Особенности затонского пленэра


  Затонск, 1903
В начале своём тропа была широкая и утоптанная, живописно петлявшая меж дуплистых ракит и старых клёнов - но чем дальше, тем более малохоженной и неуютной она становилась. Начинали цеплять за ноги извечные враги пешехода, вездесущие осот с чертополохом, а с особо невнимательным могла приключиться и большая неприятность из-за коровьей лепешки, оставленной забредшей с соседнего выгона скотиной. По обеим сторонам тропинки стеной вставал бурьян, иной раз чуть ли не выше человеческого роста, и любитель прогулок рано или поздно начинал ощущать себя так, словно бы неведомая сила перенесла его с привычного берега Затони в таинственные африканские джунгли. И вот уже слышался из-за густых сорняков недобрый рокот людоедских тамтамов, мерещился холодный взгляд крадущегося тигра, и так и подмывало сжать покрепче верный винчестер… Одним словом, мало кто забирался далеко по этой тропинке, что делало её весьма подходящим местом для прогулки двух барышень, желающих посекретничать
- Прямо как в романе! – выдохнула, блестя глазами, маленькая брюнетка, явно пребывающая под сильным впечатлением от поведанного ей секрета. – Он герой, она его любит, а родители… А родители думают только о деньгах! О презренном металле! Ах, Элен, как это мелко! Везде эти пошлые деньги!
- Было бы странно, если бы банкир думал о чём-то другом, - печально усмехнулась её подруга. – Кстати, Полин говорила, что к ним начал похаживать Алексей Елагин. И что папенька вовсе не против его визитов.
- Алексей Семёнович? – глаза брюнетки округлились. – Но он же… Элен, он же намного старше бедняжки Полин! И господин Бармин не против… Господи, как это низко! Двадцатый век на дворе, а у нас в Затонске словно бы какое-то дикое средневековье продолжается! И никак не кончится! И что Полин?
- Молится, - коротко ответила Элен. – Нет, Маша, отец ни к чему её не принуждает, но она уверена, что согласия на брак с Андрэ ей точно не дождаться.
Маленькая брюнетка снова громко и взволнованно вздохнула, и порывисто прижала руки к груди, едва не выронив сумочку.
- Ах, Андрэ! Ты читала «Затонский Телеграф» на прошлой неделе? «Бандиты кинулись врассыпную, но их настигло возмездие в лице исполненного священной ярости помощника начальника сыскной полиции коллежского секретаря А. С. Меткими выстрелами перебив половину банды, он принудил остальных к сдаче и держал на мушке до тех пор, пока к нему не подоспела подмога…» Говорят, он был ранен! А что делает Полин? Молится!
По выражению лица Маши было понятно, что она осуждает не только слабодушную подругу, но и неведомого героического Андрэ - за то, что остановил свой выбор на столь бесхарактерной особе.
- О, «Затонский Телеграф» - там понапишут! На самом деле и ранен никто не был, и бандитов было всего двое…- фыркнула белокурая Элен. – Хотя господин Сверчков, разумеется, герой. Но Маша, ты несправедлива к Полин! То, что она молится…ну это я фигурально выразилась. На самом деле…
Девица, прервавшись, нервически огляделась вокруг, но не заметив среди густых приречных бурьянов ничего подозрительного, наклонилась ближе к подруге и твердо провозгласила:
- На самом деле она готовится бежать!
Маша охнула очередной раз. Ридикюль наконец-то вывалился из её рук и легкой бабочкой скользнул куда-то в гущу лопухов.  Хозяйка машинально подобрала его и так же машинально принялась отдирать приставшие к шелковой сумочке репья, не сводя ошеломлённых глаз с подруги.
- Но учти, это только для твоих ушей! – сурово предупредила её Элен. – Полин говорит, что это их единственный выход. Андрэ – он… Он готов пожертвовать всем! Службой, карьерой… Но если папенька узнает… Ох!
   
