, и он на все готов!
– Ишутин убит? – изумленно спросил Виктор Иванович. – Господи, мы же встречались иногда. Офицеры нашей роты, те, что на фотографии, они родом из нашей губернии. Мы же были знакомы еще до войны.
Отличный повод расспросить его о войне подробнее. Думаю, в свете всех последних событий Миронов будет со мной гораздо откровеннее:
– Так что же произошло на войне?
Но тут, прерывая такой удачный момент, в комнату вбежал Петр Иванович.
– Жив?! – бросился он к брату. – Куда?..
– Да пустяки, – раздраженно отмахнулся Виктор Иванович. – В плечо, навылет.
– А я иду, смотрю – полиция. Говорят, стреляли. Но ведь стреляли же?!
Петр Иванович Миронов был сильно взволнован и, как всегда, не то чтобы пьян, а слегка подшофе.
– Говорил я тебе, – расстроенно сказал он старшему брату, – надо было в полицию идти сразу! Вся эта история…
– Петр! – повысил голос старший Миронов, явно не желая, чтобы брат продолжал говорить.
Вот как! Стало быть, была все-таки какая-то история, о которой Виктор Иванович в нашем с ним разговоре умолчал.
– А что за история? – спросил я, тоном показывая, что намерен на этот раз выяснить все до конца и отказа не приму.
– Это пустяки и не имеет отношения, – деланно-беззаботным тоном отмахнулся Виктор Миронов.
– Виктор Иванович, – попробовал убедить я его, – Вы, как юрист, должны понимать, что, скрывая некоторые факты, Вы мешаете следствию.
– Ну, хорошо, – сдался он. – Я не думал, что это недоразумение…
Он расстроенно умолк, не находя подходящего слова. Оглянулся на жену и дочь:
– Маша! И ты, Анна! Я прошу Вас, оставьте нас. Военные воспоминания не для женских ушей.
Дамы послушно удалились.
– Наш батальон, – приступил к рассказу Виктор Иванович, – в основном был сформирован из жителей нашей губернии. Однажды в Сербии мы попали в засаду. А ведь именно об этом предупреждал нас Садковский! Но тогда ему никто не поверил. Более того, я обвинил его в бегстве из дозора. А он оказался прав. Одним словом, в той засаде погибли все, кроме нас четверых.
– Как, Вы говорите, его звали? – уточнил я.
– Поручик Садковский, – вздохнул Миронов.
– Так может, это он мстит через столько лет?
Виктор Иванович отрицательно покачал головой:
– Мстить он никак не может. Он погиб в той засаде. Наш поединок не был окончен, рядом разорвалась граната, и нас разметало в разные стороны. Больше я его не видел.
Однако значит, конфликт Миронова и Садковского дошел до дуэли, которая в результате разрыва гранаты осталась неоконченной. Миронов после того взрыва выжил. А что, если выжил и Садковский? Тогда логично предположить, что он будет искать сатисфакции. Только вот остальных выживших однополчан зачем убивать? И почему стрелял тайком, через окно? Снова ничего не понятно. Ну, будем держать эту версию про запас.
В гостиную зашел Ульяшин:
– Ваше Высокоблагородие, вот, нашли! – и он подал мне завернутый в платок нож. Тот самый, видимо, который метнул в меня убийца.
Петр Иванович бросил взгляд на нож и произнес:
– Немецкая работа. Jagd Meiße, охотничий. Я думаю, это изделие произведено на фабрике Brocken.
– Я и не знал, Петр Иваныч, – сказал я, – что Вы специалист по холодному оружию.
– А я, Яков Платоныч, к Вашему сведению, – ответил мне Петр Миронов с некоторым самодовольством, – год работал в Марселе, в портовых кабаках, метателем ножей.
– Вот как? – я усмехнулся. – А вот я думаю: нож новый, сталь, мореный дуб, ручная работа. Изготовлен где-нибудь в Туле.
Петр Миронов посмотрел на меня с высокомерием профессионала:
– Ошибаетесь!
– Да нет, – продолжил я, – здесь просто возле гарды написано: «Егор Самсонов. В Туле».
Виктор Иванович посмеивался в кулак. Видно, не впервой ему было наблюдать за подобными конфузами братца, и они его неизменно веселили.
Петр Иванович, скрывая оскорбленные чувства, встал, подошел ко мне слегка покачивающейся походкой нетрезвого человека. Взял нож, рассмотрел его с усмешкой. И вдруг с немыслимой для выпившего, да даже и для трезвого человека скоростью метнул с полуоборота в стену. Лезвие вошло точно в середину отрывного календаря. Отличный бросок, однако. Уж я в этом толк понимаю.
Коробейников, который стоял совсем рядом с тем календарем, побледнел, как мел. А Петр Миронов, полюбовавшись на результат своей выходки, сообщил мне доверительно:
– Хорошая копия немецкой работы. Научились!
– Впечатляет, – оценил я его бросок, доставая нож из календаря и подавая его Коробейникову. – Антон Андреич, нужно будет выяснить, где продаются ножи Егора Самсонова, и кто их в последнее время покупал.
Коробейников, все еще находящийся под впечатлением свистнувшего у его уха ножа, молча кивнул.
– Только это ничего не даст, – подал голос Ульяшин. – Эти ножи продаются в каждом оружейном магазине.
– Ну, проверить не помешает, – и я снова обратился к Виктору Миронову. – Виктор Иванович, Вам советую в ближайшее время из дому не выходить. Выздоравливайте.
На этом мы покинули братьев Мироновых. Но покинуть так быстро их дом у нас, конечно, не получилось. Разумеется, Анна Викторовна притаилась на лестнице и выбежала нам навстречу, как только мы вышли. Интересно, она подслушала все, рассказанное отцом, или только частично?
– Яков Платоныч! – как всегда взволнованно обратилась ко мне Анна. – Вы видели, что убийца был в шинели?
– Разумеется.
– Как и в моем видении! – продолжала она. – А днем я видела шарманщика в точно такой же шинели и фуражке!
Спаси меня Господь, у нее уже готова новая версия. Неисправима. И очаровательна. И как всегда вызывает у меня непреодолимое желание улыбаться.
– Да, верно, – ответил я ей, – я тоже его видел на площади. Так он всегда там стоит.
– Задержите его!
Я не выдержал и все-таки рассмеялся.
– Только потому, что он в шинели? Так это нам придется полгорода арестовать.
На лице Анны Викторовны появилось особенное, присущее только ей упрямое выражение.
– Но ведь тот, кто стрелял, был в шинели! – было очевидно, что она старательно сдерживает свои эмоции, объясняя мне очевидные для нее вещи. – Это же след?!
– Ну, хорошо, я буду иметь это в виду, – сдался я, не желая расстраивать ее сильнее. Ей и так сегодня хватило переживаний. – А Вас попрошу более инициативу не проявлять и оставаться по возможности дома. Доброй ночи.
И, оставив встревоженную Анну Викторовну, я покинул, наконец, дом Мироновых. День сегодня был длинный и богатый впечатлениями. И я срочно нуждался в отдыхе, чтобы завтра с новыми силами взяться за это дело.