Двадцатая новелла 
Демиург
Жизнь продолжалась, несмотря ни на что, и мои огорчения миновали со временем. Я даже сумела посмеяться над собой, и это помогло, как всегда. Прав был дядя, любивший повторять высказывание Джозефа Аддисона: «Взрослея, мы становимся серьезнее, и это, позволю себе заметить, первый шаг к тому, чтобы поглупеть». Я тоже взрослела, и, наверное, от того в последнее время стала очень остро чувствовать свое одиночество.
Слишком много тайн от родных появилось у меня, и мне приходилось ускользать украдкой то в парк, то к Элис. При этом я совершенно не понимала, почему должна это делать. Почему я не могу просто зайти в управление полиции, если там мне все рады, и никто не считает мои визиты чем-то неприличным? Почему мама против моего общения с Элис, и даже то, что я при этом общаюсь с князем Разумовским, ее не останавливает? А главное – почему родители даже не пытаются понять меня? Они просто знают, как я должна поступать, и не желают ничего слушать. И это было чрезвычайно обидно.
Порой мое терпение не выдерживало, и начинался скандал, и тогда становилось еще хуже. Дядя поддерживал меня, как мог, но и ему, лучшему моему другу, я больше не могла поведать все, как раньше. Каким-то шестым чувством я понимала, что рассказывать о моих отношениях со Штольманом нельзя ни в коем случае. И очень мучилась из-за этого.
Я привыкла советоваться с дядей, и его поддержки мне не хватало. Он тоже чувствовал, что я отдалилась, и как-то раз с грустью заметил, что я выросла и стала совсем взрослая. Вряд ли он на самом деле так считал. Хоть дядя был куда менее строг, нежели родители, я всегда чувствовала его опеку, не то чтобы раздражающую, но постоянную.
Как мне на самом деле повзрослеть, если меня защищают от всего на свете? Порой мне казалось, что я задыхаюсь в этой заботе, но каждый раз я напоминала себе, что родные просто любят меня и от того беспокоятся, а мои страдания – всего лишь детские капризы. Рано или поздно мне придется повзрослеть, как и всем на свете. И это произошло, разумеется, но, как и все в моей жизни, абсолютно внезапно и неожиданно. И далеко не так, как мне бы того хотелось.
Рано утром, когда мы все только спустились к завтраку, тишину дома нарушил истерический крик Прасковьи:
– Барин! Убили! Убили!!!!
Мы всей семьей выбежали на крики, не понимая, что происходит. Наша старенькая служанка была перепугана до крайности и никак не могла успокоиться. Понять ее было трудно, но из сбивчивых объяснений ясно стало: что-то произошло в беседке. Понимая, что проще посмотреть, чем расспрашивать рыдающую в три ручья Прасковью, мы вышли на лужайку. Еще от дома я заметила, что в кресле, стоявшем в беседке, кто-то сидит. Папа и дядя далеко обогнали нас с мамой, подойдя к незнакомцу, но лишь взглянув на него, отец развернулся резко и крикнул:
– Маша, Анна, не подходите. Оставайтесь там.
Это могло означать только одно: в беседке мертвец. Значит, Прасковья была права.
Папа и дядя негромко переговаривались, стоя около тела, я же чуть поодаль утешала маму. Я увидела, как дядя, чуть поспорив с папой, достал из-под руки мертвеца какой-то листок, и, развернув, принялся читать. Папа заглядывал ему через плечо, а спустя пару мгновений они одновременно повернулись и посмотрели в мою сторону. И я сразу поняла, что написанное в том письме касалось меня непосредственно. Оставив маму и не слушая ее призывов, я решительно направилась к беседке. Но не успела подойти, как папа, выдернув письмо из рук дяди, спрятал его в карман, явно не желая, чтобы оно попало мне на глаза.
– Это ведь мне? – спросила я, подходя.
Дядя и папа как по команде отвели глаза. Отвечать им явно не хотелось.
– Нет, – выговорил, наконец, папа, но не оставалось сомнений, что он соврал.
– Дайте, пожалуйста.
– Не стоит, – отвернулся отец.
Его категорическая реакция, его неприкрытая ложь пугала меня едва ли не сильнее, нежели неизвестность, сильнее даже, чем мертвец, сидящий в нашей беседке. Папа стал бы вести себя так лишь в одном случае – отчаянно пытаясь уберечь меня от чего-то. Чего-то, по его понятиям, более страшного, чем все происходящее.
– Отдай, – мрачно сказал дядя, тоже старавшийся на меня не смотреть. – Все равно ведь узнает,– папа взглянул на него с сомнением и упрямством, но дядюшка настаивал. – Узнает, узнает.
Отец оглянулся на меня в нерешительности, но потом все же нехотя достал письмо из кармана и подал мне.
«Анна, вы ошибка мироздания, – писал мне неизвестный адресат. – Вас не должно быть. Живые не должны говорить с мертвыми. Это противно Формуле Создателя, описывающей всю вселенную. Формула не предусматривает вашего существования. Ошибки надо исправлять. Я убью вас так же, как и этого отступника, – в конце стояла подпись. – Демиург».
Письмо было написано не слишком аккуратным почерком, и даже запятые кое-где были пропущены, будто писавший торопился. Я смотрела на листок, стараясь изо всех сил совладать с собой, но чувствовала, как от ужаса холодеют пальцы, и даже ноги, кажется, начали подгибаться.
– Ты в курсе, что это все значит? – хмуро спросил папа.
– Нет, – покачала я головой и посмотрела на покойника. – И его я никогда не видела.
– Нужно оповестить полицию, – дядя был как никогда серьезен. – Я отправлю записку.
– Да, – кивнул папа. – И пойдемте в дом. Здесь место преступления, ничего нельзя трогать.
Он забрал у меня письмо, и мы пошли к дому. Папа сразу увел расстроенную маму, безостановочно причитавшую и плакавшую, а я вместо Прасковьи, которая все еще была не в состоянии что-либо делать, заварила чай и накрыла стол на террасе. Дядя, отославший весть в полицейское управление, присоединился ко мне, причем вид имел такой, будто собирался ходить за мной хвостом. Но я не раздражалась на этот раз неусыпному надзору. Мне было не так страшно от того, что он рядом.
Все мои силы уходили на то, чтобы хотя бы не выказывать моего испуга, но внутри я дрожала, как осиновый лист, как заячий хвост и как неизвестно что еще. И не сводила взгляд с подъездной дорожки, потому что мне нужно, просто необходимо было сейчас присутствие моего Штольмана. Пусть только папа попробует вспомнить, что ему отказано от дома! Я соберу чемодан и перееду жить в полицию, потому что никто, кроме Якова Платоновича не может защитить меня, я это точно знаю. Уверена, господин полицмейстер не откажет сдать мне свободную камеру на время.