Барышни застыли на месте, одинаково объятые ужасом. Увлеченные обсуждением любовных перипетий Полин Барминой, они и не заметили, как, ведомые путеводной тропинкой, вышли из травяных зарослей почти на самый берег Затони – и едва не воткнулись в чью-то спину.
Подруги переглянулись в панике. В глазах девиц читалась одна и та же мысль: спина, а точнее, её обладатель, наверняка слышал весь их разговор, вовсе не предназначенный для чужих ушей! Но мгновением спустя блондинка Элен, внимательнее присмотревшись к столь напугавшей их спине - явно мужской, выряженной в какой-то странного вида балахон, натянутый прямо поверх рубашки, - отступила на шаг и вздохнула с видимым облегчением.
- Все в порядке, - негромко произнесла она, кивнув подруге, затем повернулась обратно в сторону спины и столь же негромко окликнула. – Серафим Фёдорович!
Человек впереди не отозвался и не оглянулся. Барышня кашлянула, точно прочищая горло, и позвала уже громче:
- Серафим Фёдорович!
Широкополая шляпа-канотье на голове мужчины продолжала неторопливо покачиваться из стороны в сторону, словно бы помогая движениям невидимых рук. Элен оглянулась на подругу и, заговорщицки усмехнувшись, сделала еще шаг вперед. И крикнула уже во весь голос, явно нацеливаясь прямо в ухо, полускрытое редкими седыми волосами:
- Здравствуйте, господин Белугин!
Маленькая брюнетка ойкнула от неожиданности и снова чуть не выронила ридикюль. Блестящее канотье, игриво украшенное пёстрой ленточкой, замерло и владелец его, чуть помедлив, обернулся, наконец, к девушкам.
- Мадемуазель, моё почтение! – воскликнул он с ноткой раскаяния. Под седыми усами тут же обозначилась слегка смущенная улыбка. – Целую ручки… Простите старика, не расслышал ваших лёгких шагов. Увлёкся, знаете ли…
В левой руке пожилого господина переливалась всеми цветами радуги палитра, правая продолжала сжимать кисть. Стал виден небольшой этюдник с закреплённым нём холстом, ранее скрытый от глаз подруг спиной его владельца. Глаза в лучиках морщин, когда-то карие, а теперь словно выцветшие от времени, с интересом разглядывали обеих барышень, и в них постепенно проявлялось узнавание.
- Мадемуазель Аносова, ужели вы? – радостно воскликнул старик. - Леночка… ах, прошу прощения, давно уже Елена Григорьевна! Это же сколько лет прошло? А вы меня признали, выходит? Польщен весьма. Как ваши родители поживают, здоровы ли?
- Благодарю вас, Серафим Фёдорович, все благополучны! – громогласно провозгласила та. Маленькая её подружка вздрогнула.
- Элен, ну что ты так орёшь?
- А с этим старикашкой иначе нельзя. - спокойно сообщила Элен, не убирая с лица ослепительной улыбки. – Глухой, как пень. Так что ты не бойся, он нас точно не выдаст.
Брюнетка тихонько охнула, но пожилой любитель живописи ни на «старикашку», ни на «глухого как пень» не отреагировал. А на последовавший вопрос барышни Аносовой о здоровье, заданный чуть тише, ответил несколько невпопад, что да, погода нынче прекрасная и лето стоит на загляденье.
- Учитель мой бывший, - негромко пояснила Элен, доброжелательно улыбаясь старику. – Когда я в гимназии училась, он уже не преподавал, но частные уроки давал. Вредный дед. Счастливо оставаться, Серафим Фёдорович! Простите, что помешали!
Последнюю фразу барышня Аносова гаркнула уже во всю глотку, снова заставив подружку вздрогнуть от неожиданности. Господин же Белугин, и ухом не поведя, расцвел в улыбке:
- Ну что вы, разве может помешать столь прекрасное общество… Хорошей прогулки, барышни. День-то какой!
Тропинка здесь кончалась – сразу за небольшой полянкой, на которой устроился со своим этюдником господин Белугин, начиналась топкая низина, заросшая рогозом. Обменявшись прощальными поклонами со старым учителем, обе барышни повернули назад. Надо полагать, окрестным лопухам предстояло выслушать еще некоторое количество душераздирающих подробностей о романе богатой наследницы и бедного коллежского секретаря.

