Глава третья
На курсы он не пошёл. Просто не смог встать, не слышал будильника, спал, как в свинцовом саркофаге.
Хотя, может быть, именно звон будильника навеял сон, в котором стук железнодорожных колёс был приглушён секундной сиреной переезда, и свет будки смотрителя, и яркие огни шлагбаума и столпившихся у его полосатого клюва машин в секунду осветили плацкартный отсек. Крокодил, разбуженный этим резким шумом и светом, открыл глаза, увидев себя в тесной духоте верхней полки, а за окном бежала ночь, и угадывались ёлки, и далёкие огни просвечивали в их нестройных рядах, а небо было чёрное, беззвёздное.
Спал сосед на такой же верхней полке, укрывшись простынёй, скупо подсвеченный дежурным сиреневым светом, и на боковых местах тоже лежали белые тюки, сбившие к ногам жаркие одеяла. Вагон то всхрапывал, то стучал дверями, то смутно бормотал, то звякал мелкой железной дробью, и Крокодил, поднеся к глазам левую руку, тут же забыл, который час. Просто ночь и поезд, несущийся во тьме сквозь пространство и время необъезженной страны, и ему нужно ехать, и вот он едет. Ночью надо спать, и он спит.
Соседка на нижней полке, видная ему, не спала. Смотрела в чёрное окно. Девушка-студентка то ли на каникулах, то ли с каникул, без лица и фигуры, только чёрные волосы и горб плохой осанки под свитером.
Крокодил хотел повернуться к стенке с характерным пластиковым запахом, но в проходе появился проводник. Был он в темных форменных брюках и белой рубашке, удивительно свежей для этого грязноватого плацкарта. Девушка обернулась, и Крокодил узнал Александру Самохину — несчастную, заученную и замученную, с уныло опущенными губами и поникшими плечами. Проводник заговорил с ней — тихо, но весело и ободряюще, и присел на краешек её постели. Крокодил узнал и его: это был Аира, Консул Раа Махайрод. Крокодил знал, что он правитель и проводник, одно знание не мешало другому, и было даже совершенно естественно в этом тёмном пространстве со смутными звуками.
Девушка посмотрела на прибывшего без улыбки, её плечи совсем поникли — и вдруг она торопливо поднесла ко рту обе руки, борясь с тошнотой, но безуспешно. В несколько толчков её вырвало монетами, разлетевшимися с мокрым плеском. Крокодил мог поклясться, что это монеты, и даже золотые — так ярко сверкнули жёлтые искры. «Звёздность звёзд видна сквозь слёзы», — всплыла, как подводная лодка, цитата Набокова из времён Крокодилова литературно-переводческого негритянства. Чего только не печатали в девяностых на плохой бумаге в плохих типографиях, какими только способами не обеспечивал студент Андрей Строганов свой сиротский прожиточный минимум. Студенческий желудок Саши Самохиной был классически пуст, и влажный блеск её золота напоминал скорее о сундуке, выброшенном на берег океаном, чем о пиратском ужине в тухлой таверне.
Тогда проводник отступил в глубины вагона (Саша тем временем торопливо ползала по полу, собирая монеты в пригоршню), но вскоре вернулся — как раз к тому моменту, когда девушка завязала мелкие жёлтые кругляши в носовой платок и сунула в накладной карман своей сумки. В одной руке Аира держал стакан красноватого чая в железном подстаканнике, а во второй — пачку печенья. Поставив стакан перед девушкой, он что-то негромко сказал, открывая пачку, кладя её на стол и протягивая Саше пшеничный квадратик.
Крокодил снова не разобрал слов, но они, по-видимому, были убедительны. Девушка взяла из рук Аиры печенье и молча надкусила, взяла стакан и отпила. Аира одобрительно смотрел на неё, улыбаясь, и свет шёл не только от его белой рубашки, но и будто даже от лица и ладоней. Когда Саша положила надкушенное печенье на раскрытую пачку и поставила недопитый стакан на стол, он доел и допил и что-то спросил у девушки. Та, тяжело вздохнув, повернулась к нему спиной и задрала свитер.
Под свитером у нее были крылья — маленькие, неумело подрагивающие, тронутые лишь тёмным пухом. Проводник усмехнулся и погладил их. Под его сияющей рукой они стали стремительно расти и покрываться белыми перьями. Девушка комкала свитер у себя на груди и неловко оглядывалась на то, как буйствует белая пушистая вьюга за её плечами.
Аира окликнул её по имени, и Крокодил увидел Альбу. Без зелёного венка, но, несомненно, то была она — темноволосая, с большими карими глазами. С удивлением она повернулась к проводнику, прикрывая крыльями плечи и грудь. Синие джинсы Саши Самохиной на Альбе были почти такими же тёмными, как синие форменные брюки проводника, а белые крылья — таки же светлыми, как его свет.
Альба взяла в ладони лицо Аиры, всмотрелась в его глаза. Он сиял — во всех смыслах, а поезд гремел и подпрыгивал на стыках, звенел стакан в подстаканнике, и Крокодил выглядывал из-под простыни, тихий, как покойник, но всё-таки живой.
Девушка обняла проводника — руками и крыльями, обхватила его и джинсовыми ногами, прижалась к его груди. Аира поцеловал её густые волосы, Альба вскинула голову, подставляя губы.
Белая рубашка проводника тоже оказалась крыльями, и сейчас они стали реальностью, могучей светлой силой. Видя, что Альба стесняется наготы своей груди, Аира сделал для неё белую хламиду из простыни, с дырками для крыльев, и она смогла сложить две белые плоскости за спиной.
«Сейчас уйдут, — подумал Крокодил. — Улетят. А я останусь здесь навсегда».
И такая тоска охватила его, такой холод нахлынул, но не мог же он, бескрылый, сказать им: слушайте, друзья, возьмите меня с собой, я не буду вам третьим лишним.
Он слез со своей полки на опустевшую нижнюю, когда они уже ушли. Сунул ноги в свои кроссовки, тут же вынул правую, залез в кроссовок рукой и вытащил жёлтый кругляш. На монете был только один рисунок, двоящийся в сиреневом дежурном свете — то ли ноль, то ли знак бесконечности. Запихнув монетку в маленький карманчик своих джинсов, Крокодил взял квадратик печенья из пачки, оставленной Аирой, — и оно вдруг закричало человеческим голосом: «Андрей Строганов! Андрей Строганов!»
Отредактировано Старый дипломат (25.11.2017 16:57)