Наконец по дорожке застучали колеса экипажей, и из первого, не дожидаясь остановки, выпрыгнул мой Штольман. При одном взгляде на него мне сразу стало легче. Он здесь, он приехал. Значит, ничего со мной случиться не может.
Дядя, который при виде экипажей тут же пошел им навстречу, перехватил следователя и повел его к беседке, где уже ожидал их папа, объясняя что-то на ходу. Яков Платонович даже поздороваться со мной не мог, лишь кивнул издалека, а я не стала идти вместе со всеми. Теперь, когда он был тут, мой страх уменьшился, но сдерживаться мне, как ни странно, стало куда сложнее. Очень хотелось плакать, желательно, повиснув у него на шее, как тогда, когда он достал меня из чудом не сгоревшей конюшни, и я боялась, что не удержусь, если сейчас окажусь с ним рядом.
Яков Платонович вошел в беседку и заговорил с отцом. За ним на место преступления подтянулись городовые и фотограф с камерой, и началась обычная полицейская суета. Я отвернулась, чтобы не видеть. Наша беседка, милая и уютная, всегда была мне убежищем. Даже родители старались меня не беспокоить, когда я устраивалась там, и лишь дядя на правах лучшего друга решался нарушить мое уединение. А теперь это место убийства, и я совсем не была уверена, что когда-нибудь еще буду чувствовать себя в беседке уютно и спокойно.
Лучше я не буду думать об этом сейчас. Ну, что за прок изводить себя? Я вполне могу попытаться поговорить с духом убитого и выяснить хоть что-то, что может поспособствовать расследованию. Так по крайней мере я не буду чувствовать себя такой фатально беспомощной.
– Дух, принесший мне это письмо, – попыталась сформулировать я формулу призвания. С этим всегда бывали сложности, если имя покойного неизвестно. – Посланец, принесший мне это письмо. Кем бы ты ни был, явись!
Разумеется, у меня ничего не получалось. Для призвания требуется сосредоточение, а я не могла собраться, думая только о прочитанной мною записке. «Я убью вас». Меня уже неоднократно пытались убить за мою недолгую жизнь, но как-то так вышло, что никто и никогда прежде не обращался ко мне с такими словами. И теперь я никак не могла перестать думать об этом письме. От него веяло такой злобой, что меня пробирала дрожь. Пытаясь снова отвлечься, я собралась и снова позвала:
– Дух, принесший мне это письмо, явись!
Тишина, если не считать голосов, доносящихся с лужайки. И ни ветерка. Да и ощущения присутствия духа у меня не возникало.
– Анна Викторовна, – послышался из-за спины знакомый голос.
Я обернулась. Яков Платонович, видимо, завершил дела в беседке и теперь направлялся ко мне с явным намерением побеседовать. Он пришел один, папа с дядей остались с городовыми. Да уж, ситуация такова, что у моих родителей никак не получится запретить мне общаться с полицией.
– Вам знаком этот человек, убитый? – спросил мой сыщик, подходя ближе.
У него было сердитое, напряженное лицо, но я чувствовала, что на этот раз он сердится не на меня.
– Нет, – ответила я, изо всех сил стараясь говорить спокойно. – Я его в первый раз вижу.
Голос все-таки изменил мне, и я поторопилась сделать глоток чаю, чтобы смочь хоть что-то произнести.
– Письмо адресовано вам, – сообщил Штольман.
– Но это же не значит, что убит автор письма?
– Автор письма – убийца, – пояснил следователь. – А вы понимаете, о чем в нем идет речь?
– Не больше, чем вы, – сказала я задумчиво. – Мне показалось, что автор ученый, ведь речь о какой-то формуле идет.
– Судя по тексту, он фанатик, маньяк какой-то формулы, – произнес Яков Платонович, присаживаясь на стул. – Он называет убитого отступником. А может, он пришел, чтобы вас предупредить, а убийца не допустил этого?
То есть тот человек в беседке пытался меня спасти? Но я его даже не знаю, честное слово! А еще кто-то другой, кого я тоже не знаю, хочет меня убить. Просто потому, что я не соответствую какой-то там формуле! Разве такое бывает? И почему это должно было произойти со мной? Это же нечестно. Неужели мне мало духов, вечно втягивающих меня в неприятности, чтобы еще какие-то маньяки на меня охотились?
– Вам нужно уехать, – сказал вдруг мой сыщик.
– Уехать? – не поняла я. – Куда?
– Не знаю, – ответил он, – куда-нибудь к родственникам.
Да он с ума сошел, что ли? Куда я поеду? Я вот сейчас сижу, он загораживает меня от всего мира, и я наконец-то могу дышать. Разве я способна уехать куда-то, где его не будет? Или он собирается поехать со мной? Так это вряд ли, у него расследование. И папа будет против.
Надо немедленно придумать что-то, чтобы он оставил эти глупые мысли, не то с господина Штольмана станется убедить в своей правоте моих родственников, и тогда всем миром они точно со мной совладают.
– Нет! – сказала я твердо, понимая, что следует приводить только логические аргументы, эмоции не помогут. – Если он меня здесь нашел, он меня может где угодно найти.
– Вероятно, вы правы, – неожиданно легко согласился Яков Платонович, и я вдруг ясно поняла, что он сам растерян и очень боится. Безумно боится за меня. – Но я вас прошу, не выходите из дома, и я приставлю к дому охрану.
– Да, – кивнула я как можно серьезнее, надеясь, что он поверит мне и перестанет нервничать. – Спасибо.
Штольман повернулся и ушел, не прощаясь, лишь кивнул, должно быть, пытаясь меня ободрить. Я смотрела ему вслед и размышляла о том, как отвратительно устроен мир: мало того, что люди убивают друг друга, так вдобавок я не могу сделать единственного, что успокоило бы меня сейчас – обнять любимого человека, который меня защищает. Я даже за руку его взять не могу, лишь смотреть. Но даже от одного взгляда на моего сыщика мне становилось легче. Он найдет Демиурга, я уверена. Он всегда меня спасал, и покуда он рядом, я в полной безопасности.
После отбытия полицейских в доме собрался семейный совет. Мне тоже пришлось принять в нем участие, хотя я предпочла бы отсидеться в своей комнате, пока страсти не улягутся.
– Боже мой, что же делать, что же делать, – причитала мама, прикладывая ко лбу влажную тряпку, смоченную ароматной водой, для успокоения нервов.
– Уезжать нужно, Аннет, – сказал мне непривычно хмурый и серьезный дядя. – Уезжать.
– Я никуда не поеду, – ответила я ему категорично.
– Нет, нет и нет! – вмешалась мама. – Куда она поедет из родного дома?
– Да хоть в Петербург, – ответил дядюшка. – Вместе со мной. Втайне!
Его правоту трудно было отрицать. Вряд ли Демиург, какой он ни есть фанатик, сможет отыскать меня в Петербурге. И дядюшка мой, как бы мама к нему ни относилась, человек надежный и вовсе не слабый. Он смог бы меня защитить.