Серафим Фёдорович проводил глазами две стройные фигурки, облаченные в лёгкие платья слегка непривычного силуэта, со скошенной талией, делавшие их обладательниц похожими на парочку породистых голубей. Похоже, до Затонска очередной раз добралась какая-то новая мода, заставившая местных прелестниц спешно перекроить гардероб. На вкус старого художника – мода довольно нелепая, а вкусу своему он привык доверять. Хотя, в сущности, какая разница? Турнюры же он пережил. Переживет и все остальное. И «вредного деда» в том числе.
С этими мыслями старый художник повернулся к своему этюднику. Сделал пару мазков, потом принялся заново смешивать краски, пытаясь добиться того странного цвета, в котором виделась ему сейчас спокойная вода в заводи. «Вредный дед», хм… Отчего вдруг такая нелестная характеристика? Или прелестная дурочка-Леночка затаила на него какую обиду с детских еще лет?
 
На «глухого пня» он не обижался вовсе. Назвался груздём – полезай в кузов. Три года назад он и впрямь почти оглох: случилось осложнение после тяжёлой инфлюэнцы. Доктор – молодой, ретивый, и как вся нынешняя молодежь не слишком вежливый, на все жалобы заявил ему тогда, что уже сам факт выздоровления Серафиму Фёдоровичу надо бы считать чудом, а о таких сопутствующих мелочах, как потеря слуха, и беспокоиться не след. «Что же вы хотите, господин Белугин? В ваши годы обычное дело! Привыкайте!»  И ускакал, верхогляд зеленый. Что ему какой-то старик? Далеко им, нынешним, до того же Александра Францевича. Вот кто бы никогда не бросил пациента, кинув ему это вот «Привыкайте!» - да где он теперь, тот Александр Францевич?
Тогда Серафим Фёдорович только махнул расстроенно рукой. Кривясь, просмотрел подсунутый тем же доктором рекламный листок «наисовременнейших слуховых аппаратов», ужаснулся ценам на оные… и принялся привыкать.
И привык почти: так, что даже сам удивился, когда полгода спустя слух начал сам собой понемногу возвращаться. И не спешил особенно ставить кого-либо в известность, находя в нынешнем своем положении определённые плюсы. Хотя бы в книжной лавке, где иной приказчик, отчаявшись доораться до покупателя, что «не рупь, а рупь и десять копеек!», мог махнуть рукой и уступить-таки упрямому старику приглянувшуюся книжку.
Но изводить продавцов в лавках – это было мелкое озорство. Настоящим открытием стали те сведения, что время от времени долетали до якобы глухих ушей старого художника. Люди в его присутствии частенько забывались, словно бы считали его не тугоухим даже, а и вовсе слабоумным. Слов не сдерживали, как вот сейчас. Хотя барышни зря опасались. Бежать и докладывать господину Бармину о творящихся за его спиной безобразиях – да Боже Упаси! Отставного ли учителя Белугина это дело? За тридцать с лишним лет, что довелось ему проработать в гимназии, он каких только романтических историй не перевидал и научился относиться к ним философски. И, будучи осторожен, как премудрый пескарь, никогда в них не вовлекался. Ни с какой стороны.
 
Тем более, что всё, им услышанное, могло быть исключительно плодом фантазии барышень, начитавшихся плохих романчиков. Слишком уж походило. Он – герой-полицейский, она его любит… Серафим Фёдорович ухмыльнулся и покрутил головой. Так и кажется, что читает Поленька Бармина старые книжки Ребушинского. Наверняка, сам герой, шалопай Андрюша Сверчков ни сном, ни духом о тех возвышенных чувствах, что, по словам всезнающих подружек, питает к нему наследница затонского банкира.
Вот и иди с такой историей к господину Бармину! Но даже если барышни не сочиняли - Серафиму Фёдоровичу с трудом верилось, что папенька мог оказаться не в курсе столь великой любовной истории, творившейся у него под самым носом. Болтливые девицы судачат на улицах во всеуслышание, а человек, всеми почитаемый за умного и прозорливого, ничего не видит? Серафим Фёдорович скорее поверил бы в то, что у Бармина могли быть свои, одному ему понятные причины, дабы прикинуться слепым и глухим.
Хотя не так уж редко родители оказываются последними прозревшими. Взять хотя бы Виктора Ивановича Миронова, Царствие ему Небесное. Не повторяется ли история? В те давние годы весь город, затаив дыхание, следил за романом Анны Викторовны и начальника затонского сыскного, и только папенька ничего не замечал. Или мудро делал вид, что ничего не замечает. Даже если адвокат Миронов, как поговаривали тогда, действительно не одобрял выбор дочери – что он мог сделать? Та любовь была выше всего земного, включая хоть людскую молву, хоть родительское осуждение...
В своё время и сам старый учитель долго отмахивался от всех рассказов про затонского следователя и адвокатскую дочь-духовидицу, считая их полной выдумкой. Никак не вязалась у него нежная барышня Миронова с духами, трупами и полицией. Но Штольман был мужчиной видным, это зоркий глаз портретиста Белугина сразу оценил. С начальника затонского сыска можно было свободно писать хоть римского сенатора, хоть венецианского дожа. Неудивительно, что барышня увлеклась. Удивительно, что только одна. Но, должно быть, только Аня Миронова сумела разглядеть в нём человека за холодной маской фараона и неказистым ореолом собачьей полицейской работы.
 
Аня Миронова, Анна Викторовна, светлая девочка… Вот кто бы мог безо всякой скидки именовать его «вредным дедом». С юной гимназисткой Анечкой Мироновой Серафим Федорович был куда как строг. Впрочем, как и с другими талантливыми учениками. Ибо всегда стоял на том, что кому больше дано, с того больше и спрос, а серость, вроде Элен Аносовой - ну что с неё взять, кроме родительских денег?
Ане Мироновой, помимо столь радовавшего учителя Белугина таланта художницы, природа щедрой рукой отсыпала всего: и прочих талантов, и ума, и души, и красоты. Для их провинциального Затонска – прямо-таки с избытком. Может, оттого Господь, когда уже одарил всем, чем только мог, и налюбовался результатом, послал в Затонск еще и опального петербургского сыщика.
Серафим Фёдорович давно подозревал, что у Всевышнего весьма своеобразное чувство юмора. А может, и не в юморе было дело. Прежде в их заштатном городишке за великий роман шли истории неверных жён, сбегающих с приказчиками или дураков-поручиков, стреляющихся в пьяном припадке чувств. И, послав им сыщика и спиритку, Бог решил наглядно показать их мелкому и привычному болоту, какая она может быть – любовь…
 