Но я все равно никуда с ним не поеду. Потому что я могу чувствовать себя в безопасности только когда рядом мой Штольман. А он в Петербург уехать со мной не может.
– Ну, конечно же, в Петербург, а куда ж еще! – возмутилась мама, усмотрев в словах дяди нечто недостойное. – Конечно же, в Петербург! И непременно с вами!
Дядюшка не стал спорить, только досадливо махнул рукой. Он переживал за меня, но я никак не могла ему объяснить, почему не поеду. Даже ему не могла.
В этот момент вошел папа, которого вызвали из комнаты по поводу пришедшего для него письма.
– Вот, – сказал он, кидая на стол записку, – князь приглашает Анну погостить у него, пока ситуация не разрешится.
– Как это – погостить? – изумилась мама.
Я только глаза прикрыла. Ох, ну, почему им всем непременно надо меня куда-то деть? Яков Платонович же сказал мне не выходить из дому. Почему я должна нарушить обещание?
– Пожить в его усадьбе, пока преступник не будет арестован, – пояснил папа.
– Так Штольман же обещал выставить городовых, – попытался возразить дядя.
– Ну и прекрасно, пускай стоят для отвода глаз, – кажется, папе предложение Разумовского пришлось по вкусу. – А Анна тем временем будет жить в усадьбе князя. Тем более, там есть великолепный парк, можно гулять, не выходя на улицу.
– Ну, что ж, – мама, похоже, приняла идею. Не удивительно. Она всегда считала, что внимание его сиятельства оказывает мне честь. – Анна, я прошу тебя, чтобы ты приняла предложение князя.
По маминому непререкаемому тону я поняла, что это не просьба, скорее приказ. Я могу, разумеется, попытаться отказаться, но это вызовет бурю эмоций. Мама начнет рыдать, папа будет сердиться, и против них нам с дядей не устоять.
– Может быть, и в самом деле это здраво, – сказал вдруг дядюшка, лишая меня последней поддержки.
Я смотрела на них и не верила своим глазам. Они в самом деле считают, что мне будет лучше находиться у Разумовского, чем дома? Или просто не хотят отказывать сиятельной особе?
– Ну, если вам всем так будет спокойнее… – сказала я, все еще сомневаясь.
Здесь мой дом. Моя комната, кровать, книги. Преступник нарушил его неприкосновенность, он прошел в наш сад и убил там человека. Он и в дом может проникнуть, наверное, если захочет. Этот убийца очень хитрый и ничего не боится, если решился совершить преступление прямо у нас на лужайке. Он может найти меня и у князя, если пожелает. И там не будет городовых, готовых защитить.
Но зато они будут здесь, с моей семьей. А если я уйду, велик шанс, что преступник не придет в наш дом. Хотя бы ради этого я должна согласиться. А еще – ради спокойствия родителей. Если им и вправду будет легче от мысли, что я живу у князя, то я просто обязана согласиться.
Жаль только, одному человеку это спокойствия не добавит точно. Мой ревнивый сыщик непременно занервничает, когда узнает, что я живу у Разумовского. А ему сейчас не следует отвлекаться на пустяки. А еще он, должно быть, обидится, ведь он защитил меня, а я уйду, будто не доверяю его охране. Но по сравнению со спокойствием родителей это все, несомненно, не то чтобы не существенно, но уж точно менее важно. Каким бы мой Штольман ни был ревнивым, он должен меня понять. Я не могу защитить себя, но должна хотя бы постараться уберечь родных.
Мама суматошно помогла мне собрать вещи. Как ни старалась я убедить ее, что это буквально на один-два дня, да и жить я буду в соседнем доме и всегда могу послать за необходимым, тем не менее, она собрала мне с собой целый сундук, уложив туда лучшие мои платья. Я, в конце концов, устала спорить и смирилась. Слава Богу, никто не заставляет меня доставать из сундука весь этот гардероб. Как привезу, так и увезу, ничего страшного, а мама будет довольна.
Кирилл Владимирович встретил меня приветливо и определил для меня лучшую гостевую комнату. Он явно сочувствовал мне, но я все равно ощущала неловкость. Лично мне предложение князя казалось излишним и неуместным, и если бы не давление родных, я бы ни за что не согласилась.
– Анна, это просто какой-то шантаж, – взволнованно говорил Разумовский, прогуливаясь со мной по террасе. – Я думаю, что ваши способности кому-то явно мешают.
– Я ума не приложу, кому могут мешать мои способности, ответила я огорченно.
– Ну, вероятно, – предположил князь, – вы затронули чьи-то интересы, принимая участие в расследованиях господина Штольмана.
Его тон не оставлял сомнений, насколько низкого мнения он об упомянутом господине, и я взглянула на него сердито. Мой Штольман – лучший сыщик на свете, и не князю Разумовскому его порицать.
– Но вы не должны поддаваться, Анна, – продолжал разглагольствовать князь, не заметив моего взгляда. – Вы можете оставаться в моем доме сколько пожелаете. Я смогу защитить вас.
Я едва сдержалась, чтобы не пояснить его сиятельству, что защищает меня совсем другой человек - тот, кто на самом деле способен это сделать. Он поймает убийцу непременно, и я снова буду в безопасности.
Однако весьма неприятно слышать все это. Получилось, будто я отправилась под защиту Разумовского, потому что не доверилась Якову Платоновичу и полиции. Надеюсь, мой сыщик не придет к подобным выводам, потому что это категорически неверно. Я здесь только по настоянию моей семьи, но все мои надежды на него одного.
– Спасибо, вы очень добры, – вежливо ответила я князю, незаметно поморщившись.
– Надеюсь, мы спиритический сеанс не будем отменять? – осведомился Разумовский.
Неделю назад он обратился ко мне с просьбой провести публичный сеанс для его гостей. Отказывать было неловко, тем более что Кирилл Владимирович догадался сперва заинтересовать этой идеей дядю, который всегда был рад продемонстрировать мои таланты. Вдвоем им удалось меня уговорить, и сеанс должен был состояться завтра. Что ж, пусть будет. Пусть все идет, как должно идти. Я не стану менять свои планы из-за этого убийцы. Достаточно и того, что ему удалось выжить меня из дому.
– Я готова, – согласно кивнула я князю.
– Ну, вот и прекрасно, – обрадовался он. – Я пригласил на завтра трех интересных гостей.
– Трех? – как скромно. Я не удивилась бы, если бы их было десять. – Кто это?
– А это секрет, – заговорщицки улыбнулся его сиятельство. – Я только могу сказать вам, что они специально приехали из Москвы и Петербурга.
– Специально ради меня?
– Разумеется! – князь просто лучился любезностью. – Анна, вы все еще недооцениваете тот огромный интерес, который вызывает ваш дар в столице.
– Ну, это только благодаря вам, – вернула я ему комплимент.
– Я просто делаю все возможное, чтобы о вас узнали.
Вот как? А моим мнением об этом он поинтересовался? Может, я вовсе не хочу потешать светское общество, служа развлечением, диковинкой. Но, кажется, Кириллу Владимировичу просто не приходит в голову, что известность мне претит. Он явно гордится тем, что делает для меня, и объяснять ситуацию, особенно находясь у него в гостях, будет просто грубо.
– Спасибо, мне очень лестно, – вежливо, пусть и не искренне сказала я. – А можно я пойду к Элис?
Раз уж я здесь застряла, то могу хотя бы время с пользой провести.
– Да-да, конечно, – сказал князь, улыбнувшись. – Встретимся за обедом.
Кажется, он понял, что я просто прерываю разговор, но не стал возражать. И на том спасибо. Тем более что мне и так придется с ним общаться куда больше, чем я того хочу. Он хозяин дома, и мне не удастся его избегать, к сожалению. Ну, ничего, это все ненадолго. Скоро Яков Платонович поймает убийцу, и я вернусь домой, к своей жизни. И все будет по-прежнему.
Сиделка отперла дверь, но комната на первый взгляд казалась совершенно пустой. Я с недоумением взглянула на женщину, но она с усмешкой указала мне на кровать, а потом подошла и подняла покрывало, заглядывая под нее:
– Элис, вылезай. Сколько раз говорить, неприлично барышне сидеть под кроватью!
В голосе медсестры не чувствовалось ни злости, ни раздражения. Похоже, она относилась к причудам своей пациентки с юмором и терпением. И это меня чрезвычайно радовало.
– Элис, а посмотри, кто к нам пришел? – продолжала уговоры сиделка. – Мадемуазель Анна!
Услышав мое имя, Элис вылезла все-таки, хотя лицо ее было сердитым, а от рук сиделки она уворачивалась.
– Поднимайся, поднимайся, – настаивала та. – Неприлично сидеть на полу. Опять за свое, – прибавила она, вздохнув. – А ведь вроде стала человеком. Даже доктор Милц говорит, что прогресс на лицо.
Все мое хорошее отношение к этой женщине как рукой сняло. Элис всегда была человеком, всегда! И не надо говорить при ней так, будто она не понимает ничего!
– Ну, оставьте ее, – попросила я. – Пусть сидит, как ей удобно.
– Ну, хорошо, – недовольно кивнула сиделка и прибавила, как обычно. – Я буду рядом.
Очень мило с ее стороны об этом предупредить, только вот я и так не сомневалась, что мы будем находиться под неусыпным надзором. С тех пор, как Элис сказала мне о слежке, я стала внимательнее и теперь уже не сомневалась, что эта дама тщательно следит, причем не только за Элис, но и за мной. Она не оставляла нас ни на минуту, не сводила глаз, не позволяла перемолвиться словом бесконтрольно. И, если честно, я уже начинала утомляться подобным пристальным вниманием. Может быть, Элис и нуждается в присмотре, но не в слежке же!
Неужели это князь приказал так смотреть за нами? Но зачем ему это? Вот на этот вопрос я никак не могла найти ответа. Интересы Кирилла Владимировича были мне непонятны, а потому порой начинало казаться, что я просто слишком подозрительна. Почти как Штольман, право.
– Ну, как ты? – спросила я Элис, присаживаясь рядом. – Как ты спала?
– Я спала… – Элис подумала мгновение, а потом вдруг принялась рифмовать. – Я спасла. Я сняла. Я ушла.
Кажется, у девушки не было сегодня настроения для диалога. Что ж, тогда хоть пожалуюсь. Слушать она умеет замечательно.
– А вот у нас очень тяжелое утро выдалось, – сказала я со вздохом. – Даже полиция приезжала. Но я не буду тебе об этом рассказывать, – спохватилась я, осознав, что собралась поведать историю про убийство девушке, чье душевное спокойствие и так оставляет желать лучшего. В жизни Элис было достаточно бед и страданий, незачем ей выслушивать еще и это. – Это правда очень тяжело.
– Штольман – друг, – произнесла вдруг Элис.
– Да, – улыбнулась я. – Штольман – мой друг.
И самый-самый лучший человек на свете. И он обязательно меня спасет.
– Мрачный очень был, – пожаловалась я, вспомнив утренний мой разговор с сыщиком. – Конечно, я понимаю, что причина для визита не самая приятная. Но все-таки… все-таки он был очень мрачен.
– Что случилось? – поинтересовалась Элис.
– Несчастье, – вздохнула я, стараясь подобрать слова так, чтобы не напугать ее.
– Несчастье?
– Да, – решилась я все-таки на рассказ, не желая обижать мою подругу неискренностью. – Убили человека, прямо у нас в саду. Понимаешь?
– К тебе? – забеспокоилась Элис.
– Что? – не поняла я.
– К тебе приходил убийца?
–Да, – согласилась я и прибавила торопливо, – но ты, пожалуйста, об этом не думай, совсем.
– Штольман – твой друг, – повторила Элис, и в ее голосе прозвучала убежденность.
Похоже, девушка верила в способности моего сыщика не меньше меня.
– Да, Штольман – мой друг, – улыбнулась я. – И я еще продолжаю в это верить, несмотря ни на что.
Если бы он еще не молчал, цены бы ему не было. Себя замучил, меня тоже. И чего страдает, спрашивается? Вон даже Элис видит, а он молчит. Почему?
– Князь не нужен, – сказала вдруг Элис, прерывая мои размышления.
– Что?
Она потупилась, а затем в страхе оглянулась на дверь. Я помнила про любопытную сиделку, но слова Элис ошеломили меня, и я продолжила настаивать:
– Элис, что ты сейчас сказала? Элис, ты слышишь меня?
Она отвернулась, будто не желала разговаривать. Я села так, чтобы заслонить ее от двери:
– Элис, скажи мне еще раз!
– Князь хороший! – демонстративно громко произнесла девушка, глядя на дверь в комнату. – Князь хороший!
Точно, она уверена, что нас подслушивают. Да мне и самой не раз и не два уже чудился шорох за дверью.
– Да, князь хороший, – тоже сказала я, стараясь говорить громко и четко. И сиделке будет лучше слышно, и Элис поймет, что я ей подыгрываю. – Благодаря князю ты живешь здесь, а не в приюте.
И кажется, это не такое благо, как мне раньше казалось. Ох, прав был мой Штольман, что-то тут нечисто.
– Благодаря князю я живу, – послушно повторила за мной Элис, стараясь говорить отчетливо и громко, как я.
– Он очень много делает для тебя.
– Много делает для меня.
На лице у Элис была написана самая настоящая тоска. Мне сделалось страшно. Что же здесь происходит? Как могло получиться, что эта девочка, проведшая половину жизни в заточении, снова оказалась в ловушке?