Нахальная стрекоза присела на краешек палитры. Серафим Фёдорович точно очнулся, осознавая, что уже не подбирает краски, не сравнивает оттенки, а погружённый в свои раздумья, тупо мешает синее с коричневым. Шут бы побрал этих трещоток с их болтовнёй про великую любовь! Вот когда и впрямь пожалеешь, что не глухой… Не любил учитель Белугин об этом вспоминать, а тут вдруг снова вспомнилось. Последняя встреча их с барышней Мироновой. Впрочем, и встречей это было назвать нельзя: просто был конец декабря, и падал снег, и брела сквозь оживлённую толпу на Ярмарочной юная женщина с мёртвыми глазами.
Ужаснувшись, он хотел уже было подойти к бывшей ученице. Остановила проклятая привычка никогда и никак в чужие проблемы не вмешиваться. А неведомая беда, стоявшая за плечом барышни Мироновой, была тяжелее многих… Пока он колебался, стоит ли обозначать себя, к Анне Викторовне подскочил рыжий парнишка-недоросль, заговорил с ней о чём-то, и девушка словно очнулась. Ответила мальчишке, обняла его с улыбкой… Чёрная тень боли, окружавшая Аню Миронову, словно бы рассеялась, и Серафим Фёдорович поспешно отошёл, убеждая себя, что ничего страшного не происходит, что показалось; радуясь, что обошлось без него…
Когда через неделю всем миром хоронили Штольмана, а о запропавшей в одночасье барышне Мироновой скорбными голосами пересказывали друг-другу слухи один другого страшнее – раскаивался, и очень. Хотя по зрелому размышлению – чем бы он мог помочь? Но внезапно проснувшаяся совесть этих «зрелых размышлений» не слушала. Ведь не подошёл, не спросил, не поддержал… И когда годами позже на его пороге возник Ребушинский со своими книжонками, первой, и весьма мрачной мыслью учителя Белугина было, что это явилась к нему расплата за собственное бездушие. За то, что в хмуром том декабре так и не подошёл к девушке с помертвевшим лицом, к той самой, которую много лет именовал лучшей своей ученицей.
   
И, поразмыслив, решил старый учитель оную епитимью от судьбы принять. Прочитал тогда Серафим Фёдорович книжку, оставленную ему доморощенным литератором, тяжело вздохнул и, помянув нечистого, отправился в лавку за угольными карандашами.
«Это тебе за грехи, - было его тогдашним приговором самому себе. - Ты откажешься, так Ребушинский какого-нибудь очередного Мазаева найдёт, на чьих картинках не разберёшь, где крокодил, а где героический сыщик… Вот зачем им – Анне Викторовне, Антону Андреичу, да хоть и Штольману-покойнику еще и такой позор? Так что, старайся, отставной мазурик. Зря ли тебя папенька покойный три года в Италии учил? А набьют морду Антон Коробейников или адвокат Миронов – и правильно сделают. Терпи. Господь терпел, и нам велел…»
Серафим Фёдорович сразу решил, что будет добиваться не столько портретного сходства книжных героев с оригиналами, сколько душевного. И долго колебался прежде, чем провести по девственно-белому листу бумаги первые тонкие бархатные линии и растушевать их кусочком замши. Покойный Ребушинский, правда, этой идеи так и не понял: удивлялся только, что вроде, лица и те же самые – а вроде и не те. Но возражать не стал, а старому художнику не было особого дела до того, что там себе думает Ребушинский. Главное, Господь его понял.
И искуплением его, похоже, вполне удовлетворился. Морду бить никто так и не пришел, наоборот - сотрудничество с затонским литератором не только позволило отставному учителю поправить свой достаток, но и создало ему некоторую известность среди сограждан. Случались у него и заказчики, из числа рассмотревших в его иллюстрациях талант портретиста, да и ученики не переводились вот уже много лет. Так, что Серафим Фёдорович мог себе позволить привередничать и от иных учеников, позанимавшись немного, отказываться напрочь, несмотря на все денежные посулы. Не так много времени ему осталось отведено, чтобы тратить его на откровенных бездарей вроде Леночки Аносовой.
 
Воспоминания о годах, проведённых за вырисовыванием отважных героев и кошмарных злодеев, внезапно привели старого художника в хорошее настроение. Решительно согнав парочку стрекоз, присевших отдохнуть на мольберт среди жаркого летнего полудня, господин Белугин вернулся к своему маленькому этюду. Благо, пока предавался он воспоминаниям и размышлениям, глаза отдохнули и стали видны новые оттенки, резче обозначился контраст между водой, землёй, небом… Синее с коричневым наконец-то смешалось так, как было нужно художнику и уверенные мазки один за другим ложились на грунт. Темная глубина заводи, свирепо встопорщившаяся щетина камышей, небо, синее как глаза Прекрасной Спиритки когда-то… а не добавить ли в пейзаж еще и крокодила?



   
Следующая глава      Содержание
 

Скачать fb2 (Облако mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)