– Пойдем гулять, – сказала Элис, беря меня за руку.
– Пойдем, – согласилась я.
Все лучше, чем сидеть вот так, не имея возможности говорить нормально. Господи, ну и ситуация! Рассказать бы Штольману, да только он лишь рассердится. К тому же у него сейчас и так забот хватает.
Мы с Элис шли по парку, любуясь цветами. Лето еще и не думало отступать, хоть август в нашей местности месяц скорее осенний. Но сегодня сияло солнышко, и было так приятно пройтись среди зеленых деревьев. Если бы не тревога, снедавшая меня. Сиделка следовала за нами неотступно, отставая лишь на шаг, а я шла и размышляла, как избавится от ее опеки. Может, попробовать попросить у Кирилла Владимировича разрешения гулять с Элис вдвоем? Несомненно, это он устроил эту слежку, но, возможно, он не найдет повода мне отказать.
– Тебе не нравится князь? – тихонечко спросила я у Элис, заметив, что сиделка приотстала.
– Твой друг не нравится князь, – ответила девушка и тоже оглянулась на нашу сопровождающую.
– Друг князю или князь другу? – уточнила я все также тихо.
– Все.
То есть, они оба друг другу не нравятся. Ну, для меня это не тайна. Но вот как Элис смогла распознать подобное?
– Откуда ты это знаешь? – спросила я девушку.
Вместо ответа Элис посмотрела на меня, потом на сиделку и вдруг покачнулась, закатывая глаза. А в следующую минуту она затряслась в припадке. Подоспевшая сиделка помогла мне ее подхватить, и мы перевели, а вернее, почти перенесли Элис под ближайшее дерево. Она все тряслась, и глаза закатились. Такого я у нее еще не видела.
– Нужна соль! – поторопила я сиделку, – Давайте ее скорее.
– Я брала соль, – та в растерянности шарила по карманам. – Нет соли. Держите ее. Держите, я сейчас.
И она быстро пошла в сторону дома.
– Пожалуйста, поскорее, – испуганно напутствовала ее я, сжимая руку Элис. – Тихо, моя хорошая, тихо!
Но стоило медсестре отойти подальше, как Элис перестала трястись и оглянулась вполне осмысленно.
– Они смотрят и слушают всегда, – прошептала она торопливо.
– Кто? – изумлению моему не было предела. Я уже знала, что Элис была способна к притворству, но чтоб такое!
– Они меня убить! – сказала девушка.
– Кто, милая? – мне делалось все страшнее.
– Все меня хотеть убить, – ответила Элис.
– Нет-нет-нет, – принялась я ее утешать. – Все тебя любят! Ты ошибаешься.
– Ты меня любить, больше никто.
Я оглянулась и заметила торопливо приближающуюся сиделку.
– Тихо! – предупредила я Элис. – Все будет хорошо, слышишь меня? Все будет хорошо!
– Все будет хорошо, – повторила она за мной, как заклятие. И прибавила почему-то. – Без тебя будет плохо.
– Послушай, милая, я тебя никогда не брошу, – пообещала я. – Поняла меня? Слышишь? – Элис кивала, давая понять, что понимает. – Ты веришь мне? Я всегда буду рядом с тобой.
– Боже мой, не могу найти, где же соль, – послышался огорченный голос приближающейся сиделки. – Нету соли! Что делать, я не знаю.
Элис быстро вытащила из-за пояса спрятанный флакончик и отбросила его в траву. А затем снова закатила глаза и принялась изображать припадок. Получалось у нее на диво правдоподобно.
– Да вот же она лежит – притворно изумилась я, поднимая брошенный Элис флакончик.
Женщина взяла у меня пузырек и поднесла к лицу своей пациентки. Та вдохнула пару раз, и постепенно расслабилась, переставая биться.
– Ну, слава Богу, обошлось, – удовлетворенно сказала сиделка.
– Да, – согласилась я, глядя на нее не без страха.
Эта дама теперь казалась мне самой настоящей тюремщицей, и вряд ли меня способно было снова обмануть ее мнимо-доброе отношение к пациентке. Эта церберша следила за каждым шагом Элис, так что неудивительно, что бедная девочка считала, что ее могут убить. Ведь она находилась в полной власти этих людей. С ней могли сделать все, что угодно, и никто на белом свете, кроме меня, не забеспокоился бы.
Впрочем, нет, я точно знаю, что еще одному человеку судьба Элис не была безразлична. Яков Платонович нашел ее в лечебнице. Он скрыл сведения о ней, так что Элис никто и не пытался обвинить в убийстве Курочкиной. Он тревожился, когда князь взял девушку в свой дом. И если я расскажу ему о страхах Элис, он непременно придумает, как ей помочь.
Сама я была уверена, что девушка несколько преувеличивает. Ну, с чего бы Кириллу Владимировичу нанимать ей сиделку и покупать игрушки, если он хотел бы ее убить? Но с другой стороны, я не могла отрицать неусыпного наблюдения, под которым находилась Элис.
И князю я не слишком-то доверяла еще со времен дела Курочкиной. Это только мой сыщик в своей ревности не замечал очевидного. А я отлично помнила, как Разумовский пытался меня обмануть, пытаясь добыть ту тетрадь, из-за которой погиб Павел. А ведь это Элис написала те стихи. Причем не сама, а по заданию отца. Что ж, теперь я знаю, о чем мне спросить дух полковника Лоуренса. И когда уляжется вся эта суета с Демиургом, я уж не премину это сделать.
На сегодня прогулки были окончены, да и общение тоже. За минуту свободного разговора Элис придется заплатить тем, что весь день она будет изображать слабость после припадка. Я посмотрела, как сиделка уводит ее в дом, и пообещала себе, что непременно придумаю, как тут можно помочь. Должен был быть способ вырвать Элис из этого плена, и я непременно его найду.
Вечером меня пришли навестить родные. Кирилл Владимирович, заботясь о том, чтобы мне было уютно в его доме, пригласил их к ужину, и я была ему за это благодарна, хотя все равно не могла расслабиться и почувствовать покой. Впрочем, вряд ли меня можно было в этом винить – за мной охотился убийца, я вынуждена была покинуть родной дом и укрываться у соседа, да еще Элис… Нет, категорически, поводов быть спокойной у меня не было.
А вот мои родные сегодня были на удивление бестревожны, что не могло не радовать. Хотя я и допускала, что они притворяются, изображая веселье, чтобы не огорчать меня. Как бы там ни было, ужин прошел в оживленной атмосфере, потом же мы перешли в гостиную, чтобы выпить кофе, и разговор зашел о завтрашнем спиритическом сеансе.
– Бесспорно, наука сделала в наше время значительный шаг вперед, – разглагольствовал дядюшка, – но ей и по сию пору не удалось приблизиться к разгадке многих тайн природы. Вот взять хотя бы теорию вероятностей.
– А есть и такая теория? – несколько ехидно вмешалась мама.
– Представьте себе, Мария Тимофевна, – ответил ей дядюшка. – Это математическая теория, призванная предсказать вероятность тех или иных событий.
– Господи, и откуда ты все это берешь, а? – изумился папа. – Я уж забыл, когда видел тебя с книгой в последний раз.
Он, кажется, тоже не следил за новинками науки, а вот я брала у дяди почитать «Искусство предположений» господина Бернулли, и находила эту теорию очень интересной. Дядюшка рассказывал мне, что на сегодняшний день теорию вероятностей изучали и расширяли многие известные математики. К сожалению, в Затонске было чрезвычайно нелегко достать их труды, но дядя обещал выписать их для меня.
– Я черпаю информацию непосредственно из универсума, – отговорился дядюшка, не обращая внимания на смех, который папина реплика вызвала у мамы.
Смутить моего лучшего друга всегда было нелегко. У дяди целый сундук был набит книгами, и я обожала в них копаться. Он привозил мне книжные новинки из каждого путешествия, а еще присылал их посылками, и при этом прочитывал сам все, что мне предлагал. Так что папа точно был несправедлив, но дядю это, кажется, не обижало.
– Я, к слову сказать, много раз пытался применить теорию вероятности на практике, – заметил он, – но мне так ни разу и не удалось предсказать появление козырного туза.
Сказал – и хитро покосился на маму, которая тут же нахмурилась. Дразнится. Что ж, дядю всегда забавляли подобные шутки. А сейчас он явно задался целью развлечь меня, и от его заботы на душе сделалось тепло.
– На завтрашнем заседании нашего клуба будут целых три математика, – поведал князь. – Вот вы у них и проконсультируйтесь.
– И все профессора? – поинтересовался дядя.
– Один доцент и два профессора, – кажется, Кирилл Владимирович решил приподнять завесу тайны над личностями приглашенных. – Один из них – очень известный профессор Анненков.
Дядя вмиг сделался серьезным:
– Он не придет, – и, видя всеобщее недоумение, пояснил. – Это его нашли сегодня утром в беседке. Мне Штольман сказал.
Я посмотрела на дядю с изумлением. Мало того, что он даже не подумал упомянуть, что разговаривал с моим сыщиком, так он еще и скрыл, что знает имя убитого! Очень это было на дядю не похоже. Он же прекрасно знал, что мне нужно имя, чтобы вызвать дух! Так зачем скрывал? Неужели опасался, что я могу узнать что-то такое, что сподвигнет меня на опасные действия? Ну, и зря, между прочим. Ничего подобного я делать не собираюсь, а если что узнаю, то немедленно расскажу Якову Платоновичу. Ему сейчас нужна любая помощь, и не следует мне препятствовать!
– А почему он пришел к нам? – удивленно сказала мама.
Этого я тоже не понимала. Но у меня был способ выяснить многое, и я не собиралась откладывать. Извинившись, я покинула комнату, не обращая внимания на мамины оклики. Раз у меня наконец-то есть имя убитого, я должна как можно скорее побеседовать с духом. Уверена, он знает, кто его убил.
– Дух профессора Анненкова, явись, – позвала я, оказавшись в коридоре. – Дух профессора Анненкова, явись.
Холодный ветер был почти незаметен, но присутствие призрака я ощутила сразу же. Профессор стоял и что-то писал, и перед ним прямо в воздухе появлялись сияющие символы.
– Профессор, что вы пишете? – спросила его я.
– Оказывается, формула так же бесконечна, как и вселенная, – дух был явно в восторге от своего открытия.
– Зачем вы ко мне приходили? Вы хотели меня предупредить?
Но Анненков особого внимания на меня не обращал, будучи полностью поглощенным своей формулой.
– Вот же, – указал он на нее, – все написано! Он прав! – сияющие буквы перед профессором начали расползаться, а затем исчезли, и дух, наконец-то, обратил внимание на мое присутствие. – Вы ошибка, – сказал он, глядя на меня с ужасом и гневом. – Вас не должно быть!
Слезы навернулись на мои глаза от обиды, но я все же преодолела себя, чтобы спросить:
– Кто прав? Демиург?
Но Анненков исчез, ничего не ответив. Должно быть, общаться с ошибками мироздания он не желал. Я перевела дыхание и попыталась успокоиться. Если мои родные заметят, что я плакала, они очень расстроятся. А плакать хотелось безмерно: и из-за слов профессора, и из-за того, что я так и не выяснила ничего, лишь наслушалась гадостей.
– Сударыня, вам плохо? – раздался рядом взволнованный голос.
Я повернулась: на меня с тревогой смотрел лакей князя.
– Нет, – поспешила я его успокоить, – мне хорошо.
– Вас там ожидают, – доложил лакей.
– Где?
– В саду.
В саду? Как странно. Кто мог меня тут искать, если никто не знает, где я? Или знает? Дядя упомянул, что разговаривал со Штольманом. Наверняка он не только выспросил его, но и поделился новостями. Утерев поскорее слезы, я поспешила к выходу. Хоть бы это был он. Я как никогда нуждалась сейчас в тепле и утешении, и пусть мне нельзя порыдать ему в плечо, но достаточно просто взглянуть в глаза, чтобы понять, что для этого человека я ошибкой мироздания не являюсь точно.
Он и вправду ждал меня, мой Штольман. Расхаживал нервно перед крыльцом. А мне вдруг сделалось тревожно. Зачем он появился, на ночь глядя? И почему не входит в дом? Неужели случилось еще что-то, и мой сыщик не хочет волновать остальных, желая сообщить мне новости наедине? А может, ему нужна моя помощь? Господи, пусть бы это было так!
– Яков Платоныч, вы меня проведать? – спросила я, подходя к нему.
Он кивнул и улыбнулся:
– Простите, что потревожил.
– Ничего, – улыбнулась я ему в ответ. Слава Богу, кажется, ничего не случилось. – А почему вы не войдете?
– Если честно, не хотел никого видеть, кроме вас, – неожиданно смущенно ответил Штольман. – Пришел проведать, как вы.
– Хорошо, – кивнула я, сдержав улыбку при виде его смущения, – князь очень милый. И мои пришли меня навестить.
Спорить со мной мой сыщик сегодня не желал совершенно точно, но и оставить без внимания упоминание Разумовского не мог.
– А Вы действительно чувствуете себя здесь в безопасности? – спросил он, скрывая досаду.
Все-таки я обидела его, уйдя из–под защиты полиции. Но я сделала это только ради родных, а вовсе не из недоверия. И, полагаю, не слишком-то важно, где именно я нахожусь. Раз мой сыщик знает, что я тут, дом князя наверняка уже окружен городовыми со всех сторон. Вот только остановит ли это убийцу?
– Да знать бы, где она, эта безопасность, – вздохнула я.
– Это верно, – согласился он огорченно.
Бледное лицо, усталые глаза, твердая складка у рта. Кажется, с утра у него прибавилось морщинок. Мне хотелось перецеловать каждую из них, хотелось утешить его, рассказать, что я ни капельки не сомневаюсь в том, что он защитит меня и поймает убийцу.
–Вы выглядите усталым, – сказала я тихонечко.
– Наверное, да, – поморщился Штольман и вздохнул. – Весь день впустую.
Он был огорчен и расстроен, а я ничем не могла ему помочь. А все потому, что этот гадкий Анненков не пожелал открыть мне имя своего убийцы. А он ведь наверняка его знал!
– Знаете, что я думаю? – поделилась я своей идеей. – Я думаю, что Демиург – он такой же математик, как и Анненков.
– Вы тоже так думаете? – очень серьезно спросил Яков Платонович. – К сожалению, других математиков в городе не обнаружено.
– Завтра у князя будут два математика в гостях, из Петербурга и из Москвы, – сказала я, обрадованная, что могу помочь хоть чем-то. – И, кстати, Анненкова ведь тоже князь пригласил!
– Вот оно что, – теперь Штольман выглядел не только серьезным и усталым, но еще и обеспокоенным и недовольным. – Я тоже завтра приду к князю, только вы ему об этом не говорите. Пусть это для него будет сюрпризом.
– Ну, опять вы в чем-то князя подозреваете, – подосадовала я.
Нет, я не спорю, Кирилл Владимирович порой ведет себя очень подозрительно, но вот в этой истории он точно не причем, я уверена. И нельзя же, в конце концов, обвинять его во всех преступлениях, что совершаются в Затонске!
– Вы из дома ночью не выходите, – сказал Яков Платонович, явно не желая спорить со мной на трудную для нас тему.
– Хорошо, – торжественно пообещала я.
Его забота согревала меня. Мой сыщик смотрел мне в глаза, а казалось – в самую душу, и я повернулась, спеша уйти. Я любила его до боли, и в этот момент мне казалось, что на всем белом свете нет никого роднее. Было просто немыслимо трудно уйти сейчас, но я заставила себя. Не стоит расстраивать его своими слезами. Он не может остаться со мной, как бы мне этого ни хотелось. Хотя бы потому, что если он останется, некому будет ловить Демиурга.
Но Яков Платонович всегда сам решал, закончили мы разговаривать или нет. И отпускать меня покамест он не собирался, а вместо этого вдруг поймал мою руку. Я обернулась в изумлении. А он поднес мою руку к губам и нежно поцеловал. А потом, с кривой, беспомощной и смущенной улыбкой протянул мне цветок, явно с клумбы у крыльца. Я осторожно взяла подарок и взглянула ему в глаза. Он молчал и смотрел. Он мог вовсе больше никогда ничего не говорить. Потому что я все увидела в его глазах. И мне снова захотелось плакать, на этот раз от счастья.
– Берегите себя, – попросила я его.
Мне угрожает убийца, и сегодня утром я не знала, куда деваться от страха, но на самом деле больше всего на свете я боюсь больше никогда его не увидеть. Не обнять. Не поцеловать.
Знает ли он, как нужен мне? Понимает ли?
Мой сыщик улыбнулся светлой, счастливой улыбкой и кивнул. Так он только мне улыбался, больше никому на свете. Он знал.
Прижав к груди свою драгоценность, я поспешила в дом. Родители и без меня обойдутся. Мне хочется побыть одной. Потому что сегодня, кажется, самый счастливый день в моей жизни.
Утром мы были взбудоражены ужасной новостью – пропала Элис. Сиделка, как обычно, пришла к ней, чтобы разбудить, но в комнатах никого не было. В ужасе женщина бросилась к князю, а тот немедленно пригласил полицию. Штольман прибыл очень быстро, не смотря на то, что время было раннее. Он сегодня выглядел еще более усталым, и я мельком подумала, что должно быть, и ночевал мой сыщик на работе.
Но если быть честной, сейчас мне было не до того. Меня трясло от мысли о том, что могло случиться с бедной девочкой. Господи, да она же только вчера пыталась попросить меня о помощи! Она говорила, что ее хотят убить, а я не поверила. И вот теперь она похищена!
Правда, я была уверена, что Элис жива. Я уже научилась различать, жив или мертв вызываемый человек, и сомнений у меня не было. Но от этого было не менее страшно. Зачем кому-то понадобилось похищать Элис? Из-за князя? Но девушка всего лишь его подопечная, Кирилл Владимирович не настолько в ней заинтересован, чтобы его можно было шантажировать. Или все-таки настолько?
Яков Платонович прошел в комнаты Эллис, и мы последовали за ним. Мы – это я, князь и сиделка. Собственно, меня никто не приглашал, но я все равно пошла, а Штольман, хоть и не обращал на меня практически никакого внимания, поздоровавшись кивком, протестовать все же не стал. Он ведь знал, как была важна для меня эта девушка.
Штольман сам методично обыскал комнату, осмотрел окна и замок на двери. По мере всего этого он делался все мрачнее, и я понимала, что обыск ничего не дал.
– Никаких следов взлома, – задумчиво сказал мой сыщик, – и на дверях тоже.
– Я клянусь, в девять часов вечера она была в постели, – взволнованно сказала сиделка, – Я проверила здесь все, как обычно: замки, окна, двери.
– Вчера вечером вы дверь закрывали? – спросил Яков Платонович, пристально на нее глядя.
– Да, – ответила она, – как всегда.
– Как всегда? – быстро и жестко переспросил он. – То есть, каждый вечер вы проделываете одну и ту же операцию, отработанную до малейших мелочей и каждого движения?
– Это верно, – подтвердила сиделка. – Я могу хоть с закрытыми глазами, хоть во сне эти замки запирать.
– Вот-вот, во сне! – оживился Штольман. – Может быть, все это вам просто приснилось?
– Как это? – не поняла она.
– Ну, витая в облаках, вы прикрыли дверь, ушли, а подумали, что заперли замки, – предположил следователь. – Вы же делаете это каждый день?
– Но ведь утром дверь была заперта! – дама начинала сердиться. – Я же не сумасшедшая?
– Ну, тогда я сумасшедший? – огрызнулся Штольман. – Девушка исчезла из запертой комнаты!
– Я запирала! – теперь сиделка уже не сердилась, а боялась, но все равно стояла на своем.
Впрочем, я была уверена, что она не причем. Медсестра была очень предана князю, она бы не стала вредить ему или поступать против его воли. А уж Разумовскому-то точно ни к чему похищать Элис. Девушка и так была в полной его власти.
Яков Платонович прошел в ванную. Я, как привязанная, последовала за ним, не желая пропустить, если он хоть что-то обнаружит. Но, на мой взгляд, и в этой комнате не было совершенно ничего, что указывало бы на то, что произошло. Ни следов борьбы, ни, слава Богу, крови. Впрочем, какая борьба? Элис такая маленькая, такая худенькая! Разве она бы могла оказать хоть какое-то сопротивление?
– А у кого еще есть ключи? – спросил Штольман.
– У доктора Милца и у меня, – ответил князь Разумовский. – Больше ни у кого.
Он говорил раздраженно, недовольный происшедшим. И это было не удивительно, поскольку именно из его дома была похищена подопечная. К тому же я знала, он не доверял сыщицким талантам Штольмана, да и вообще их неприязнь была взаимной.
– Кто-то мог сделать копии? – продолжал допрос мой сыщик, не обращая ни малейшего внимания на недовольный тон князя.
– Свои ключи я обычно храню в кабинете, в ящике, – ответил Кирилл Владимирович.
– А где они сейчас?
– Сейчас они здесь, – терпение князя явно иссякало, и я испугалась, что у них снова дойдет до ссоры, но Яков Платонович продолжать конфликт не стал.
– Ясно, – сказал он. Но тут же прибавил. – Думаю, у меня еще будут к вам вопросы.
– В любое время, – Разумовский поклонился чуть ли не с издевательской вежливостью. – Я к вашим услугам.
Штольман вышел из комнаты, а за ним и князь. Я тоже вышла в коридор, и сиделка, заперев за мною, пошла догонять своего хозяина. Яков Платонович чуть задержался, и мы оказались одни в коридоре. Вот как раз сейчас это не порадовало: все произошедшее просто раздавило меня, и я чувствовала, что мои силы иссякают. Мне было необходимо уединиться и поплакать, и этот коридор мне вполне подошел бы, вот только у моего сыщика были свои планы на этот счёт.
– Анна Викторовна, вы ведь и раньше видели сны про Элис, – сказал он, останавливаясь так, что я и обойти его не могла. – Они даже помогли нам.
– Просто я обычно сны вижу только про м… – я оборвала себя на полуслове, не желая даже произносить подобного.– Нет-нет! Элис – она жива! – торопливо сказала я. – Я чувствую!
– Хорошо, – он, кажется, испугался моего состояния, – хорошо, что она жива!
Но мне уже было все равно. Уткнувшись в родное, такое надежное плечо, я ревела в три ручья, и никакая сила на свете не могла бы заставить меня сейчас от него оторваться. Сильные руки бережно обняли меня, и я разрыдалась еще пуще.
– Я ее найду! – приговаривал мой сыщик, ласково гладя меня по плечу. – Я ее обязательно найду, я вам обещаю!
– Нет! Это я во всем виновата, – я подняла на него глаза. – Это я! Из-за меня все!
– Да в чем вы виноваты?
– Во всем, – всхлипнула я. – Я всем только зло приношу, даже бедной Элис!
– Да помилуйте, причем здесь вы?!
– Я ошибка! – то, что не давало мне покоя с того момента, как я прочла письмо Демиурга, наконец вылилось в слова.
Ему я могу рассказать. Могу. Я все могу ему рассказать, и он меня поймет. Поймет, как мне страшно, потому, что я ужасно боюсь, что это правда, и я, в самом деле, просто неудачная шутка мироздания. Меня все считали странной, с детства! Меня родители стыдились! И ему я тоже только боль приношу. Если бы меня не было, разве бы он мучился так?
– Меня не должно быть, понимаете?! – прорыдала я.
– Ну, что за дикая идея? – разумеется, возмутился Штольман.
– Это он мне сказал, – пояснила я. – Я не вписываюсь в Формулу Создателя, меня быть не должно!
– Ну, кто вам сказал? – он обнял меня, крепко прижимая к себе, и я снова уткнулась в него, скрываясь о всего мира.
– Этот Анненков! – пожаловалась я. – Он такой гадкий, такой отвратительный!
И разрыдалась еще сильнее. Было так хорошо плакать, не сдерживаясь, чувствуя себя в полной безопасности. Он не оттолкнет меня, не усомнится. Он не считает меня странной, а если и считает, то и такой все равно любит и никогда не оттолкнет.
– Да не слушайте вы его! – мой Штольман прижимал меня к себе крепко-крепко и чуть встряхивал, как бывало всегда, когда он сердился. Но я чувствовала ласковую нежность рук, слышала тепло в его голосе и точно знала, что сердится он не на меня. – Вы самая-самая прекрасная и замечательная, лучшая часть этой вселенной, – сказал он очень серьезно и абсолютно убежденно. – Вы всем нам нужны: родителям, родным, мне…
Я даже плакать забыла. Он сказал это? Он на самом деле сказал, или мне почудилось?
– Что? – переспросила я, заглядывая ему в глаза. – Что вы сейчас сказали?
– Что вы всем нам нужны, – лицо моего сыщика сделалось смущенным, испуганным даже. Кажется, он сам не собирался говорить того, что у него вырвалось.
Но я не хотела отступать снова. Еще вчера я думала, что для счастья будет довольно одного его взгляда, полного любви, но сейчас я чувствовала, что, мне нужны, необходимы эти слова. Просто чтобы жить. Чтобы знать, что мне есть для чего жить. Даже если я ошибка!
– Нет! – возразила я. – Вы еще что-то сказали.
Это было требование, и я понимала, что поступаю дурно, что я не должна настаивать, но удержаться было выше моих сил. Я хотела слышать, что он любит меня, потому что только это оправдало бы мое существование вопреки любым формулам.
Мой Штольман осторожно поднял руку и ласково поправил мои волосы. Это было совсем как в том сне, и я поняла, что сейчас он поцелует меня, и закрыла глаза, чтобы не было так страшно…
Он молчал, и я снова открыла их. На его лице была написана такая боль, что выразить ее словами было невозможно.
– Вы нужны всей вселенной, – тихо сказал Штольман.
Небо снова придавило мои плечи. Господи, ну, почему?! Неужели он не мог хоть раз… Один раз!
Слезы хлынули снова, на этот раз от обиды и горечи. А еще от стыда. Я все-таки ошибка, самая настоящая! Я опять сделала ему больно, а ведь знала, знала, что он не станет… Я только все порчу и всем причиняю боль!
Осторожно обойдя Якова Платоновича, я поспешила в комнату, мне отведенную. Права была мама: плакать нужно, когда тебя никто не видит. Хоть бы дядя пришел! Вот с ним можно реветь сколько угодно, и он всегда знает, как меня утешить. А я только расстроила человека, который и так из сил выбивается, а ведь кроме него некому поймать убийцу и найти Элис. Которую, кстати, тоже я не сумела защитить, хотя она на меня надеялась! Я ничьих надежд не оправдываю, никогда. И никому не нужна. И вообще – ну, кто станет целовать такую плаксу с распухшим носом?
